Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2006
Светка сидела в засаде с утра, стараясь не думать о том, что в школе сдают тест по английскому — придется врать Альбине, что она опять заболела, и договариваться о пересдаче, но все фигня, какой уж тут теперь английский… Она подтянула куртку пониже, чтобы прикрыть замерзший голый живот — как все нормальные девчонки, Светка носила очень короткие майки и сверкала пупком на всю школу. Год назад они с Кораблевой хотели проколоть пупки, но кораблевская мать так надрала дочери уши по этому поводу, что мечты на время отодвинулись в сторону. Светка из солидарности согласилась подождать Кораблеву — как только они поступят в институт, первым же делом отправятся делать пирсинг. Везет же некоторым с родителями — вот, например, Яшке, Маше Яковлевой, мать разрешила проколоть язык, и сразу после уроков Яшка надевает здоровенную железную шнягу. Кораблева говорит, что с этой шнягой, наверное, прикольно целоваться, но на самом деле ни она сама, ни Светка еще ни разу ни с кем не целовались. Это, само собой, тайна — в школе Кораблева, Яшка и Светка считались самыми продвинутыми, их даже боялись некоторые учителя. И только Светка знала, что Кораблева все еще засыпает с мягкими игрушками, а Кораблева знала, что Светка смотрит мультики на пару с младшим братом, но это все не подходит имиджу нормальной девчонки.
Полил дождь, зараза, да еще и ледяной, как будто туча лежала в холодильнике. Зонта у Светки не было, а место для засады она выбрала с таким расчетом, чтобы видеть дверь подъезда. Чтобы углядеть, когда ЭТОТ выйдет и направится вперевалочку к своей машине.
Машина — красная “Мазда”, на таких обычно ездят тетки — последние полгода стояла у Светкиного подъезда почти каждый вечер. Этот просил Светку присматривать за “тачаной”, пока они с матерью закрывались в комнате. Светка укладывала спать Мишу, поспешно отвечая на вопросы — “Ты меня любишь? Ты никуда не уйдешь?” (на все — “да”), закрывала брата одеяльцем и на цыпочках шла в кухню. Чай, две ложки сахара, наушники, звук погромче, еще телевизор — и застывшая красная “Мазда” за окном, темнеющая вместе с небом.
Этот выходил от матери через два часа, она провожала его в дверях, смотрела так, что Светке становилось больно.
— Прости меня, Светочка, — говорила мать после того, как за Этим закрывалась дверь. “Мазда” отбывала прочь, Светка обнимала мать, вытирала ей слезы.
Несколько раз Этот возил мать в какие-то гости, однажды — когда жена была в командировке — они были в ресторане, а потом уехали к нему домой. Миша в этот вечер никак не мог уснуть, и Светка читала ему про микроба Петьку — всю книгу до конца, и потом — опять с начала. Микроб Петька нон-стоп. Зато мать вернулась наутро счастливая, было воскресенье, они начали печь пироги — но уже к вечеру настроение мамино изменилось, как погода. Светка давно заметила, что погода зависит от нашего настроения — вот сейчас ей плохо, и погода испортилась, а ведь с утра было такое ясное небо…
Этот вышел из подъезда вместе с женой — Светка быстро спряталась за дерево. Хорошо, что она приметила дерево заранее. Жену она успела рассмотреть еще на прошлой неделе — когда впервые решила поговорить с Этим. Теперь уже ясно, что дома она его подкараулить не сможет — он будто бы прячется за свою жену, как Светка — за дерево. Светка подумала злорадно, что жена Этого выглядит намного старше матери, и ноги у матери — длиннее, и фигура — лучше. И лицо. Если бы еще мать не выпивала… У нее уже проявились такие нехорошие красные прожилочки на носу — Кораблева говорит, что их надо убирать лазером в салоне красоты. Мать Кораблевой не вылезает из салонов, наращивает ногти, красит волосы в области бикини и лепит туда и сюда стразы.
Вообще-то мать раньше не пила, и Светка прекрасно помнит, какой она была до развода с отцом и до того, как Этот ее бросил. Мама носилась со Светкой, как с чудом света — она так и звала ее “Чудо-Света”. Она ей покупала книжки — все-все, какие только можно было купить, и наряжала, и играла с ней, и гуляла, и шила платья — одно Светке, а другое, такое же точно — кукле. Мише, тому уже не видать было такого, это сейчас Светка понимает, что мать родила Мишу, чтобы отец остался с ними — но куда там. Отец уехал в другой город, к новой жене — Светка почему-то представляла ее себе похожей на новую куклу. У которой еще плохо разгибаются ноги и платье стоит колом — накрахмаленное.
