Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2006
Елена Сафронова — родилась в Ростове-на-Дону. Живет в Рязани. Поэт, прозаик, критик, печаталась в региональных изданиях, литературных журналах “Знамя”, “Родомысл”, “Утро” (Рязань), “Первоцвет” (Иркутск). Автор сборников стихов “Хочу любить” (1998 г.) и “Баллада судьбы” (1999 г.). Член Союза российских писателей и Союза журналистов России. Получила диплом лауреата национальной литературной премии “Золотое перо Руси” 2005 года.
Медведь сел на ежа и сказал:
“За что я любил покойного,
так это за острую критику снизу”.
Из репертуара Аркадия Райкина
Автора этих строк побудило взяться за клавиатуру предисловие Сергея Чупринина, редактора журнала “Знамя”, к разделу “Критика” в альманахе “Новые писатели” (Новые писатели. Форум молодых писателей России. Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ. — М., “Книжный сад”, 2003). Известнейший литературный деятель утверждает, что в провинции (кому не известно, что на Форум молодых писателей России сзываются сыны и дочери захолустья российского?) не может явиться критик. Цитирую: “В провинции можно стать отличным, общероссийского масштаба прозаиком. Или поэтом. И почти невозможно стать критиком — слишком до сих пор беден, увы, тамошний культурный контекст и слишком мал там спрос на аналитику и незаемное, крупное, в рост всей отечественной литературе мнение”. Признаемся — так и есть! А почему? Да ведь Сергей Иванович все уже объяснил. Стоит ли дальше разбираться, копья ломать? Да стоит, стоит! “Бедность культурного контекста” и скудость “спроса на аналитику”, явления нематериальные, слагаются из фактов нашего бытия. Каждый из этих фактов и фактиков можно “пощупать”, а особо ретивые литературные дарования периодически ощущают на собственных боках весомые удары боящихся собственного мнения. Тем более — если оно в рост всей отечественной литературе. Даже если оно покороче — в рост литературе местной, сформированной десятилетиями в каком-либо регионе. Провинциальный культурный контекст есть эта вот местная литература, местное театральное искусство, местная живопись, местная газетная среда — и от контекста этого нельзя отмахнуться, допустим, приехав в Липки. Возвращаться-то все равно придется.
Помехи (тормоза, преграды, палки в колеса, препоны, etc.) надо знать. Рискнем разобраться, откуда проистекает упомянутая бедность и скудость, чем порождена слабость, нежизнеспособность литературной критики на периферии! Поименуем помехи, чтобы точно знать — с чем бороться молодым писателям России по местам своего пребывания! Глагол “бороться”, конечно, опошлен и заштампован до фальшивости и, скорее всего, не отражает сути вещей. Просто молодые пишущие, кажется мне, обязаны отдавать себе отчет, как именно им будить социокультурное сознание и вопреки чему “глаголом жечь сердца людей”.
А при чем тут литературная критика? Как реклама — двигатель торговли, так критика — двигатель искусства. Она — будто мощный движок у автомобиля, придающий ему ускорение. Возражения вроде того, что все критики (а значит, и сам жанр) продажны, рассматривать всерьез не будем — в конце концов, их надо не просто выдвигать, но и доказывать.
Продолжим образный ряд. Критика, сколь бы ни была горька, столь же и полезна — хина! Лихорадка звездной болезни и горячка честолюбия от нее утихают. Критика — один из столпов (жанров), поддерживающих здание национальной литературы. Она и сама есть литературный жанр, у которого свои законы и свои требования к их исполнению. Анализировать собственно критические произведения и их авторов мне бы не хотелось, притягивает другая возможность — рассмотреть обстоятельства, в которые ныне поставлен критический жанр.
Эти обстоятельства так и подмывает назвать углами. И не поставлена в них критика, а загнана, и географически, и культурологически. Углы — края нашей необъятной родины, ее исторически сложившиеся районы, ее административно-территориальные единицы, все то, что звучно и горько зовется “провинция”. А то еще и “периферия”. С дрянным, честно говоря, привкусом.
Конечно, в доме есть печка, от которой пляшут — Москва. Столице положено быть ядром интеллектуально-творческих сил. Но за нарядно разукрашенной печкой, “задником” всероссийских плясок, неизменно располагается что? — угол. Там темно, тихо и шуршат тараканы. Если кто и поет песенку, то сверчок, товарищ по определению запечный. И направо от печки — угол, и налево — угол, и по диагонали — угол! Законы гармонии в этом лучшем из миров предполагают, что печка одна, а углов много, хоть ты расшибись!
