Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2007
Виктор Смольников — родился в 1964 г. в Ирбите, кандидат химических наук. Живет в Екатеринбурге.
По ту сторону от оживленной дороги находился Центральный стадион. На дорогостоящей земле были разбиты прекрасные теннисные корты, на которых хорошо оплачиваемые тренеры готовили будущих чемпионок Уимблдона. Яркие короткие юбочки юных теннисисток развевались в такт наносимых по желтым мячам ударам. Молодость и задор очаровательных юных созданий, их веснушчатые загорелые лица говорили о том, что все жизни хорошо, все жизненные проблемы выдуманы взрослыми дядьками и тетками и лучше юности нет ничего на свете. Привозившие и увозившие со стадиона своих чад родители, платившие за весь этот праздник, к жизни относились уже не так оптимистично. Дорогие машины, на которых молодые дарования доставляли на престижный стадион, недвусмысленно указывали, что есть определенные границы материального благосостояния, которые и позволяют жить таким образом.
А по эту сторону находилось старое кладбище, возле которого у дороги, ведущей в храм, постоянно толпились разношерстные попрошайки.
— Подайте Христа ради, подайте Христа ради! — Многочисленные нищие атаковали верующих и просто прохожих еще у ограды храма. Количество просящих милостыню было столь велико, и устроились они около дороги в церковь таким образом, что миновать их было просто невозможно, и будь ты самым скаредным человеком на свете, тебе бы все равно пришлось облегчить свой кошелек в пользу страждущих.
Не в самом удачном с точки зрения доходности месте просил милостыню Вова Головко. По мнению профессиональных попрошаек, Вова просто портил картину и в нищенстве толк не понимал. На него шипели соседи, разного возраста мужчины и женщины, чей сплоченный коллектив отторгал чужака. Нищие считали, что Вова бессовестно запускал руку в их карман. Кроме Вовы около дороги в храм паслись еще несколько случайных попрошаек. Их присутствие было предметом постоянного раздражения у тех, кто просил милостыню у храма регулярно.
Вообще, нищенствующие имели достаточно строгий свод правил, нарушение которых грозило проштрафившемуся отлучением от коллектива. Главным законом нищих было то, что работали они на один карман, или, точнее, на одну банку. Время от времени они собирали поданные медяки и ссыпали их в общую кучу, после чего монеты сортировались по номиналу, десятчики к десятчикам, полтинники к полтинникам и так далее. После окончания работы самому честному нищему доверялось отнести деньги в доверху заполненных стеклянных емкостях в банк и обменять на банкноты.
После начиналась дележка денег. Деньги делились не поровну, а в соответствии с иерархией и трудовым вкладом каждого в общий промысел. Повышенная плата полагалась организаторам и нищим, которые хоть что-нибудь знали из Священного Писания и составляли интеллектуальную элиту нищенствуюещего коллектива.
Руководство ордена попрошаек, также как и российский орел, имело две головы, причем обе головы были женскими.
К такой интеллектуальной элите принадлежали две бабушки, одна из них — Прасковья Ивановна. В отличие от большинства нищих водку и одеколон она не пила, не сквернословила, часто заходила в церковь и была истинно верующей женщиной. Полагающиеся на ее долю деньги она довольно часто тратила на пожертвования храму, часто ставила свечи перед иконами, и довольно хорошо знала формальную сторону проведения церковных обрядов, соблюдала все посты и этим искренним отношением к вере заслужила неподдельный авторитет среди нищих.
Другая бабушка, вернее пожилая женщина, носила непривычное имя Аделаида. По отчеству ее никто не называл, а просто Ада, те, кто были с ней на короткой ноге, остальные — полным именем, Аделаида. Также, как и Прасковья Ивановна, в оргиях она участия не принимала, но собственно в попрошайничестве видела в первую очередь конкретный, материальный смысл. Имела Аделаида очень жесткий характер и соответствующий внешний вид. Все в ней было строго, подтянуто, и самым бросающимся в глаза элементом ее внешности были тонкие, всегда ярко накрашенные губы, которые на фоне иссохшего лица, всегда аккуратно причесанных абсолютно седых волос производили какое то ведьмовское впечатление. За Аделаидой были закреплены организационные функции, и она, как правило, выступала в роли организатора коллектива нищих, то есть указывала, где, какой нищий должен сидеть, и следить, что бы кто из подчиненных поданную деньгу мимо общественной кассы не пронес.
При такой стройной организации дела бельмом на глазу были случайные нищие, которые приходили просить от случая к случаю, то есть были дилетантами. Организованные нищие в свой профсоюз чужаков не пускали и кляли их последними словами, которые у них в таких случаях лились рекой. Если чужак имел слабые нервишки, он быстро покидал доходное место.
Вова в христианском мировоззрении был не особенно силен, а точнее, вообще мало что о нем знал, даже креститься толком не умел, в общем, у ворот храма он был случайным человеком и приходил сюда только тогда, когда ему надоедало ходить по городу в поисках хлеба насущного.
Милостыню подавали редко, чаще какую-нибудь мелочь, какую и в магазине продавцу давать стыдно. Мало кто из прохожих, в основном люди среднего и старшего возраста, подавали десятирублевые бумажки. Общим правилом было то, что чем скромнее выглядели жертвователи, тем больше они давали.
Чаще всего деньги бросали в мисочку перед Колей, нищим, увидев которого многие приходили в шок. Любители натурализма могут увидеть его подобие в кунсткамере Петра I, правда, в заспиртованном виде. У Коли не было ни рук, ни ног, лицо было бессмысленно, и лишь изредка, когда Коля хотел есть или чего либо еще, он жалобно мычал. Иногда, когда Колино мычание надоедало обществу, ему вливали в рот немного водки, и инвалид успокаивался. Самому Коле деньги были абсолютно не нужны, место его было, конечно, не на паперти, куда его таскали зимой и летом, а в спецбольнице. Но его вид настолько шантажировал проходящих мимо, что монеты и банкноты в мисочку перед Колей падали значительно чаще, чем в ладони других нищих, и такой источник дохода Колины владельцы упускать не хотели. Поговаривали, что на Колины доходы кормилось человек пять.