Этот сел за руль, жена — рядом. Откинула панельку с зеркальцем, скривила губы. Светка искренне пожелала жене Этого побольше прыщей и морщин — от всего сердца. Красная “Мазда”, без всякого Светкиного желания, стала родной, и когда она уезжала прочь, Светку вдруг будто бы кто-то кольнул в сердце иголкой.
Она подумала, что впервые за долгие месяцы хочет поговорить с отцом. Тогда, перед отъездом, отец подарил Светке первый в ее жизни мобильник и сам забил в память все номера — рабочий и домашний. Светка выудила из кармана тяжелое тельце телефона, как раз пришло сообщение от Кораблевой: “Ты где? Сдала, упарилась, яшка пролетела”.
Светка улыбнулась, как будто подруга оказалась рядом с ней. Хорошо, что Яшка провалилась — то есть нехорошо, конечно, но хотя бы не одной придется пересдавать. Она нацепила наушники и побрела в школу, стараясь не замочить пока еще новые кроссовки.
***
Мама пришла с работы вовремя, Светка с Мишей только-только включили телевизор. Уже хорошо, всю последнюю неделю она задерживалась допоздна, приходила домой сильно навеселе и ложилась спать, не разговаривая со Светкой. С утра еще страшнее — маме становилось стыдно, она вскакивала затемно, готовила еду, тискала Мишу, плакала, без конца мурыжила свой телефон: Светка знала, она ждет звонка или эсэмэс от Этого.
Миша выскочил в прихожую, увидел пакет из универсама, полез туда радостно, а мама вдруг дала ему подзатыльник. Не больно, но малыш, конечно, расстроился, губа — подковой, заревел. Мать тут же на пару с ним начала пластать: “Прости меня, Мишенька, там ничего для тебя нет, там все мамино”. Светка унесла пакет в кухню — не глядя могла бы сказать, что там бутылка вина, пачка сигарет и шоколадка. Мамино.
Но, по крайней мере, сейчас она была трезвая. Ужинала одна, Светка поставила Мише его любимый мультик про Соника, нелепый, дурацкий, как все японское.
— Я лягу сегодня пораньше, но если мне кто позвонит…
Светка кивнула. Ей еще нужно было подготовиться к завтрашнему экзамену.
Ночью она проснулась от тишины — вроде бы такой же, как всегда, но при этом какой-то чужой и нехорошей. Миша крепко спал, неудобно выпростав ручку из-под одеяла. Светка бережно переложила малыша, перевернула вспотевшую подушку. Он спросонок спросил: “Ты меня любишь?”
Светка вслушивалась в тишину, но ничего не могла понять — и потом только расслышала слабый стон из комнаты матери.
Мама лежала на боку, скорчившись, как зародыш из учебника по анатомии, и дрожала будто бы от холода, хотя в комнате было тепло, для Светки — даже, пожалуй, что жарко.
— Светочка, согрей меня, — попросила мать. Светка укрыла мать вторым одеялом, сама легла рядом и гладила ее по голове, и даже запела песню, которую всегда пела на ночь Мише:
— Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное собака,
Дремлет птица воробей…
Мама плакала уже давно, подушка была сырая — хоть выжимай. Бутылка укатилась куда-то к балкону — Светка различила ее привыкшими к темноте глазами.
В детстве мама казалась Светке красивой, как принцесса — да она и была принцессой, все взрослые и дети всегда говорили, что у Светы Дорожкиной самая красивая мама. Светка стеснялась красоты своей мамы, но и гордилась ею, и мечтала стать похожей на нее. Разумеется, сама она угодила в отцовскую породу, но это тоже не плохо, думала Светка. А потом мама как-то резко, в день, превратилась из красавицы в самого обычного человека. Обычного для всех, кроме Светки.
— Доченька, открой окно, — попросила мама. — Они выходят из меня, прямо сейчас.
— Кто выходит? — испугалась Светка.
— Открой, я тебе говорю!
Светка спрыгнула с кровати, рванула балконную дверь. Бутылка гулко прокатилась через всю комнату.
— Так кто выходит?
— Их много, — сказала мама. — Разные. Один заставляет меня курить, другой — пить, а третий, самый жуткий, Светочка, он пожирает всю мою радость. А сейчас, я не знаю, что происходит, может, за меня кто молится, может, чудо, но они уходят. И утром у меня будет совсем другая жизнь.
