Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2007
(К 20-летию выставки свердловских художников по ул. Сурикова, 31)
Не скрою: меня приятно удивил звонок Льва Леонидовича Хабарова в начале декабря 2006 года с просьбой написать воспоминания об истории выставки “подпольных” художников в Свердловске в уже далеком 1987 году.
Прежде чем приступить к историческому экскурсу на заданную тему, делу для меня новому и потому рискованному, хотел бы пояснить уважаемому читателю: кто я такой и почему имею право рассуждать здесь о времени и о себе.
В 1983 году меня, Олюнина Виктора Николаевича, партия (была в то время она одна — КПСС!), как тогда говорили, “бросила” на культуру. И в 1983— 1988 годах я возглавлял отдел культуры Свердловского горисполкома. Мне повезло: я застал на этом посту инерцию брежневского Застоя, крутизну андроповского Наведения Порядка и, конечно, начало горбачевской Гласности. Почему повезло? Потому, что было чертовски интересно видеть и в известной мере участвовать в действительно историческом процессе смены общественно-политического строя в нашей стране. Это было время скрытой до поры до времени борьбы внутри партии и общества за поиск путей развития “одной шестой мира”.
На моих глазах развертывались друг против друга как минимум две силы внутри партийных, советских, правоохранительных и общественных структур: слева — те, кто хотел и видел пути либерализации и модернизации системы, конечно же, по западным образцам (других-то не знали!), а справа — были ортодоксы-консерваторы, которые выступали за сохранение статус-кво по всем направлениям жизни страны путем усиления идеологической обработки советских граждан и наведения порядка “железной рукой”. А уж потом… А что потом — по-моему, никто не знал…
Итак, эти две “партии” внутри КПСС, конечно, не были оформлены. Похоже, пограничные линии проходили по столам и кабинетам. Все это было по-византийски завуалировано, скрыто от общественного мнения. В Свердловске “Либеральную” часть КПСС, на мой взгляд, представляли В. Сартаков, С. Стародубцев, С. Корнилова, Н. Маликов, В. Лукьянин, Г. Бурбулис, Ю. Кирьяков, Л. Закс, Р. Исхаков, Ю. Матафонова и др.
Именно эти и некоторые другие работники и активисты идеологических подразделений КПСС стали участниками событий, о которых я расскажу дальше.
Про себя могу сказать, что во мне болезненно боролись — верность единожды принятым обязательствам перед Советским государством и КПСС, с одной стороны, и в этом я был консерватором, — а с другой стороны — понимание ущербности политико-идеологического упрямства и лицемерия “старой гвардии”…
Все началось с горбачевской Гласности. Начиная с 1986 года, советский строй уже трещал, как бочка, содержимое которой забродило, но сама бочка давно рассохлась. Обручи режима ослабли, досточки контроля и сдерживания свободы слова разошлись, крышка общественного мнения начала “подпрыгивать”, дно угрожающе “набухло”…
“Неформалы”, несанкционированные выставки, концерты, нашествие рока, бардов, фантастов, митинги, кооперативы — пошло-поехало! Партия и советская власть не поспевали за процессом…
И теперь читатель поймет меня еще лучше. Большинство видимых проявлений Гласности либо изначально возникали в среде деятелей искусства и культуры, либо “размещались” “мудрой партией” на площадках культуры. Тем самым политико-идеологический поиск “опускали” на уровень культурной революции. Собственно, поэтому городской отдел культуры в те годы превратился в фронт-офис партии, где на дальних подступах предполагалось “остановить противника”… Именно в кабинете руководителя городского органа культуры и состоялось первое заседание создателей городской дискуссионной трибуны, которая начала с обсуждений вопросов культуры, а закончила PR-кампанией первых руководителей новой России. Но это уже другая тема, другая история. Будем придерживаться, как учила “мудрая КПСС”, рамок “культурной революции” 1980-х.