Вова, которого дружный коллектив нищих, грозя кулаками и ругаясь, оттеснил от близости с Колей, устроился в самом малодоходном месте и стал понемножку скучать. Аделаида уже пригрозила Вове, что придет некий Марат, набьет Вове морду и отберет все деньги. Марат, пожилой татарин, непонятно по какой причине затесавшийся в компанию просящих подаяния около православной храма, приходил к церкви нечасто, всегда с жуткого похмелья, и за 100 грамм, по указанию “своих”, расправлялся с “чужаками”. Разборки эти до драки доходили редко, но шуму делали много. Именно таким образом постоянные просители милостыни отстаивали свое право на хлеб насущный.
В то время, когда Вова предавался самым невеселым размышлениям о вездесущей конкуренции, к нищим подошел не очень трезвый гражданин с обрюзгшей физиономией и сверкающей на солнце лысиной. Сами по себе эти отличительные признаки не привлекли бы Вовиного внимания, но одежда этого гражданина поражала своим видом. Мужчина был одет в малиновый пиджак, явно с чужого плеча, с протертыми локтями и рукавами такой длины, что из-под них выставлялись лишь кончики пальцев, причем надет пиджак был на голое тело. Мятые брюки, которые пузырились на ногах гражданина, уже давно потеряли свой естественный цвет. Брюки можно было назвать и серыми, и зелеными, и коричневыми, потому что каждый из вышеперечисленных оттенков имелся в наличии на поверхности штанов. Короткую шею толстяка опоясывало блекло синее кашне, а там, где приличествовало быть сорочке, на свет выбивалась буйная рыжая растительность. Вся нищенствующая братия хором приветствовала вновь прибывшего:
— Здрасьте, какими судьбами? Что нового в мире делается?
— Да, ничего нового, вот только кладбище ваше собираются сносить! — с ходу шокировал нищих толстяк-пришелец.
— Дожили, последнего лишают, чтоб им пусто было!
— Так вы уж за нас словечко-то замолвите, где же мы милостыню-то просить будем! Мы и на взятку насобираем, лишь бы право свое отстоять…
— Замолвлю! — твердо пообещал мужчина. — При моих связях все можно, только вы сначала деньги соберите, хлопотать без денег — пустая трата времени. Это ведь одному депутату дать, другому, секретаршам их подарочки…
— Интеллигент и правильный человек, — подумал Вова. — Неужели это и есть тот самый Марат, которым его пугали нищие? Не похож, — решил Вова, но все-таки начал обдумывать пути к отступлению. Но, как оказалось, это был не грозный Марат, а некто Вадик, которого нищие знали лучше, чем отца-настоятеля храма.
В первую очередь владелец малинового пиджака был известен как отчаянный скандалист и задира, во-вторых, отличался своей громкоголосостью. Он один мог перекричать всю нищую братию, этим и заслужил себе почет и уважение. Вадик милостыню никогда не собирал, зато его загребущая рука довольно часто опускалась в банку, куда нищие складывали свой капитал. Тем не менее нищие считали его своим, охотно с ним разговаривали, а Вадик ответ развлекал собеседников всякими небылицами и тем самым скрашивал однотонный труд попрошаек.
Увидев новенького, он, с брезгливым выражением лица и с сознательным сарказмом в голосе указал на него толстым указательным пальцем и произнес:
— Это что за фрукт такой выискался?
— Да я, это… — начал тихо подвывать Вова.
— Что это? Ты кто такой?
— Вам угодно спросить, что я здесь делаю? — Вова невольно перешел на тон, каким обычно разговаривают с представителями власти, а формулировку фраз он черпал из стихотворений Блока, томик стихов которого он частенько перечитывал. Нищие прыснули со смеху.
— Вот именно! Мне угодно! — несколько смягчился Вадик, почувствовав в Вовином голосе оттенок подобострастия.
— Да я как все, милостыню собираю, на хлебушек бы мне, — снова перешел на обычный нищенский напев Вова.
— Деньги на дороге не валяются, их зарабатывать надо! Да, ладно, черт с тобой, проси милостыню, как все, делись со всеми, а то люди на тебя жалуются! Сколько денег-то насобирал?
Вова стал пересчитывать мелочь и с удивлением обнаружил среди полтинников и десятчиков необычную монету, каких он никогда не видал. На одной из сторон монеты, как и положено, был отчеканен орел, но выглядел он гораздо более грозно и уверенно, чем на современной монете, кроме того, над его двуглавым ликом отчетливо проступала корона.
— Ну-ко дай, — сказал Вадик и с необычайной ловкостью выхватил монету и положил в левый карман своего пиджака.
— Тебе, Вова, она вовсе ни к чему, она дореволюционная, в магазинах такие сейчас не принимают! Остальные деньги можешь оставить себе.
Вова, подсчитав свои наличные, сказал:
— Восемь рублей без нескольких копеек. Надоело мне здесь сидеть, полдня торчу, а даже на булку хлеба не заработал.
Вадик, не долго думая, предложил:
— Пошли со мной, у меня рука легкая на добычу, заодно и тебя поучу уму-разуму. Только если ты со мной, то касса у нас должна быть общая, так что давай свою мелочь, — при этом Вадик левой рукой оттопырил карман, который, должно быть, и был той самой общей кассой.
— А куда пойдем-то? — спросил Вова, пересыпая собранные деньги в пиджак Вадика. — Разве к другой церкви, так она далеко.
— А ты что, считаешь, что милостыню просить можно только у церкви? Ну да ладно, давай выпьем, для куражу по сто грамм, да и в путь.
Выпивали нищие довольно часто, можно даже сказать — почти всегда, так сказать, издержки общественной профессии. Для этих целей они отходили метров на пятьдесят в глубь кладбища, на территории которого и находилась церковь, присаживались около какой-нибудь ухоженной могилы, возле которой были стол и скамеечка, и начинали свой нехитрый пир. Иногда, если возлияние проходило мирно, выпивохи тут же и засыпали среди могил, но чаще всего “принявшие на грудь” шли заменять своих товарищей, которые в это время в поте лица просили милостыню.
Таким образом, попрошайничество не останавливалось ни на минуту, и сменный режим работы, усвоенный еще при социализме, и безостановочное производство — одно из достижений капитализма, позволяли и водку пить, и деньги на нее зарабатывать.
