Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2007
09.09.1929
КЕМ Я ХОЧУ БЫТЬ
Прежде, чем выбрать себе ту или иную профессию, нужно учесть и проанализировать все данные, говорящие за то, что намеченная цель вполне реальна и осуществима.
Допустим, мне хочется быть поэтом.
Я, кроме необузданной устремленности, вызванной желанием вложить все свое творчество в строку и умения совершенно по-детски связывать рифмы, ничем не располагаю. Этого слишком мало.
Для того, чтобы стать поэтом, нужно обладать определенной одаренностью. Что ж, будущее покажет!
Если я не смогу стать поэтом, то это не значит, что я вообще не буду никем. Кроме поэзии меня очень многое интересует. Хотя бы взять строительное дело. Разве не приятно вложить весь свой опыт и все свои знания в постройку грандиозного завода?
Видеть ценность и прочность своего труда, по-моему, самая большая радость.
Да, мне хочется быть поэтом, но если не хватит способностей и даровитости, я постараюсь стать хорошим инженером.
Л. Татьяничева, 7 гр. “Б”.
25 ноября 1929
Настроение было неважное. В школе была с А.Ф. и Л.П. К Л.П. стала относиться еще лучше. Меня к ней прямо-таки влечет. Боюсь, что она станет моим идеалом. С каждым днем я обнаруживаю в ней все больше хороших сторон. С ней говорим обо всем. Она рассказывала мне о своих отношениях к А.Ш. Я очень удивилась, что она А.Ш. дорожит больше, чем К.С. Вот уж не думала. С 7-мыми не говорила. Перебросилась несколькими словами с О.Я. о нашем пионерском …тене. Я к нему отношусь ничего, пожалуй, даже хорошо, но что-то меня от него отталкивает.
На уроках было скучно, особенно на математике. Сидела без дела, т.к. свою работу кончила. Пробовала заняться стихами — ничего не вышло. После большой перемены пошла на физкультуру, была с Л.П., говорили о будущем. У нее сегодня странное настроение, которое вскоре передалось мне. Страшно не хочется быть взрослой, хотела бы быть всегда такой, как сейчас.
На физкультуре была рассеянной, да и вообще недолюбливаю этот урок, быть может потому, что на нем особо чувствую свою неловкость. Надо сознаться — я неловкая.
После физкультуры у нас было гр. собрание. Была сонной, очень утомилась за день. После уроков ничего не было, и я решила отправиться домой. Лелька ушла к М.Ш., а я немного на нее рассердилась, ушла из школы. С мальчиками не простилась, да и не думаю, чтобы они нуждались в этом. Дома повздорила с бабушкой и села за стихи. Ничего не написала. Сегодня у меня не было вдохновения, а делать стихи я плохо не умею. Прочла еще раз письмо М. и решила ему ничего не писать. Я хотя хорошо знаю, что ему будет тяжело, но… я его ненавижу.
Читала книгу “Уральская быль” Гарина. Очень понравилась. Немного полежала, размышляя о книге, и мысленно старалась ее смысл перенести на себя. Предположим, разгорится мировой Октябрь (мы к тому времени подрастем). Я лично не думаю находиться за бортом жизни и вольюсь в ряды юных. Для борьбы пожертвую всем — стихами, личным и вообще всем, что мне дорого.
И вдруг среди нас провокатор. Нам неминуема пытка и смерть. Я пыток боюсь больше смерти, да и умирать не собираюсь. Но в тот момент я бы кончила самоубийством, хотя это было бы низко и недостойно революционерки. Меня трясет, я не понимаю, что за чувство мной овладело… Страшно хочу жить и больше ничего. Жить все равно как. Слишком мало я видела жизнь, чтобы невзлюбить ее. Как радостно чувствовать себя крошечной клеточкой чего-то великого, неприкосновенного. Стоит посмотреть на звезды светлые, манящие, так не связанные ни с чем мне знакомым. Я еще многого не понимаю. Часто я слышу слово любовь, но, признаться, его не понимаю. Я знаю, как любить природу, весну, воздух, стихи, звезды, общество и, наконец, себя. Но я не понимаю, как можно любить мальчика или юношу…
Правда, мне В.К. нравится, но, я думаю, потому, что он воплощает собой жизнь, песню, волю. Я видела в нем что-то необыкновенное, солнечное, живое, его глаза заманивали вглубь, в них я старалась открыть что-то неизвестное, но очень живое, необыкновенное. Да, хорошо я помню эти глаза. В школе я могу поделиться только с Лелькой, но она ко мне относится невнимательно, должно быть не понимает, как я к ней хорошо отношусь.
Если бы я могла плакать и виснуть на нее, как это делают некоторые девчонки, то Лелька давно бы наскучила. Надо спать, хоть и не хочется, но я устала — пора отдохнуть усталым мозгам.
26 ноября 1929
Сегодня вечером мы ходили собирать подписи за отнятие церкви под пионерский клуб. Я, А.Р. и Коуба отправились на глухую улицу Больноуховскую. Сегодня дело не клеилось, во всех домах мы встретили отказ, что, конечно, нас не радовало. Дорогой говорили о Лотнине. Из слов Коубы я заключила: Лотнин ко мне далеко не равнодушен. Черт бы их побрал с ихним неравнодушием, для меня они все одинаковы.
Зашли в дом и стали агитировать старуху лет 75. Она не агитировалась и заявила, что она против отнятия церкви. Мы ей сказали, что записывали не только неверующих, но и верующих. Старуха процвела и, конечно, подписалась. Собрали всего 6 подписей и отправились в школу, т.к. у нас был отрядный сбор. На отрядном сборе народу было немного. О.Я. и его товарищей не было, наверное, где-нибудь бегают.
Сразу же после сбора началась чистка. Было очень интересно. У тех комсомольцев, которых чистят, лица покрылись густой краской. Как ни странно и ни глупо, но я это подметила. Для примера запишу: Шулитинова — комсомолка 18 лет. Соц. положение — крестьянка. Ведет общественную работу, инициативна, но… пудрится. Последнее она объясняет рецептом врача, но я, по правде сказать, в этом очень сомневаюсь. Почему мне доктора не рекомендуют пудриться, хотя я часто у них бываю?
Пришел О., сидел от меня далеко и не обращал на меня никакого внимания. Вообще в нем произошла большая перемена и, по-моему, к лучшему.
Месяц тому назад он мне заявил вечером после редколлегии, что меня любит. Я, конечно, очень смутилась и ничего ему не ответила. После этого один раз после редколлегии я на него рассердилась за то, что он надо мной пошутил, и с ним не говорила. Помню, топился камин и я сидела около него на табуретке. Ребята переписывали материал в газету и вообще вертелись около стола. Он ко мне подошел и прочел строчку из Есенина “ей чужая юность ничего не значит”. Я, конечно, поинтересовалась, в чем дело. Он сказал, что это относится ко мне, и напомнил мне про вечер после редколлегии: “А я тебя люблю”. Вообще он был очень задумчив и грустен и пел какие-то грустные песни. Когда мы прощались (за руку), он мне незаметно передал записку. Я ее прочла дома и прочитала следующее: “Ты мне тогда не ответила, может, ответишь?” Я долго думала, на что надо ответить? И на другой день на редколлегии спросила. Он сказал, что на те три слова, которые сказал вначале. Да и вообще я очень замечала его отношение ко мне. За последнее время я это не чувствую. Это всего дня 4—5. Сегодня после чистки я написала стихотворение, посвященное О.
Там, где новый кирпичный дом,
Где плясал синеглазый ветер,
И построенный новый забор
Выставлял свои голые плечи,
Где луна фонарем была,
Улыбалась ехидно и злобно,
Ты тогда мне смущенно сказал
Три далеких и ласковых слова.
Для чего мне их всем говорить?
Все равно не поймутся всеми.
Только знают луна и огни,
Что с высот синевою светят.
В небе звездную пыль распыля,
Мне сказал ускользающий ветер:
“Ты ведь знала, что любит тебя
Этот темный задумчивый вечер”.
Помню, как попрощались мы,
Ты мне руку пожал до боли.
Это знает луна и огни
Да холодные плечи забора.
Может быть, это стихотворение глупое, но оно мне нравится.
27 ноября 1929
Сегодня в школе была с А.Р. Как ни странно, Лелька была с Соней. Мы с А. носились, у меня, пожалуй, было хорошее настроение. Л.П. показала свое новое стихотворение, оно ей понравилось. После уроков дома почему-то думала об… и решила, что он лучше других мальчиков, хотя Шмардин и М.Ш. мне нравятся не меньше.
Вечером была на чистке. Сидела с Лелей. А.Р. был с Г.П. Я теперь решила быть все время с Лелей. Будем обрабатывать ее дневник. Я думаю, что это интересно.
06 декабря 1929
Как давно я не делилась своими мыслями с этими молчаливыми страницами. А между тем накопилось очень много, о чем хотелось бы кому-нибудь рассказать. Мне очень грустно. Л.И. ко мне относится, как мне показалось, плохо, и это на мне отражается.
Сегодня была на чистке. Сидела с А.Р., П.Х., С.В. и О. Последний был в каком-то возбужденном состоянии. Выхватил у меня следующую выдержку из маминого дневника:
И тогда была весна!
И тогда звонили колокола!
А я была не такой, была робкой, нежной
И страстно любила.
И та весна прошла. И теперь весна,
Но весна не сердца, а рассудка.
…
Прощай же, то светлое, милое, дорогое и чистое.
Ты уже не повторишься, ты не вернешься, это голос моего сердца.
Пройдет и жаркое лето страсти!
И наступит осень, темная, хмурая!
Нет, я не хочу осени моей жизни такой же, какую люблю в природе!
Яркую, сухую, бодрую…
Мне было очень неприятно, а главное, потому, что эти строчки приписал мне. Конечно, я отказалась, ссылаясь на мамин дневник, но, как мне показалось, он не поверил. Ну и пусть. Если он потерял в меня веру, то может думать все. Потом он мне что-то писал в воздухе во время чистки, но я ничего не поняла. И хорошо сделала, что не поняла, а то бы снова лишние мысли. Сегодня мне показалось, что он ко мне относится по-старому. Если так, то мне это не улыбается.
