Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2007
Сергей Рогожкин — фотограф, педагог.
— Но меня, конечно, не столько интересуют
автобусы, телефоны и прочая…
— Аппаратура! — подсказал клетчатый.
— Совершенно верно. Благодарю, — медленно
говорил маг тяжелым басом.
— Cколько гораздо более важный вопрос:
изменились ли эти горожане внутренне?
— Да, это важнейший вопрос, сударь.
Михаил Булгаков
Мы не выбираем место своего рождения. Место рождения формирует нас в той же степени, как прочитанные книги, посмотренное кино и те личности, что стали нашими учителями. Место рождения тянет нас, живет в нас, хотя его можно ненавидеть или любить искусственной, фальшивой любовью.
Как быстро меняется все вокруг. Месяц-другой не бродил по маленьким улочкам центра и уже не можешь их узнать. Вчерашняя официальная фотография города сегодня — исторический документ. Фотографы привозят из далеких стран снимки заморских чудес. Родной город увековечивают немногие. А напрасно. Человеку следует знать историю. Я это осознал, когда мои воспоминания обрели “исторический” характер. То есть с возрастом. Невежество, доступнее эрудиции. Мне это известно на собственном опыте. Только достоверно зная, что было, ясно видишь — что есть. Считается, что мыслить по образцу “раньше все было хорошо — сейчас все плохо” — признак старости. Добавлю от себя — утверждать, что сейчас все отлично, а раньше было ужасно, попахивает… желанием понравиться сильным мира сего. Бессовестная ложь во имя выгоды существовала всегда. Сравните:
Наш рулевой — КПСС.
Во имя добра — ОВИПЛОКОС.
Но плохое забывается. Так устроена память. Воспоминания всегда носят ностальгический окрас, романтизм. Вот почему нас так трогает “Амаркорд” Ф. Феллини.
Старые горожане называли красивый дом на улице Ленина—Красноармейской — Дом артистов. Образец конструктивизма, напоминающий серп и молот, архитектурный ансамбль назывался Городок чекистов. Когда-то в нем на месте нынешних “Уральских пельменей” размещался магазин спорттоваров “Динамо”. Маленький парк между магазином “Рыба” (ныне “Океан”) и Музкомедией был популярным местом модной молодежи. Слово “тусовка” еще не появилось, тогда на жаргоне этот пятачок именовался “кадровка”. На месте нынешнего “Фридея” было кафе “Пингвин” — первое место появления алкогольных коктейлей, очень популярное у студенчества. Вообще, в семидесятые попасть вечером в кафе или в ресторан было очень трудно. Совковый сервис никого не смущал — иного не знали. Завсегдатаи “кабаков”, как тогда назывались питейные заведения, были людьми особого мира. Я в него не был вхож, но многих персонажей того времени узнаю сейчас за тонированными стеклами “Мерседесов” и на предвыборных бигбордах.
Помнится, как в далекой Калифорнии меня удивило описание нашего города посетившими его американцами: “Очень капитальный, внушительный Down-Town” (деловой центр. — Ред.). Таково было понимание примелькавшегося нашему глазу сталинского ампира. Я далек от осознания тонкостей архитектуры, но в состоянии заметить, что в старых постройках индивидуальности больше.
Помните у Розенбаума “…и куда-то подевались все чугунные скамейки из родных садово-парковых хозяйств”. Чугунных скамеек не помню, но присесть в садах и парках становится некуда. Феномен общительности и разговорчивости южан частично объясняется обилием солнца. Южные люди больше времени проводят вне дома на скамейках, развивают навыки общения с незнакомцами. После 12 лет проживания в Одессе, начитанной и насмешливой, сытой и беспечной я восторженно и радостно решил поделиться своими взглядами на фотографию с уральскими коллегами. Смотрели на меня серьезно и внимательно. Как родственники на Павлика Морозова. Раз взялся противопоставлять, приведу и сравнение в пользу нашего города “Е”. На юге меньше глубоких и серьезных меломанов — там больше разговоров про музыку, сидючи в тени каштанов. Домоседство холодных зим формирует серьезное восприятие музыки.
Жаль, не могу припомнить берущих за душу строк, написанных о родном городе. Разве что: “Пускай над перекрестками не гаснут огоньки”. Охотно соглашаюсь с таким допущением, но почему все-таки “нам улицы свердловские знакомы и близки” — остается неясно.
Виды города сорокалетней давности будто задевают внутренние струны. Звучит музыка. Прислушайтесь и вы вспомните людей, живших в те уже невозвратимые времена.