Так почему же в этих углах — на российской многоликой периферии — не может родиться настоящей литературной критики? “Я вам не скажу за всю Одессу”, но, по крайней мере, за Рязань могу объяснить кое-что. Думаю, что литературные процессы в разных регионах имеют схожие черты (и в этом меня убедили гости тех же Липок, от петрозаводчан до хабаровцев).
Во-первых, потому, что в клятве Гиппократа еще в какую глушь веков сказано было: “Не лечи родственников, с кем пьешь, с кем спишь”. Если критику счесть лекарством, противным, но целебным, получится — не критикуй родственников, с кем пьешь, с кем спишь. В провинции народу мало, все сплошь родня (возьмите деревни однофамильцев!) или друзья. По поводу “с кем пьешь” — для россиян совместное распитие спиртного есть ритуал, братающий почище общих корней, отчего дома и школьного двора. Ну, и любовные шепоты нельзя сбрасывать со счетов — ночная кукушка всегда дневную перекукует. В небольших городах каждое лицо на виду, от главы администрации до уборщицы в гастрономе. В городах побольше особенность такая — стоит приподняться над… э-э-э… да, черт возьми, толпой! — за счет хотя бы культурной деятельности — и ты уже под прицелом “тысячи биноклей на оси”. Тусовочные элементы, выражаясь столичным сленгом, доступны всем взглядам и речам, и не каждый вынесет бремя славы (читай — бремя сплетен, а они неизбежны). Пристальное внимание общества начнет давить и на того, кто критикует, и на того, кого критикуют. И, скорее всего, одобрение/неодобрение будет не открытым, а подспудным, кровушки попортит и биографию усложнит. Недаром журналисты, командированные на периферию за проблемными статьями, часто слышат сакраментальное: “Вы уедете, а нам здесь жить!”
Итак, первый сдерживающий фактор — теснота провинциальных творческих кругов, пересекающихся с жизненными ареалами. Благодаря чему искреннее слово об искусстве чревато испорченными дружескими, родственными или любовными отношениями. А пребывать в вакууме в провинции, знаете ли, сложнее, чем даже сгибаться под бременем сомнительной славы.
Второй фактор — социальный. С. Чупринин в том же предисловии абсолютно верно заметил, что соблазн до гробовой доски быть первым в деревне, а не вторым в Риме, превалирует. Справедливости ради скажу, что это высказывание касается и литераторов, и журналистов. Но Бог с ней, с журналистикой, — а вот литература автоматически становится местной, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И местные корифеи прозы и поэзии не желают слышать критику от местных журналистов, чтобы, не дай Господь, не выяснилось, что они и в деревне не первые, а сто двадцать восьмые.
Nomina sunt odiosa. Я сознательно не называю никаких имен. Имен всех, не любящих провинциальную критику, никто не знает.
Из этого второго фактора, из страха перед печатным свободным словом, закономерно следует третий — неготовность мыслящего социума адекватно воспринимать критику.
Мне было бы приятнее привести любой другой, не столь нескромный пример — но его не было! Не было по крайней мере с тех пор, как открылись советские толстые литературные журналы. Издавна (с того же начала советской литературы) рязанская литература сама себя пестовала, обходясь без участия центральных журналов и газет. Политика “сора в избе” в чем-то продуктивна — есть возможность назначать собственных гениев и передавать это звание, как почетное красное знамя, друг другу (все равно сравнивать не с кем! Крупные, маститые далеко, да и есть ли они — нам отсюда не видно). Кстати, рубеж досоветского и советского времени символичен — до революции таланты, жившие в Рязани, стремились “в Москву, в Москву”, посылали рукописи столичным издательствам — взять хотя бы писательниц сестер Хвощинских. Герметизация рязанской литературы, которую мы наблюдаем сегодня, сложилась позднее. И к ней привыкли.
На единственную статью в журнале “Знамя”, касающуюся рязанской литературы и ее слабых сторон (“Проездом через Рязань”, № 7, 2004), Рязань поэтическая ответила бурным негодованием. Писательские союзы и литературные объединения созывали экстренные собрания, где вслух зачитывали ксерокопию гадского документа (жаль, что это был ксерокс — а то, глядишь, и сам журнал почитали бы, там собрано много материалов интереснее и значимее!) и выносили резолюцию: автора, не проявляющего должного патриотизма, следует исключить! Особенно старались некоторые члены местного отделения Союза писателей России и участники тяготеющих к “почвенничеству” литобъединений. Им почему-то казалась, что затронута честь союза, хотя критиковались стихи, а не персоны. Да-с — так вот: исключить! Откуда — не уточнялось. Из рядов творческой интеллигенции? Из членов литературного сообщества в принципе? Из Союза журналистов России? — руки коротки. Из числа жителей города Рязани?