12 декабря 1929
“Вечер трех поколений”.
Я сегодня читала свои стихи: “Рост” и “Песня”. Последнее не поняли, несмотря на то, что оно написано очень легким слогом и вообще понятное стихотворение. “Рост” понравилось, и многие нашли его хорошим. Для ясности я его приведу.
РОСТ
Для нашей эпохи,
Достойной солнца,
Последней названье “Октябрь”,
Дадим миллионный прирост комсомольцев,
Часть мирового костра.
А им молодую и крепкую смену
С огнями блестящих глаз,
Которую жизнь назвала ПИОНЕРЫ,
Растущие из Октябрят.
Вот отголоски тысячей жизней,
Рвущих былое в пыль,
Вот они, будущие коммунисты
Нашей великой земли!
Это стихотворение мне, пожалуй, нравится, но я его отношу к числу средних стихов. Дома обрабатывала свою поэму “Пионерия”. Что-то у меня из нее выйдет — она мне определенно нравится. Но ведь поэт не без пристрастия к своим произведениям, и это — факт, признанный всеми. Хотя зачастую стихотворение или поэма имеют кучу недостатков, они мне все же нравятся, потому что “Свои”, это “Свое” имеет громадное значение в творчестве, из-за этого поэт не может себя жестко критиковать, а наоборот, старается сгладить свои недостатки. Хотя я не поэт, но имею характерную черту поэта. Как бы я хотела быть поэтом!
14 декабря 1929
Сегодня я получила открытку из Березников от Маруси — своей подруги. Пишет на русском и мордовском языке, что мне очень нравится. Эта открытка во мне многое пробудила. Во-первых, Маруся.
Я к ней очень хорошо относилась и отношусь. Славная, милая девочка! Как мне тебя жаль. Одна в глуши без подруг — это, по-моему, ужасно. А главное, у тебя вырвали последнее, чем ты дорожила, — это дружба В.К. Тебе очень тяжело, но я не могу твое положение улучшить. Эх, Марусенька! Ты не знаешь, как я к тебе хорошо отношусь. И я готова возненавидеть В.К. за тебя… но не могу. Но знай, я его возненавижу когда-нибудь, хоть моя ненависть играет мало роли для тебя. Быть может, нам не суждено больше встретиться. Ведь наши жизненные дороги разные. У меня твердо намеченная цель, у меня живые интересы, которые меня поглощают. Ты же живешь минутой, без всякой цели и жизненного плана. Ты живешь мечтами о чем-то недосягаемом и малосбыточном. Что ж, живи по-своему, зачем жить так, как живу я! Я считаю, что ты не умеешь брать жизнь, но, может быть, я поучусь у тебя жить. Сколько во мне нехорошего, гадкого. С каким бы удовольствием я отстранила от себя все ненужное, не достойное того звания, которого я так упорно добиваюсь, — звания комсомолки, звания человека и поэтессы. Но слишком я слаба! Жизнь, укрепи меня, сделай из меня человека, достойного звания ЧЕЛОВЕКА!
В конце концов я добьюсь своего, если, конечно, жизненная фортуна повернет меня к желанной цели. Я боюсь сделаться пустышкой, кокеткой и девушкой, которую можно назвать барышней. Я постараюсь вырвать с корнем из себя кокетство (если оно у меня есть) и выработать из себя комсомолку. Я сейчас многого не понимаю. Ведь мне нет даже 14 лет… но я много думаю… Как я люблю эти длинные пестрые мысли.
Это большое счастье — уметь думать!
Я хочу необычайности, чего-то такого, что бы выходило из рамок повседневности. Те книги, которые я читаю, меня не удовлетворяют. Я жду и хочу большего. Но стихи я прямо-таки обожаю. Потому ли, что я сама пишу, — я не знаю, но, по-моему, стихи — это самое большое достижение разума. Конечно, я не говорю о своих стихах. Мои стихи не достойны называться поэзией. “Стишки детского умишка”, как я их часто называю. Но почему же не сделаться стихами взрослого и, может быть, в будущем умного человека? Ведь не всю же жизнь я буду девочкой? Часто я хочу что-нибудь понять, но не могу.
Сколько я думала над таким простым словом, как, например, любовь, и, несмотря на это, не поняла его и не понимаю. Но, думаю, что когда-нибудь пойму, если не все, то многое.
Жаль, что нет у меня подруги настоящей, подруги мыслей и дум. Мне кажется, что такой подруги даже и не может быть. Невозможно ведь делиться всем с человеком, как бы близок он тебе ни был.
23 декабря 1929
Наконец-то мне 14 лет. Как радостно и в то же время больно чувствовать себя не 13-летней девочкой, а уже 14-летней.
19 декабря я почти не спала всю ночь. Был какой-то туманный бред и я писала стихи. Неужели так скоро пройдет все лучшее, любимое, родное. Нет, я даром свою юность не отдам. Ведь я только что начала жить. Сколько впереди будет интересного, полного и поэтического. Сегодня я поняла, что я идеалистка! Очень жаль, ведь этим я не подхожу к пионерам! Какая-то хандра на меня нашла, вернее, апатичность. Мне все совершенно безразлично.
Вчера на редколлегии говорила с Л.Х. Он, оказывается, очень умный и развитый мальчик и этим мне нравится.
Мы с Лелей решили заниматься по литературе, чтобы повысить уровень развития. Собирались один раз и работали над Асеевым. Наше пылкое хотение перешагнуть через 7 гр. не привело ни к чему, т.к. А.И., Р.И. и мама отговорили, приводя массу резонных доводов.
Писала много. Несколько стихов наиболее удачных и, может быть, хороших (они мне нравятся) переписала и отдала Лельке. Между прочим написала одно такое стихотворение, которое не следует никому показывать (конечно, кроме Лели и мамы). Наиболее сильные строчки:
Если меня не пустите…
Зависть и дрязги мура!..
и потом:
Знайте, я жить захотела, —
Но жизнью с другим огнем!
Мне многие советуют поступить в группу писателей “На смену!” Мне хочется. Ну что ж, попробовать можно! В пионеротряде я вожатая 6-го звена. Звено совершенно не работало, но теперь, кажется, стало работать. Утильсырье собираем, но у нас что-то не ладится. По пятилетке делали только один доклад, да и другие звенья недалеко уехали. Хотели ехать в подшефную деревню — совсем собрались и пожитки сложили, и дома нас отпустили, и на вокзал собрались идти, но вдруг узнали, что там скарлатина. Досадно было до чертиков, поплакала — хоть это и глупо. Ну ничего — отчаиваться не следует. Работать постараюсь хорошо, но, конечно, настолько, насколько смогу.
Было психическое обследование. Из нашей группы исследовали 9 человек умствено отсталых, в числе которых была и я. Вот еще новость! Я себя психопаткой никогда не считала, да и не собираюсь считать. Но, как-никак, это меня озадачило и привело к раздумью. Да еще слова авторитетной для меня Лельки совершенно меня убили. Она заявила, что я иногда похожа на психичку. Но в конце концов А.С. выяснила и рассеяла всякие ужасные мысли, сказав, что на обследование посылались умственно недоразвитые и умственно переразвитые. Думаю, что я буду в числе последних.
А.Т. относится ко мне, как относился и раньше, т.е. вначале. Часто бывает грустным и подолгу останавливает свой взгляд на мне. Когда я его спросила, почему его нет в живгазете, он ответил — потому, что там нет меня. Лелька меня обвиняет в грубости по отношению к нему, ссылаясь на то, что я этим ему делаю больно. Она считает, что А.Т. меня достаточно сильно любит, чтобы быть в грустном настроении, а мне смешно и досадно. Однажды у него было великолепное настроение, а у меня, наоборот, грустное. Но как я заметила, его настроение свелось скорее к грустному, чем какому-либо. И когда я его спросила, почему он по-прежнему не весел, он сказал, что не может веселиться, когда веселятся не все. Почему-то он сделал сильное ударение на слове все.
А в общем я к нему отношусь странно. То с ненавистью, то дружелюбно, а то даже, что бывает в др. день до обеда — хорошо.
Тетрадь № 2
…Образ О. не надо забывать! Что ветер не может быть на одном месте. Так же и наши дни. Новое вытеснит старое, гнилое заменится крепким. Сегодня забыла, о чем думала вчера, а завтра позабуду, о чем думала сегодня.
Ветер, ураган, поток и огонь — вот наша жизнь. Я бы хотела, чтобы моя жизнь была стихийным потоком. Ветер с бурей я не люблю. А поток хорошо охлаждает и может легко качать на зеленых волнах настоящее. Опять… Почему мне так часто видится А. Сейчас мне показались его глаза откуда-то с улицы. Какие они у него страшные, но мне нравятся.
Стихи не писала давно. Вернее, дня три. Писать не могу. Выходят то розовые, то голубые, а я подобных стихов не люблю.
Мы с Еленой в разных звеньях. Меня это не огорчает.
Эх, Лелька, Лелька! Прости меня, дорогая! Будешь когда-нибудь очень ругать за многое. Для чего я вторгнулась в твою жизнь и нарушила ее мирное течение? Да потому, что и думаю только о себе. Смогу ли я положиться на А.? Думаю, что да. Почему я не могу смотреть на А.? Иногда я боюсь на него взглянуть, хотя мне и хочется. Он мне очень напоминает И., но моя симпатия к нему вызвана не этим.
Ну, хватит. Надоела сама себе. Бошерин прав — “Сорока!”.
16 мая 1930
Сегодня в школе ничего хорошего не было. Сдавала физику, но ничего не знала. День какой-то серый с томными вспышками солнца. Я им недовольна. Утро было парное и влажное. Встала с больной головой и с неважным настроением. В школе ходила мрачная и вялая. Рыкова старалась все время колоть и, насколько это было возможно, колола. Мне неприятны новые отношения между мной и Лелькой. Какие-то необычные и менее теплые. А. странно переменился, и эта перемена меня злит. Вернее, не злит, но мне она неприятна. А могу ли я тебя назвать другом? Имею ли на это право? А в сущности мне никакое право не нужно. Захочу — позову. Не может же мне он того запретить?
