Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2006
Олег Лукошин — родился в пос. Тумботино Павловского района Горьковской области. Окончил Елабужский государственный педагогический институт. Пишет прозу.
— Мария Сергеевна? — спросил я.
Дверь приоткрылась шире, и в проеме показалось обеспокоенное женское лицо.
— Да, — испуганно подтвердила она. — Чего хотели?
Я постарался всем своим видом изобразить добродушие и благие намерения.
— Вы на квартиру не пускаете?
Женщина была удивлена.
— На квартиру?.. — переспросила она.
Ей было лет тридцать пять, может, больше. В глазах читалась еще не до конца ушедшая молодость. Отголоски симпатичности значились на лице. Но в целом вид ее был поношенным.
— Даже не знаю… — растерянно смотрела она на меня. — У нас и места-то особенно нет.
— Да мне много места и не надо. Я на работе все время буду. Было бы где голову приложить.
Женщина пребывала в нерешительности.
— Да и дочери у меня… Беспокоить вас, наверное, будут.
— Я не привередливый, — улыбнулся я. — Угол найдется — и хорошо. Да и вам дополнительные деньги.
Похоже, этот аргумент оказался решающим. По лицу Марии Сергеевны я понял, что она склоняется к положительному ответу.
— Я ведь не знаю, сколько сейчас берут, — сказала она, пытаясь отыскать какие-то последние доводы для отказа.
Но я чувствовал, что инициатива на моей стороне.
— Пятьсот рублей нормально будет? — спросил я.
— Пятьсот… — повторила она.
Пятьсот было нормально, я это знал наверняка. Здесь брали и меньше.
— Ну ладно, — чуть подумав, кивнула она. — Человек вы вроде приличный, можно вас пустить.
Согласие свое она подтвердила корявой улыбкой.
Дом, в котором жила Мария Сергеевна, располагался на краю поселка. Был он темным, ветхим и слегка покосившимся. Шифер на крыше отсутствовал, как минимум, наполовину, отчего казалось, будто ее обстреляли картечью. Наличники на окнах прогнили, а вместо пары стекол в окнах значились прямоугольные куски фанеры. Труба имела уклон градусов в тридцать.
Внутри дом оказался не лучше.
— Осторожнее вот здесь, — вела меня хозяйка. — Тут половица проваливается.
Я шел за ней на ощупь. Было темно, вокруг висели веревки с бельем, тяжелый запах бил в ноздри.
— Вас как звать-то?
Мария Сергеевна открыла какую-то дверь, видимо в зал, потому что за ней моему взору открылась комната со столом, железной кроватью и старой радиолой в углу. Половину комнаты занимала печь.
— Алексеем, — отозвался я.
— Алеша, значит… Нравится мне имя Алеша. На заводе работать будете?
— Да, устраиваюсь вот.
— Берут?
— Берут. Медкомиссию только пройти. В течение недели выйду.
— Сейчас вообще-то всех берут. Дела на заводе идут неважно. Зарплаты маленькие.
— Ну, какие уж есть! — отозвался я. — Главное, чтоб платили.
Из вещей у меня была лишь небольшая сумка. Я поставил ее у порога.
— Я вас в соседней комнате поселю, — сказала Мария Сергеевна. — Пойдемте, посмотрим. — Там дочери, — добавила она торопливо. — Вы не пугайтесь, они безобразные.
Я не успел открыть рот для вопроса. Мария Сергеевна толкнула дверь, и мы вошли внутрь.
На полу, в центре комнаты, сидели две девочки лет семи-восьми в одинаковых, застиранных чуть ли не до дыр синеватых сарафанчиках. Тут же валялись несколько кукол с отсутствующими конечностями. Девочки расчесывали им оставшиеся волосы.
Предупрежденный хозяйкой, я ожидал увидеть в них что-то вопиющее, ужасное, но в первое мгновение не заметил ничего странного. Лишь когда девочки повернулись и испуганно-удивленно посмотрели на меня, я заметил на их лицах пятна.
Я, однако, сумел не подать вида.
— Привет, девчонки! — кивнул я им весело. — Как дела?
Девочки дико засмущались, опустили головы и, не издав ни звука, продолжили теребить своих инвалидных кукол.
— Это дядя Алеша, — сказала им Мария Сергеевна. — Он будет жить у нас.
Девочки безмолвствовали.