Раздвигая кладбищенский малинник руками и спотыкаясь об остатки надгробий, выпивохи наконец нашли чистенькую, ухоженную могилку со столиком и скамеечкой, которую Вадик, ввиду своей комплекции, занял почти полностью. Вова примостился на корточки, Вадик, поудобнее устроившись, засунул руку в правый карман и со словами: “Вот она!” достал оттуда флакон с тройным одеколоном, который еще утром по дешевке купил в одном из торговых киосков.
— За что пить будем? — спросил интеллигент в малиновом пиджаке.
— За нас! Нет, за знакомство. Нет, за наше с вами знакомство! — на одном дыхании, в предвкушении выпивки, выпалил Вова.
— Согласен, только не делай больше трех глотков, флакон-то ведь все-таки маленький, а надо, чтобы было все по-честному, и мне, и тебе, поровну, — ответил Вадик.
— Я тоже за то, чтобы все по-честному, — сказал Вова и, запрокинув голову, совершив волевое усилие, выпил полфлакона.
— Ну, как оно? Да ты молчи, после “тройняшки” надо немного помолчать и дышать поглубже, чтобы обратно не пошло. На, закуси, — вытаскивая из правого кармана пиджака кусок шоколадной плитки, сказал нищенствующий интеллигент. После этого, причмокнув губами, он сам приложился к флакону. Минуты две он сидел, не разговаривая, лицо его покраснело, из глаз текли слезы. Потом, выдохнув, он сказал:
— Ну, теперь другое дело.
На церковной колокольне зазвенели колокола, и звучали они именно так, как надо, не очень громко и очень мелодично. Лето в этом году было не самым удачным, погода не радовала обилием теплых дней, но сейчас, в середине августа, природа решила наверстать упущенное, и тихий, теплый день настраивал мысли любого человека на спокойный и радужный лад. Недельки через две уже осень, с ее дождями и холодом, но пока, пока можно радоваться летнему теплу. Осень уже предупреждала о своем скором появлении и ударила по кладбищенским кленам, листья которых на верхушке были уже бордовыми, на середине деревьев — желтыми, и только нижние ветки оставались зелеными. Прямо природный светофор какой-то, и красный, и желтый, и зеленый, но только одновременно. Пойди, разберись, что это значит.
По Вовиному организму разлилось тепло, кладбищенские оградки уже не действовали на него угнетающе, наоборот, раскрашенные во всевозможные цвета радуги, они почему-то вызывали у него веселость. Вадик уже не казался таким значительным и грозным, Вова даже поймал себя на мысли, что не плохо было бы пнуть его под зад, уж слишком задается. Но потом он вспомнил, что нехорошо так относиться к человеку, который его и выпивкой угостил, и даже кусок шоколада предложил.
Вадик после принятия одеколона стал говорить еще громче, и, кроме того, стал размахивать руками и отчаянно жестикулировать, плетя такие небылицы, какие впору в книгу рекордов Гиннесса записывать:
— Так ты не знаешь, откуда у меня этот пиджак? — вопрошал Вадик. — Мне его сам Вольфович подарил. “На, — говорит, — носи на долгую обо мне память”.
— А кто такой Вольфович-то?
— Ты что, очумел, что ли, Владимира Вольфовича не знаешь?
— Это что, криминальный авторитет какой-то? Может, из мэрии или из Думы?
— Выше бери, я про самого Жириновского говорю. Он сюда приехал как-то еще в начале перестройки, денег у него тогда еще не было, да и связей тоже, подходит он ко мне и говорит: “Дай взаймы!”, а я ему отвечаю: “Для хорошего человека ничего не жалко!” С тех пор мы с ним и познакомились, так теперь каждый раз, когда он приезжает в город, первым делом мне звонит: “Вадим Юрьевич, как твои дела! Когда я смогу свой долг отдать?” А я ему говорю: “Я тебе от чистого сердца помог, при чем здесь деньги!” Ну, вот, видя мою прямоту, он и подарил мне свой пиджак, так что этот пиджак мне дороже всяких денег!
Так как Юрьевич продолжал рассказывать примерно такие же небылицы, Вова отключил свое внимание от разговора и впал в полудрему, лишь изредка одобрительно кивая головой, как бы соглашаясь с рассказчиком.
Поскольку во рту после “тройчатки” было очень погано, Вова протянул руку к малиннику, насобирал горсть ягод и отправил их в рот.
Действие алкоголя постепенно проходило, и только мучившая икота напоминала Вове о недавнем распитии. Вадик тоже постепенно приходил в себя, стал меньше говорить, и тон его стал более раздражительным.
— Все, хватит сидеть на одном месте! Пора в путь-дорогу! Волка ноги кормят, собирайся, Вовка, пошли.
— Куда идти-то, город-то большой!
— Сначала в аптеку, подлечиться боярышником, а там, на свежую голову, и решим что-нибудь.
Вадик встал со скамейки и, обращаясь в сторону надгробия, патетически произнес:
— Спасибо тебе, покойница, что приютила нас, сирых и убогих, царство тебе небесное! — и, повернувшись в сторону храма, перекрестился.
Выбравшись из зарослей на торную дорогу, нищие, ускоряя шаг, двинулись к выходу с кладбища. У самого выхода они нос к носу столкнулись с компанией странноватых людей с внешностью, скопированной с заграничного чудака Мэрлина Мэнсона. Любители острых ощущений черной краской выписывали на монументе героев всех войн апокалиптические цифры — 666 и другие незнакомые обычному гражданину мистические символы потустороннего мира. Художники были уже явно в состоянии подпития и контролировали свои действия слабо.
— Эй, вы, зачем памятник портите? — заорал Вадик, у которого, несмотря на буйно проведенную жизнь, хоть и в слабой степени, но сохранились еще понятия, что делать можно, а чего делать нельзя.
— Слушай, бомжара, шел бы ты туда, откуда появился, а то мы тебя рядом с этим памятником закопаем.
Численное превосходство было явно на стороне фанатов Люцифера, кроме того, и Вадик, и Вова хорошо знали, что такое чужие кулаки, и отстаивать свою гражданскую позицию не стали, тем более что и гражданами России они фактически не являлись.
— Подчиняемся силе, уходим, как говорится: “Живи в кайф, умри молодым!” — проорал Вадик. Сатанисты одобрительно закивали головами:
— А среди бомжей и умные попадаются!