Стихи забросила. Ну их! Для чего создавать никому не нужное? Разве для того, чтобы чем-то закрепить свои переживания и мысли? Для этого не стоит. В настоящее время я все могу выразить в четырех строчках:
Я не могу. Пустите!
Ночь, ты ужасно сильна.
Там прилегла на крыше
Призраком звезд Луна.
(ст. Бред помешанной)
Я стала очень плохо относиться к Чекулиной. Не понимаю, что за охота ей мои стихи выдавать за свои. Мне, понятно, своих стихов не жаль, но ведь это низость — присваивать себе собственность другого.
Вчера очень мало спала. Мне казалось, что я качаюсь, и этим довольна. Закрыла глаза. Вдруг почувствовала прикосновение чьей-то руки к волосам. Мне опять показалось, что это А. Открыла глаза и увидела маму.
Признаться, я не понимаю А. Если он ничего не видит во мне хорошего, кроме легкомыслия, кривляния, кокетства, для чего же со мной дружить?
Правда, потерять его мне нелегко, но и не легче знать мнения о себе человека, которого я называю другом. Я, кажется, оговорилась. Для меня мнения других значат мало, следовательно, А. может считать меня чем угодно и даже, если ему нравится, может возненавидеть меня, то все мало трогает, но я не признаю дружбу без взаимного уважения.
Скоро кончится учебный год, я и довольна и не довольна. Тяжело отвыкнуть от школы. В Березники не поеду. Да и не хочется. К чему? Чтобы видеть “огненные синие глаза”? Нет, я о них позабыла. Синие заменились черными, а черные, возможно, заменятся еще какими-нибудь. Возможно, что черные глаза я не забуду дольше. В них больше огня и больше смысла. Писать надоело. Пойду спать.
17 мая 1930
Пасмурное серое утро. Себя чувствую хорошо. Сегодня у нас день отдыха и в школе ничего нет. Переписывала некоторые стихи для А. В конце тетради написала следующее:
(Неразборчиво. — Ред.) Когда-нибудь, вспоминая свои 15 лет, вспомни девочку, которая называла тебя другом. Скоро течет жизнь и только отрывки самых сильных переживаний остаются не стертыми из памяти. (Зачеркнуты 4 строки. — Ред.) Ты ошибаешься во мне, я вовсе не кривляка. Возможно, что театральщину ты назвал легкомыслием. Но театральщина — это напускное и непрочное. Я спокойна, но ты бы знал, как мне тяжело рвать с прошлым. Слова, относящиеся к другому, я применяю к тебе.
Безразличьем замазав пыл,
Позабуду 13 лет
И того, кто мне дорог был,
Но далек, как безумный бред.
Прощай, Абрам!
Твой друг, Людмила Татьяничева.
Как тяжело мне было писать это, возможно, последнее письмо. Для чго, спрашивается, я его пожалела? Неужели я не могла сказать на словах. Да, пожалуй бы, не могла. Я на бумаге смелее, чем на словах.
Недавно был такой случай.
Мы пошли с Рыковой. Вдруг она заявила: “Видишь, идет мальчик, мне он очень нравится. Хочешь, тебе его покажу?” Мы прибавили шагу. Когда с ним поравнялись, Рыкова довольно громко сказала — “Вот он”. Он взглянул на нас. Я побледнела и жутко вздрогнула — это был О. Сильно сжала руку Рыковой и неуверенно, но быстро направилась в противоположную О. сторону. Алька вытаращила глаза, долго уверяла меня, что она его не знает, а только встречала на улице. Я не показала виду, что О. мне знаком, и сослалась на сильную головную боль.
С того времени я Рыкову прямо-таки ненавижу.
Сейчас прочла в сотый раз дневник моей мамы. Как обычно, он меня взволновал. Как я раньше не замечала строк, которые очень ярко меня определяют. Вот, что она пишет.
“Моя Люсенька славная девочка, но очень нервная и со странностями. Любит командовать и не сходится ни с кем из детей”.
“Люсенька очень забавный человечек. Остроумна и насмешница. Любознательность ее не удовлетворяется”.
“От многих я слышу о Люсенькиной находчивости и остроумии. Один студент рассказывал мне, как однажды зимой она своим фантастическим рассказом прямо-таки увлекла. Он говорит: много я знаю детей, но такую фантазерку вижу первую”.
“Люсенька крупная девочка и ласкается редко, вообще не сентиментальная девица”.
Как бы я хотела посмотреть на себя в будущем. Что-то из меня выйдет? Моя задача — выработать из себя независимого, сильного, сознательного человека, с гордым, но отзывчивым сердцем, чтобы никто не мог мне сказать: “Это эгоистка, это пустышка”.
Как-никак, а считаться с мнением окружающих надо. Если я живу с ними, стало быть, я должна к ним прислушиваться. Я не принимаю во внимание глупых людей и идиотов.
Первое, что я должна сделать — это найти ценного и умного человека, с которым бы я могла дружить. Внутренне надломленный человек не сможет поддержать меня в нужную минуту. А такие минуты бывают.
Я еще недостаточно твердо стою на ногах и во всякое время смогу поддаться вредным настроениям. У меня еще недостаточно намечена цель, и прежде, чем ее наметить, я должна выяснить все свои стремления. А потом уже найти дорогу для достижения цели.
Мой товарищ (или подруга — это безразлично) должен пользоваться моим уважением и должен уметь отклонять мои нехорошие наклонности путем разъяснения, а не глупыми нотациями. А. сегодня не видела. Хотелось бы с ним поговорить. Он очень милый и славный мальчик, но иногда бывает нечуток и, пожалуй, груб. Меня страшно нервируют его выкрики: “Эй, экземпляр!” и тому подобное. Но я никогда ему об этом не скажу. Какое мне дело. Если нравится, пусть кричит. Он у кого-то позаимствовал походку с приплясыванием. Очень смешно и некрасиво. Между прочим, А. бывает иногда неестественным. Правда, это мало заметно и не продолжительно.
Целый день собиралась писать стихи, но не могла собраться. Сейчас болит голова и спина. Лицо желтое и помятое. Бабушка в ужасе. По ее словам, я таю, как свеченька. А глаза мои грустные, как у девоньки, которая лишилась своего жениха. Это, говорит, ни на что не похоже, сидишь и смотришь в небо, ровно на нем разводы какие.
Милая бабушка! Ты не можешь меня понять! Да и хорошо. Прожила свой век тихо и спокойно, с радостями и печалями. Думала, когда в этом была надобность, а сейчас думаешь о том, как прожить свои последние годы. А я о чем думаю? Обо многом, разном. Сейчас вот смотрю на серые тучки, да и сравниваю их с собой. Как видишь, нелепое сравнение, но все же подумай, не найдешь ли ты чего общего между ими и мною?
19 мая 1930
Ну и глупо же прошел сегодняшний день! Пустенькие разговорчики с Рыковой… чтение Есенина… Как все это напоминает осень.
Нет, понятно, об осени не может быть и речи… Того, что было, не будет. Должна быть редколлегия. Ждала целый час, но никто не пришел. Жаль, что не видела Лельку. Милая моя подруга. Если бы кто знал, как я к ней привязалась за эту буранную зиму. Сколько раз она меня поддерживала. А я ныла, что нет у меня друга хорошего и умного. А разве Лелька глупа? Нет, она умнее многих, да, пожалуй, и меня. Во всяком случае, не чета Алькам и тому подобной ерунде. Возможно, что летом мы будем жить с ней вместе. Что ж, я довольна. У меня будет близкая и любимая подруга. Да, любимая, я не лицемерю. Никакую подругу я так не любила, как люблю ее. Правда, иногда бывают вспышки гнева. Но разве я виновата. Уж это такой характер.
В Лельке что-то творится. Должно быть, ей тяжело. Но она достаточно сильна и может во всякое время покрыться непроницаемой пленкой. Я занята собой, я стала совсем не чутка. Эх, проклятый эгоизм, не менее проклятой девчонки!
Ну, напылила. Почему же вы, Людмила Константиновна, сегодня злы? ОПЯТЬ! К черту неестественно какой-то плаксивый тон, ненавижу.
Бросаю писать. Нервы чертиками пляшут в каждом суставе.
1 июня 1930 г.
Давно же я не писала.
Не было надобности, да и время-то не было. Сегодня приехали из коммуны “Красные Орлы”. Мы ездили туда группой для знакомства с жизнью коммуны. Было, пожалуй, хорошо. Кругом березовый лес, много купавок и зелени. Несмотря на это, у меня было неважное настроение. Должно быть, я чувствовала, что дома больна мама. В лесу была одна или с Лелькой. Стараюсь избегать общества Р. Ей, должно быть, тяжело. Все время глотала валерьянку и еще какую-то пакость. С ней был Долинов. К моему удивлению, она с ним сдружилась. Конечно, подобная дружба прочная быть не может. Понятно — ее дело, мне-то что?
Я тоже однажды выпила валерьянку. Понятно, сделала большую глупость. Правда, мне было тяжело, но ведь я могла великолепно обойтись без лекарства. Работала с охотой. Хотя Р.И. и И. отметили в характеристике неправильный подход и нежелание работать. Да, кроме всего, уединенна. Я считаю, что они к вопросу подошли не серьезно. Понятно, их дело… Меня это мало трогает.
Стихи не написала, набросала одно, но не обработала.
Ну какое мне дело, что вечер
И красив, и немного горд.
Я одна, и поэтому нечего
Мне орать о глазенках звезд.
Не хочу я сегодня думать
О березах в полуденный час
И с горячих огней полудня
Бирюзу и алмаз срывать.
С белоснежных цветов черемух
Мне не хочется запах пить.
Нынче в горы умчался поезд
Под вздыханья цветущих лип.
Он унес и печаль, и радость,
Первых встреч потонувший жар.
Мне того, что в туман умчалось,
И не жалко, и очень жаль.
Я писала это стихотворение на ступеньках поезда. Поезд мчался быстро. Был вечер. Цвела черемуха. И я почему-то очень остро почувствовала то, о чем написала. Ветер разбрасывал волосы. Было немного страшно. Неосторожное движение — и я могла упасть с поезда.