— Это Лена, — показала хозяйка на одну из них. — А это Марина, — на другую. — Погодки они у меня. Лена во втором классе, а Марина в первом.
Я стал устраиваться. Девочек хозяйка из комнаты выпроводила и объясняла мне теперь нехитрые тонкости здешнего быта.
— Туалет во дворе, покажу еще. Умывальник на кухне, возле печи. Отдельной комнаты я тебе предоставить не могу, — она перешла со мной на “ты”, — здесь и девчонки ночевать будут. Ты здесь, а они на той кровати. Они вместе спят.
— А откуда это у них? — поинтересовался я, имея в виду пятна на лицах. — Болезнь какая?
— Нет, ожоги, — ответила Мария Сергеевна. — Мы горели два года назад. Жили тогда не здесь, на другом конце, дом хороший был. И сгорел как-то за ночь. Муж погиб у меня, а девчонок вытащили. Я тогда обходчицей работала, в ночную смену была.
— Короткое замыкание?
— Да какое замыкание! Заснул с сигаретой муженек мой, да и все. Пьяный был, наверное.
Я пытался выражением лица изобразить сочувствие. Но хозяйка в нем не нуждалась.
— Ну и хрен с ним! — весело сказала она мне. — Я его все равно не любила.
Веселость, однако, была тягостной.
— Девчонок вот только жалко, — добавила она. — Вся жизнь у них насмарку. На улицу боятся выйти. В школу еле-еле ходят. Каждый день — в слезах. Дразнят их там. Я уж позволяю через день ходить. Ты на них внимания не обращай, они у меня забитые. Да глупые, конечно. Младшая — совсем дура. Ссытся до сих пор.
Я лишь молча кивал.
Дело шло к ночи. Хотелось есть. Попроситься на ужин к хозяйке я не рискнул — да они, похоже, поели до меня. У меня в сумке оставалось полпачки печенья, купленного еще на вокзале в Самаре. Я быстренько умял их, разделся и лег.
Спустя какое-то время в комнату пришла Мария Сергеевна.
— Здесь буду спать, — сказала она, застилая вторую кровать, что стояла в противоположном углу. — Боятся тебя девчонки. Как ни уговаривала, не хотят сюда идти. Ладно, пусть в зале.
Я отвернулся к стене, чтобы не смущать хозяйку. Она, открыв дверцу платяного шкафа, повозилась за ней, видимо переодеваясь, а потом улеглась.
— Не привыкла я на этой кровати… — бормотнула она, ворочаясь.
Я же был привыкшим ко всему. Вся жизнь прошла на квартирах и в переездах. Условия, в которых я оказался здесь, были далеко не самые худшие.
Через десять минут я уже спал безмятежным и крепким сном.
Следующим днем была суббота. Я на всякий случай сходил в поликлинику, но медкомиссию не прошел. Выходной.
Объявление о наборе людей на местный завод я прочел в бюро по трудоустройству одного из городков соседней области. Я тогда два месяца шабашил на одного сельского предпринимателя. Строили магазин. Деньги хозяин платил хорошие, но бригада наша оказалась состоящей сплошь из синяков-бухариков. Я этим делом никогда особо не увлекался, но, оказавшись в соответствующей среде, как-то размяк, поддался влиянию и потихоньку пропил почти весь свой заработок. Способствовало этому и то, что хозяин щедро давал авансы. Мы тогда его за это хвалили, а сейчас я понимал, что делал он это зря.
Я позвонил на завод, поговорил с кем-то из отдела кадров, мне сказали: приезжай, возьмем. Обещали устроить токарем. Причем их не смутило то, что соответствующей специальностью я не владел. Обучение на месте, заверили меня.
В дороге я сильно сомневался — не обломаться бы. К счастью, никаких обломов не произошло. Видимо, дела на заводе шли так плохо, что руководство было радо любому желающему. Заявление мое тут же подписали, трудовую книжку — с единственной записью “сторож”, которым я был в течение двух месяцев в каком-то детском саду, — забрали. Оставалось пройти медкомиссию.
Пройти я ее мог не раньше понедельника.
Целых два дня делать было совершенно нечего. Я прошелся по поселку. Был он небольшим и грязным. В основном состоял из частных домов. Лишь несколько кирпичных зданий, почему-то четырехэтажных, скучились с краю.
Бесцельно побродив по поселку пару часов и исходив его вдоль и поперек, я решил возвращаться на хату. Внутренний голос подсказывал, что с пустыми руками возвращаться нельзя.
