Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2006
Елена Забелина. Черный ящик. — Екатеринбург: Урал. лит. агентство, 2005. — 240 с.
“Беллетристика” — дословно — “прекрасное письмо”. Красота средствами языка, высказывание в свете (ну хотя бы в отсвете) эстетического идеала… — благодатные были времена! Сейчас — не то. И век на дворе — жестокий, и люди — сложные, и письма их друг к другу (а книги ведь тоже — письма) все больше походят на сводки о бизнесе, вопли о помощи, фронтовые депеши. Тут уж не до красот. Не успеваем. И даже не вспоминаем. Потом уж — и не посмеем: утрачено то зрение, сбито дыхание, распалась сакраментальная вязь времен.
…Может быть, как раз в этом — главная удача первого сборника прозы и стихов Елены Забелиной: читая — мимоходом отмечаешь единство ритма и интонации, цельность книги как именно книги, определенной смысловой конструкции для эмоционально-музыкального посыла (послания). А прочитав — понимаешь, в чем дело. В этих стихах, рассказах, пьесах не противопоставлены, а органически связаны и взаимодействуют время внутреннее, индивидуальное, и время внешнее — будь то простой отсчет часов, дней и недель нашей жизни, смена времен года или движение самой истории. Автору присуще редкое чувство времени как гармонии, высшего объединяющего начала. Но оно, как и положено, остается “за кадром” и выражается опосредованно — в сюжетах, в рефлексии героев, в соотношении переживания и проявления, внутреннего и внешнего, частного и общего и т.д.
Но важнее другое: чувство времени обусловило музыкальный слух, чувство ритма. Прозаическую часть книги лишь условно можно назвать таковой. Проза Е. Забелиной — почти белый стих, но как раз чувство ритма позволяет автору оставаться в границах реалистического описания, естественного дыхания, не впадая в нарочитость, высокопарность: “Джон собрался уходить. Я даже вышла проводить его к шоссе, где он поймал такси. Джон пожелал нам с дочерью спокойной ночи. А я ответила: “Good night!” И повернула к дому.
Четырехпалубный корабль стоял у пристани, светясь иллюминаторами, слегка качаясь на волнах. Мне показалось, он сейчас отчалит, а я останусь на безлюдном берегу” (рассказ “На корабле”: кажется, сам ритм повествования диктует сюжет: метафорой зыбкости сегодняшних установок и настроений, страха за будущее становится картина постепенного затопления города и превращения дома героини в корабль-ковчег). Не произвольный выбор, а глубинное проживание ритма, жизнь в нем характерны и для стихов Е. Забелиной, поэтому непритязательность их — изысканна, созерцательность их — провидческая, вне правил и координат:
Чтобы владеть,
достаточно назвать.
Траву — волной,
а море —
голубым
воздушным шаром
над землей.
Тревогу — ветром,
рвущим занавески.
Навылет раною —
любовь.
“Назвать” здесь предполагает — предварительно пережить в полной мере. Отождествить с собой, зазвучать в унисон — тогда сами придут слова…
Интонационная цельность этой книги заставляет в первую очередь говорить о том, как она написана: о форме. Но что же стало содержанием? “Черный ящик” содержит семь “отделений”. Семь крупных разделов, в каждом из которых проза и стихи перемежаются, выстраиваются и взаимодействуют в сфере определенной темы-идеи. В первом разделе под названием “Сумасшедшее фортепиано” это — сфера самопознания и самораскрытия человека; “На корабле” — очень лирический, но не расплывчатый, а проникновенный, и значит весьма точный “портрет” России на грани веков: в потерянности, неопределенности, в иллюзорном движении и неустойчивом покое. “Без цвета, запаха и вкуса” — о психологической раздвоенности между внутренней и внешней жизнью, об их трагическом несовпадении, когда мысль об уходе возникает не от отчаяния, а от острой потребности восстановить свою целостность: если невозможно это сделать иначе — остается в запасе последний способ.
И следующий раздел, “Черный ящик”, — о том, куда мы уходим: о неизвестности будущего и его генетических связях с прошлым и настоящим; о том, что находится за гранью смерти, вне наших представлений, но иногда дается нам в ощущениях: параллельные и пересекающиеся миры, связь с предками, память о вечном. Этот раздел является композиционным центром сборника. В свою очередь, в центре раздела — пьеса “Черный ящик”: о нашем историческом сознании и чувстве времени — на границе веков и тысячелетий и одновременно (так совпало) посередине жизни, в момент смены поколений. Феликс Зигмундович, персонифицирующий в пьесе все моральные уродства, всю пошлость и нечистоплотность уходящего двадцатого века, иронизирует: “Ты говоришь, мол, будущее — белый лист. Ха! Нет, дорогой мой, будущее — черный ящик. А прошлое тем более — большая черная дыра”. Так ли это в действительности? Автор дает понять, что наше психологическое будущее — все-таки плод наших собственных нравственных усилий (или, напротив, бездействия, предательства, деградации). Раздел “Про это” — как раз про это: псевдожизнь, на деле — затянувшееся предсмертие, духовная смерть, физически ощутимая как угасание, отстранение, утрата смысла и ценности бытия, да и вообще — небытие. Ничто.
Контрапунктом — следующая глава, “Инь и ян”. О мужчине и женщине, о любви, ее нюансах — от душевной привязанности до страсти, от радости до острой боли. Любовь у Е. Забелиной — воистину “вечное возвращение”, нечто сугубо человеческое и в высшей степени человечное, всепрощающее, все объясняющее без слов.
В заключение — “12 перемен”: то, что свершается с нами, но уже помимо нас: календарный цикл, наглядный урок жизни, в равной мере вечной и бренной, из года в год преподаваемый нам природой. Помните, у Бродского: “Смена красок этих трогательней, Постум, чем наряда перемена у подруги”? — Все может быть, все может быть… Скорее, это явления одного порядка, единого вселенского закона — “смена красок этих” и вечный диалог, вечная игра-борьба инь и ян. Вот — картина августа из цикла стихотворений в прозе “12 перемен”: “За светлой гранью, в августе, неуловимо выцвела трава, листву, утратившую плотность, легко тревожит и выворачивает бледной пепельной изнанкой ветер. У шелеста иной, ущербный звук. Могучий солнечный напор рассеялся, ослаб, лучи слегка надломлены, и кроткий ущемленный свет одухотворяет человеческие и иные лица”. Вот в этом — открытость, искренность, особое обаяние авторской манеры Е. Забелиной: в ее книге… в ее книгу — как в гости, в добрый дом, на равных — приглашены “человеческие и иные лица”, и это не фантасмагория, а просто самоощущение такое: пусть даже одинокий — ты никогда не один, ты в равной мере отвечаешь и за себя, и за близких, и за ближнего своего, и за малых сих, и за время, и за свой голос во всеобщем хоре. Ты отвечаешь — как можешь. И тебя понимают — коль слышат…
Евгения ИЗВАРИНА