Утром мама и вправду была совсем другой, ровной и радостной. А вечером она набрала полную ванну воды и вскрыла себе вены, пока дети смотрели мультики. Светка стучалась в ванную, ей никто долго не открывал, и тогда она решилась позвонить Кораблевой. Через полчаса Кораблева вместе с мамой и папой-доктором были у них дома. Папа-доктор сломал дверь, и Светкину маму удалось спасти. Хотя крови она потеряла очень много.
— Я обязан сообщить об этом и отправить ее в больницу, — громко говорил папа-Кораблев маме-Кораблевой, механически гладящей по голове перепуганного Мишу. — Это может повториться, и что тогда?
— А что с детьми будет? — мама-Кораблева подняла Мишу на руки и показала его папе-Кораблеву, как будто он его до сих пор не видел. — У Светочки сложный возраст, Миша вообще крошечный… Не сообщай, я потом с ней поговорю?
— Я сам поговорю.
И они поговорили. И какое-то время Светкиной маме было лучше, может, эти, которые сидели у нее внутри, правда вышли — не той ночью, так вместе с кровью, закрасившей ванную в темный, мясной цвет. Светка знала, что никогда не забудет этот цвет.
И еще она знала, что обязана найти Этого и вернуть его маме. Перед тем, как порезаться, мать написала записку — не Светке, не Мише на вырост, не бывшему мужу, а Этому. Как она его любит, всегда ждет, прощает…
Светка закрыла глаза и вспомнила “Мазду” с яблоневыми лепестками на крыше, прилипшими крепко, как на клей. Вспомнила смуглые щеки и розовую рубашку Этого. Его руки, всегда так жадно и цепко хватавшие то, что он хотел бы схватить — бутерброд, мамину руку, сигарету, руль… Светка ненавидела Этого, но решила, что завтра снова будет сидеть в засаде. Прогуляет литературу, все равно у нее по ней одни пятерки.
***
Этот приехал на работу к десяти утра, как Светка и рассчитывала. Жену он, по всей видимости, закинул к месту службы первой и теперь вышел неторопливо из “Мазды”, и пошел, такой самодовольный, что Светку чуть не стошнило. Сегодня он был в блекло-желтой рубашке и галстуке с горохами. Светка шагнула к нему из кустов.
— Ты? — удивился Этот. — Ты что здесь делаешь?
Светка вдруг подумала, что он не может вспомнить ее имя. Он никогда не интересовался ни ей, ни Мишей, они для него были — декорация. Фон. А Светка еще и бесплатный сторож для дурацкой “Мазды”.
— Я хочу поговорить с вами. О маме.
Этот скривился, будто раскусил гнилую сливу.
— Я же сказал Лиде, что все кончено, меж нами связи нет. Ё-моё, ну должна быть какая-то гордость у твоей матери, нет? Твою мать, ведь она уже задолбала меня своими звонками, караулила повсюду, истеричка. И теперь еще тебя присылает, ну нормально, да?
Этот засмеялся, предлагая Светке вместе повеселиться над глупой Лидой. Светка стояла прямо перед ним, засунув руки в карманы низко сидящих на бедрах джинсов. Она была в том возрасте, когда взрослым трудно понять — то ли на равных с ней общаться, то ли вспоминать хоть иногда, что перед тобой — ребенок. Телом — женщина, лифчик третьего размера, ноги длинные и сильные, как у танцовщицы, личико — детское, не Лолитка, но хороша, хороша и на Лиду эту чокнутую совсем не похожа.
Этот откашлялся, переложил портфель в другую руку и сказал:
— Ну, пошли, чаем напою тебя, что ли.
***
Альбина мурыжила Светку больше часа, но поставила в итоге пятерку. А вот Яшке повезло меньше — Светка дожидалась подругу в коридоре и слышала обиженный Яшкин бас, неумело сражавшийся с временами и падежами. В коне концов красная и разъяренная Яшка появилась в дверях.
— Опять пересдача. Заколебала уже.
И, оглянувшись на кабинет, добавила:
— Коза старая.
Светка изо всех сил пыталась выразить сочувствие, хотя Яшка и так уже через пять минут забыть забыла про этот хреновый английский. В туалете они обе быстро накрасились, Яшка нацепила сразу все свои пирсинговые штуки — в нос, язык, уши, пупок, выглядела — вообще классно.
— Ты домой, Яш? — спросила Светка.
— Да не, че там делать. Гулять пойду.
— Мне поговорить с тобой надо, Яшка. Посоветоваться.
