Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2007
Эмма Лаут родилась в г. Ярославле. Там же окончила Сельскохозяйственную академию им. Тимирязева. Живет в Екатеринбурге. Работает строителем. Публикуется впервые.
Там, среди снегов
Он проснулся от резкой боли в пальцах. За секунду до этого, там, во сне, он смотрел на них. Страшные, негнущиеся, синевато-розовые, как сосиски, долго пролежавшие в морозильнике, — они выглядели ужасно. А еще раньше он, почти ослепший от яркого низкого солнца и ледяного ветра, швыряющего в глаза крупинки снега, стоял согнувшись, повернувшись к ветру спиной, и пытался потуже завязать под подбородком шнурок капюшона куртки. Окоченевшие пальцы едва слушались. Наконец, кое-как затянув шнурок, он взглянул на них. Кошмарное зрелище… Он полежал чуть-чуть, глядя в полумрак комнаты. Боль быстро прошла. Он медленно поднял руки, поднес к глазам. Пальцы как пальцы. Длинные, бледные, довольно подвижные. Можно сказать, красивые. Наяву он уж точно никогда не довел бы их до такого скотского состояния, ведь они нужны ему для работы. Затрещал будильник, и он быстро встал. Сон мгновенно выветрился из его головы. Он ни разу не вспомнил о нем, пока умывался, завтракал и одевался, собираясь на работу. Он работал клерком в страховой компании, и дисциплина была для него естественным и необходимым условием нормальной жизни. Вот уже несколько лет после развода он жил один в небольшой уютной квартире — поддерживать порядок было привычно и просто.
На следующую ночь сон повторился, но картинка несколько расширилась. Так же низко висело над горизонтом зимнее солнце. Он шел по нетронутому, необозримому снежному полю, по щиколотку увязая в снегу. Кроме снега там не было ничего. Он не знал, куда идет и где находится, но это точно был север. Скорее всего, крайний север. Север в полном смысле этого слова. Ветер пронизывал насквозь, от него некуда было скрыться. В какой-то момент он оглядел себя с ног до головы. Для такого климата он был одет довольно легкомысленно — джинсы, толстые ботинки, куртка с капюшоном. Ни шапки, ни рукавиц. У него уже начали мерзнуть ноги, а уж руки… Они высовывались из рукавов, отороченных рыжеватым мехом — красные, обветренные — и болели невыносимо. Он даже застонал во сне. И тут же проснулся. Открыл глаза и первым делом посмотрел на руки. Все в порядке. Чертовщина какая-то! Сон пугал его и сбивал с толку. Он рассеянно думал об этом до звонка будильника, а потом выбросил из головы. Работа привела его в нормальное состояние — так всегда и было. Только там он чувствовал себя нужным и интересным.
Вечером он немного посмотрел телевизор и рано лег спать, без всяких предчувствий. И сон снова настиг его.
Там заметно похолодало. Он, как мог, втягивал голову в плечи и прятал руки в рукава, но все равно отчаянно мерз. Безобразие! У него даже нет приличных зимних перчаток. Надо купить. И сапоги тоже, да потеплее. Он был совершенно не готов к такому путешествию. О чем только думал…
Он попробовал идти быстрее, чтобы хоть немного согреться. Снег был довольно глубоким, и каждый шаг давался с трудом, однако теплей не становилось. Он рассеянно огляделся и вдруг заметил некоторые изменения в пейзаже. Впереди, на горизонте, обозначилось темное пятно. Издалека оно выглядело кучкой камней, присыпанных снегом. Он поднял голову, изо всех сил вглядываясь в пятно. Ветер ударил ему в лицо, глаза сразу заслезились и заболели. Он поневоле ускорил шаг. Наконец увидел — это была скала, бесформенная, заснеженная, по мере того, как он приближался, скала казалась все более темной и неприветливой. Однако он должен был дойти до нее. Зачем — он не знал. Окоченевшие пальцы напомнили о себе острой болью. Невыносимо горело лицо, а ног он уже почти не чувствовал. Он испугался. Так можно и насмерть замерзнуть! Как глупо! Надо же было забыть о перчатках! Да нет, к черту перчатки. Когда он вернется, он купит настоящие варежки — толстые, меховые. Если вернется…
Он открыл глаза и сел на кровати. В комнате было светло и тепло. Пальцы покалывало так, как будто они постепенно отогревались. Такое же ощущение было в ногах. Он обернулся и посмотрел на форточку. Чуть приоткрыта, как обычно. Раньше он никогда не замерзал во сне. Что же происходит? В голове вяло крутилась какая-то мысль. Он напрягся. Варежки! Было бы довольно смешно покупать теплые варежки в разгар лета. И все же…
Возможно, это стоило сделать хотя бы для того, чтобы кошмар перестал ему сниться. В отвратительном настроении начал собираться на работу. Он чувствовал себя разбитым. Да нет, скорее замерзшим. Черт знает что! Бродя по квартире, он, кажется, увидел что-то странное. Что-то, связанное со сном. Но так и не смог вспомнить, что это было. Весь день он был задумчив и рассеян. Пил кофе, разговаривал с кем-то, кому-то звонил, а перед глазами было снежное поле с темной скалой вдали. На улице стояла июльская жара, и от этого все, происходившее с ним последние несколько ночей, казалось особенно диким.