Павел Михайлович Абакумов. Руководитель фотокружка Дворца пионеров. В те годы известный мастер цветной фотографии. Это его снимки послужили поводом для создания данного материала. С его благословения я связал свою жизнь с фотографией, хотя и заявляю западным кураторам, что мы, мол, преимущественно самоучки (self-tought). П.М. рассмотрел в лопоухом пионере росточек интереса и смог сделать так, чтобы интерес превратился в дело жизни. Мне повезло: сейчас что ни мэтр, то могильщик фотографии. Впрочем, это тема для специалистов.
Старая городская набережная. Так же плещут волны городского прудика. За спиной слышны характерные звуки, издаваемые скейтбордистами. В начале семидесятых мы, школьники девятого “Б” девятой школы, жгли здесь тополиный пух. Поклонники групп Pink Floyd и Deep Purple, которым пророчили будущее известных физиков, были озорниками и пироманами. Поступление в девятую школу было самым сложным экзаменом в жизни. Формально я его завалил. Уже практикантом учительского института в той же “девятке” я понял — экзаменаторов интересовало не запоминание что-где-когда, а способность это что-где-когда применить. Учителя старой гвардии, строгие, волевые, недоступные. Мы побаивались педагогов, и верите, нет — практически все они были для нас авторитетами.
В парке Дворца пионеров дежурил милиционер. Худое выразительное лицо. Этакий свято-заблуждающийся Иван Лапшин. Помню, перед моим призывом в армию у нас состоялся человечный глубокий разговор с ним, еще недавно гонявшим меня по парку со свистком. Куда подевались милиционеры с лицами аскетов?
Оперный театр. Воспоминания весьма современны. Мое внимание привлекло обилие дорогих авто. Оказывается, концерт Баскова. На основании чего глянцевые журналы утверждают, что хороший вкус и богатство идут рука об руку?
Но вернемся в семидесятые. Битлы пришли как волна. Как цунами. Сверкающая вещь с запада. Настоящая. Сейчас мне грустно становится, когда не помнят названия концертов, а только год издания. Видится в этом потеря интереса к “пласту”, ставшему уже некоммерческим. Частенько выдавливает старенькие колонки “Бэнг и Олофсен” в осенний садик в центре города то, что было “самое-самое”, самое сокровенное. Многие прохожие останавливаются.
Настоящее в детях осталось. Сколько горения в глазах студентов, какой великий потенциал понимания юмора, какая любознательность, не помнящая о выгоде.
Когда я вспоминаю себя, становится не только смешно, но и немного стыдно. Что ж, прошлое не переделать. Как мы развлекались без кегельбанов и скейтов, горных велосипедов и Интернета? Мои родители, гуляя по набережной, пришли в ужас, узнав в подростке, прыгающем вниз головой с парапета, собственное чадо. Напугала их высота, а не экология. Помню, как на сгоревшей табачной фабрике (она находилась рядом с тем местом, где сейчас театр кукол) мы спускались по висевшему снаружи кабелю каждый день после школы. Это превращалось в ритуал. Наблюдавшие из окон Дома промышленности инженеры подкараулили нас и показали, что кабель болтался на тоненьких волосках. Им из окна было видно. Спасибо мы, конечно, не сказали. Интереснее всего было играть на стройках. Чистая случайность, что никого из нас не покалечило. Мы взрывали бутылки с негашеной известью, стреляли друг в друга из рогаток, прыгали с трамплина на самодельных самокатах. Вместо колес у них были огромные подшипники. Шум стоял ужасный. Прокофьеву и не снилось такая додекафония. После полета Гагарина число мечтающих стать моряками и пограничниками свелось к нулю. Мне космонавтом стать не хотелось, но, слава Богу, никто об этом не знал. Почти в каждом дворе зимой заливались катки. Помню, меня спросила одна очень любопытная соседка, пожилая, одинокая женщина.
— Скажите, Сирожа, эта маленькая черная штучка-таки дорого стоит?
— Шайба? — спрашиваю.
— Ну да. Ви так за нее диротесь.
А какие замечательные клюшки получались из выброшенных новогодних елок!
Не согласен с поговоркой “трудное детство — деревянные игрушки”. Изготовление самоделок развивает выдумку, или, как говорят полуграмотные пройдохи, креативность. НО. Если у меня родится внук, подарю ему Lego. Вот я и проговорился. Ребенок должен играть красивыми игрушками, а не коровьими какашками. Человек должен жить в чистом красивом городе, а не грязном пролетарском гетто. Жаль, конечно, что у пленных немцев строения получались иначе, чем у таджикских гастарбайтеров, но хватит злословить. Город растет, хорошеет, богатеет. Этому нельзя не радоваться. Материальное благосостояние выглядит благороднее способов его обретения.