Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2006
Перевод Максим Калинин
Роберт Говард
(1906—1936)
Максим Калинин — родился в 1972 году. Поэт, переводчик, лауреат премии журнала “Москва” по поэзии, 2002. Стихи публиковались в журналах “Москва”, “Октябрь”, “Арион”, “Урал”, переводы — в журналах “Иностранная литература”, “Новая Юность”, “Вестник Европы”. Также опубликованы переводы Дилана Томаса (“Азбука”, 2001).
“А что, он еще и стихи писал?” Такой вопрос обычен, когда заходит речь о стихах писателей-фантастов, будь то Мервин Пик, Г.Ф. Лавкрафт или даже сам Эдгар По. Роберт Говард — не исключение. Известность прозаика, основоположника жанра фэнтези, “отца” Конана-Варвара затмила его поэтическое творчество.
Роберт Ирвинг Говард родился в 1906 году в Пистере, штат Техас. Отец его вел успешную врачебную практику, что было немаловажным в годы Великой депрессии. С 1925 года рассказы и стихотворения Роберта начинают появляться в печати. Он становится постоянным автором известного журнала “Сверхъестественные истории” (Weird Tales). При жизни Говарда его стихотворения не выходили отдельным изданием. Он часто использовал их в качестве эпиграфов и вставок в прозу, нередко выдавая за переводы старинных текстов. Стихи естественно вписывались в суровый, но гибкий и многогранный стиль рассказов автора. В целом его стихотворения — это традиционные сонеты, песни диких воинов и баллады в духе Киплинга. Тем не менее яркая индивидуальность Говарда проявляется и в стихах, позволяя говорить о нем как об интересном самостоятельном поэте. Герой стихотворений Говарда тот же, что и в прозе, — воин-одиночка.
Вот что сказал о поэзии Говарда мастер “сверхестественного ужаса” Г. Ф. Лавкрафт: “Поэзия Роберта И. Говарда — жутковатая, полная битв и приключений — заслуживает внимания в не меньшей степени (чем проза. — М.К.). В ней есть подлинный дух баллад и эпопей, усиленный пульсирующим ритмом стиха, а также воображением автора, которое не имеет себе равных”.
Роберт Говард прожил всего 30 лет (он застрелился, когда его мать впала в кому). Между тем его поэтическое наследие составляет около четырехсот стихотворений, но наиболее полное собрание “Каждый вечер” вышло лишь в конце пятидесятых годов прошлого века.
Данная публикация посвящается памяти замечательного поэта и переводчика Андрея Андреевича Кистяковского (1936—1987).
М. Калинин
Тенедержцы
Тенедержцы выступают с дальних сфер, где вымер свет,
Где в застывший сумрак вмерзли трупы сгинувших планет,
Где ветра задули звездам погребальные костры,
Где мертвец трубит побудку, встав на лысине горы,
Где подернуты долины ядовитой тишиной,
Где огни болот — как раны в рыхлой плоти торфяной.
Тенедержцы сквозь столетья совершают переход
По колено в лунном свете и спускаются с высот
По обрывистым ступеням многочисленных вчера.
Их приход предвосхищают чернокрылые ветра.
Тенедержцы наступают, дымом грозный строй повит,
Но никто не бьет тревогу, ибо все на свете спит.
Поющий в тумане
Безвинно я качался в колыбели,
Когда меня колдунья закляла
И я повлекся по дорогам зла,
Срывая ледяные асфодели.
По гребням скал, что призраки обсели,
Вблизи щелей, где залегала мгла,
Незримая рука меня вела
На встречу с Бесом в адской цитадели.
Рекой кровавой плыл корабль-дракон,
По берегам — рычащие берлоги.
Я заходил в чугунные чертоги,
Я знал объятья змеехвостых жен.
Теперь же — осеклись во тьму дороги,
И я лучом рассвета озарен.
Путь короля
Хватит брехать, шелудивый пес! Нет веры тебе ни в чем!
Ты — получил по наследству трон, а я — заслужил мечом!
То, что я кровью и потом взял, один против многих орд,
Барыга не выторгует вовек и не отберет сам черт!
Раньше, когда я рубакой был и крепости с ходу брал,
Народ под копыта моих коней и злато бросал и лал.
Теперь, когда королем я стал, все подданные мои
Жало и яд от меня таят, страшнее, чем у змеи.
Мне же — по нраву открытый бой, уловкам я не учен.
Сам я на голой земле рожден, где крышею — небосклон.
Глотку заткнуть мой заставит меч обманщика и льстеца.
Смерть вам, собаки! Я сел на трон, в себе сохранив бойца!
Скряжье сокровище
Она: “Не трусь! Обчистить нужно скрягу!
И я тебя считала смельчаком!
Старик давно ослеп! Давай, тишком…”
А спутник ей: “Втравила в передрягу!