После работы он решил не торопясь пройтись по городу и сам не заметил, как очутился перед входом в универмаг. Помедлив секунду, вошел. Какое-то время он будто бы бесцельно бродил по этажам, пока не остановился в перчаточном отделе. Значит, судьба… Он даже вздохнул облегченно. С самым независимым видом он выбрал варежки из натуральной кожи с толстым мехом. Теперь не замерзнет. Побродил еще немного и решился купить сапоги — лохматые, невзрачные, но самые теплые из всех, что там были. По дороге домой его вдруг охватил стыд. Господи, что он делает? Запасается зимними вещами, которые вряд ли когда-нибудь наденет. Неужели он действительно будет спать во всем этом? Безумие… Наверное, в таких случаях обращаются к врачу. Но врачей он с детства панически боялся. Правда, ему никогда не доводилось общаться с психиатрами, но именно их он почему-то считал самыми коварными и опасными людьми на свете. Так что никаких врачей! Со своими проблемами он разберется сам.
Придя домой, он забросил покупки подальше и весь вечер ловил себя на том, что мысленно посмеивается над собой. Однако, ложась спать, заметил, что дрожит от одного только предчувствия холода. Он испытал настоящий страх от сознания того, что может не вернуться в реальность, погибнуть из-за собственного легкомыслия. Раздумывал он недолго. Закрыл форточку, задвинул поплотнее шторы, надел варежки и сапоги и забрался под одеяло.
Ему сразу стало жарко, но он рассудил, что лучше потерпеть жару, чем серьезно пострадать от холода, и вскоре уснул.
Было еще темно, когда он проснулся, обливаясь потом. Сбросил одеяло, стащил с себя варежки и сапоги. Фу-у… Вот дурак! Он не помнил, что ему снилось, но никакого снега и холода там не было и в помине. Он раздвинул шторы, открыл настежь форточку. На улице было пасмурно и душно. Июль все-таки. Глупость какая-то! Как будто кто-то хочет свести его с ума. Голова слегка болела. Он ходил по квартире, как зомби. Ему нужно было прийти в себя. И снова краем глаза он увидел что-то оттуда, из сна… Остановился и начал озираться. Вот оно! Совсем небольшая картина на стене в коридоре. Она висела здесь так давно, что он напрочь забыл о ее существовании. Ничем не примечательный пейзаж — что-то на тему “Белого безмолвия”. А между тем это и есть его сон. Он снял картину со стены и, не отрывая от нее глаз, подошел к столу, сел и положил ее перед собой. Ну точно! Эти бесконечные снежные поля, это белое, низко висящее солнце, яркое небо и что-то там, на горизонте… Он наклонился, вглядываясь в изображение. Не то гора, не то просто бесформенное темное облако.
Откуда взялась эта картина? Он-то уж точно не купил бы такую странную вещь. Может быть, жена? Наверняка она. Кажется, она даже заказала для нее новую раму. Рама оказалась широкой и закрыла подпись. Была же какая-то подпись! Он же помнит. Он начал вертеть картину, поковырял ножом, освобождая от рамы, и наконец вытащил ее. Подпись была — в правом нижнем углу. Он едва разобрал бледные корявые буквы — “Там, среди снегов”. И ниже — “Л. Бек”. Больше ничего. Кто такой этот “Л. Бек”? В живописи он не разбирался абсолютно, и потому не мог даже предположить, сколько может стоить такая картина. Вообще-то его интересовало совсем другое — была ли она написана с натуры, или это просто нездоровая фантазия неизвестного художника? Он вдруг почувствовал ярость: попадись ему сейчас этот “Л. Бек”, он бы сказал ему все, что думает о его мазне! А может, и нос бы ему разбил, чтобы неповадно было портить людям жизнь. Хотя художник-то причем? Написал и забыл. Это не у художника, это у него что-то с головой.
Почему ему ни с того ни с сего начал сниться этот пейзаж? Он не просто видел его — он был там. Там, среди снегов.
Он довольно долго просидел в раздумьях и едва не опоздал на работу. Картина не шла из головы. Почему-то он подумал, что стоит расспросить о ней бывшую жену. Днем он старательно пролистал телефонный справочник, но не нашел ее имени. Может быть, она уехала куда-нибудь, а может быть, вышла замуж. Всякое случается. Неожиданно он почувствовал облегчение. За эти несколько лет у него ни разу не возникло желания пообщаться с бывшей супругой, не было его и сейчас. Дурацкая картина — не самый серьезный повод. Дома он снова внимательно рассмотрел картину. Она завораживала и немного пугала, но ничего не объясняла. Только название и неразборчивая подпись. Ни места, ни даты. Ничего.