Я зашел в магазин и купил бутылку водки, коробку конфет и два мороженых. У дверей дома встретилась хозяйка. Она тоже возвращалась откуда-то.
— В магазин ходили? — спросил я ее, помогая внести объемистую сумку.
— Да, зашла, — кивнула она. — А так-то с работы иду.
— Вы где работаете?
— Торгую. На вокзале.
— На хозяина? Или сами?
— Сама, сама. Дай бог, сама пока. Мелочь всякая: тапки, трико, носки.
— Хорошо идут?
— Так себе. Еле-еле на жизнь хватает.
Мы вошли в дом.
— Мария Сергеевна! — сказал я, доставая бутылку. — Я вот тут подумал, что нам как-то отметить надо наше знакомство.
Реакция хозяйки оказалась в высшей степени положительной.
— А-а-а! — широко улыбнулась она. — Бутылочку заныкал… Ну правильно, надо отметить.
Она загремела на кухне посудой, собирая на стол. Я зашел в соседнюю комнату.
Лена с Мариной, сидя на кровати, играли в какую-то малопонятную игру, хватая друг друга за руки.
— Привет! — кивнул я им.
Увидев меня, они тут же стушевались. Я заметил, что они боятся смотреть мне в глаза.
— Какие оценки сегодня получили? — спросил я, заметив валявшиеся у стены портфели.
— Никакие, — ответила после долгой паузы старшая, Лена. Она на мгновение взглянула на меня, но тут же опустила глаза. — Сегодня меня не спрашивали.
— А Марину? — посмотрел я на младшую.
От моего вопроса девочка так засмущалась, что покраснела и заерзала на месте. Не сказав ни слова, она лишь отрицательно затрясла головой.
— Ну и замечательно, — сказал я. — Я тоже не любил, когда меня к доске вызывали. Вот, угощайтесь, — я протянул им скрываемые за спиной упаковки с мороженым.
Упаковки были яркие, да и мороженое хорошее — эскимо. Девчонки в каком-то странном остолбенении смотрели на них и не решались взять.
— Берите, берите, — приободрил я их. — Это вам.
Стремительно, словно воры, они выхватили мороженое из моих рук.
— Коричневое! — выдохнула удивленно Марина. — Я такое никогда не ела.
— Надо же когда-то начинать, — улыбнулся я.
— Зря ты их балуешь, — донесся до меня голос хозяйки. — Они этого не заслужили.
Очень странно чувствовал я себя рядом с ними. Смотреть на их лица было тяжело — безобразные пятна отталкивали, смущали, но еще больше смущала их реакция. Я словно пытался подружиться с лесными волчатами. Все так же не глядя на меня, молча, они ели мороженое и ждали, когда я уйду.
— Ну ладно, — сказал я и неожиданно для себя потрепал их по головам. — Не скучайте.
От моего движения они сжались и застыли, словно приготовились к побоям. Я вышел из комнаты.
За двадцать минут хозяйка умудрилась собрать весьма обильный стол. И первое, и второе, и салаты какие-то стояли на нем. Мы сели наконец. Я разлил по рюмкам водку.
— Может, девчонок позовем? — предложил я. — Тоже, наверное, кушать хотят.
— Не надо, — отмахнулась Мария Сергеевна. — Они уже ели. И нечего им со взрослыми за одним столом сидеть.
С каждой новой рюмкой мы проникались друг к другу все большей симпатией. Я рассказывал какие-то анекдоты, хозяйка от души смеялась. Разговаривали и о грустном — она рассказала о своем неудачном замужестве, я — о бесчисленных работах и населенных пунктах, в которых доводилось побывать.
— Музыки не хватает, да? — спросила она.
По-моему, и без музыки все было неплохо, но я ответил утвердительно:
— Да, хорошо бы музыку.
— Да у меня ведь магнитофон есть! — встала она со стула. — Раздолбанный немного, но работает.
Она покопалась в ящиках шкафа и извлекла на свет божий древний магнитофон “Романтик”. Крышка на кассетной деке отсутствовала, был он весь в царапинах и сколах. Но действительно, оказался работающим. Мария Сергеевна зарядила в него не менее зачуханную кассету и снова уселась за стол. Из магнитофона донесся голос Валерия Ободзинского. Как ни странно, он оказался очень даже под настроение.