Когда была в лесу, думала о березах. Не правда ли, странные мысли? Как можно думать о березе? То, что она красива и зелена, видит всякий. Мне казалось, что береза больше, чем береза. Она может смотреть, быть кокетливой и даже насмешливо улыбаться. Особенно хорошо я помню одну березу. Высокая, стройная, гибкая, с серебристо-зеленой листвой. Необыкновенно серьезная и вдумчивая, и в то же время сильно много видела она бурь, много ветров ее качало, а она сумела сохранить свою стойкость и гибкость. Да, березы тоже могут чувствовать и переживать.
Однажды вечером ушла в лес. Было почти темно. Как ни странно, небо было светлее мрака: чистое и темно-синее. Ветер нельзя было чувствовать — легкий и скользящий. Он не был заметен. Лелька была с Р.
Мне было грустно. Какая-то тихая печаль пронизывала окружающее. Вдруг я услышала песню. Она мне показалась очень звонкой и сильной. Это шли мальчики из леса. Мне стало легче. С песней в меня влилась новая бодрость, новые вспышки жизни.
Ну хватит, я устала, завтра надо в школу.
2 июня 1930 г.
Уроков не было. Составляли характеристики. Мне дали нелестную оценку. Как ни странно, меня это трогает мало. Наплевать.
День сегодня очень пасмурный. Небо хмурится. Грязно. Наверное, будет дождь.
В школе была с Лелькой. Наши отношения как будто наладились. Р. была одна. С ужасом думаю о завтрашнем дне — нужно сдать химию и географию. Ходила в общежитие к К.У. заниматься по химии. Я к нему стала опять очень и очень хорошо относиться. После занятия вышли в сад. Он мне нарезал большой букет сирени, чем я осталась очень довольна. Говорили о том, что произошло в последнее время. Говорили о Р., К. ее очень не любит. Оказывается, что Д.Л. и Ш. повиваются около ее намеренно. Дело в том, что они поедут летом путешествовать по Белой, а Р. будет жить в Уфе. Им это на руку. Как-никак, а можно остановиться у ней, и, возможно, потребуется ее помощь. Эх, и дура же эта Р. Как она не может сообразить, я ее стала еще больше не любить. Поросенок в образе человека. К. меня немного проводил. Расстались по-товарищески, крепко пожали друг другу и сказали на прощание несколько теплых слов.
Как ни странно, стала плохо относиться к Т. Уж очень он скучен и однообразен. Проще говоря, мертв. В школе сегодня была я с ним холодна, поздоровалась и отвернулась от него. Во время перемены стоял около дверей кабинета, в котором занималась наша группа. Смотрел, конечно, на меня. Я презрительно вздернула губы и стала разговаривать с К. Во время перемены подошел и спросил, будет ли редколлегия. Я заявила, что нет. А ну его к черту!
3 июня 1930 г.
Ну и много же случилось за этот день. Во-первых, ссора с Лелькой. Меня рассердил ее тон, я вспылила, и началась история. Досадно и тяжело, страшное одиночество. Ведь если разобраться, я совершенно одна. К.У. далек, Т. я не люблю, Лельку потеряла. Вечер провела в обществе Л.Д.Ш. и Рыковой, была в кино и в саду. Говорила с Лаптевым. Обнаружила очень странную вещь — за Рыковой вся эта компания машет. Вот уж не думала! Но это так. Не понимаю, что мальчишки находят хорошего в Рыковой — некрасива, глупа, пуста…
Разве им нравится ее (пробел в рукописи. — Ред.) и внешность?
На химии меня поразила очень мрачная история. Мы с Р. смотрели на Ложнева. Р. смеялась. Вдруг Ложнев сорвался со своего места и дал ей пощечину. У Р. брызнули слезы, но она ничем не ответила. Совершеннейшее отсутствие самолюбия. Ну, хватит с них. Написала Лельке письмо. Завтра передам. Надо же наконец выяснить отношения между мной и ей.
5 июня 1930
Очень довольна, что снова подружилась с Лелькой. Отношения прежние, пожалуй, более теплые. Сегодня сдала пение, географию, математику. Довольна, что отделалась от математики, она меня, признаться, беспокоила.
Вчера у нас была демонстрация. Я, конечно, пошла. По дороге встретила Р., потом Л. Решили зайти к Б.Д. Зашли. Он идти отказался, т.к. не было Ш. Мы с Р. отправились к Ш. Он поглощал неимоверное количество молока. Мы его подождали и отправились на демонстрацию. Но по дороге передумали и решили поехать на Шарташ. Доехали до вокзала и стали дожидаться своего поезда. Пошел дождь. В связи с этим настроение значительно упало. Поезд не остановили, мы с Р. на ходу запрыгнуть не смогли. Ш. уехал, а мы отправились домой. Дома думали о скором отъезде. Сердце мучительно сжималось.
10 июня
Позавчера ходили с Р.Ш.Д. за город. По дороге встретили О. Я жутко смутилась. Ш. это заметил и пообещал достать карточку с О. Как бы я была довольна! На классной комиссии меня ругали за уединение и оторванность от коллектива. Я была спокойна, но на меня это произвело огромное впечатление.
Об отъезде не могу думать без слез. Завтра меня здесь не будет. Написала прощальное письмо дорогим людям.
Л., О., Ю. остаются где-то в тумане прошлого.
Прощайте же, милые, дорогие, неповторимые. Забудьте, но вспоминайте меня. Неужели я вас никого не встречу?
27 июня (блокнот № 3)
Недавно пришла из лесу. За последнее время я ежедневно хожу в лес. Как хорошо в лесу! Темная зелень дубов перемешивается со светлым, нежным кленом. Только в лесу я позабываю все на свете, а главное — себя. Сегодня жарко, жниво началось. Кто бы знал, как мне жаль золотистые ржаные поля!
Была почта. Да уж лучше бы не было. Только расстроилась, ничего нет. Хоть бы кто написал. Конечно, обещать — одно, а писать — другое. Опять не спала до солнца. Было душно от нахлынувших мыслей. Вышла во двор. Каким тоскливым мне показался напев гармоньки! Долго сидела в постели и думала. Ах, нет, не думала! Разве бред можно назвать мыслью? Как-то сложится моя жизнь? Хотелось бы ее сковать крепко. Да не знаю, сумею ли? Как-то пройдет эта зима? Неужели снова неприятности, передрязги и бесчисленные обиды? “Светлая юность”, “милые воспоминания” о школе! Скоро увижусь с мамой. Как я рада! Ведь я об ней ужасно скучаю! Все-то я ей расскажу, все-то свое сердечко выверну наизнанку. Стихи писала недавно.
Я до истерики нежна,
Ласкова, как тишина,
Мне бы стихами взвесить
Песни твои, земля!
Вот что я написала о себе. Да, я стала нежной. Конечно, не в том смысле, что мне хочется виснуть на шее, а просто я чувствую какую-то чуткую нежность ко всему живому. Я понимаю всякого человека и со всей чуткостью откликаюсь на его переживания. Ну, А., ты теперь не упрекнешь меня в жестокости. Да не только ты. Сколько я причинила боли людям, сколько мучила и радовалась, что умею сделать больно. Но теперь я не такая, какой была. Как рада, что сумела увидеть и убить свой глупый эгоизм.
29 июля 1930 г.
Опять была в лесу. Пробыла с 7 часов утра до 2 часов дня, набрала малины и черемухи. По приходе домой взглянула в зеркало и от изумления выронила его на пол. Представьте — румяные щеки, рот в черемухе, глаза приняли какое-то смешное выражение, цветной платок сбился набок, косенка комично топырится, плечики сарафана сползли черт знает куда — в общем, настоящая матрешка. Если бы меня встретила Лелька, то, пожалуй бы немало посмеялась.
Когда я шла в лес, встретился старый татарин. Когда мы поравнялись, он мне говорит: “Карош девка, айда мы, я есть очень карош сын”. Я вытаращила глаза, утвердительно мотнула головой и без оглядки помчалась от разговорчивого татарина.
Вчера была на улице часов до 12 ночи. Была, конечно, одна и сидела незамеченной на бревне. Мне страшно не нравятся взаимоотношения крестьянской молодежи. Сколько грубого, похабного, некрасивого! Чем это объяснить, я не знаю. Возможно, это происходит вследствие чудовищной некультурности и исключительной простоты нравов. Конечно, есть и хорошее, но оно, к сожалению, тонет и стирается руганью, дикими выкриками и противным писком девчат. Во всяком случае, я больше не думаю ходить на улицу вечером. Издалека гораздо лучше слушать гармонь и веселую бойкость частушек.
Ночью спала не очень плохо. Под утро шел дождь, и его хлюпанье меня раздражало. По обыкновению вспомнила О. Какая странная история. До сих пор его образ крепко торчит в моем расстроенном воображении.
Эту зиму я проведу не так. Буду учиться, вести общественную нагрузку, развлекаться и упорно работать над собой. Было бы очень хорошо, если бы мне доктор позволил кататься на коньках.
Отношения между мной и Лелькой придется тоже немного изменить. Я не хочу замыкаться в ее обществе. Есть коллектив, членом которого я должна являться. Во всяком случае, быть индивидуалисткой я не хочу, а уединение, хотя бы с подругой, постоянно переходит в индивидуализм. Постараюсь не встречаться с О. Это даст возможность позабыть человека с папироской. Я думаю, что подобных историй у меня больше не будет. Я не признаю между мальчиком и девочкой никаких отношений, кроме дружбы.
1 августа 1930
Сегодня получила письмо от мамы. Пишет, что заедет за мной числа 15 августа. Еще две недели и я поживу в Емельяново. Не сказала бы, что я об этом жалела.
Сегодня день очень хмурый, поэтому приходится сидеть дома. Настроение ужасное, да, кроме того, ломит виски. Ночь провела плохо. Спать не хотелось. Чувствовалась какая-то болезненная усталость. Утром вскочила рано и первым делом отправилась в сад. Это меня немного освежило, и мне захотелось читать. Кроме газет и каких-то стареньких книжонок, ничего не было, поэтому мне пришлось читать допотопный рассказ. Чтение меня очень утомило и ухудшило и без того поганое настроение. И опять забилась в отчаянной истерике, бесконечные мрачные думы. Они обрывались и с какой-то злобой вымещались в общее понятие “ЖИЗНЬ”. Мне хотелось кричать, говорить и плакать. Все меня нервировало, и, чтобы ничего не видеть, я ушла на чердак. Там я успокоилась до того, что не могла думать. Слезла и взялась за газеты. Почему у меня такое настроение, я совершенно не знаю.