Ну и хватит! Он уберет ее с глаз — и сны прекратятся. Он все же не решился выбросить ее. Завернул в несколько газет и засунул на шкаф — повыше, подальше, к черту ее! Уже ночью на него напал столбняк. Он долго стоял перед разобранной постелью и думал, что делать. Не хотелось, конечно, выглядеть дураком в собственных глазах, ложась спать в варежках и сапогах. Но с другой стороны — одна спокойная ночь еще ничего не значит. Кошмар мог присниться в любой момент. Этот страх не отпускал его. В конце концов он решил положить варежки и сапоги рядом с кроватью. Он быстро уснул и спал удивительно спокойно. Никакого снега и холода. Вот оно, значит, как. Давно надо было убрать подальше эту мазню!
Жизнь вошла в свое русло. Он снова спал как младенец, а по утрам никогда не вспоминал свои сны. Днем он скучал на работе, зевая от жары и безделья. Вечерами гулял по городу, иногда выпивал в баре, иногда знакомился с девушками — впрочем, так, ничего серьезного. Потом возвращался домой, ужинал в одиночестве и отправлялся спать. Купленные в минуту безумия теплые вещи уже давно были закинуты в шкаф. Случайно натыкаясь на них взглядом, он чувствовал легкий стыд.
Июль выдался очень сухим и жарким, солнце ни на один день не давало себе передышки. Город изнывал от духоты и пыли. Первая ночь августа принесла дождь. Он слышал его шум сквозь сон, и был рад прохладе. После этого жара стала понемногу спадать, и дышать стало легче. Лето отступало медленно, красиво, с достоинством, напоследок все реже подкидывая жаркие дни. И после одного из таких дней ему опять приснился сон.
Как долго он не был там? Снег, казалось, стал еще глубже, а ветер — еще пронзительнее. Ветер выл так страшно, что казался живым. При особенно сильных порывах он вынужден был сгибаться почти пополам, чтобы защитить лицо. Он подумал, что если не замерзнет насмерть, то уж наверняка обморозится. Руки он засунул в рукава, но это мало помогало: совсем скоро пальцы начали ныть. Он снова был слишком легко одет — похоже, дураки ничему не учатся! В момент затишья он осмотрелся. Ничего не изменилось, только солнце плохо просматривалось за снежной дымкой. И скала как будто стала ближе. Ненамного, но ближе. Конечно, она все еще была слишком далеко, но он вдруг почувствовал себя лучше. Появилась слабая надежда дойти, найти укрытие, где можно будет хотя бы спрятаться от ветра. Надо только постараться, потерпеть, надо…
Снова налетел ветер, едва не сбив его с ног. Он мгновенно промерз до костей и с ужасом подумал, что от холода может остановиться сердце. Он согнулся и бессознательно завыл — тонко, как шакал.
С этим воем он и проснулся. Лицо и пальцы горели, все тело покалывало, словно иголочками. Какое-то время он просто лежал, отходя от шока, потом уже привычно посмотрел на свои пальцы. Белые, они и правда выглядели отмороженными. Он отморозил пальцы — во сне, в своей постели. Осознав это, он захохотал, и тут же остановился. Неужели он действительно болен? Что же это за болезнь такая? А может, кто-то играет с ним? Кто-то внушает ему этот бред — со снегом, с ветром. Зачем? Тут он зашел в тупик. Звонок будильника спас его, как всегда. Днем его пальцы плохо слушались, хотя уже и выглядели так же, как обычно. Иногда приходилось нажимать на одну кнопку несколько раз, а однажды он чуть не выронил чашку с кофе.
— Да, выходной мы, похоже, провели весело! — сказал кто-то у него за спиной.
Кто-то засмеялся. Он испугался и поспешил отойти. Потом он долго разглядывал свои пальцы, положив их на стол. Так, слегка розоватые. Ничего страшного: кто не знает, ничего не заметит. А он никому не скажет. Вот еще! Так ведь могут и уволить. Долго ли он сможет хранить секрет? Он с ужасом подумал, что еще один сон — и все может стать еще хуже. Хотя куда уж хуже…
Авторучки выпрыгивали из его рук, как живые, а клавиатура компьютера и вовсе отказывалась реагировать на его прикосновения. Незаметно оглядевшись, он взял в зубы карандаш и, наклонившись, начал тыкать им в клавиши. После небольшой тренировки у него как будто начало получаться, однако невыносимый стыд и страх быть застигнутым за странным занятием заставили его бросить эту перспективную идею.
После обеда к нему зашел приятель. Именно в этот момент ему приспичило сложить в стопку какие-то документы. Разумеется, бумажки разлетелись по всей комнате. Приятель хохотал, как школьник, глядя на то, как он ползает по полу.
— Вот беда-то, когда руки дырявые!
— Тебя бы туда, посмотрел бы я …— обиженно отозвался он и сразу прикусил язык.
— Куда это — туда?
Он поднял голову и загадочно улыбнулся.
— Никуда. Забудь. Это я сам с собой.
— Странный ты какой-то сегодня… Думаешь о чем-то, да?