Они вышли из школьного двора. Светка в очередной раз думала о том, как Яшке повезло с матерью — она была ей, как подруга. Как только узнала, что Яшка курит, разрешила курить дома. И пиво ей разрешала, и еще Яшка говорила, что мать в курсе, что дочь уже того. Не девочка. Вот как раз об этом Светке и нужно было узнать кое-что у Яковлевой. Не растрепала бы только. Яшка по жизни — трепло на палочке. Кораблева, та совсем не такая, но Кораблева, как и Светка — девственница. Слово-то какое — девственница. Не нашего века.
В гаражах Яшка достала из сумки пачку “Вог Суперлайт”, закурила. Светка отказалась — как часто бывает, дочь курящей мамы не переносила даже дыма сигаретного.
— Ну так че у тебя случилось, Светик? Чем может тебе помочь старая опытная женщина?
Светку давно уже никто не называл Светиком — только папа. Она еще раз подумала о том, что хочет позвонить ему, но вслух сказала совсем другое:
— Яшка, ты не смейся, только скажи — это… делать… это очень больно?
Презервативы добыла Кораблева, украла у отца из тумбочки. Квадратные плоские коробочки, в каждой — четыре штуки.
— Мне так много не надо, — пролепетала Светка. Яшка засмеялась: все так говорят. Процесс она описала в подробностях, обещала, что больно будет, но не слишком, зато кайф такой! Светка содрогнулась от ужаса, когда Яшка описала ей, на что все будет похоже, и еще ей стыдно было, что пришлось врать подругам — она придумала под это дело восемнадцатилетнего парня, с которым познакомилась во время весенних каникул. Кораблева, ясное дело, пропылила, что тут не все так просто — почему же Светка ей раньше ничего не рассказывала? Но расспрашивать не стала, спасибо ей. И Яшке тоже — спасибо.
— Слава богу, еще одной целкой в школе меньше будет, — сказала Яшка на прощанье, а Светка вдруг подумала, что Яшка выглядит какой-то очень несчастной. Наверное, из-за английского.
***
Этот ждал Светку у себя в кабинете — последнее, что она смогла запомнить, был звук ключа, повернувшегося в двери. Все остальное она постаралась забыть сразу же. Все было очень больно, больнее, чем обещала Яшка. И противнее. И она не говорила ни слова о том, что Этот сделает в конце всего — он сел в кресло и заставил Светку встать перед ним на колени. Она не поняла вначале, что он хочет, и прижалась к его груди лицом, но он растянул губы в улыбочке и покачал головой: “Нет, голубушка, ниже, ниже”. Светка попыталась сделать, как он хочет, но ее тут же вырвало. Этот, как ни странно, не рассердился, не ругал Светку и сказал мягко, как родной:
— Завтра придешь?
— Нет. Ты сегодня придешь к матери. А потом посмотрим.
— Что ж, уговор дороже денег. — Этот вытирал брюки салфетками. В кабинете сильно пахло Светкиной блевотиной.
В туалете Светка сняла джинсы, увидела в трусах кровь и еще какие-то тонкие пластиночки, похожие на обрывки воздушного шарика. Папа в детстве всегда покупал ей воздушные шарики, а мама говорила, что у Светки они слишком быстро лопаются.
***
Этот приехал вечером, когда мама еще не успела напиться, а Мишка уже успел уснуть. Дверь открыла Светка, удивилась, что Этот смотрит мимо нее. Он привез цветы и здоровенную бутылку вина. Целлофан шелестел, от Этого пахло до тошноты знакомым парфюмом. Мать вылетела из комнаты и расплакалась. Светка давно уже не видела ее такой счастливой.
— Ты посмотришь за машиной? — попросил Этот. В голосе его звучало что-то новое, жалкое — так говорила бы раздавленная букашка, умей она говорить.
Мама с Этим заперлись в спальне, а Светка надела наушники и села у окна. Красная “Мазда” притулилась под яблоней, как в старые добрые времена.
— Прости меня, Светочка, — сказала мама первым делом после того, как за Этим закрылась дверь. — Я на самом деле его люблю, вот в чем дело. И ты, когда вырастешь и влюбишься, обязательно меня поймешь.
Светка обняла мать крепко, как в детстве — умоляя задержаться у кроватки еще на одну минуту. Потом мама уснула, а Светка до утра сидела на кухне, вглядываясь в темную пустоту на том месте, где всего лишь несколько часов назад стояла красная “Мазда”. Она сидела, слушала музыку и думала о том, что, в конце концов, любая жизнь — рано или поздно — съеживается до размеров одного-единственного человека. Которого ты на самом деле любишь.