— Мария Сергеевна! — осмелев, обратился я. — Может, потанцуем?
Хозяйка была польщена таким предложением. Мы вышли на середину комнаты, обнялись — причем весьма интимно — и неторопливыми шажками закружились вокруг своей оси. По окончании танца я поцеловал ей руку. Такая галантность окончательно развеяла в ней последние тени сомнения насчет меня. За столом она сидела уже у меня на коленях. Я неторопливо поглаживал ее мускулистую ногу.
Как и водится, пришлось бежать за второй. К этому времени стемнело и мне пришлось поплутать в поисках магазина. Он был успешно обнаружен, и пирушка наша продолжилась.
Кассета с Ободзинским крутилась в четвертый раз. Танец сменялся танцем, я лапал хозяйку за грудь и ягодицы, она не сопротивлялась. Мы стали целоваться.
— Сегодня с тобой спать лягу! — с туманной улыбкой глядя мне в глаза, сказала Мария Сергеевна.
— Ложись! — бодро отозвался я, переходя на “ты”. — Вдвоем-то веселее.
Гулянка закончилась поздней ночью. Маша — как я звал ее теперь — прогнала дочерей в зал. Сонные, ничего не понимающие, они перебрались в соседнюю комнату и плюхнулись на кровать.
Веселые и разнузданные, мы разделись догола и легли в постель.
Я был с женщиной в третий раз. Предыдущий, второй, состоялся почти четыре года назад. Я сильно сомневался, получится ли у меня что-нибудь, но водка заглушила рефлексию, и поэтому я действовал весьма уверенно и нахраписто. В общем и целом я показал себя молодцом. По крайней мере, Маша осталась довольна.
На следующий день торговать она не пошла. С утра до вечера мы провалялись в постели. Девчонки заглядывали в комнату, спрашивая у матери про еду.
— Что найдете, то и ешьте! — отмахнулась она от них.
Я встретился глазами с Леной. Мне стало неловко: мы, голые, лежим с ее матерью в постели. Но к моему удивлению, взгляд девочки оказался гораздо более теплым, чем раньше. Даже мимолетную тень робкой улыбки увидел я на ее губах.
В понедельник я успешно прошел медкомиссию. Во вторник вышел на работу. Меня определили помощником токаря к мужичку пенсионного возраста, который откликался на имя Сеня. Сеня был положительным бабаем — общий язык мы с ним нашли быстро. В помощниках мне предстояло ходить месяц. Я опасался, что это слишком короткий срок, чтобы освоить специальность, но на второй день работы понял, что срок непомерно раздут. Через два дня я уже вполне качественно вытачивал все детали, положенные для производства токарю.
— Нормально! — кивал Сеня, наблюдая за моей работой.
Однако работы было мало. В день мы трудились от силы часа четыре, остальное время просиживали в курилке. Часто нас просто отпускали в обед.
Возвращаясь в один из таких дней домой, я проходил мимо местной школы и у забора увидел хозяйских дочерей — Лену и Марину. Какой-то пацаненок кидал в них камни и кричал безобразно-матерные выражения. Они касались их внешности.
Подбежав к пацану, я схватил его за шиворот и прижал лицом к пружинящим сплетениям проволочного забора. В груди кипело бешенство.
— Что за дела?! — заорал я. — Тебе башку отвинтить, щенок паршивый?!
Реакция пацана была весьма наглой.
— Ну-ка отпусти! — зло и спокойно ответил он. — Они первые начали.
— Первые? — выдохнул я. — Ты охренел, что ли?
Прищурив глаза, пацан смотрел вдаль. Я не знал, что с ним делать. Читать нотации я не умел. Похоже, он почувствовал мою неуверенность.
— Еще раз, — тряс я его, — я увижу, как ты издеваешься над девчонками, я с тобой не знай что сделаю.
“Не знай что” было особенно неуместным выражением. Пацан усмехнулся на мои слова.
— Ладно, ладно — закивал он, все так же нагло.
— Ты понял меня или нет? — тряхнул я его еще раз.
— Понял, — отозвался он.
Я смотрел на него и видел, что ни хрена он ничего не понял. И даже не хочет понимать. “А кого мне бояться?” — мелькнуло вдруг в голове. Новая волна ярости стремительно накатила на меня, и сопротивляться ей не было сил. Я развернул пацана лицом и со всей дури врезал ему кулаком в живот.
— А-а-а!!! — выдохнул он.