Приятель поторчал еще пару минут и ушел. А он снова уселся за стол и уставился на свои пальцы. Боже мой… он сходит с ума. Или кто-то сводит его с ума. Пусть на секунду, но он подумал об этой снеговой равнине, как о недавней реальности. Какую-то часть своей жизни он оставлял там. Это сон. Но последствия этого сна ужасны.
Разве так бывает? Бывает, когда человека загипнотизируют: он видел такое по телевизору. Например, дают человеку апельсин и внушают, что это луковица, а он ест и обливается слезами. В таком состоянии он может и все свои деньги кому-нибудь подарить. Словом, ведет себя как дурак. Эти гипнотизеры, они такое творят… Сам-то он, конечно, никогда не участвовал в подобных экспериментах. Просто боялся всего такого. При слове “гипнотизер” ему представлялся пожилой плотный дядька с мефистофельской бородкой и дикими глазами, размахивающий у него перед самым носом какой-то блестящей штуковиной. Ну уж нет! Ни за что он не доверил бы свою психику этому клоуну. Возможно — крайне неправдоподобно, но возможно! — кто-то воздействовал на него извне против его воли. О таких вещах он читал, но никогда не относился к этому серьезно. Всякие там инопланетяне, кодирование, зомбирование… Во-первых, звучит слишком уж безысходно, во-вторых, какой в этом смысл? Нет, куда привлекательнее старое доброе безумие. Это даже как-то более человечно — он просто спятил, слетел с катушек, сдвинулся. Может, просто заработался, устал от однообразия. Может, достаточно взять отпуск, и он придет в норму. Тут он прервал себя. Признавать себя безумным не хотелось — страшновато и стыдно. Хуже всего было то, что он знал, он чувствовал, что отпуск ничего не изменит. Нужно было придумать что-то другое. Для начала хотя бы купить теплую куртку — такую, как носят полярники, толстую, яркую, на гагачьем пуху и с мехом, обязательно с пушистым мехом…
Вечером, во время привычного похода по магазинам, он неожиданно для себя купил обогреватель, страшно мощный и дорогой. Он опасливо озирался всю дорогу, пока тащил тяжелую яркую коробку от машины до дверей квартиры. К счастью, соседи сидели по домам. Ко сну он готовился основательно. Оделся и закрыл форточку. Включил обогреватель. Какое-то время смотрел в окно, за которым спокойно доживало свои дни лето. Было пасмурно и душно, как перед дождем. Впрочем, как он уже успел заметить, погода никак не влияла на его сон. Сон существовал сам по себе, и регулярно втягивал его в себя с механической жестокостью, как пылесос втягивает какое-нибудь насекомое.
Так случилось и на этот раз, и он не удивился. В варежках и сапогах было намного теплее, и он похвалил себя за предусмотрительность. Однако ветер все так же пронизывал, и знакомая до боли картинка пугала, как всегда. Он впервые решился оглянуться и увидел тот же снег и туманное небо — ничего больше. Снег, снег и тонкую неровную цепочку своих следов, уже порядком занесенных. Похоже, каждую ночь он возвращался в то самое место, которое покинул утром. Как будто кто-то обязал его пройти этот путь до конца, несмотря ни на что. Только неизвестно, где конец и что кончится раньше — путь или он. Он уныло побрел вперед, пригибаясь и закрывая лицо. Скала приближалась слишком медленно — темная, голая, и все же необъяснимо привлекательная. Может, это и будет конец пути? Он дойдет до скалы, заберется на ее вершину и увидит нечто такое, о чем он не знал никогда в жизни. И тогда ужасный сон оставит его в покое…
“Скоро все это кончится”, — вдруг пришло ему в голову. Это не было его собственной мыслью, мысль пришла словно из ниоткуда, но прозвучала так резко и четко, что он даже споткнулся. На секунду он перестал чувствовать холод. Что кончится? Сон? Ветер? Путь? Если так, то почему он не ощутил никакой радости? Скорее страх. “Скоро все это кончится”, — звучало угрожающе.
А потом он забыл и об этом. Ветер выл, как сотня голодных волков, и мороз уже подбирался к его костям. Начали мерзнуть руки и ноги. Он подумал, что вот-вот упадет и умрет, и проснулся. Первым делом он снял варежки и посмотрел на свои руки. Чуть-чуть покрасневшие, но, в общем, в порядке. Уже хорошо.
В тот день он чувствовал себя намного лучше, чем всю последнюю неделю. Он принял меры, и это сработало! Еще немного усилий, подходящая экипировка, и он уже не будет бояться замерзнуть. А со временем, может быть, и вовсе избавится от кошмара. Без помощи всех этих заумных шарлатанов. Он сам разберется со своими снами. Он едва дождался конца рабочего дня и помчался в универмаг. Долго и внимательно выбирал, и наконец нашел то, что нужно — ярко-красную куртку с темно-синей отделкой, достаточно длинную и толстую, с огромным капюшоном, отороченным пушистым песцовым мехом. Вещь очаровала его. Она шикарно пахла и была неправдоподобно легкой, но очень теплой. Вещь для севера — так сказал продавец, но это и без него было ясно.