Могу ответственно сказать, первая легализация Инакомыслия и Новой экономики в нашей стране произошла на площадках культуры. Художники-авангардисты, альтернативные театры, барды-диссиденты, музыкальные хулиганы, рок-музыка, откровенные фильмы и открытые закрытые показы… Первые кооперативы, т.е. предпринимательские структуры, возникли именно в сфере культуры или под крышей культуры, как сказали бы сегодня. Да и что можно было ожидать от самых творческих, креативных и самых “придавленных” системой деятелей культуры и искусства?! Сила противодействия равна, а в отдельные моменты общественного развития превышает силу действия. Пружина начала разжиматься с невиданной мощью и размахом. Держать ее силой и запретом стало не только недальновидно, но и невозможно. Особенно остро проходило столкновение старого и нового в сфере изобразительных искусств. Ибо этот род творцов менее всего удалось отзомбировать, “отрихтовать” коммунистической идеологией и превратить в “агитпроп” КПСС. Но не последнюю роль в их “непартийности” сыграло непростое, подчас эзоповское, мироощущение и формотворчество художников. Да и вообще, было непонятно, где они живут, на что существуют, где работают. “Ухватить”, “прищучить” их в отличие от деятелей литературы, кино, театра и эстрады было гораздо тяжелее. Хотя и тут были свои механизмы воздействия на “уклонистов” — от Генерального Эстетического Метода КПСС — “социалистического реализма”, — который был призван доводить до Власти (а значит, в то время — и до народа!) приятные идеи по содержанию и причем в доступной для нее, власти, форме. “Лояльным” художникам давались заказы, мастерские, места на выставках, почетные звания, в конце концов они получили известность, что для творца совсем не безразлично. Иным же, — инакомыслящим, инакодействующим — забвение и притеснения! Их “выдавливали” из мастерских и выставок, в конечном итоге, из творчества, из СССР. И многие уехали, спились, изверились, ушли из жизни…
Оставшиеся в те времена тоже разделились на тех, кто искал выход из небытия, и тех, кто бы сохранил статус-кво. И вполне закономерно, эти первые из творцов и те, первые — “либерал-коммунисты” — из власти, начали находить друг друга. Так в моем кабинете появился Лев Леонидович Хабаров, директор городской вечерней художественной школы, где учились уже взрослые люди. Школа была скорее клубом, объединением непризнанных (“неформальных”), но считавших себя талантами (не без оснований!) художников, по разным причинам не вписавшихся в рамки системы и официального Союза художников.
Политико-идеологический прессинг заставлял их творить еще “более художественно”, чтобы передать наиболее точно свое миропонимание. Уверен, что именно несвобода в России порождала (видимо, от обратного!) уникальные творческие стили, манеры, рождала истинных художников, которые только в оппозиции к Власти, в условиях тотальной цензуры, способны восставать “в полный рост”. Такова особенность бытования искусства в России, по-моему, во все времена!
А в то время художники были, пожалуй, самые опасные критики системы, ибо их творческий анализ действительности был наиболее зримым, концептуальным, он глубоко поражал своей точностью фокусирования на той или иной болевой точке общественного сознания. Их Власть боялась больше всего. Закрыть их было труднее других искусств. Поэтому открывали их нехотя и с большими оговорками. Вспоминается такой эпизод. Когда меня принимали на работу в качестве руководителя культуры города, один из “нанимавших” сказал примерно следующее: “Ну с театралами, музыкантами, поэтами там всякими нетрудно совладать — если что, отрубим электричество или пожарники залы закроют. А вот с художниками надо в оба. Эти всегда фигу в кармане держат. Разжать эту фигу или нащупать ее в кармане — это то, что вам предстоит на вашей новой работе в первую очередь… И вообще, смотрите, Виктор Николаевич, не “просрите” социализм на вверенном вам участке фронта”… Короче — найти и обезвредить. И вместе с должностью вручили мне, как сегодня бы сказали, билет на войну. На войну с художниками как первыми главными врагами отмирающего Строя. Итак, я стал, как часто обзывали меня, “культуртрегером”. Именно в этот момент поиск идеологических противников внутри страны был резко активизирован со стороны “консерваторов” в КПСС. Одновременно “либерал-коммунисты” искали пути “выпуска пара” из вскипевшего общественного котла… Так что не одни “либералы”, рекрутированные из общества, но и “либералы” от Власти были в муках поиска.