— Что, нравится? — нагнувшись, шепнул я ему в ухо. — А дальше еще лучше будет! Хоть одно слово им скажешь — башку отвинчу! Понял?
— Понял, — прохрипел он, и теперь я видел, что он действительно меня понял.
Несколько испуганных школьников смотрели на меня из-за забора.
— Кто этих девочек обидит, — сказал я им, — всех поубиваю.
Потом я обнял Лену с Мариной за плечи и повел их домой. Я чувствовал, что они гордятся мной сейчас. Мне, однако, было не по себе. Проклюнулись угрызения совести. Эх ты, говорил мне внутренний голос, ребенка избил. А ведь можно было и как-то иначе все решить.
“Нельзя, — ответил я твердо, отмахиваясь от всех угрызений. — Раз он не понимает элементарных вещей, значит, надо учить. Теперь будет знать, что и почем в этой жизни”.
— Дядя Алеша, а он каждый день нас обижает, — смотрела на меня снизу вверх Марина.
— И другие тоже! — добавила Лена.
— Теперь не будут, — сказал я им. — А если кто попробует, сразу мне говорите.
Мы шли по залитой грязью улице. Приходилось делать виражи, чтобы обойти лужи. Девчонки держали меня за руки.
— Они нас безобразными называют, — продолжала жаловаться Марина. — Уродинами.
— Э-э, да что они понимают! — отвечал я. — Живут на краю света, в богом забытой дыре и ничего не знают, что в мире делается. А в мире сейчас безобразные девушки как раз самые модные. И в фильмах их все снимают, и в журналах фотографируют.
— Что, на самом деле? — спросила Лена, да так серьезно, что по спине моей пробежал холодок.
— Конечно! — кивнул я. — Я же везде бывал, все видел. Было время, когда только красивых сниматься брали, но сейчас все наоборот. Безобразные девочки снова в моде! Только их снимают, только им деньги платят.
— Что, совсем-совсем безобразные? — удивленно смотрела на меня Лена. — Прям как мы?
— Да еще страшнее! Вы по меркам шоу-бизнеса самые настоящие красавицы. Вот вырастете, моделями станете. Знаете, сколько модели денег зарабатывают?
— Сколько? — спросила Марина.
— Миллионы! И все их уважают, все им руки целуют. А вы печалитесь, что некрасивые… Вы радоваться этому должны! Я вам просто завидую. Потому что знаю, какой успех вас ждет и какие деньги вы будете загребать. В безобразных девочках — вся привлекательность.
В тот вечер я делал с ними уроки. Знаний моих вполне хватило на все предметы. Я помогал им делать упражнения, задачи, решал примеры и неожиданно обнаружил в себе педагогические задатки.
— Вот смотри, — говорил я Лене, — первая бригада строителей за час уложила…
Лена была сообразительной. Ей даже подсказывать особо не приходилось. Мне показалось, что она ждала моего объяснения лишь как очередного знака внимания.
С Мариной дело шло тяжелее. Она лишь пожимала плечами и ковырялась в носу. Я сделал за нее все задания и заставил переписать в тетрадь. Она сделала это с огромным количеством ошибок.
— Дядя Алеша, — спросила меня Лена, — а вы с мамой поженитесь?
Вопрос поставил меня в тупик. Жениться на ее матери я, разумеется, не собирался. Но говорить об этом девчонкам было бы неправильно.
— Это не от меня зависит, — ответил я уклончиво.
— От мамы?
— И от нее вряд ли.
— От чего же?
Я подбирал нужные слова.
— От обстоятельств.
— От обстоятельств… — разочарованно и не по-детски серьезно произнесла она.
— Просто мы еще слишком мало знаем друг друга, чтобы принимать такие решения.
— А я хочу папу! — сказала вдруг Марина, но тут же засмущалась меня, а еще больше сестру. — Лена смотрела на нее необычайно сурово, с какой-то странной тоской на изуродованном лице.
Раздался звук открываемой двери, и через мгновение на пороге, с сумками в руках, показалась хозяйка. Была она явно не в настроении, а увидев нас вместе за столом, как-то нехорошо этому удивилась.
— Вот они где, — сказала она, недружелюбно на нас посматривая, словно ревнуя меня к дочерям. — Милая семейка. Папаша и дочки.
Я не понимал причину ее недовольства.
— Как дела у тебя? — спросил, чтобы сменить тему. — Что-то ты неважно выглядишь.