Придя домой, он разложил куртку на кровати и еще долго любовался, прежде чем решился примерить как следует, не спеша. Стоя перед большим зеркалом, он вдруг поймал свой взгляд, и сразу забыл о куртке. Это был тяжелый, бескомпромиссный взгляд законченного фанатика всякого рода экстрима, снежного бродяги, утратившего всякую связь с человечеством, путешественника, сознательно рискующего своей жизнью. Это был взгляд чужого человека. Задержав дыхание, он подошел вплотную к зеркалу и снова посмотрел на себя. На миг ему показалось, будто это его маленькое тихое безумие смотрит на него из зеркальных глубин. Он резко отвернулся и побродил по комнате, пока наваждение не исчезло. Заметил, что вспотел, снял куртку и осторожно положил на кровать. Плевать, своей психикой он займется позже, а сейчас ему надо подумать об ужине.
Ужинал он долго, потом долго смотрел телевизор, всячески оттягивая момент отхода ко сну. В этот раз он оделся еще теплее: натянул несколько штанов, свитер и толстую вязаную шапочку, а сверх этого сапоги, варежки и свою изумительную куртку, и обливаясь потом, забрался под одеяло (не забыв, разумеется, закрыть форточку). Ему сразу стало так душно, что он подумал, что вообще не сможет уснуть, но уснул через несколько минут. И вернулся в свой заснеженный ад — кажется, только для того, чтобы прибавить к суровому пейзажу еще несколько своих следов. Там что-то неуловимо изменилось и продолжало меняться. Наконец он понял, что. Ветер сменил тактику! Раньше он был просто очень холодным и дул длинными порывами, плотным широким потоком, обтекая его со всех сторон и даже, кажется, проходя сквозь него, воя при этом, как матерый волчище. В этом сне ветер стал ужасающе ледяным, он налетал резкими короткими ударами и метил в глаза, в рот, в нос, полосовал, как лезвие, словно стремясь ослепить или задушить. Теперь это был тонкий, высокий свист, а может, визг, пронзающий голову, как обещание близкой смерти — голос заблудившейся баньши.
Впрочем, даже этот ветер не мог продуть насквозь куртку и варежки, и сначала он чувствовал себя почти сносно. Очень скоро лицо его начало гореть, а из глаз потекли мгновенно леденеющие слезы. Он был вынужден закрывать лицо руками, и осматривался только в передышках между порывами ветра. Даже без ветра воздух стал еще холодней, а небо едва заметно прояснялось — в грязно-белой пелене тумана стали появляться крошечные участки чистого голубого цвета. Его это не обрадовало — прояснение означало приближение мороза, а он даже боялся представить, что значит мороз в этих краях. Между тем скала приближалась, он уже мог различить припорошенные снегом завалы камней у ее подножия, и подумал, что забраться на ее вершину будет не таким уж легким делом.
Пригибаясь и пряча лицо, он упорно двигался вперед, лишь изредка осматриваясь. Он мог уже не смотреть на скалу, он видел ее в своих мыслях, видел каким-то странным внутренним зрением и шел строго по курсу. В очередной раз подняв голову, он вдруг заметил в отдалении небольшое грязное пятнышко на снегу. Он остановился как вкопанный. Несколько секунд всматривался. Так и есть. Шевелится, но не двигается с места. Он и представить себе не мог, что в этом диком месте есть что-то живое. Ветер напомнил о себе свистом и болью. Прикрывшись варежкой, он медленно приблизился к пятну. Оно действительно было живым — когда-то, может быть, совсем недавно. Это была распотрошенная, полусъеденная тушка песца. Она лежала в небольшой лужице застывшей крови — голова с остекленевшими глазами и оскаленными зубами, лапы, хвост и часть спины с пушистым белым мехом. Замерзшая ярко-красная кровь и белый, почти живой мех — контраст заворожил его. Он съежился и инстинктивно огляделся. Кто съел песца? Это должен быть крупный зверь — волк или даже медведь. И наверняка голодный. Но почему нет никаких следов? Он огляделся. Никаких… Не могло же их так быстро занести снегом! Такой большой хищник должен оставлять глубокие следы. Но их нет. Черт, не мог же этот песец с неба упасть! Кто-то сожрал его прямо здесь. Сожрал всю тушку, оставив только мех и самые костистые части. Но ведь песец такой маленький… Он-то — добыча покрупнее. Если хищник нападет, он вряд ли сможет себя защитить. Что от него останется? Лужица крови, сапоги да красная куртка. Мех на капюшоне будет так же эффектно колыхаться на ветру, но только кто же это оценит? Он стоял, почти забыв про холод. Страх быть съеденным был сильнее страха замерзнуть. Он и не подозревал, что в нем живет столько разных страхов. До этого времени они прятались глубоко внутри. Руки и ноги начали коченеть. Он заставил себя оторвать взгляд от тушки и продолжил путь к скале — так быстро, как только мог. Он должен был как можно скорее добраться туда. Тогда если даже зверь найдет его, он сможет отбиваться камнями. Черт! Как это он не догадался вооружиться? Его устроило бы просто ружье, обычное охотничье ружье… Он займется этим в самое ближайшее время.