Все это время Вова, не влезавший в обмен репликами, думал:
“Ничего они не понимают в мистике и эстетике смерти, вот прочитали бы Блока, Цветаеву, Надсона, наконец. Я бы с ними поспорил, я бы доказал, что смерть это явление личное, а не общественное…” Надо заметить, что до чтения поэтов серебряного века Вова дошел самостоятельно, и если ему выпадало пройти мимо блошиного рынка, где “любая книга за 30 рублей”, он не мог удержаться от того, чтобы не порыться в книжных развалах. Почему Вова любил поэзию, причем упадническо-мистического направления, сам он не мог объяснить, зато твердо знал, что мистика и суеверия сейчас в голове почти, что у каждого. Кроме того, мысленно Вова поправил Вадика: “Жить нужно в кайф” — это лозунг современный, а “Живи легко, умри молодым” — лозунг хиппи, которые и на самом деле давно вымерли. Приятель Жириновского с этими лозунгами что-то напутал, но лишь бы молодняку нравилось.
Выйдя на трамвайную остановку, приятели оценили диспозицию. До ближайшей аптеки было метров 500, или одна трамвайная остановка. Вова, как более законопослушный, предложил Вадику пройтись пешком, чтобы не нервировать контролера, на что Вадик глубокомысленно сказал: “Мы, как составная часть нашего многоуважаемая общества, имеем право проехать на транспорте, который этому обществу принадлежит!” Вова только поражался, откуда только Вадик такие фразы берет — “Вот умный!”.
Когда подъехал вагон, Вадик, не раздумывая, шагнул в первую дверь и громко, на весь салон, так, что у Вовы уши заложило, крикнул:
— Пенсионное!
Вова, не привыкший заходить в транспорт через переднюю дверь, спрятался за плотное тело товарища.
Сразу за ними в трамвай зашел певец-исполнитель, которыми в последнее время трамваи были переполнены. Современный трубадур начал было исполнять одну из песен вагонного репертуара, как вдруг понял, что либо у него голос двоится, либо ему кто-то подпевает. Так оно и было, как только солист пропел: “Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…”, кто-то громким и не очень музыкальным голосом стал подпевать: “Как сын грустит по матери, как сын грустит по матери… Ждет сына мать, а сыновей земля”. Прыщавый юноша замолчал и только перебирал струны, а песню кто-то продолжал петь.
Оглянувшись по сторонам, он увидел толстяка в малиновом пиджаке, который пел песню по куплетам, отчаянно перевирая их последовательность. Лицо громкоголосого конкурента побагровело от натуги, жилы на шее вздулись от напряжения. Наконец песня закончилась, и по салону двинулся Вова с кепкой в руках, подталкиваемый краснолицым мужичком в ярком пиджаке, со словами: “Подайте, кто сколько может, на пропитание”.
Пассажиры, с интересом наблюдавшие за тремя исполнителями, довольно бодро опускали в полинявший головной убор деньги, а тупо следовавший за двумя наглецами горе-гитарист шел с раскрытым ртом и пакетом в руках, в который, по идее, ему должны были складывать деньги, но сейчас никто ничего не подавал. Когда Вадик с Вовой дошли до последней двери, трамвай подъехал к остановке. Вадик громко крикнул:
— Всем большое мерси! — и вышел из вагона, за ним с кепариком в руках выскочил Вова, и сразу за ними, хмурее, чем туча, вышел молодой человек с гитарой в руках.
— Вы нам что-то хотите сказать? — сразу переходя в наступление, сказал Вадик.
— Отдайте мои деньги! — немного плаксиво ответил потомок трубадуров.
— Что? Я не ослышался? Тебе нужны какие-то деньги? — ответил краснолицый владелец синего кашне.
— Не какие-то, а мои, я их заработал!
— А вот это ты видел? — протягивая кукиш к носу прыщавого молодого человека, заявил Вадик и продолжил: — Жаль, что мы не вышли с тобой на предыдущей остановке, а то там, говорят, места под захоронения появились, так мы бы тебя сразу и отпели, и закопали!
— Тепленького! — вставил Вова и продолжал ерничать: — Может, мерку с него снять под гробик?
Горе-гитарист был морально раздавлен и напуган.
— Вадик, посмотри у него по карманам деньги, — входя в раж, завил Вова.
— Вова! Ты знаешь, чем умный человек отличается от глупого? — спросил Вадик. — Умный живет на свои средства, а глупый отсиживает срок в тюрьме за чужие.
— Будешь еще мешаться под ногами? — вперясь взглядом в потупившегося гитариста, сурово спросил Вадик и, заметив, что у того начали дрожать колени, сказал Вове: — Пойдем отсюда, а то он сейчас наделает себе в штаны.
— Смотри, гад, больше нам на глаза не попадайся! — крикнул на прощание трубадуру расхрабрившийся Вова.
— В собес, придурок, иди, пусть твоя мамочка тебе пенсию выхлопочет, все равно из тебя ничего не выйдет, — добавил Вадик.
Друзья двинулись в сторону аптеки, рассуждая о правильности поговорки: “Молодец против овец… Весь этот молодняк только в толпе таких же, как он, себя человеком и чувствует, а когда они по одиночке, так ничего не могут, шакалье!”
— Вова, хватит, — прервал разговор Вадик, — он, в конце концов, такой же нищий, как и мы. Что, по-твоему, ходить по вагонам и петь — это не нищенство?
— Точно, нищенство. Я вот читал, как в старину нищие шарманщики побирались. Так и эти, ничем не отличаются, такие же попрошайки, как мы. А ведь скажи ему в лицо, что он милостыню собирает, — разозлится, оскорбится в лучших чувствах!
— Ладно, Вова, пересчитай, сколько у нас в наличности.
— Сорок восемь рублей.
— Давай сюда, вон уже и аптека рядом.
Около аптеки несли свое круглосуточное дежурство самые верные поклонники Бахуса. Их красные глаза и оплывшие лица ясно показывали, что это посетители не из тех, которые приходят в аптеку за аспирином. Увидев сразу двух платежеспособных граждан, от кучки, в которой держались пропойцы, отделился наименее косноязычный алкаш. Торопливой, подпрыгивающей походкой он пошел к парочке и произнес примерно одновременно сразу две фразы: “Кореша, давайте познакомимся!” — и “Дай десять рублей!”.