— Неважно! — завелась она вдруг. — А ты постой весь день на ветру, потаскай сумки, и посмотрю я, как ты будешь выглядеть.
Я попытался помочь ей закинуть сумки на печь. Маша раздраженно оттолкнула меня.
— Отойди на фиг. Помощник херов.
Я был неприятно удивлен ее реакцией. Мария Сергеевна с каждой минутой заводилась все сильнее.
— А полы-то вы не мыли, что ли? — обнаружила она вдруг под ногами сор. — А? — сверкая глазами, возвышалась она над дочерями.
Девочки пришибленно молчали.
— Че молчишь? — дала она подзатыльник Лене. — Я тебе что говорила? К моему приходу полы намыть!
— Они не успели, — заступился я за девочек. — Мы уроки делали.
— Ах, вы уроки делали! А полы я за вас мыть должна?!
Она схватила дочерей за волосы. Девочки завизжали.
— Я весь день как проклятая пашу, — орала хозяйка, — а они прохлаждаются здесь! Сидят, улыбаются. Уроки у них!
Я оттащил ее в сторону.
— Маша! — держал я ее за руки. — Что с тобой?
От моего вопроса и пристального взгляда, которым я пытался образумить ее, у хозяйки началась настоящая истерика.
— Пошел на хер! — срываясь на визг, завопила она.
Потом, оттолкнув меня, схватила полотенце и стала лупить им дочерей. Лена тотчас же забралась на печь и спряталась там, забившись в угол. А вот с Мариной стало происходить что-то странное.
— А-а-а-а-а!!! — упав на пол, закричала она и затряслась дрожью. Мать, невзирая на это, продолжала бить ее.
Я схватил хозяйку и оттащил ее в соседнюю комнату. Она вырывалась, царапала меня ногтями и визжала. Лишь после того, как я посадил ее на стул и хорошенько встряхнул, она как-то обмякла и немного успокоилась. По крайней мере, перестала вопить. Закрыв глаза ладонями, Маша заплакала.
Марина продолжала кататься по полу. Я поднял ее и перенес на кровать.
— Лена! — метнул я взгляд на прятавшуюся на печи девочку. — Что с ней делать? Может, “скорую” вызвать?
— Не надо, — отозвалась она. — Сейчас пройдет.
Вскоре Марина действительно перестала кричать. Лишь болезненно всхлипывала.
Все произошедшее произвело на меня весьма удручающее впечатление. На душе было тяжело. Мне не хотелось оставаться сейчас в помещении. Убедившись, что Марине лучше, я захватил сигареты и стал одеваться.
— Я пройдусь, — кивнул я Лене. — Подышу воздухом. Может, мать успокоится за это время.
Лена мне не ответила.
На воздухе я закурил и бесцельно побрел вдоль по улице. Что-то очень нехорошее ощущал я в окружающей меня реальности. Какой-то надлом, отторжение этого места, этой работы, этих людей.
— Да ничего, ничего, — говорил я сам себе. — Что ты, как баба. Нельзя все так близко к сердцу принимать. Везде такое бывает, в каждой семье.
Самоуспокоение действовало слабо.
Вернувшись через час на квартиру, я обнаружил хозяйку сидящей за столом. На столе стояла распечатанная и наполовину опорожненная бутылка дешевой настойки. Еще одна — пустая — валялась под столом.
— Садись! — выпученными, бессмысленно-презрительными глазами смотрела она на меня. — Пить будешь?
Язык ее заплетался. Голова не держалась на плечах. Она была красной и злой.
— Нет, спасибо, — отозвался я, — и, чуть подумав, присел на соседний табурет.
Я сделал это зря. Мне надо было уйти в свою комнату, раздеться и лечь. Слабым, пьющим людям нельзя делать шаг навстречу. Но я дал Марии повод для колючего и идиотского разговора.
— Че, не нравлюсь? — уставилась она на меня тем болезненно-пытливым взглядом, которым смотрят алкоголики.
— Да, не нравишься, — не отводя глаз, ответил я.
Мария Сергеевна опустила голову и презрительно усмехнулась.
— Гордый, значит, — бормотнула она. — Не такая тебе нужна… Думал, я правильная, а я, оказывается, сука дешевая. А, так ведь?
— Ничего я не думал, — я был раздражен и ее тоном, и ее словами.