Так вот, как я уже и говорил, именно в этих условиях, в это сложное противоречивое время ко мне, тогда заведующему отделом культуры Свердловского горисполкома, и пришел директор вечерней художественной школы и по совместительству — предводитель неформалов-художников Лев Леонидович Хабаров. Был он тогда человеком молодым, интеллигентным и “приятным”, как нам казалось, для “культуртрегерских” манипуляция с его объединением художников. Но этому негромкому, искреннему в своих целях и очень упорному в изнурительной бюрократической работе с нами человеку удалось не только наладить с Властью устойчивый контакт, но и подсказать ищущим “либерал-коммунистам” несколько ходов из тупиковых ситуаций в “борьбе” с художниками. Он терпеливо, с пониманием сложности процесса взаимного поиска, вел работу по легитимизации и признанию “неформальных” художников. Он, как мудрый педагог, посвящал меня и других сотрудников отдела культуры во внутренний мир непризнанных художников. В результате непростой, но уже совместной работы с более высокими представителями власти нам удалось придать хозрасчетный статус объединению художников под водительством Л.Л. Хабарова и “отвоевать” 2— 3 дома под мастерские и выставочные залы в центре города на Сакко и Ванцетти, 23, 25. Но эти полумеры неформалов-художников не удовлетворили. Они рвались из подполья на большую выставку непризнанных работ непризнанных художников… Котел в этой части “культурной революции” закипал с невиданной силой и быстротой. Художники угрожали (и уже пытались!) провести несанкционированные выставки прямо на площадях и улицах Свердловска. А это уже была бы акция, подобная митингу и демонстрации диссидентов. Такого режим не выдержал бы точно, и хрупкое равновесие в такой сфере, как культура, могло бы надолго нарушиться. В конце концов, могли бы пострадать как сами творцы, так и им сочувствующие “либерал-коммунисты”. Надо было что-то делать!
И вот у меня, в отделе культуры, собирается инициативная группа, состоящая из художников — Л. Хабарова, В. Гончарова и других, а также нескольких “культуртрегеров” — работников отдела во главе с моим заместителем Н.С. Кирьяковой. Идет горячее обсуждение, кого и что выставлять. Наконец решили объехать все закутки, подвалы, чердаки и “творческие хазы”, где творили “неформалы”, чтобы на месте отобрать выставочный материал. Поехали. То, что мы там увидели, нас поразило. С одной стороны, нам открылся невиданный до той поры, интересный творческий потенциал художественного “андеграунда”. С другой стороны, мы были поражены степенью запущенности нашей общей социально-политической болезни, связанной с кризисом коммунистической идеологии. С третьей стороны, мы были ошарашены искренностью этих маргиналов-художников в их мысле- и формотворчестве. Закрыть тему уже нельзя — был однозначный наш вывод. Сходили, как тогда водилось, “посоветоваться” в горком и обком партии, к своим начальникам в горисполком. Там восприняли нашу озабоченность и необходимость вскрыть нарыв — дать возможность художникам выставиться. Одни говорили: “Надо пробовать”; другие: “Не пущать””. В конечном итоге, мне сказали, мол, ты — начальник культуры, ты — коммунист, тебе, под твою ответственность государственную и партийную, и принимать решение. Если выставка провалится и будет критика “сверху”, то тебе придется ответить и перед партией, и перед государством. Легко сказать: брать на себя практически антигосударственное и антипартийное дело. Ведь художники требовали “безжюрийную” и “безкомиссионную” выставку, т.е. практически — дать ход показу выставки без цензуры. Такого тогда, весной 1987 года, еще не было!!!
Правда, меня обещали поддержать уже названные мною “либерал-коммунисты”. Но хватило бы у них самих мощи отстоять перед вышестоящими властями всех нас в случае провала???