Будущее встает передо мною ярким красивым полем. И мне кажется, что я совершенно лишняя, совершенно ненужная. В самом деле, чем я смогу помочь построить грандиозное и светлое будущее? Кроме жизни, у меня нет ничего, а она так малоценна и ничтожна. Вот если бы мне суметь встать на гребне эпохи и без конца петь о ее величии. Но и этого сделать не могу. Остается одно — быть простым муравьем в огромнейшем муравейнике человечества и незаметной серенькой работой выпить свою короткую жизнь. Этого мне мало. Мне скучно жить до чертиков однообразной, хотя бы и горячей, жизнью.
Я хочу, чтобы в вихре дней
Было больше огня и смысла.
Счастливые люди, которые сумели перешагнуть через границы обыденности. А это значит быть гением. Об этом, конечно, я не думаю. Единственное, что я хочу — это не чувствовать своего одиночества.
3 августа 1930
День прошел как-то незаметно. Была в коммуне, хотела провести сбор, но как-то не смогла, так как пионеры заняты внезапным несчастьем — пало три коровы. Это, конечно, большая потеря для их хозяйства. После обеда находилась в обществе Д. и ее подруги, ну и скука же бывать с ними. Говорят о тряпках и об ухажерах. Между прочим, я обнаружила одну странную вещь — всем им хочется быть наружно лучше. Лично я этого совершенно не хочу. Ну не все ли равно, красива я или нет. Кстати, я сегодня впервые задумалась над своей наружностью. Свое лицо мне не нравится. Надо сказать, мне никогда не приходилось встречать человека, который бы своей наружностью был в моем духе. Я много видела красивых людей, но в их красоте нет гордости, силы и огня. Я себе нравилась только один раз за всю жизнь. Это было в начале прошлого года. Мы повздорили с Лелькой и, кажись, основательно. Меня это чертовски взволновало. Дома я положительно не могла найти себе места. Я сидела на стуле напротив зеркала, конечно, не замечая его присутствия. Нечаянно подняв глаза, я увидела свое отражение. Брови были слегка нахмурены, щеки сильно горели. Глаза гневные и злые вспыхивали и тухли каким-то безумным блеском. Около правого глаза висела маленькая светлая слезинка. Помню, как я быстро вскочила, стиснула руки и порывисто сказала: “Ну что ж. Если хочет — может уйти! Я в ней не нуждаюсь!” Как-то странно меня это успокоило, и я, как ни в чем не бывало, отправилась гулять. Сейчас мне вспомнился мой разговор с Таней. Она мне сказала: “Если твое лицо спрыснуть ядом, то будешь очень хороша”. Конечно, она сказала лишнее — не хороша, а лучше, чем есть.
Возможно, это и так, но вспрыскивать лицо ядом для того, чтобы быть лучше, я не намерена. Что за глупость гоняться за красотой, быть умной и человеком в полном смысле этого слова для меня гораздо лучше и приятней.
(4-й блокнот)
21 августа 1930 г.
Сегодня день прошел как-то скучно-весело. Утром слонялась без дела, ничего не чувствуя, кроме до чертиков радостной пустоты. Часов в 12 пришла Лелька. Она завтра уезжает в Москву с отцом и братом. Меня это, признаться, радует очень мало. Я снова буду одна, и мне, пожалуй, будет скучно. Меня очень огорчает и радует та перемена, которая произошла в Лельке. Уж слишком стала она взрослой и, я бы сказала, далекой. Как-никак, а я себя не чувствую с ней так хорошо, как это было раньше. Я остаюсь в прежней школе, вернее, в прежнем здании, т.к. все оборудование и часть преподавателей переходят в Свердловскую школу. Наша группа, кажется, тоже переходит в ту школу, по крайней мере, так я слышала. Лелька решила тоже перейти, т.к. ее отец в старой школе оставаться не советует. Ну так что ж! Меня это, признаться, очень мало трогает, если дружба может вообще продолжаться, то ничего не может этому помешать. Я одного боюсь — это постепенного разрыва с Лелькой. Ведь у меня, кроме нее, нет никого, а она окружена людьми, которые ей далеко не безразличны. Я уверен, что если это понадобится, Леля без особого сожаления бросит меня. Нет, не бросит. Ведь я достаточно догадлива для того, чтобы ради необходимости суметь отойти первой, этим освободив ее от своей дружбы. Признаться, нас соединяет весьма непрочная цепь всевозможных случайностей и настроений, доверчиво поверенных друг другу.
Во всяком случае, наши взаимоотношения с Лелькой совершенно не похожи на то, что называют дружбой. Мы не искали друг друга. Нечаянно столкнувшись, некоторое время шли вместе, не замечая той огромной разницы, которая, безусловно, существует между нами. А возможно, разницы и не было. В прошлом году мы обе были театральны, глупо-неестественны, это и делало нас почти одинаковыми. Возможно, что наша дружба сохранится, но, во всяком случае, она приобретет совершенно иной характер. Мы обе изменились и стали такими, какими должны быть. Розовый трагизм исчез. Радостные и живые, мы или крепко сойдемся, или безо всякой боли потеряем друг друга.
Видела Волынскую. Не сказала бы, что она изменилась. Все так же неуклюжа и толста. Пожалуй, подурнела, по крайней мере, мне так показалось с первого раза. Старалась, по-видимому, казаться умной, но увы! В каждой ее фразе скользила глупость и бесконечная мелочность. Вся жизнь ее проходит в бесчисленных увлечениях и радостных надеждах на славное будущее знаменитого моряка.
Сейчас уже 9 часов. Улицы залиты мрачной, сосредоточенной тьмой. Кое-где брызгают неуверенные звездочные блики, кокетливо охорашиваясь перед сине-лиловым небом. Глупые все-таки звезды. Ну как им не скучно в продолжение тысячи лет тупо пялить лживые светлые глазки на жарко-шершавую жизнь земли. Правда, есть люди, имеющие много общего с равнодушными ко всему звездами. Они поглощены спокойным созерцанием нервно скачущей, взбалмошной жизни. Эти люди отнюдь не идиоты, я бы, пожалуй, назвала их мудрыми безумцами. Им хочется оторваться от той оболочки, которую принято называть бытом. Стремясь к этому, они много требуют хорошего, чисто жизненного. Я не люблю подобных отщепенцев, слишком уж узка и размеренна их глубокомысленная, мудрая жизнь. В прошлом году мне очень хотелось приобрести непроницаемый футляр серьезности и этим навсегда убить в себе радость и свежую молодость, но, к счастью я сумела вовремя спохватиться и окружить себя солнечной радостной веселостью.
Мокрая, продрогшая пустота, милый, навсегда памятный облик Олега выветрились и испарились под жаркими лучами юности. Я не отрекаюсь от своего прошлого. Вспоминая его, я не повторю тех глупостей, которые полгода тому назад заполняли жизнь отчаянной, самонадеянной девчонки. Помню бессонные ночи прошлой весны. Сколько против воли пролитых слез! И даже Лелька не видела того бешеного урагана, который проникал и тревожил каждый чутко настороженный нерв. И только одна бабушка смогла мое состояние определить одним словом — первая любовь. Первая, глупая, дикая, сильная и резкая, костровая моя любовь!
22 августа
Сегодня в 11 часов утра уехала Лелька. Я думала, что ее отъезд причинит мне немало боли, но я ошиблась — мне даже не грустно. Сегодня целый день шаталась по городу, вяло обдумывая настоящее. На главном видела А.Т., он садился в трамвай. Меня не видел, по-видимому, был занят отысканием места для собственной персоны. Мне почему-то захотелось его окликнуть, но язык оказался очень непослушным и не захотел произнести когда-то симпатичное имя. Как-никак, а эта встреча меня определенно взволновала. Что-то с силой оторвалось и плавно заколыхалось на ворохе встревоженных нервных мыслишек.
А что, интересно, скажет сердечко при виде Олега. Думаю, что чертовски заскачет.
Говорила с Ушаковым, он теперь совершенно не против перехода в Свердловскую школу. Да и я, пожалуй, не очень цепляюсь за голые стены всесторонне-памятного здания. Учиться со второй смены — вещь далеко не приятная, к тому же уроки физики и химии будут проходить в помещении Свердловской школы. Завтра пойду в канцелярию регистрироваться. Поговорю с Ушаковым — он хотел прийти к моему приходу.
Я довольна, что буду работать с Ушаковым. Несмотря на его многочисленные недостатки, я к нему превосходно отношусь. Думаю, что и он ко мне относится неплохо.
Как давно я не писала стихов! Возможно, что это конец моего стихоплетного бреда. А возможно, продолжительная передышка. Писать не хочется, а тем накопилась тьма-тьмущая. Первое, о чем я думаю писать, — это о погасшем облике Олега. В это стихотворение постараюсь вложить всю силу своей радости.
Как ни странно, я совершенно не стала писать стихов на политические темы. Должно быть, такие серьезные вещи, как политика, недоступны для такого легкого, гибкого умишка, как мой. Даже газеты я не в состоянии прочитать без томной позевоты капризно изогнутого рта. Да, весьма легкомысленная девочка, живет и видит только то, что ей нравится созерцать. Если бы даже и споткнулась об (неразборчиво. — Ред.), все равно бы не заметила. Подумаешь, удовольствие ходить и замечать какие-то некрасивые вещи, очереди в их руганьи и крикливых сплетнях. Если понадобится, то можно необходимые сведенья совершенно спокойно собрать на страницах книги. Что же я сегодня над собой сгалюсь (так в тексте. — Ред.)! Не думайте, что я так думаю, конечно нет! Я хочу черпать жизнь не из ложки, а из дегтярно-липкого океана времени. Возможно, что мне захочется смягчить и умерить выдающиеся резкости и противоречия успокаивающе-сильными стишками. Но не знаю — сумею ли? Во всяком случае, попробовать можно. Прошлой весной мои стихи только разжигали и тревожили болезненную напряженность нервов. А сейчас, возможно, они еще более углубят неподдельную жизнерадостность юности.