С этой мыслью он проснулся. Пальцы рук и ног болели, но терпимо. Куда сильней тревожили догадки о неведомом хищнике. На работе он продолжал думать о нем. К тому же он проверил свой счет и сделал неприятнейшее открытие — его сбережения таяли с катастрофической скоростью. Все эти обновки, приготовления к ночным “путешествиям” влетели ему в копеечку. Чего стоил один обогреватель! Однако на ружье он, конечно, наскребет. От этого зависит его жизнь. Теперь даже работа перестала быть важной. Если он и выполнял еще кое-как свои обязанности, то только автоматически. Он не замечал странных взглядов и приглушенных разговоров. Общение с коллегами он свел к необходимому минимуму.
Ружье он купил в тот же день и весь вечер увлеченно осваивал простенькую одностволку. Теоретически, конечно. Он хотел было поехать за город и пострелять по банкам, но так и не решился — мало ли, кого там встретишь. Объясняй потом.
На следующую ночь он почти достиг скалы. Там стало намного холодней. Ветер налетал все реже, и небо почти очистилось от облаков. Солнце — ослепительно белая точка на яркой синеве — сияло немилосердно. Почти так же слепил снег, похожий на битое стекло. Он едва мог приоткрыть глаза, слезы бежали по щекам и застывали на ресницах. Болела голова, ружье болталось за спиной мертвым грузом. Зверь так и не появился, зато теперь он чувствовал себя спокойнее. Вот только надо купить еще крем для лица и солнечные очки потемней. Мороз усиливался. Сначала его начало трясти, потом он стал задыхаться и кашлять от ледяного воздуха. И снова подумал, что сейчас умрет.
В последующие несколько ночей там становилось все холодней. По утрам он просыпался с громким стоном, трясясь в ознобе, раскачиваясь на кровати, глядя перед собой широко открытыми глазами. Потом шел в ванную и отогревал руки и ноги в теплой воде до тех пор, пока к ним не возвращалась чувствительность. Только после этого он был готов к реальности.
На работе он часами сидел, погруженный в свои мысли. Он мучительно искал выход, и все чаще этот выход был похож на кабинет психиатра. А это значило, что ему придется выворачивать душу перед незнакомым человеком в дорогом костюме, который будет вежливо кивать и думать. О, что он про него подумает! Его упекут в больницу — сразу, без разговоров. Чем неизбежнее была эта перспектива, тем страшнее ему становилось. Они ведь отберут у него ружье и теплую одежду, и в первую же ночь он замерзнет насмерть. Или его сожрет волк. Неважно, каким способом, но они угробят его. Они будут колоть ему всякую дрянь, думая, что лечат его, и тогда он просто физически не сможет забраться на скалу. Скала… В ней-то и было дело. Чертова скала никак не хотела сдаваться! Подойдя к ней вплотную, он увидел, что склон был почти отвесным и обледенелым. Он начал обходить ее, но до сих пор так и не нашел удобного места для подъема. А если такого места вообще нет, что он будет делать? Он почти отчаялся. И все-таки…
У него в мозгу сидела одна мысль, настолько странная и больная, что он не решился бы признаться в ней даже самому себе. В глубине души он не очень-то хотел покидать свои снега. То есть покидать именно сейчас. Скала была совсем рядом, он трогал ее рукой, он мог обойти и исследовать ее. Нужно было только найти достаточно пологий склон, чтобы взобраться на вершину. Может, там действительно есть что-то необыкновенное… Что если это изменит всю его жизнь? Он хотел дойти до конца, чего бы это ему ни стоило. Посмотреть финал — а потом можно и лечиться. Его взгляд рассеянно скользил по стенам и потолку, по люстрам, цветам, картинам… Стоп! Он выпрямился в кресле и замер с открытым ртом. Картина! Как он мог забыть о ней?! Во всем виновата картина! Он уничтожит ее — и черт с ним, с финалом. И наплевать ему на эту скалу. Он никогда больше не будет мерзнуть и брести неизвестно куда. Никогда еще он с таким нетерпением не ждал конца рабочего дня. Домой он буквально бежал.
Дома он достал картину, освободил от газет и вгляделся в изображение. Разумеется, там ничего не изменилось — все то же белесое небо, яркое солнце и бесконечное снежное поле. Да еще призрак скалы на горизонте. Погода менялась только в его сне. Тут, среди снегов, царил покой. И как будто чего-то не хватало. Он не сразу понял — не хватало его следов. Художник, конечно, не мог знать, что какой-то идиот рискнет перейти эту белую равнину. Он положил картину на стол и несколько раз глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха. Он медлил.
Ему вдруг пришло в голову, что если он уничтожит этот кусочек холста, там, среди снегов, случится что-то страшное. Какая-то катастрофа. Впрочем, если это место и существовало в действительности, оно было таким диким, холодным и безлюдным, что ему вряд ли могли грозить хоть какие-нибудь катаклизмы. Да ну и черт с ним!..