Особенно неприятным во всем этом было то, что она воспринимала меня уже не как какого-то чужого мужика, пущенного на постой, а как неотъемлемый, нерушимый элемент своей жизни. Словно я каким-то образом принадлежал ей, и это ощущение вызывало во мне крайнее отвращение и к ней, и ко всему, что было с ней связано.
— Я вообще о тебе не думаю, — продолжал я. — Я приехал сюда работать, жизнь новую начинать, и ты мне на фиг не нужна. Без тебя раньше жил, без тебя и впредь проживу.
Я вдруг понял, что говорю в том же стиле, что и она. Словно я действительно оброс некими нитями, что связывали меня с ней. Меня это разозлило.
— Ну правильно, мы ведь вам не чета, — с той же презрительной улыбкой вещала хозяйка. — Вы ведь чистенький, грамотный, а мы кто? Мы голь перекатная. Мразь подзаборная…
Боже мой, подумал я, что она несет!
Мария Сергеевна налила себе еще одну рюмку настойки и залпом выпила.
Мне хотелось встать и уйти, но почему-то я опять не сделал это. Хозяйка снова заговорила, неся какую-то несусветную чушь, а я сидел, морщился, воротил голову, но все же слушал, слушал. Слушал, пока она не вылакала содержимое бутылки и, сморившись, уткнулась лицом в стол.
Я схватил ее за руки и поволок к кровати. Закинул на незастеленную постель, потом присел к окну, открыл форточку и закурил.
Сигарета подходила к концу, когда дверь приоткрылась и в комнату проскользнула Марина. Доковыляв до меня, она повисла у меня на руках.
— Папа! — услышал я ее голос. — Я спать не могу.
Она плакала. Я вздрогнул от слова “папа” и посмотрел на нее таким удивленным взглядом, что увидевший меня в эти секунды наверняка подумал бы, что со мной что-то неладное. Но меня никто не видел. Марина забралась ко мне на колени и обвила меня руками.
— Со мной всегда так, — бормотала девочка, — когда она орет на меня.
— Ну ничего, ничего, — неожиданно для себя погладил я ее по спине. — Все прошло. Может, тебе лекарства какие дать?
— У нас и нет никаких.
В комнату вышла Лена.
— Пап, а ты купишь мне лосины? — отодвигая сестру, уселась она на свободную ногу. — У нас все девчонки в лосинах ходят, одна я как дурочка в чулках. К тому же они рваные.
Я смотрел на нее уже не удивленно, а испуганно.
— Конечно, Лена! — отозвался я. — Куплю тебе самые лучшие лосины. Все тебе завидовать будут.
— Пап, а мне купишь? — спросила Марина. — Я еще юбку хочу. Я видела в магазине — джинсовая, красивая такая.
— Обязательно! — кивал я. — Считай, что она твоя.
— И велосипед хочется, пап! — прижавшись к моей груди, шептала Лена.
— Будет велосипед, — ответил я. — Даже два. Каждой по велосипеду.
— Ты только не бросай нас! — они теребили мою рубашку.
— Что вы?! — возмутился я. — Разве могу я бросить своих дочек?
Было четыре часа утра, я подходил к железнодорожной станции. Наскоро собранные вещи болтались в сумке. Вроде бы я забрал все.
— Гады! — бормотал я. — Изверги рода человеческого! Разве я за этим сюда приехал? За страданием? За любовью? За нежностью? Я работать хотел, жить по-человечески. Обыкновенно жить. Купить телевизор и видеомагнитофон. Просто жить хотел! А вы…
На станции я купил билет на первый проходящий поезд. Он шел на Пермь. Пустынный, обшарпанный вокзальчик с окошком билетной кассы и слабым желтоватым освещением — я был ужасно рад встретить его снова. Я видел их много — в разных городах, в разные периоды своей жизни и понимал сейчас, что они, эти вокзалы, были единственным местом, которое по-настоящему радовало меня.
Я жалел о трудовой книжке.
— А, ладно! — махнул я рукой. — Новую заведу. Это не проблема.
Около половины шестого подъехал поезд. Стоянка две минуты. Я бежал вдоль вагонов, отыскивая нужный, и бормотал в такт останавливающимся колесам:
— Любви они захотели! Нежности! Какая вам нежность, какая любовь, недоделанные?!
Нужный вагон был найден. Я протянул заспанной проводнице билет и прошел на свое место.
— Неужели вы думаете, что во мне есть нежность?