24 августа
Сегодня видела Мишу Ш. Он вырос и очень похудел. Мы с ним говорили недолго, но из его слов я вывела одно — что ему очень тяжело. Ко мне он относится по-прежнему — откровенен и чуток. Мне его определенно жаль. Мальчику хочется уехать, но благодаря измене товарищей пришлось остаться. Досадно, что он не хочет учиться. Не знаю, может быть, сумею уговорить или какие-либо случайности не будут содействовать исполнению его желаний. Сколько приплюснутых, исковерканных жизней!
С каким удовольствием я оказала бы помощь Мише или хотя бы Ушакову Но я совершенно бессильна. Ведь я не могу ручаться за целесообразность своих доводов… А сказать “Нельзя!” без всякого основания — это все равно, что проклинать камень. Завтра уезжает Рыкова в Пермь. Не жаль, хоть сегодня. Во всяком случае, чем скорее, тем лучше. Я Рыкову не люблю. С ее именем связано много едких и гадких воспоминаний. Я как-то думала об ее умственных способностях и бесповоротно решила, что она начитанная дура. Помню, как часто она говорила со мной на самые серьезные темы, при случае даже философствовала, козыряя при этом усвоенными из книг фразами. И я уверена, витая в облаках непонятных для нее вещей, она совершенно и спокойно ни о чем не думала. Недаром мальчики после непродолжительной дружбы бесцеремонно ее бросают, награждая иной раз резкостями и презрением. А она-то считает себя верхом всякого совершенства (это нетрудно понять из ее разговоров).
Я уверена, что и она не лучшего мнения обо мне. Еще бы! Сколько раз я мешала ей выбрасывать извне очередные порции глупостей. Часто без всякого позволения врывалась в миражные двери ее бесноватости. Я ей мешала и стала бы мешать до тех пор, пока не увидела ее унизительного безразличия. А возможно, я Рыкову не поняла. Но во всяком случае, не сделала ошибки, назвав ее начитанной дурой. Что она читает книги — это факт, а что она дура, это многим давным-давно известно. Так в чем же дело?
С Любой ходили гулять. Она заявила, что моя фигура по-прежнему неуклюжая. Удивляюсь, как ей из года в год хочется говорить одно и то же. Возможно, она хотела сделать мне неприятное — в таком случае ее цель не достигнута. Я великолепно знаю свои недостатки и еще лучше вижу ее. Фигура у нее далеко не привлекательная. Я бы, пожалуй, поменяться с ней не согласилась.
Сейчас гроза. Злые блестки молний проворно проскальзывают сквозь еле взволнованную темноту. Память лениво подталкивает мозги. Отчетливо и резко встает в воображении прошлая зима. Образы колыхаются расплывчатые и первые наперебой стараются пронизывать жесткими иглами воспоминаний усталую сварливую память.
Осень — зашибленная враждебная буря.
Зима — хмурая, ветер, пронизывающий до боли.
Весна — хмарая. Как артистка непостоянная, сильна своим безволием. Вот прошедший год. А будущий должен быть звонким, горячим и сильным.
Мне страшно захотелось спать. Чувствую, как каждый член теряет самообладание. Пойду засну — сон, оказывается, очень полезная и приятная вещь!
24 августа
Сегодня виделась с Абрамом. Он, кажется, вырос и возмужал. Мы с ним говорили очень долго — вернее, больше говорила я, а он глубокомысленно молчал. В техникум не поступает, т.к. поступил на завод. И умно сделал! Проработает года два, а там поступит в ВУЗ. Только что-то он бледный, грустен. Не нравится ему завод с его однообразием и надоедливой работой. Абрам в сущности очень несчастен. Не от счастья же думает он отправиться на тот свет. Разбитая молодость. И я ведь тоже своей жесткой эгоистичной натурой когда-то немало причинила ему боли. Я же нему теперь отношусь лучше, чем ко многим, во всяком случае, он мне далеко не безразличен. Ко мне он относится хорошо — это видно по его глазам и разговорам. Я ему рассказывала о том, как провела лето. Он говорит, что время провел неважно. Был зачастую одни. Я испытала на своем опыте, быть одной далеко не весело. Нам часто видеться не придется, но думаю, что раз в неделю все-таки сумеем встречаться. В крайнем случае он может прийти ко мне, дома мне препятствовать этому, конечно, не будут.
Папа Абрама принял за девочку и спросил меня, как ее зовут. Когда я заявила, что это не она, а он, папа невозмутимо стал доказывать совершенно обратное. Вот уж не думала, что Абрам хоть сколько-нибудь похож на девочку.
Сейчас уже поздно. Мама меня отсылает спать, ссылаясь на часы. Спать я не хочу, поэтому стойко выдерживаю атаку. Теперь уж я не деточка и могу не спать далеко за полночь.
Скучно. Хочется чего-то нового, однообразные будни страшно надоели. О прошлом думать не хочу, настоящее так непродолжительно, что его невозможно обдумать, а будущее слишком ярко и в то же время неясно. Остается одно — жить без оглядки, как говорят, — наугад.
Я недавно увидела отражение своей жизни в омуте собственного воображения. И как ребенок, впервые увидевший себя в зеркале, с огромным интересом рассмотрела все малейшие подробности и детали.
Жизнь все-таки однообразна. Правда, она иногда бывает интересной и приторно веселой, но это недолго. До исступления однообразные дни стирают своей громадиной ничтожно-яркие минуты. Я хозяйка своей жизни. Почему же я не могу распорядиться ею так, как мне бы хотелось? Единственное, что мне возможно, это прекратить свое существование. Но ведь это не выход. Я стремлюсь к необычайности, к горячей, обширной жизни, а ничего не видевшей — умереть — слишком тяжело и безумно. Попробую приложить все силы, всю волю своего напряжения и с болью вырвать от юности бьющее радостью счастье!
Я слишком молода — вернее мала, чтобы отчаиваться и обессиливать. Побольше упорства, настойчивости и энергии. К черту ни на чем не основанное отчаяние!
28 августа
Вчера целый вечер провела с Абрамом. Было холодновато, но мы сидели у нас в садике. Разговор как-то не ладился. Но когда я заговорила о дружбе, А. оживился и тоже стал говорить. Я сказала ему о своем взгляде на дружбу между мальчиком и девочкой, т.е. дружить можно только тогда, когда взаимоотношения чисто товарищеские. Потом как-то неожиданно выпалила — “Ты меня любшъ?”. Абрам на это ответил утвердительно. “Стало быть, мы должны выбирать: дружба или любовь?” — настойчиво заявила я. А. молчал, и его молчание было прямо-таки ужасным. Глаза помутнели, и мне кажется, если бы не громадное усилие, он бы расплакался. Руки и коленки прыгали, по всей вероятности от нервозности, а возможно, и от холода (он был без пальто). Мне стало его жаль. Я осторожно взяла его руку и некоторое время подержала в своей. Я думала — почему Абрам меня любит? Ведь я не лучше других, возможно, даже хуже. Эта любовь мешает мне дружить, а признаться, Абрам как товарищ мне дорог. Минуты мчались, и мне казалось, что куда-то далеко уплывают дружеские встречи и теплые отношения. Взглянула на Абрама. Каким он мне показался грустным и несчастным. И только благодаря зтому я при расставании сказала ему “до свидания”, а не “прощай”.
Но прежде, чем сказать, долго колебалась. Сказать “прощай” — это окончательно расстроить А., а “до свидания” на некоторое время оттягивает неизбежное объяснение между нами. Дружить, зная, что со мною дружат из-за любви, слишком тяжело и унизительно. Если бы я знала, что Абрам прежде, чем меня полюбить, ко мне превосходно относился и видел во мне хорошего товарища, тогда другое дело. Хоть Абрам и говорит, что глупого и недостойного человека он бы никогда не полюбил, я не совсем верю в искренность его слов. Ведь любила же я Олега, несмотря на то, что знала об его хулиганстве и небезупречном прошлом. Я не одобряла его поступков, а все-таки любила. Так же и Абрам. Возможно, он считает меня дурой, но это не мешает ему быть влюбленным. Я бы хотела посоветоваться насчет этого с А., написать ему письмо, но не решаюсь отослать. Я решила разорвать дружбу, но когда и как — этого пока еще не знаю.
Очень довольна, что А. будет зимой в Свердловске. Постараюсь с ним переговорить, признаться, я бы этого очень и очень хотела. Дружба между им и мной, по-моему, возможна. Правда, он ко мне будет относиться вначале снисходительно или впоследствии сам убедится в своей неправоте. “Мечты, мечты! Где ваша сладость?” Вот уж не знаю. Пока никакой сладости не чувствую, кроме радостного ожидания и озабоченности по поводу истории с Абрамом.
12 сентября
Сегодня в школу не ходила, т.к. заболела мама. Очень жалко, школу я очень люблю, хоть поступила в нее совсем недавно. Наша группа маленькая — всего 20 человек, и состоит она почти из прошлогодних моих соучеников. Составом я довольна… но не совсем. Нет О., Ш., К., Б, а главное, все-таки, О. Как жаль, что он поступил в старую школу!
На днях я его встретила на улице. Кто бы знал, как пристально всматривалась я в милые, любимые черты чужого, незнакомого мальчика.
С 15 числа начинается практика. Мы, 7 гр., в течение целого месяца будем работать на Ленинской текстильной фабрике. Я довольна — до сих пор я не имела никакого представления о производстве.
Школа наша небольшая — всего 9 групп, причем 7-х только две. Вначале мне было дико находиться в совершенно чужой школе. Теперь же освоилась и привыкла, многих уже знаю.
8 ноября, возможно, перейду в комсомол. Вот бы было счастье! Ведь я об этом думаю целый год.
В Свердловской школе превосходное здание и сносные преподаватели. Стало быть, все нормально. Относительно учеников другое дело.
Девочки в этой школе какие-то зазнобы. Каждая старается корчить из себя барышню. Но это у них выходит очень карикатурно и смешно. Между нашей гр. и 7 “А” образовались странные натянутые отношения. Пусть это пока, мы все равно утрем им нос и в учебе, и в дисциплине, будут фасонить; как сейчас. Мальчики у них славные, особенно Евгений Бочаров — председатель… хоть и бузотер здоровый, зато парень дельный.