Когда он взялся за ножницы, его руки слегка тряслись. После первого надреза он почувствовал себя лучше. А потом уже с наслаждением искромсал холст на мелкие кусочки и сломал на части рамку. Собрал все до последнего обрывка, завернул в газеты и спустился в подвал. Там он бросил сверток в мусоросжигатель и долго смотрел в отверстие дверцы, как сгорает дотла его сон, испытывая почти физическое удовольствие. Источник сна исчез, превратился в пепел, и хотя он не был еще абсолютно уверен в результате, внутри него уже начало расти потрясающее чувство свободы. Возвращаясь в квартиру, он начал напевать что-то неопределенное — сначала тихо, потом все громче. Он напевал, принимая душ, напевал, готовя ужин, и даже за едой продолжал напевать. Впервые за последние пару месяцев он не боялся уснуть. Однако к ночи страх вернулся. Войдя в спальню, он крепко задумался. Он верил, что покончил с кошмаром, он почти знал это, и все же оставался один процент возможности повторения пройденного, и пренебрегать этим процентом было нельзя. Оказаться плохо одетым в объятиях мороза — означало немедленную смерть. Он решил не рисковать. Посмеиваясь про себя, надел всю теплую одежду и положил рядом ружье. Он проснулся среди ночи, ругаясь и обливаясь потом, снял с себя все и до утра спал спокойно и крепко, как спал всегда до этого лета. Это было настоящее блаженство. Все утро он беспричинно улыбался, а после обеда его посетила и вовсе забавная идея. Раз уж он убрал проклятую картину с ее законного места, не мешало бы повесить туда что-нибудь более приятное. Например, фотографию какого-нибудь пляжа или шикарного отеля. И посмотреть, что из этого получится. Он не имел бы ничего против таких снов. А ведь можно повесить и плакат с блондинкой в бикини!
Он склонился над столом и долго беззвучно смеялся. Зашедший в этот момент приятель посмотрел на него с откровенным сочувствием. Даже сказал что-то. Но, кажется, разговора так и не получилось. Впрочем, это было не важно. Скоро все станет по-прежнему правильным. Он уже выздоравливает, он приходит в норму, и жизнь снова становится теплой и уютной. Черт, кому бы продать зимние вещи?.. А может, не стоит продавать… Он все еще боялся, боялся до жути. Вечером он все-таки решил подстраховаться. “Последний раз, — говорил он себе, облачаясь в зимнюю экипировку, злясь на себя и нервно хихикая. — Последний раз”. Он оставил форточку открытой, но включил обогреватель, и ружье на всякий случай положил рядом с собой. И приготовился страдать от жары. Но ночь вернула все на место.
Он снова был там, в слепящем белом кошмаре, у подножия скалы, и ветер встречал его диким насмешливым воем. Ветер — ледяной, острый, почти материальный — ударил его по глазам, и он сразу ослеп и оглох. Он не услышал собственный крик. Прижимаясь вплотную к скале, стал судорожно застегивать заклепки и затягивать шнурки, а потом открыл глаза. Погода там снова изменилась, и, конечно, не к лучшему. Мороз стал еще свирепее, а небо совершенно очистилось и было нереально-синим. У него слезились глаза и смерзались ресницы, лицо горело, как в огне. Укрываясь от порыва ветра, он невольно присел, спрятавшись за скалой, и закрыл лицо руками. Внезапно он вспомнил фразу, поразившую его во сне несколько дней назад — кажется, прошла целая вечность! “Скоро все это кончится”. Тогда он не мог понять ее смысла. Теперь до него начало доходить. О, Господи! Потепление — вот что должно было кончиться! Тогда здесь было, видимо, необычное для этих краев потепление, а вот теперь все вернулось на круги своя. Смертельный, нечеловеческий холод был здесь нормой, и защититься от него было нечем. Ветер засвистел ему прямо в уши, и в этом звуке ему почудилось что-то живое, отголосок воя какого-то зверя. Он приподнялся и начал озираться, вцепившись обеими руками в ружье. Никого. Он не был уверен, что сумеет выстрелить при необходимости. Он даже не был уверен, что ружье сработает при такой температуре. Он не чувствовал пальцев, а его ноги словно превратились в деревяшки. Он понял, что если сейчас не начнет двигаться, то останется здесь навсегда, и пошел вперед, до боли вглядываясь в темную, присыпанную снегом поверхность скалы. Ему нужна была только ступенька, хотя бы небольшой уступ, с которого мог начаться его путь к вершине. Но проклятая скала пока не предоставляла ему такой возможности. Он шел вдоль нее, опираясь на нее правой рукой, задыхаясь и щурясь, а слева от него обрушивалось невыносимо яркое небо. Он вдруг подумал, что таким образом может обойти всю скалу и вернуться к началу. Этого он не переживет…
Он проснулся с криком отчаяния. Долго сидел на кровати и плакал, не замечая этого, потом разделся и пошел отогревать руки и ноги. Глядя на дымящуюся струю воды, он подумал, что, пожалуй, уже дошел до края, и никакой психиатр ему теперь не поможет. Выхода не было. Он сжег картину, но это не сработало. Даже пепел преследовал его. Кошмар не отпустит его, пока не убьет. Возможно, это и будет выходом.