Акцент в этих фразах был сделан на “Дай”, это не понравилось ни Вадику, ни Вове. “Разве так просят?” — попытался было повоспитывать просящего владелец малинового пиджака, но вовремя заметил, что кучкующиеся алкоголики пришли в движение, причем передвигались они в направлении двух друзей.
— Ладно, мужики! Я ведь вас обидеть не хотел! — сказал примирительным тоном Вадик. — Я ведь в аптеку-то иду, матушке лекарство покупать, хворая она у меня, — неожиданно плаксивым голосом заговорил толстяк. Апеллировать к каким-то чувствам страдающих жутким похмельем особям оказалось делом бесполезным. Алкоголики были бескомпромиссны, в двух словах они объяснили, что им нужны только деньги, и если парочка не уважает их законного права на опохмелку, то коллектив поставит каждому из друзей по синяку под глаз, а потом деньги заберет силой.
Ломать комедию с больной мамой было дело пропащим. Вадик вытащил горсть монет (бумажки он предварительно спрятал в носок) и, вывернув карман, со словами:
— Для хороших людей последнее отдам, — принес денежную жертву алчущему коллективу.
Через пять минут, после опорожнения нескольких флаконов, в обществе алкоголиков установился мир и порядок. Вадик перезнакомился и облобызался с большинством собутыльников, рассказал о происхождении своего пиджака и дал потрогать эту будущую музейную ценность.
Кроме того, Вадик добавил, что рукава у этого пиджака особенные, что стоит их понюхать после выпивки — и закуски не потребуется.
После этого начались объяснения во взаимном уважении. Далее разговоры о важности душевных качеств, а это уже свидетельствовало о том, что сила действия алкоголя ослабевает. Вова намекнул Вадику, что пора “делать ноги”, потому что в доказательство душевности с парочки могут потребовать еще денег, и если их не окажется, со зла коллектив может, как уже было обещано, бесплатно наставить фингалов.
Попрощавшись с аптечными алкоголиками, Вова и Вадик нетвердой походкой пошли к центру города прямо по траве, чтобы сократить путь.
— Вот они! — закричал, наклонившись над газоном, Вова.
— Кто они? — рассерженно спросил толстяк.
— Грибы, шампиньоны, или как они там называются. Хоть на базаре, хоть на улице можно продать!
— Вова, а ты иногда дельные мысли подаешь.
Похвала для Вовы была такой редкостью, что за нее он мог весь газон на животе обползать, лишь бы ее оправдать.
— А еще на кладбище можно было малины насобирать! — добавил он.
— Все там будем, мой юный друг, а насчет грибов ты здорово придумал! Ты их пока пособирай, а я подремлю, — укладываясь на газон, заявил приятель Жириновского.
— Ты бы пиджак-то поберег! — сказал Вова. — Сними его или подложи под него чего-нибудь!
— Ничего ты, Вова, не понимаешь в жизни! Пиджак для меня — как палочка-выручалочка, пока я в нем, дела у меня идут нормально, как только снимаю, все наперекосяк.
Про себя Вова подумал: “Боится, наверное, что я пиджак стяну, пока он спит. Дался мне его пиджак! В таком пиджаке ходить по городу, это все равно что мигалку милицейскую на лоб поставить — все внимание обращать будут!”
Вадик поджал колени и, подтянув ноги к груди, быстро задремал. Со стороны спящий выглядел как одно большое малиновое пятно. Вова тем временем, пройдя газон вдоль и поперек, превзошел самого себя и набрал столько грибов, что пришлось снять с себя видавшую виды футболку и, завязав ее с одного конца, сделать из нее мешок. Теперь верхняя часть туловища и у Вадика, и у Вовы выглядела примерно одинаково, у обоих под верхней одеждой ничего не было.
Возвращаясь с грибами к Вадику, добытчик не заметил, как рядом с ним с поводка был спущен здоровенный бультерьер. Пес, не долго думая, побежал к Вове, Вова — от него. Страх впрыснул в кровь адреналин, и Вова, сам не помня как, оказался на тополе, при этом ему пришлось бросить футболку с грибами на землю.
Хозяин бультерьера, наверное, вообразил, что он на охоте, и одобрительно посматривал на своего питомца, который загнал дичь на дерево и от злобы начал грызть его кору.
— Уберите собаку! — заорал Вова благим матом.
— Я тебя сейчас самого уберу! — хладнокровно ответил толстый господин средних лет. — Из-за таких бомжей, как ты, в городе собаку прогулять негде! Сейчас вот охрану свою вызову, так получишь от них еще больше! — и стал с кем-то говорить по сотовому телефону.
Пес тем временем, почувствовав, что хозяин одобрительно относится к его действиям, рванул с газона через дорогу к другому двуногому. По шоссе двигался плотный поток машин. Неумного пса быстро сбила иномарка, которая, даже не притормаживая, прокатила дальше.
На хозяина пса больно было смотреть. Трудно представить, что он так же переживал бы из-за потери близкого родственника. Вова, не теряя драгоценного времени, подхватил футболку, быстро добежал до своего спящего товарища, растолкал его, и оба, как по команде, быстрым шагом двинулись прочь от злополучного места.
Пройдя метров триста, приятели остановились отдышаться.
— Ты зачем меня разбудил! — снова начал распускать перья толстяк. — Да ты знаешь, какие у меня в милиции связи! Да со мной все начальство здоровается. Да я бы этого пса вместе с хозяином в порошок стер!
Вова снова понял свою никчемность по сравнению со всеми уважаемым толстяком и, как бы оправдываясь, показал на собранные грибы и сказал:
— Рублей на сто потянет!
— Пошли, продадим, правда, торговать — не моя специфика, мелкое занятие, примитивное, ну да черт с тобой, где ты их собрался продавать?
— Да вон, у магазина, там, где бабки зеленью торгуют, там можно пристроиться, — не очень уверенно промямлил Вова.
Вадик, раздув щеки и выпятив грудь колесом, подошел к тайке старушек, торгующих садовой зеленью.