Здесь уважаемому современному читателю необходимо дать несколько пояснений о сложности и рискованности принятия такого решения во времена советской власти и господства КПСС.
Если кому-то сегодня кажется, что в те времена все делалось вне правового поля и чисто волюнтаристскими неумными и некомпетентными людьми, то могу, как очевидец и участник, со всей ответственностью заявить: политико-идеологическое управление в сфере культуры и общества было хорошо легитимизировано, прекрасно организовано и тотально контролировалось. Иначе бы не удержать было 70 лет советских творцов в лоне “партийности” и коммунистической идеологии.
Конституция нашей страны того времени закрепляла знаменитой шестой статьей за КПСС “ведущую и направляющую роль в государстве и обществе”, что означало господство марксистко-ленинской идеологии и членство в КПСС всех руководителей во всех областях и сферах жизнедеятельности. Практически любое явление в нашей стране рассматривалось с позиции “партийности” и “идеологического соответствия” целям КПСС, особенно в культуре и искусстве, которые вообще рассматривались как часть агитационной и пропагандистской машины КПСС, ибо напрямую выходили на широкие массы советских людей. В период наступающего кризиса коммунистической идеологии в 80-е годы прошлого столетия и соответственно нарастающих усилий КПСС по реидеологизации всей жизни идейно-художественная “чистота” продукции культуры и искусства особенно рьяно отслеживались партийными и государственными органами. Ответственность руководителей органов культуры за эту “чистоту” резко возрастала. Партийная дисциплинарная ответственность за отклонения от партийной идеологии была повышена и означала практически поражение не только в партийном статусе, но и автоматически — в гражданских правах и всестороннем преследовании. В связи с таким “вниманием” партии к вопросам культуры вторая практически находилась под “зонтиком” первой, руководствовалась партийными документами и установками. И не только. На каждом спектакле, представлении, концерте выделялись специальные места для “контролирующих” от партийных и правоохранительных органов, а также от органов культуры. Ни одно печатное слово не выходило в свет без “литовки”, т.е. без цензурирования специальным органом — Обллитом. Ни одна выставка художников не могла появиться без многоэтапного ее просмотра и приемки (под протокол!). Никакой безжюрийности быть просто не могло! Эти правила основывались на нормативно-правовых документах Совета Министров РСФСР и Минкультуры СССР и РСФСР. Именно в этих постановлениях и положениях главную ответственность за выпуск в свет, за публичный показ того или иного явления культуры и искусства несли соответствующие органы культуры, их руководители. Но и это не все. Для тех, кто нарушал партийную и советскую дисциплину в этих вопросах, существовали, как минимум, 2 статьи Уголовного кодекса РСФСР. Так, статья 190 “прим” предполагала вполне “сталинское наказание” с “посадкой” — “за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй”, а статья 70-я — “за антисоветскую агитацию и пропаганду” — и того хуже! Уверяю вас, дорогой читатель, под эти две статьи можно было “подвести” немало творческих поисков тогдашних советских творческих людей, и, в первую очередь, художников, которые, видя точнее многих крах большевистской идеологии, не могли не “порочить строй” и не “агитировать за иное”. Поверьте мне, от таких шор освободиться было маловероятным. Поэтому открыто инакомыслящих и инакодействующих были единицы, и все они были на соответствующем учете и контроле. Остальные “варили” идеи свободы в головах и на кухнях, и винить этих людей в конформизме и оппортунизме было бы большой ошибкой и недомыслием. Кстати, эти правовые рамки действовали до начала 1990-х годов, пока вместе с СССР не ушли в небытие и его законы…
Вот почему в начале 1987 года идея провести безжюрийную, безкомиссионную, т.е. бесцензурную, выставку, мягко говоря, спорных художников была сравнима с революцией или, скорее, с переворотом в сфере культуры и нарушением всех мыслимых норм и документов той поры. Но назад хода уже не было. “Либерал-коммунисты” от культуры взяли на себя ответственность все же провести эту выставку. Была еще одна трудность — ни один официальный выставочный зал для этой выставки не мог быть использован. Это было сродни ситуации, когда в операционную пускают неопрятного человека с улицы.