Вы, вероятно, уже догадались — автором критико-публицистической статьи “Проездом через Рязань” была, извините, Елена Сафронова. И она же двумя годами раньше опубликовала в газете “Московский комсомолец в Рязани” рецензию на постановку Рязанского театра кукол “Брат Чичиков” (пьеса Нины Садур, первоисточник, надеюсь, понятен. Poor Gogol!). В коей рецензии не проявила слепого восхищения, а попробовала разобраться, отчего же пьеса не понравилась (ну, расстреляйте — впервые постановка любимого мною кукольного театра не понравилась!). Что и вызвало недовольство режиссера-постановщика, талантливого театрального деятеля, “родителя” многих замечательных спектаклей. Да и Рязанский театр драмы в те же годы обижался, если в постоянной рубрике типа “Зрительского бинокля” проскальзывали скептические или иронические нотки. Но на “театральном” фронте затяжных баталий не разыгралось — видимо, артистическое сознание все-таки гибче литературных убеждений.
А все же эти факты, мягко говоря, настораживают. Тут, конечно, не в городе Рязани дело, а в стереотипе провинциального мышления, который, что в Туле, что в Вятке, что в Абакане, гласит: наше — значит, отличное! Лишь очень крупные города позволяют своим газетам культурную полемику. Довелось мне слышать, якобы, дай Бог памяти, в Нижнем выходила в некоем таблоиде рубрика “Гамбургский счет”. Впрочем, могу ошибаться, где именно. Вот что в Рязани она не выходила — это точно. А почему, смею спросить: если у нас такая великая литература, почему бы не судить ее по гамбургскому счету, вместо того, чтобы хвалить по рязанскому? Единственное оправдание — что нет на местах произведений “в рост” российской литературе. Но вряд ли оно понравится патриотам. Все равно, обида на критику характеризует состояние общественного сознания, как сон разума. Рождает сами знаете, кого.
Господа, это прескверно! Культуру критики необходимо развивать, хотим мы того или нет! Тогда она, грамотная и взвешенная, станет регулировать “потоки сознания” с мест, направляя их во многие русла (и хоть один ручеек непременно вольется во многоводную реку российской литературы, которая пока называется, как это ни прискорбно, “Москва-река”). Протянет артерии к интеллектуальным столицам России — Москве и Питеру. Сформирует провинциальный книжный рынок — а чем он плох? Эге — а кому ж ее развивать? Кому у кого учиться?
Да хоть у помянутых Добролюбова, Писарева и неистового Виссариона, которые, как известно, не очень-то щадили современников. Но в то время в ходу еще были литературные споры, полемика по сути вопроса, не переходящая на уровень: “Ты сам дурак, и уши у тебя холодные!” Культура девятнадцатого века держала их в рамках, и всю желчь они выливали на газетно-журнальные полосы, после чего плодотворно общались. Странно, но никому из желавших “исключить!” автора критики отовсюду не пришла в голову мысль подготовить ответный критический материал и опубликовать его. Одно из двух — то ли возразить нечего, кроме: “Сама дура!”, то ли живут по частушке:
Нам, товарищи, нужны
Подобрее Щедрины,
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали!
Ни дать ни взять — местная анестезия (продолжая медицинские ассоциации). Только такой “наркоз” отходит очень болезненно.
Но, видно, культура Добролюбова и Писарева утрачена. Уж коли в Москве, в Большом театре, на литературном “сейшне” высочайшего уровня, на вручении премии имени Пастернака ведущие русские поэты, говорят, дерутся…
Тушите тогда свет, господа, в нашем углу!
P.S. То, что мне удалось наметить плохое, не значит, что я знаю, как из него сделать хорошее. Конечно! — крикнут сразу же — ломать-то легко, а вот попробуй построй! Отчего же — одна мысль есть. Культуру критики в отдельно взятом городе отдельно взятому человеку создать невозможно. Но если кто-то из сограждан, прочитав эту статью, скажет своему корешу с детского сада на его стихи не: “Зашибись!” — а: “Старик, почитай Есенина — у него то же самое как-то глаже написано!” — процесс пойдет. Потихонечку, полегонечку…