— Бабушки, что-то в этом году покупатель не тот, придирчивый какой-то стал, все норовит, чтобы подешевле, да и торговля сейчас не то, что раньше… — проявил свою осведомленность в делах презираемой им торговли краснолицый толстяк. Бабушки выжидательно молчали, что еще скажет им гость в малиновом пиджаке. Тогда толстяк с ходу выдвинул деловое предложение:
— Вот, смотрите, тут килограмма три грибов, шампиньоны называются, их в специальной теплице за городом для ресторанов выращивают, каждый килограмм сотни на полторы тянет. Вам за полцены отдаю, остальное оставите себе на лекарства или внукам и внучкам на мороженное!
Бабушкам предложение совсем не понравилось, они согласны были взять грибы, но рублей за тридцать. Вадик тоже не уступал и продолжал расхваливать товар и торговаться, ссылаясь на то, что такие грибы растут только в резиденции губернатора. Поскольку в полтона говорить он не умел, вскоре вокруг него собралась небольшая толпа, и наконец один из слушавших, воодушевленный активной рекламой, с ходу предложил сто пятьдесят рублей за весь товар.
Старушки завистливо наблюдали, а Вова только ахал, как его товарищ умел проворачивать дела, за сто пятьдесят рублей он и футболку бы свою в довесок к грибам отдал.
Вадику удалось довести цену собранных Вовой грибов до ста восьмидесяти рублей, причем футболка оставалась в руках хозяина. Пересыпая грибы из футболки в мешок, Вадик получил встречное деловое предложение от группы старушек:
— Вы, молодой человек, если чо, принесите нам этих грибов на продажу, за них ведь и больше можно выручить!
— Жадничать надо было меньше, тоже бы не в накладе остались, — зло сказал Вова.
— Вова, ты не умеешь разговаривать с людьми, из-за этого все твои беды, — учил бесталанного компаньона краснолицый гражданин. — Бабушки, они ведь что любят — внимание. — И, обращаясь к старушкам, сказал:
— Больше у меня времени не будет, грибы будете покупать вот у этого паренька, — и Вадик указал своим толстым, как сосиска, пальцем на Вову, надевавшего в это время освободившуюся футболку.
Когда Вова и Вадик отошли от магазина метров на сто, Вова заискивающим тоном предложил Вадику поделить заработанные деньги. Возмущенный Вадик с ходу отрезал:
— Мы как договаривались — работать на общую кассу, — это во-первых, во-вторых, я тебя уже поил два раза на свои, и, если ты еще заикнешься о деньгах, я тебя отправлю на кладбище милостыню собирать, и еще нищим скажу, чтобы тебя побили!
Вова замолчал, ему стало стыдно, стыдился он чаще, чем нужно, что и мешало вести ему свои финансовые дела самостоятельно. “Да и какие могут быть дела у нищего? Вот Вадик, у него один пиджак чего стоит! Такого нищим не назовешь. И гонору у него хоть отбавляй, да и умный в придачу”, — размышлял сам с собой Вова.
Друзья поравнялись с вывеской “Пельменная”. Столовая, не столовая, кафе, не кафе, так, что-то среднее и, судя по всему, не очень дорогое. Дверь заведения отворилась, и на приятелей повеяло запахом кухни. Оба молча остановились, поскольку с утра их желудки были пусты. Обедать в кафе — не для нищих, но тут дело особенное, в левом кармане малинового пиджака Вадика шелестели несколько купюр.
— Зайдем! — сказал краснолицый толстяк, и странная парочка решительно вошла в недра дворца чревоугодия.
Вадик долго разглядывал сначала убранство помещения, в котором они решили пообедать, потом уставился взглядом в официантку, молодую, ярко накрашенную женщину, с приятными для взгляда формами тела. Согласно табличке, прикрепленной к обтягивающей ее могучую грудь кофточке, хозяйку бюста звали Вера. Официантка, в свою очередь, поймав нескромный взгляд толстяка, с недоумением посмотрела на странноватых посетителей. Парочка, занявшая столик в середине зала, портила весь имидж заведения. Малиновый пиджак и синее кашне, годившиеся для паперти, в кафе выглядели нелепо. Ушастый спутник посетителя, одетый не так вычурно, но также неряшливо, доверия тоже не внушал. “Артисты, наверное”, — подумала Вера и бесстрастно спросила:
— Что будем заказывать?
— Верочка, — тоном мартовского кота заговорил старший из посетителей,
— принимая во внимание, что мы сейчас постимся, — одну порцию пельменей, без всего! Ах, да, и два кусочка хлеба!
Официантка пошла отдавать заказ повару и, пока пельмени варились, принесла тарелочку с двумя маленькими кусками хлеба. Вадик всматривался в тарелку. Увидев на ней капельку воды, он, тоном уже капризным, заявил:
— Девушка, принесите нам сухую тарелочку под хлеб! Да и вообще, в приличных заведениях хлеб на тарелочках не приносят. — Дальше Вадика понесло еще больше: — И принесите нам салфетки и пепельницу! И со стола не мешало бы стереть!
Официантка молча выслушала и пошла выполнять распоряжения толстяка. Все это время Вова подавленно молчал. Ему все казалось, что за такое поведение их попросту спровадят в милицию. И только то, что подобный тон в голосе своего компаньона он слышал по отношению к другим и раньше и все заканчивалось благополучно, успокаивало его.
Принесли пельмени. От тарелки шел такой аромат, что рефлекс слюнотечения приятели могли продемонстрировать не хуже, чем собаки Павлова. В кафе на столиках стояла горчица, уксус, перец и соль.
— Все это бесплатно! — тоном знатока сказал робевшему Вове уютно устроившийся в кресле лысый толстяк. Вова с детства на собственной шкуре испробовал, что значит бесплатно, и тоном заговорщика, полушепотом спросил:
— Ты точно это знаешь?
— Точно, не волнуйся!
— Это тоже можно есть и денег не платить? — не успокаивался Вова.
— Что ты беспокоишься, у тебя их все равно нет!
Толстяк вошел в раж и, выдержав паузу, начал свою песню:
— Помню, как сидели мы с Ельциным в одной баньке и парились. Я его веничком обхаживаю, а он меня и спрашивает: “Кого в вашей области губернатором назначить, этого или того?” Я ему говорю: “Того”. Так вот тот самый губернатор нами и управляет! — и Вадик многозначительно замолчал.