Он, говорят, без колдовства ни шагу,
И с нечистью якшается тайком!”
“Гляди — сундук, каменьями битком!” —
И руку протянула словно вагу.
Не заскрипела крышка от рывка,
Под нею — две жемчужины мерцали.
Внезапный крик, и, словно два мешка,
Два тела на пол с грохотом упали.
И свесилась со стенки сундука
Гадюка, развернув виток спирали.
Наследники Тувал-Каина
“Ломай мечи!” — ревел людской поток.
А Тувал-Каин рек, спокойно-краток:
“Пока один сломаете клинок,
Я выкую без малого десяток!”
Ломай мечи, покуда есть коваль,
Который втрое выкует острее,
Чтоб жертва, принимая в сердце сталь,
Поковке восхищалась, холодея.
Я сгинувшим во Фландрии бойцам
Завидую, как прочим мертвецам.
Стихотворение представляет собой отклик Говарда на события Первой vировой войны. Тувал-каин (“кузнец из Тувала”) (Быт. 4:22) — потомок Каина, сын Ламеха от Цаллы. Он был ковачем всех орудий из меди и железа. Подробнее о нём в замечательной книге: Жерар де Нерваль. “История о царице Утра и о Сулаймане, повелителе духов”.
Возвращение Соломона Кейна
Под крики чаек он шагал по мокрому песку,
А море за его спиной готовилось к броску.
Как призрак в Девон он вошёл, и кто встречался с ним,
Не мог пришельца отнести ни к мёртвым, ни к живым.
В глазах его сквозила тень иного бытия.
Народ смотрел ему вослед, дыханье затая.
В таверну завернув с толпой и молча сев за стол,
Кейн кружку глиняную взял и взором зал обвёл.
“Сэр Гленвилл мёртв: cпина к спине рубились мы вдвоём
В морском сражении — один к пятидесяти трём.
Мы в бухте заперли врагов, бросая труп на труп.
Акулья стая за кормой жрала кровавый суп.
Сэр Гленвилл был силён как лев, но в пушечном дыму
Он Смерть увидел, на ядре летящую к нему.
Но мы пустили их ко дну. Им всем пришёл конец.”
И на запястье у него побагровел рубец.
“Что стало с Бесс?” — спросил он вдруг, сев — руки вперехлёст.
“Уже без малого семь лет, как ей приют — погост”.
Солёный ветер за окном издал тоскливый крик.
“Мир праху:” — молвил Соломон и головой поник.
Когда же Кейн заговорил, казалось, что не он,
А некий дух внутри его рассказывает сон:
“В краю, где змеи колдовства сплетаются в клубки,
Где Ужас джунгли населил, а Смерть — пустынь пески,
Где красноглазых упырей охотничья тропа,
Там пирамидами жрецы слагают черепа
Во имя той, что много лет над нечистью царит,
Она опаснее гюрзы, прекраснее Лилит.
Я наблюдал, как ел дикарь другого дикаря,
Как чернокожий побелел в объятьях упыря,
Как мертвецы по дюнам шли с землёю в волосах,
Как демоны о двух крылах кишели в небесах.
Случалось многое со мной, всего не перечесть.
Теперь я в Девоне родном навек хочу осесть”.
Но тут вмешался слабый свист в прибоя тяжкий стон.
Как гончий пёс, почуяв дичь, напрягся Соломон.
А свист тем временем затих и зазвучал опять.
Рука со шрамом длинный меч взяла за рукоять.
Во взгляде Кейна заплясал бродяжий огонёк.
Скамью отбросил Соломон и вышел за порог.
Луна скакала в облаках, в барашках был залив.
А Соломон ушёл, пути ни с кем не разделив.
Смотрели люди вслед ему за взгорбия холмов,
В ушах у каждого из них звучал свистящий зов.
Соломон Кейн — второй, после Конана, из любимых персонажей Говарда. Вечный странник по самым зловещим местностям нашего бытия в вечном состязании с существами из бытия иного. Вот как он описан в рассказе “Крылья в ночи”: “Высокий, поджарый, словно леопард, — и такой же опасный — мужчина был одет в темное платье пуританина. Широкие плечи, длинные и крепкие руки виртуоза-фехтовальщика, нервы-канаты, железные мускулы и бездонные прозрачные глаза — портрет не прирожденного убийцы, но фанатичного борца с малейшими проявлениями зла и несправедливости” (перевод И. Рошаля).
Размышления
Поэт-мозгляк поёт о мелочах:
Любви, надежде, вере; о цветах
В руках влюблённых в тишину полей;
О подвигах тряпичных королей.
Поэт-силач, смахнув кровавый пот,
Единственно в агонии поёт,
Вытягивает невод, ослеплён,
Из тьмы, где кольца вьёт Безумье, он,
И в ячеях, запутавшись, кишат
Чудовища, каких не знает Ад.