Я за последнее время страшно занята. Бабушка уехала, прислуга ушла (а другой найти никак не можем), так что приходится мне, бедной девочке, ходить на рынок и варить всевозможные каши. Сейчас тренькает легкомысленный дождичек. Целый день мокрыми щупальцами касается жирной, восприимчивой земли.
Ночь мутноватая и, кем-то приниженная, нагло щеголяет единственной медной серьгой, тускло поблескивая сквозь теневые тучки.
Мне хотелось спать, но я откапывала новые блеклые мыслишки, гнала от себя слащавую дремоту.
13 сентября
Вчера приехала Лелька. Меня, признаться, ее приезд обрадовал. Встретились мы в школе. Горячее пожатие руки, несколько приветственных взглядов, вот встреча с любимой единственной подругой. В школе были вместе. Рассказывали друг другу собственные новости, или, как называют, тайны.
Во время разговора я еще раз убедилась, что Лелька мне далеко не безразлична, а пожалуй, даже близка. Отношение как будто прежнее, только, пожалуй, с иной окраской. Нет напыщенных глубокомысленных фраз, нет томных ужимок с собачьей тоской в устремленных черт знает куда глазах.
Сегодня получила письмо от К.Н. Оказывается, М.Ш. живет в Свердловске и где-то учится. Он меня разыскивал, но, как видно, не мог найти. Я не сожалею, а все же видать его хотелось бы.
Я страшно любопытна, поэтому меня интересует та перемена, которая безусловно в нем произошла.
Несмотря на приезд Лельки, я сегодня была не в духе. Хотелось бесноваться и раздирать глотку в дерзкой, леденящей истерике. Дома неповоротливо обдумывала свое недалекое будущее и до того увлеклась своими планами, что совсем незаметно уснула.
Недавно закончила свое стихотворение “Рассуждение”. Над ним я работала долго.
Дружить?
Ну что ж, давай.
Ты, в сущности, не глуп,
Тем более тебя
Я знаю превосходно.
По-моему, для нас
Всю жизненность минут
К вселенной приковать
Движеньем невозможно.
Идея!
Не стоит лить
Разлюбленность на тех,
Которые пожар
Беззубо проклинали.
Мне хочется прожить,
Размешивая смех
Не в капельке вина,
А в целом океане.
Сутулятся века,
Выплясывает жизнь,
Вопреки мировым
Законам колыханья.
Мы часто говорим
О радостях весны,
Рубиновый эфир
Спокойно распивая.
Немногие из нас,
Рассудок очертя,
Бросаются с высот
Лиричных сумасшествий.
Я лично умирать
Не думаю пока,
Живется хорошо
И очень интересно!
Общественной работы мне дали порядочно: уполномоченная по соц. соревнованию в гр. и работа в клубе Ленинской фабрики. Последняя меня больше всего беспокоит. Чтобы проводить читки и беседы среди рабочих, нужно иметь политические знания. А я, УВЫ! Их не имею. Что же делать — надо развиваться.
Я решила ежедневно читать газеты. Не правда ли, молодец! Посмотрим, как Вы, Людмила Константиновна, будете читать первый газетный листок?
15 сентября
Чувствую себя превосходно. Сейчас сижу одна, т.к. Лелька играет. Пусть повеселится. Признаться, я к ней сейчас отношусь с материнским снисхождением и покровительством.
20 сентября
Сегодня первый день производственной практики. Я работаю в ткацком цехе. Сначала чувствовала себя неловко и неприятно. Еще бы! Как-никак, а в подобной обстановке мне проходится быть впервые. Фабрика мне нравится, только уж очень шумно и пыльно. При разговоре приходится до крика повышать голос, при этом сильно напрягая голосовые связки.
Когда я вошла в цех, гудение машин меня ошеломило и казалось мне, что каждый ремень в своем гуле до исступления нелеп. Постепенно осваиваясь, я проникала в мерный ритм машин и стала различать еле уловимые настороженные звуки. Работала на одном станке с опытной, квалифицированной работницей. Вначале только всматривалась и вникал в суть работы, но постепенно стала исполнять некоторые из работ ткачих.
Первое, за что взялась, — это заправка челнока. Со стороны кажется, заправить челнок — это сущие пустяки, на самом деле это не так-то просто. Главное, приходится до боли напрягать суставы пальцев, чтобы нажать пружинку челнока.
Не менее неприятным в работе являются порванные нитки.
Время прошло быстро. Я почти не устала, только чувствовалась во всех суставах какая-то тяжесть. Сегодня я, пожалуй, в первый раз в жизни почувствовала прилив радости от проделанной мной работы. Я…
Сейчас я в превосходном настроении. Немного болит спина, ломит пальцы, но… весело. Хочется петь машинную ритмичную песню. Хочется писать — не могла. Весь запас образов и рифм куда-то исчез — осталось одно крепкое и сильное — угрожающее хрипение приводных ремней.
21 сентября
Сегодня мне что-то нездоровится. Ломит виски и немного знобит. По всей вероятности, где-то простудилась. С утра чувствовала себя превосходно. На фабрику шла охотно, с приливом энергии и бодрости. Неугомонный шум по-прежнему ошеломил. Работать взялась горячо. Два часа проработала с увлечением и еле заметной радостью. Постепенно устала спина и все суставы заполнились уже знакомой, странной тяжестью. Мысли жутко путались. Нитки, как назло, то и дело рвались. Минуты медленным ритмом своей неторопливости чертовски злили.
Сегодня я окончательно освоилась с работой ткачихи. Работа, в сущности, не тяжелая, но страшно утомительная. Я прямо-таки присматривалась к работникам. На многих из них профессия наложила свой отпечаток. Как более типичное — это сутулость, пониженный слух, манера ставить ноги — все это приобретено в процессе работы.
На фоне сплоченного коллектива работниц рельефно выступают типы замкнутых индивидуалисток. Таких немного. Держатся они в стороне, и кажется, что, кроме собственного станка, их ничего не интересует.
Меня определенно заинтересовала работница, работающая со мной на станке. Необычно живая женщина лет 55. На фабрике работает 26 лет. Ее положительно все интересует. Ко всему прислушивается, во все всматривается. Ко мне сначала относилась с недоверием, но под конец заявила, что из меня может выйти хорошая ткачиха. Я бы хотела поговорить с некоторыми работницами. Право, среди них есть много интересных, оригинальных людей.
23 сентября
День прошел незаметно. Часы, проведенные на фабрике, не отложили неприятного отпечатка. Я довольна положительно всем. Работа кажется привлекательной, порванные нитки не злят и не раздражают. Сегодня работала более или менее самостоятельно. Работнища часто позволяла мне самостоятельно орудовать машиной. Но ответственность за качество, поломки меня, пожалуй, немного тяготит. На часы посматривала реже, да и не было надобности. Когда устаешь — минуты кажутся вечностью, а когда работаешь с увлечением, они быстро проходят.
5 октября
Практика жутко надоела. Устала страшно. Сейчас работаю на сухих вольерах с другой бригадой. Лелька сейчас больна простудой и ленью. Я ей вполне сочувствую, но сама не посещать школу не могу.
Как весело прошли последние два дня!
Видя его теплые улыбки, красивые, горячие глаза, милые черты лица, наполнили радостью все мое существо. И не мудрено. Любовь к О. не могла долго существовать. С ним я виделась очень редко, почти не была знакома, А. ведь часто бывает со мной. Как он красив и как мне симпатичен. Во время съемов обычно перекидываюсь с ним несколькими словами, помогаем друг другу и просто играем. Я ему, видимо, нравлюсь.
Что ж, я была бы очень довольна, если бы это было.
27 октября
Много прошло временя с тех пор, когда я в последний раз записала в свой дневник. Много наросло новых приятных и неприятных событий. Главное — кончилась производственная практика. Кроме большой и искренней радости, ничего не испытываю. Кончились заключительные конференции и всякие подобные вещи. Работа идет нормально, с мелкими толчками и перебоями. Общественная работа также началась. Сегодня ходили проводить читки в клуб. Читки вообще проходят неважно. Слушателей не густо — много человека 2—3.
Сегодня были с Пафтеровым, много говорили на самые пустяшные и легонькие темы. Разбирали хорошеньких девочек нашей юколы, их фигуры, симпатии и антипатии и т.д. Из нашего разговора Пафтеров мог бы вполне заключить, что я далеко не глупая девочка. Насчет моей наружности дал довольно-таки меткий отзыв, заметив, что я красива. Надо сказать, что я за последнее время очень похорошела.
Недавно ходила сниматься, карточки еще не готовы. Интересно, как вышла. В тот день я была очень интересна. Волосы красивые, они кольцами опускались на плечи. Лиловое платье оттеняло яркие краски лица. За уроками вела себя никуда не годно… смеялась, говорила и просто не слушала. Наше звено очень веселое, особенно Галя и Тома, они просто несносны, одна щекотит, а другая смешит.
Вчера получила письмо от Васи Чаплыгина. Студент Московского горного института. С ним я была знакома лет 5 тому назад. Нечего сказать, милое знакомство, только довольно странное по своему содержанию. Он пишет, что я, должно быть, похорошела и поумнела — в общем, стала взрослой девушкой, поэтому наши отношения должны, с какой-то стати, принять также иное направление. Я ему ответила довольно длинным, ничего не говорящим письмом. Нельзя же отталкивать друга детства. Да и к тому же он может быть полезен — я ведь хочу поступать в институт поэзии, а он может помочь мне устроиться.
Хитрость, корыстные цели, ну как только мне не стыдно?!
Отношения между мной и Вадимом очень переменились. Он мне по-прежнему нравится… но зато я ему совершенно не нравлюсь. Что ж, пусть ухаживает за Галей И. или еще за кем, меня это мало трогает. Нет, пожалуй, соврала. Мне очень хочется его дружбы, и видеть, как Вадим ухаживает за девочкой, менее красивой, чем я, мне очень неприятно.
Моих отношений к Бенеланскому никто не знает. Я делаю вид, что заинтересована Иконниковым, который мне дарит очаровательные улыбки. Зи… (О.П.) ко мне относится хорошо. Моими сочинениями, видимо, доволен. На днях написала милое стихотворение, которое называется “ЮНОСТЬ”.