Вернувшись в сон на следующую ночь, он уже был почти спокоен. Там все было по-прежнему. Стараясь ни о чем не думать, он бодро зашагал вперед. Сразу же замерзли пальцы и заболели глаза. Сквозь застывшие слезы он не сразу увидел то, что искал. Ступенька. Маленькая и скользкая, но вполне реальная. Он отошел на шаг от скалы и начал разглядывать склон. Уступы шли неровной полукруглой линией почти до самой вершины, а наверху склон становился более пологим. Он чуть не заорал от радости. Впервые за все время этого бесконечного сна он был почти счастлив. Забыв о холоде и боли, он бросился на штурм скалы. Начало было труднее всего. Ступенька находилась слишком высоко, и он несколько раз соскальзывал, но в конце концов ему удалось удержаться и подтянуться вверх. Так он и полз — извиваясь, как змея, прижимаясь всем телом к скале, перебираясь с уступа на уступ. При сильных порывах ветра он ложился ничком, утыкаясь лицом в камень и снег. Ветер бесновался над его головой, визжал и рвал капюшон куртки, но не мог сдуть его. Цепляясь за малейшую неровность в скале, он продвигался вверх и вперед. Ружье он выбросил сразу — оно мешало ползти. Тем более что ни один зверь не заберется на такие высоты. Снизу скала выглядела не очень высокой, и все же подъем показался ему чудовищно долгим. Вверху карабкаться стало намного легче, он позволял себе приподниматься на руках и обозревать местность, однако по-прежнему не видел ничего, кроме снежного поля. Последние несколько метров он прошел на четвереньках. Как ни странно, здесь слабее чувствовался мороз, и даже ветер притих, словно признавая свое поражение.
Он оказался на небольшом плато, покрытом снегом, и тогда наконец выпрямился. Некоторое время он смотрел на горизонт и низко висящее над ним белое солнце. Если в его восхождении на вершину был какой-то смысл, то он его не видел.
Однако вскоре небо на горизонте стало терять свой насыщенный цвет. Оно светлело, а вернее — озарялось откуда-то снизу странным неестественным светом. Вот уже и солнце начало тускнеть, таять, поглощаемое этим ослепительным белым сиянием. Из-за края земли поднимался громадный световой полукруг, преображая до неузнаваемости снежную равнину. Словно новое светило, новая планета рождалась на его глазах, стремилась соприкоснуться с землей. Свет был невероятно ярким, но не слепил, а ласкал. Свет излучал тепло. Тепло! Господи, как же он мечтал об этом! Широко открытыми глазами он смотрел на быстро растущую сферу и не чувствовал ничего, кроме абсолютного счастья. Это стоило всех его страданий. Он не заметил, как поднял руки и закричал. А свет приближался и рос, пока не затопил все вокруг…
У дверей спальни стояли двое полицейских, страдальчески морщась и обмахиваясь фуражками. Бедняги взмокли, им явно не терпелось выйти на улицу, но врач что-то слишком долго колдовал над трупом. В комнате была дикая жара — плотно закрытые форточки, задернутые шторы и мощный обогреватель — это в августе-то! Чем дольше шел предварительный осмотр, тем больше вытягивалось лицо врача.
— Смотри, сейчас у него челюсть отвиснет до колен, — тихо сказал один из полицейских.
Другой вежливо хихикнул.
Полицию вызвал приятель лежащего на кровати человека, когда тот два дня не появился на работе. По его словам, такого с ним раньше никогда не случалось, так что коллеги забеспокоились. Полицейским пришлось выломать дверь, и в лица им как будто дунул ветер пустыни. В страшно натопленной спальне им открылось поразительное зрелище. Мертвый человек лежал на кровати, укрывшись двумя одеялами, согнув ноги и вытянув руки, твердый и холодный как камень. Рядом лежало охотничье ружье, из которого, как выяснилось, никто никогда не стрелял. На человеке была толстая яркая пуховая куртка (такие носят полярники), меховые сапоги, вязаная шапка и теплые варежки. На отмороженном лице человека застыло растерянно-очарованное выражение, широко открытые глаза словно только что увидели что-то необыкновенное, волшебное. Труп, как ни странно, нисколько не пострадал от жары, словно все это время он хранился во льду. Наконец врач медленно выпрямился и замер, не сводя глаз с трупа, задумчиво почесывая морщинистую шею. На лицах полицейских появилось умоляющее выражение.
— Очень, очень странно… — пробормотал врач.
— Что? — рявкнули оба.
Врач не спеша подошел к ним.
— Не хотелось бы показаться сумасшедшим, джентльмены, но я не вижу других причин смерти, кроме невероятно сильного переохлаждения.
— Что?!
— Бедняга замерз.