К этому времени на парочку уже обратила внимание не только официантка, но и другие посетители, которые с интересом прислушивались к россказням краснобая.
Вова повел себя так, как кот в басне: “Васька слушает да ест”. Толстяк очнулся от своего монолога только тогда, когда большая часть порции была уже съедена более юрким собеседником.
— Стоп, — заорал Вадик, — ты что же, гад, пельмени мои лопаешь, когда я тебе про историю страны рассказываю?
Далее, до тех пор, пока все пельмени не были съедены, за столом хранилось гробовое молчание. Соперники орудовали вилками, как шпагами, бой шел за каждый пельмень. Убедившись, что в тарелке стало пусто, оба огорченно вздохнули.
— Пошли отсюда, Вовка, больше, сколько ни сиди, в тарелочку тебе ничего не положат, — и, вытерев синим кашне вспотевшую лысину, крикнул:
— Счет, мадам!
Беспокоившаяся насчет платежеспособности посетителей Вера мгновенно принесла какую-то бумажку, Вадик торжественно расплатился, переплатив десятку:
— Это вам на чай!
Когда приятели вышли из кафе, откуда-то им наперерез, семенящим шагом, вынырнула юркая старушка и старческим голосом пропела:
— Подайте, Христа ради, блокаднице Ленинграда!
— Бог подаст! — цинично сказал Вова.
— Бери, бабуля, — сунув ей в руку какую-то мелочь, сказал Вадик.
Вова возмутился:
— Ты что же наши деньги переводишь! Так, если каждому давать, себе ничего не останется.
— Вова! Знаешь, почему тебе мало подают? Потому что ты жадный.
— Вадик! Я сам милостыню собираю и этим живу, а если я сам милостыню подавать буду, то я уже не нищий, а богатый!
— Богатым, Вовка, ты никогда не станешь, из-за глупости своей непроходимой, а вот пословицу “Как аукнется, так и откликнется” народ специально выдумал для таких, как ты, которые считают, что только им полагается что-то хорошее.
— Ладно, понял, — опять застеснялся Вова, — куда теперь пойдем-то?
— Отдохнуть бы надо! После обеда и подремать не мешало бы!
— Тут есть одно местечко, под мостом через реку, там и зимой, и летом тепло, трубы там какие-то идут! И выспаться можно, и даже заночевать! А еще сквозь щели моста можно на баб, так сказать, снизу посмотреть, самая настоящая эротика. Снизу-то у них все видно, идут они и ни о чем не догадываются, а ты лежишь под мостом и наблюдаешь!
Спустившись к реке, приятели первым делом умылись. Конечно, грязная вода городской речушки не очень-то годна для водных процедур, но другого места для принятия ванн нищим предоставлять никто не собирался.
Вова попутно постирал носки и повесил их сушиться, Вадик, умыв лицо водой, протирал его своим кашне. Изнутри весь мост был разрисован всякими надписями и циничными призывами. По автографам, оставленным на серых пролетах моста, можно было изучить географию всей страны, по-видимому, здесь останавливались и нищие, путешествующие транзитом по всей стране. Больше всего приятелей поразило единственное политическое воззвание: “Ленин жив!” — и подпись — РКРП. Кто-то краской другого цвета букву на конце слова “жив” попытался переделать на Д. Политический андеграунд исчерпывался этой нехитрой полемикой.
Под мостом было устроено несколько лежанок, и приятели, закончив умываться и полоскаться, устроились на них вздремнуть. Равномерный шум от подошв передвигавшихся вверху людей убаюкивал, и приятели вскоре заснули.
Первым проснулся Вова. Вперившись взглядом в щель потолка и поймав в поле зрения нескольких женщин, Вова занялся постыдным занятием, которое ему заменяло интимную жизнь. Толстяк проснулся от Вовиных мычаний, которыми сопровождался процесс отправления естественных надобностей неестественным путем, отругал его и сказал, что так делать нехорошо, на что Вова возразил:
— А как по-другому-то?
Вадик прочел Вове лекцию о пользе воздержания и вреде следования греховным наклонностям и добавил:
— От этого, Вовка, у тебя руки могут отсохнуть, милостыню собирать не во что будет!
На что Вова ответил:
— Так мне что сейчас, целую жизнь воздерживаться?
Вадик прикрикнул на бестолкового компаньона, обложил его матом, в конце концов, Вове опять стало стыдно, и он замолчал.
Выбравшись из-под моста, приятели пошли по недавно уложенным цветным плиткам набережной в направлении центра города. В самой речушке в мазутных пятнах плавали стеклянные и алюминиевые банки из-под напитков. По ее благоустроенному гастарбайтерами берегу туда и сюда, совершая свой моцион, ходили парочки и стайки из молодежи, каждый из которых держал в руках непременный атрибут отдыха в компании — бутылку или банку пива.
Около памятника отцам-основателям города парочка остановилась.
— Где же он? — сам себя спросил Вадик.
— Кто он?
— Да тут один из наших милостыню собирает, я его иногда навещаю, уму-разуму так же, как и тебя, учу.
В это время приятели услышали непрофессиональное пение, доносившееся с другой стороны памятника. Плохо одетый высокий худой мужчина севшим голосом исполнял народные песни. Рядом с ним стояла банка, в которой валялось несколько монет.
— Хватит петь, голос сорвешь — вместо приветствия громко, чтобы перекричать исполнителя, сказал Вадик.
Певец, который сначала было не хотел замечать приятелей, прекратил пение и без особой любезности поздоровался.
— Что, много сегодня денег заработал?
— Копейки.
— А че репертуар сменил? Ты же раньше все про владимирский централ пел!
— А кому эти тюремные песни нужны? Приелись они уже.
— А с нами делиться выручкой когда будешь?
Певец делиться, конечно, не хотел, но знал, что с Вадиком на эту тему разговаривать бесполезно, платить дань вымогателю в малиновом пиджаке приходилось практически всем, кто побирался, используя вокальные данные. В свою очередь, Вадик был посредником между самими куплетистами, которые ввиду своей вздорности не могли договориться друг с другом без посторонних.