В отделе культуры горисколкома снова заседает импровизированный оргкомитет по “этой левой”, как сегодня бы сказали, выставке. Гадаем: где ее разместить? Эх, было бы летом… Но за окнами был февраль-март. И ждать до лета никто не собирался. По некоторым данным, “неформалы” готовили некий публичный демарш под объективами уже появившихся тогда в нашей глубинке западных СМИ. Скандал мог разразиться в любую минуту. Да и мы сами, не столько боялись скандала, сколько, вопреки коммунистическому воспитанию, желали этой свободной выставки, как своеобразной разрядки напряженности в сфере, в которой работали не только за страх, но и на совесть!
Как всегда в таких случаях, помогло стечение обстоятельств. Как раз в это время в Ленинской районе Свердловска по ул. Сурикова, 31 готовился к сдаче пристрой к жилому дому, где должна была разместиться детская библиотека. Не без проблем пришлось уговаривать районное начальство и “читательскую общественность”, чтобы временно (никогда не соглашайтесь на временные варианты! Потом это здание никогда не было библиотекой) на этих площадях разместить уже “ожидаемую всеми выставку свердловского андеграунда”. Обращаю внимание уважаемого читателя! Диссидентская выставка расположилась на улице имени великого художника Сурикова Василия Ивановича, в непосредственной близи к городскому управлению внутренних дел. Прямо символизм какой-то! После того, как здание было принято госкомиссией, в ней очень дружно и инициативно в считанные дни была смонтирована доселе небывалая выставка работ более 200 художников-“подпольщиков”.
Основные подготовительные работы закончились уже ближе к полуночи; прошелся по двум этажам импровизированной выставки и опять ужаснулся дерзости выставленных работ. Здесь были: антиафганский пацифизм; обличение сталинизма и брежневского маразма; русофильство и русофобство; фрейдизм и эротика; критика строя, власти и многое-многое другое, о чем тогда говорили только по Би-Би-Си или на кухнях…
Это, конечно, был вызов партийной и советской идеологии и морали, а также явное нарушения всех норм и правил выставочной деятельности. Холодное дуновение страха коснулось меня… Но его опередило горячее дыхание жаждущего свершения исследователя.
Честно признаюсь: руки тянулись кое-что снять с выставки, пытался посоветовать кое-что не выставлять, кое-где перевесить, — словом, “причесать”, как и подобало “культуртрегеру”. Но художники стояли твердо на безжюрийности. И даже остались ночевать в карауле около своих картин. В один из предпоследних дней перед открытием выставки поздно вечером к зданию по Сурикова, 31 подлетело несколько характерных черных спецмашин. Приехавшие пробежались по выставке, многозначительно посмотрели на меня, как бы еще раз предупреждая об ответственности, и, переложив ее на меня, удалились. К чести Н.В. Маликова, курировавшего художников в то время в обкоме партии, он был, пожалуй, единственным, кто почти открыто поддерживал меня и Н.С. Кирьякову, моего заместителя, в этом эксперименте. Позиция других работников партийных и советских аппаратов была менее явно выражена, хотя сочувствующие из числа упомянутых мной “либерал-коммунистов” не раз образовывали “стенку”, которой мы “бились” за свое понимание развития процессов в партии, культуре и обществе. А художники, как и подобает детям, были подчас неблагодарны и жестоки к своим “родителям” — нещадно критиковали, обвиняли, закатывали истерики и подозревали нас в провокаторстве и… “культуртрегерстве”, конечно. Но спасибо Льву Хабарову, который к тому времени меня посвятил в потаенные механизмы сознания и поведения его собратьев. И мне было уже понятнее, как с ними работать. Работа была непростая, но очень интересная и самое главное — обоюдополезная. Мы начали друг друга понимать и сотрудничать во благо лучшего будущего.