Мне кажется, оно очень характерно для подростков моего возраста. Для ясности я его привожу в дневник.
О, юность, маковое поле,
Страна улыбок и веселья.
Скажите, кто из вас
Над глазом бровь привесил?
Идешь и радуешься вехам
Веселым, радостным и звонким.
Себя считаешь человеком.
Тебя и с… (неразборчиво. — Ред.)
Уроки.
Ах, как это скучно,
Нельзя же думать об одном,
Сидишь да что-нибудь да учишь,
А сам до чертиков влюблен.
Влюбляться рано или поздно,
Хоть этого в законе нет.
Боюсь, что маменька попросит
Издать на этот счет декрет.
Смотрите — губы нараспашку,
Безусо радуется рот.
Нам жизнь заполнит и
украсит
Ячейка, школа, игры, спорт!
28 октября
Сейчас пришла из школы, была на редколлегии. Время прошло бесполезно, но зато весело. Целый вечер валяли дурака и делали вид, что работаем. С Вазей говорит не хотела, но все-таки говорила. Какое мне дело до того, что он втюрился в какую-то Галку — я люблю его, и больше никаких.
Читала стихи и временами была скромна — это особый вид кокетства. Между прочим, Ва-зи тоже очень кокетлив, но ведь он мальчик, поэтому его кокетство выражается несколько в иной форме, сверкает своими восхитительными глазами и премило улыбается. С Галей дурачится, отнимает у нее какие-нибудь вещи и этак “нечаянно” дотрагивается до лица и т.д. Галя пищит — видимо, ей это нравится. В прошлом году (зачеркнуто. — Ред.) находилась в таком же положении, как и я. Она любила Абрама, а он меня. Несладко же ей было, бедной. А в общем-то это все мура.
Захочу — полюблю Иконникова или еще кого-нибудь — это, по-моему, нетрудно. Между мной и Лелькой произошел примерно такой разговор:
— Знаешь, Лелька, я выхожу замуж.
Она удивленно вытаращила глаза и недоумевающе на меня смотрела.
Оправившись от изумления, спросила:
— За кого?
— За… Конечно, за мужчину.
— Да, но кто он такой?
— Мой близкий знакомый Вася, вчера я от него получила письмо.
— Люська, ты врешь, я не верю.
— Твое дело, но только я не вру!
Вобла бросила на меня убийственный взгляд и, по-видимому, собралась читать нотацию. Я благоразумно замолчала.
В перемену была с Лелькой. Говорили о моем замужестве. Она меня уверяла, что в 14 лет выходить слишком рано, так как это вредно для здоровья. Я ей возражала и приводила убедительные доводы, пользуясь при этом моими собственными изречениями.
В конце концов добилась того, что Лелька мне поверила. Зачем я это ей наврала, не знаю. Наверное, потому, что вообще все женщины любят говорить неправду. Да и о чем было бы говорить, если бы все разговоры были точны и правдивы, как ум математика. Я думаю, что математики в любви объясняются так: “Я вас люблю, т.к. вы есть сумма энных благодатей + х-совое количество доброты”. Не хотела бы влюбиться в математика.
К нам в группу поступил новенький, похожий на дождевого червяка. Его поместили в наше звено, чем я чрезвычайно недовольна.
Иконников положительно мил, и жалко, что написала ему очень злобную эпиграмму:
Иконников, скажи, кто ты?
Где ты родился, где ты рос?
От мопса или от свиньи
Заимствовал свой милый нос?
Не правда ли, очень ехидная и злая эпиграмма?
Вазе написала записку, постараюсь незаметно вложить в его книгу. Конечно, без надписи. Я вовсе не хочу, чтобы он знал, от кого эта записка.
О, Вази, милый, пощади!
Не бойся вражеской стрелы.
Тебя от оной бог унес.
В тебя я очень влюблена… (не закончено. Ред.)
12 ноября 1930
Ох, сколько случилось за последнее время. Во-первых, меня не приняли в комсомол. Горечь, бессмысленная горечь! Вначале — слезы, истерика. Теперь тупая, незабываемая боль. Ну разве я хуже Праховой, Волынской и пр. А между тем они комсомолки.
Такие, как я, в комсомол не нужны — неустойчива, индивидуалистка, слаба — вот мнение многих. А они сильны? Нет. Они устойчивы? Не знаю. Коллективисты? Не все. Тем не менее они приняты.
Говорила с С. и Р.И.
Р.И. обещала поставить вопрос на ком. бюро о пересмотре дела. Посмотрим, что будет. Но если меня не примут? Я не могу себе представить, что будет тогда.
Отнять у человека самое заветное, самое желанное, пользуясь при этом необдуманными доводами — слишком безрассудно.
Тяжело, слишком тяжело. Комсомол, мой комсомол! Добиться, чтобы приняли, т.е. выявить себя с хорошей стороны, едва ли сумею. Я вся тут. Ничего хорошего не скрываю, не прибавляю плохого. Перевоспитываться? Нет, я сама не сумею, мне нужна прочная опора ячейки, мне нужна чуткость и строгость коллектива.
Сегодня была классная комиссия. Прошла незаметно и серо. И опять обо мне. О моем “кривлянье” и надутости. И это говорит человек, который меня не знает — заведующий школой..
Опять обида, опять тяжело.
Пусть истерикой бессильной
Рот мой трижды перекошен!
Нет, эти строчки не могут определить моего самочувствия. Могу сказать одно — никогда мне не было так горько и обидно.
На днях видела Тропа.
Дружбу порвала просто и разом. Спокойно сказала ему о нецелесобразности наших дружеских отношений. Он нервничал, по-видимому, старое живо (фраза зачеркнута. — Ред.) Надеюсь, этот разговор был последний.
В дни Октябрьской революции была на вечере в Лен. школе. Говорила с Ушаниным и познакомилась с Олегом. Очень довольна. Он бесконечно мил и презабавно говорит. Вадима не люблю. Олег, Олег, Олег. Не будь его, мне было бы еще тяжелее. Всякое воспоминание о нем меня радует. Какое мне дело до того, что он хулиган, взбалмошен и шутит. Он силен, ловок, я бы сказала, наивен и, кроме того, умен. Разве за это не следует любить его. Мне приятно его видеть, говорить с ним, снисходительно улыбаться его глупостям, и больше ничего. Я так бы любила брата, сестру, подругу. Мне совершенно безразлично, нравлюсь я ему или нет, смотрит ли он на меня или ухаживает за другой. Он мне симпатичен, но не так, как был симпатичен Вази
15 ноября
Вчера было бюро комсомольской ячейки. Говорили обо мне. Конечно, не приняли. “Ты можешь посещать комсомольские собрания, участвовать в работе!” Так мне сказали.
Ни того, ни другого делать не буду. Пусто и тошно. Эх, юность “веселая”. Пока не отчаиваюсь. Может, примут. Но когда? Почему не сейчас? Чем я буду через месяц?
Вчера долго не спала. Думала, строила планы, решала их, критиковала себя и других.
Кончу школу, а дальше? В техникум? Никогда! На курсы по подготовке в ВУЗ? Может быть. Дома? Лучше умереть. Куда же? Должно быть, на курсы. Положим, а дальше? ВУЗ? Само собой разумеется. Стало быть, то же, что и в школе. Коллектив — я, я — коллектив! Радость? Да, однобокая и вялая.
Теоремы, задачи, чертежи, лекции, собрания — вот ВУЗ.
Хорошо. Кончу ВУЗ, а дальше? Строить? С удовольствием. А как? Хватит ли сил? Не истрачу ли я их впустую, не положу ли на гребне юности. Трудно сказать.
Я не принадлежу к группе холодных, расчетливых людей, которые каждое движение тщательно обдумывают и взвешивают. Я делаю все с пылу. Жизнь беру просто, во всей ее прямоте. Если трудно, заламываю руки и стараюсь бросаться вперед решительно и быстро. Не обдумываю по мере года планов — их выдвигает сама жизнь.
Настоящее — это чаша, которую нужно и бросить.
Будущее — неизбежное, мутное завтра.
Прошедшего нет. Оно ушло, стерлось, отболело.
Вот жизнь.
У меня нет идеалов. Что такое идеал? Хотя бы в понятии юности. Идеал — это скопище всех благодетелей и совершенств, собранных собственным воображением. Такого человека быть не может, стало быть, не может быть идеала. Идеал все-таки должен быть досягаем.
Я мечтаю, но мечтаю своеобразно и пылко. Мечтаю, когда утомились мозги и хочется с размаху броситься в мир редких случайностей и образов. Иногда мечта утомляет. Тогда начинаешь перебирать все возможные факты и переживания. Мозг чрезвычайно увертлив. Хоть умри — не сосредоточишься на одном.
Утром говорю — вечером во что бы то ни стало должна обдумать план будущего стихотворения. Это значит, что план обдуман не будет. От чего это зависит? Наверное, от непоследовательности и внутренней необузданности.
Сегодня выиграла пари у Баширина. Спорила с ним о том, что в течение целого дня во время уроков не скажу ни слова. Баширин проспорил. Я торжествую! Как-никак добилась своего!
4 февраля 1931 года
Что мне написать?
Прежде всего — Я Комсомолка. Что еще может быть радостней этого? Сейчас ничего.
Комсомолка, вожатая отряда, ударница, веселая и простая — вот какой я стала!
Хорошо, больше, чем хорошо. Даже не о чем писать — вот до чего все просто и несложно. Личного нет. Стирается гордая, замкнутая индивидуальность.
Чувствовать себя членом комсомольской семьи очень и очень приятно. Устала, но не раскисла. Прошел горячий, торопливый день. Сейчас синяя, красивая ночь.
Как хорошо жить!
13 августа 1931
Больше полгода прошло после последней записи в дневнике.
Много, даже слишком много нового. Окончена школа, Москва, Ленинград, Родина такая близкая и солнечная и, наконец, завод. Это, пожалуй, самые яркие и веские события моей жизни.
11 ноября 1931
Завод… как давно все это было. Даже не верится в правдивость всего пережитого. Целая коллекция разнородных впечатлений, фактов, переживаний. Сейчас формой моей жизни является институт.