Предмет раздоров между народными бардами состоял в разделе прибыльных с точки зрения попрошайничества мест. Все центральные улицы города, как и в любом другом виде бизнеса, были поделены, каждый исполнитель имел право петь только на своем участке, а поскольку доходных мест в городе было не так много, соперничество за право обладания ими было предметом постоянных конфликтов в творческой среде.
Нехотя порывшись по карманам, певец предложил Вадику горсть монет.
— Ты что! Ты мне деньги давай, а свою мелочь прибереги на несчастный случай! — неистовствовал толстяк.
— На какой несчастный случай? — живо поинтересовавшись угрозой, спросил певец.
— Да на тот случай, что если твоя башка будет плохо чувствовать себя на твоей шее!
— Ну, зачем так сразу, Вадим Юрьевич, вот, возьмите, пятьдесят рублей, одной бумажкой. А недоразумения забудьте, сдуру это я мелочь вам предложил.
То, что уличные нищие были сами не промах подурачить сборщиков податей, факт понятный. И если бы не Вадик, с его нахрапистостью и громкоголосостью, дело сбора денег с нищих было бы обречено. Привыкшие своим видом и поведением шантажировать прохожих, нищие сами на шантаж почти не реагировали.
— Самое неприятное — с “мамочниками” общаться, — сказал Вадик.
— Это кто такие? — удивился Вова.
— Сейчас увидишь, скоро около одного такого проходить будем — ответил толстяк. И точно, метров через двести приятели остановились около странноватого субъекта, который имел такую слезливую физиономию, так искренне был безутешен, что на лице его время от времени появлялись настоящие слезы. Все лицо “мамочника” было как сморщенный лимон, и было такое ощущение, что он время от времени пьет уксус, вместо одеколона или настойки боярышника, как делают нищие других специальностей.
— Привет, бездельник! — громко проорал Вадик, так как иначе убитого горем сына к реальности мира было не вернуть. — Опять на мамкины похороны собираешь?
В это время одна из чувствительных прохожих положила в шляпу нищего подаяние.
Нищий еще больше вошел в роль, и Вове стало даже неудобно за ту жестокость, с какой Вадик обращается с мужичком.
— Вадик, может, пойдем отсюда — предложил Вова, — человек-то видишь, как страдает.
— Вовка, ты на его слюни внимания не обращай, он этими слюнями уже лет пятнадцать на жизнь зарабатывает, самый богатый нищий из сидящих на этом пятачке! Ну, гони деньги, а то мы тебя самого погоним!
Нищий, не выходя из роли, достал банкноту, которую ему пожертвовала женщина и, убиваясь больше обычного, подал ее Вадику, чем и положил конец предмету разговора.
— У нас с тобой должен быть полный конценсус, как говаривал Михаил Сергеевич, иначе я на твое место более сговорчивого посажу! — пригрозил и этому нищему толстяк.
Дело близилось к вечеру. Улицы города постепенно пустели, и хотя на дорогах было много машин, по трамвайным путям они уже не ездили, и тот дорожный беспредел, который именуется “час пик”, подходил к концу.
Уставшие от дневных приключений нищие остановились у светофора. Среди машин, притормозивших на “красный”, отчаянно разъезжал инвалид-колясочник. С ловкостью и проворством, достойными настоящего фокусника, инвалид, шантажируя двумя своими культями, собирал мзду с автомобилистов. Вова не удержался:
— Что, и с этого ты деньги берешь?
— С убогих я вообще взносы не беру, грех большой, их люди серьезные контролируют, на смену и со смены на машинах возят. Умирают они часто, инвалиды-то, зато доход, говорят, большой хозяевам дают. Да и с чего ты, Вовка, взял, что я со всех деньги собираю, я только со своих, а много ли своих в нашем “миллионнике”? Я, Вова, не жадный, мне денег много не надо, выпить, закусить и еще выпить.
Приятели шли по улице, знаменитой тем, что по ее бокам, как часовые, стояли жрицы любви. Проститутки на парочку внимания не обращали, плевать им было на случайных, плохо одетых прохожих.
— Вовка, тебе какая из этих девушек нравится? — У Вовы рот раскрылся от удивления. Он начал чесать затылок, потом, помявшись, сказал Вадику:
— Так нравятся-то они мне все, бабы симпатичные, все как на подбор, только толку-то что в том, что они мне нравятся?
— Толку от этого, конечно, нет, но у нас есть деньги, именно они и придают толк нашим желаниям. После тяжелого трудового дня мы имеем право отдохнуть в обществе приятной спутницы. Ты не против, Вова, что спутница у нас будет одна? На вторую нашего с тобой платежеспособного спроса не хватит.
— Да я за, только с нами вряд ли кто согласится…
Вадик тем временем подошел к девице в коротенькой юбке и в туфлях на длиннющих шпильках, которая была на полголовы выше и раза в три младше своего клиента. Рассматривая лысину толстяка, она спокойно выслушала толстяка, молча кивнула и, взяв деньги, пошла вместе с друзьями. Троица выглядела просто комично. Ушастый Вова, толстый Вадик, в его нелепом пиджаке, вместе с длинноногой девицей, державшей друзей под руки, следовали до первого удобного места.
Расставшись после свидания с путанкой, нищие, наконец, оказались вблизи кладбища. На месте, где обычно сидели попрошайки, никого не было, только одиноко стоявшая коляска с инвалидом напоминала о том, что здесь собираются люди.
— Опять Кольку забыли домой забрать, чтоб им пусто было! — закричал Вадик. — Куда его теперь? Ну да ладно, ночи еще теплые, не замерзнет. Инвалид, услышав человеческие голоса, замычал.
— А значит, жив. Водочки бы ему — сказал Вова.
— Есть тут у меня заначка возле той могилки, сбегай, Вовка, может, не выпили эти олухи.
Успокоив Кольку водкой, друзья, с ощущением, что все сделано правильно, пошли устраиваться на ночлег. Молча они допили бутылку и, согласившись, что день проведен не зря, улеглись спать. Вокруг стола тишина, и только теплый тихий ветер слегка раскачивал верхушки деревьев. Вовка, удобно устроившись под вкопанным в землю столиком, положил голову на поросшую мхом плиту и стал дремать. Водка, разошедшаяся по организму, принесла ощущение радостного спокойствия и умиротворения.
Засыпая, Вовка подумал: “Самое это в городе спокойное место — кладбище”.