Ранним утром перед открытием выставки и “сторона художников”, и “сторона отсутствующего жюри” пребывали в праздничной тревоге: как воспримет зритель все это? В залах уже было немало народа — родственники, знакомые и другие “фанаты” художников. И все эти совершенно разные люди, более того, даже чуждые до недавнего времени люди, вдруг стали одной командой, играющей против “ретроградов” и “консерваторов”, “чинуш” и “ханжей”, играющих за нечто новое, еще неясное, но очень желаемое. Несколько десятков художников, сотни работ — дилетантов и профессионалов, виртуозов и начинающих, сюрреалистов и сторонников поп-арта, фанатичных фигуративистов, трансреалистов и отъявленных абстракционистов — им всем нашлось место в этой экспозиции. Здесь были живопись, графика, конструкции, скульптура, фотография, коллажи и просто артефакты неопределенного свойства, типа акварели на крышках посылочных ящиков, коллекции стеклотары, раскрашенные табуретки и кирпичи… И почти не было “социалистического реализма”, так любимого партноменклатурой. Среди пошлой пены, вакханалии антиискусства и китча, разнузданного и не обеспеченного талантом тщеславия на этой выставке появилась из подвалов — на свет — целая группа авторов, явственно заявивших о том, что в Свердловске есть действительно интересные и даже крупные художественные дарования, есть отмеченные Богом художники: Н. Гольдер, В. Махотин, В. Гардт, В. Гончаров, Б. Хохонов, Н. Федореев и другие…
Итак, выставка, которую ждали все, открылась. К вечеру того же дня ко входу уже стояла очередь. А к концу недели хвост очереди уже “торчал” за квартал от входа. На выставку приезжали из других городов области и страны. Ее “пасли” журналисты разных мастей. Критики устраивали дискуссии вокруг нее. Об этой выставке, получившей название по адресу своего расположения “Сурикова, 31”, целых несколько месяцев говорили в городе, в кругах специалистов, диссидентов, в партийных органах и Союзе художников. Словом — выставка не провалилась! Победителей не осудили. Но и не похвалили. Что уже само по себе тоже было необычным. Что касается отвечавших за выставку и самих художников, то первые были удовлетворены тем, что эксперимент удался, был найден путь к диалогу с “художественной оппозицией”, а вторые — появившись на свет, начали всерьез задумываться о нормальной художественной жизни.
Именно после выставки на Сурикова, 31 появилось несколько уже легальных объединений художников: “Вернисаж”, “Художники с Ленина, 11”, “Художники с Сакко и Ванцетти, 23, 25” и собственно — объединение художников “Сурикова, 31”. Они начали обустраиваться: у них появились помещения, статус, им стали предоставлять выставочные площадки. Вскоре Свердловск превратился в город с развитой инфраструктурой объединений, работавших в сфере изобразительных искусств. Возникло несколько галерей и аукционных предприятий. И уже через год — весной 1988 года — бывшие “непризнанные” получили возможность выставляться в самом престижном месте — главных залах Свердловского музея изобразительных искусств.
Слава выставки на Сурикова, 31 вскоре была перекрыта молвой и PR, как бы сказали сегодня, вокруг других уникальных явлений тогдашней нашей действительности — легализовались рок, барды, фантасты, видеоклубы, кабельное TV и многое другое, что сегодня уже не трогает, а в то время было запредельным. Апофеозом либерализации духовной жизни конца 1980-х стала городская дискуссионная трибуна, которая тоже начиналась только как явление в сфере культуры и лишь потом превратилась в “похоронную команду” умирающего режима.
Не выполнил я наказа высокого начальника, принимавшего меня на работу в культуру, — “социализм просрали”. Воспринял я это все почему-то как награду за работу и через несколько месяцев, осознав бесперспективность политики “сдерживания” и вдоволь нахлебавшись от “консерваторов” в партийном и советском аппарате, подал в отставку (хотя в то время не было принято уходить добровольно из “номенклатуры”) и перешел на преподавательскую и научную работу. Был “культуртрегер”, да вышел весь!
Ни о чем из пережитого в те годы не жалею. Все было не зря! Другое дело, что из этого получилось… Но это уже другая тема, другой разговор, уважаемый читатель.