Пьеса в двух действиях
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2005
Действующие лица:
Серафима Федорова, 100 лет
Маша Иванова, 100 лет
Прасковья Гришина, 100 лет
И другие
Между лесом и полем стоит старая, заброшенная деревня.
Ни души. Поскрипывает ржавая цепь колодца, качается дырявое ведро на ветру. Дома глядят пустыми, черными окнами.
Впрочем, кажется, в трех избах еще горит какой-то свет.
Картина первая
Ветхая изба. Глубокий вечер. Горит свечка.
На столе лежит умирающая хозяйка — старуха Марья ста лет.
Входят две старухи: Прасковья и Серафима, волокут пустой гроб, ставят на пол у печи. Устали, сели на лавку, тяжело дышат, смотрят на умирающую.
СЕРАФИМА. Уговорила ты меня. Дарю тебе гроб.
МАША (еле-еле). Спасибо…
СЕРАФИМА. Вот уж правда “спасибо”. Себе припасла, а тебе отдаю с барского плеча.
МАША (еле-еле). Спасибо…
СЕРАФИМА. Да что уж теперь, ладно. Твой теперь гроб. Лежи на здоровье. (Пауза.) Крышки, правда, нет, в прошлом году на дрова пустила…
ПРАСКОВЬЯ. Сама лягешь или укласть тебя?..
МАША (еле-еле). Сама… (Пытается встать, не получается.)
СЕРАФИМА. Ладно, чего уж там. Ты подругой была нашей, поможем.
Серафима и Прасковья перекладывают Марью в гроб.
ПРАСКОВЬЯ. Тяжела…
СЕРАФИМА. Чо к чему перед смертью наелась.
МАША (в гробу, еле-еле). А-га… (Шепчет.) Девчата…
СЕРАФИМА. Чего?
МАША. Это — зря вы… Не ела я…
СЕРАФИМА. Ага, а кто выдул мое молоко? Ведро было целое.
ПРАСКОВЬЯ. Да ладно… Ей не до этого.
Смотрят на умирающую Марью.
ПРАСКОВЬЯ. Вдвоем третьего хоронить легче.
СЕРАФИМА. Скока я её знаю, она всегда была самая юркая, и картошку копать, и окучивать. Везде активист, помирать даже!
ПРАСКОВЬЯ. Да ладно… Сама хоть обмылась, оделась…
СЕРАФИМА. А яму не выкопала!
Смотрят на умирающую Марью. Долгая пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Всё, преставилась вроде…
Долгая пауза.
СЕРАФИМА. Конец всем мучениям. Отмучалась, Маша.
Долго смотрят на покойницу.
СЕРАФИМА. Ладно, чо тут глядеть… С утра впряжемся в телегу, и на бугорок. А щас помянем, что ли…
Прасковья задувает свечку, уходят, покойница остается в темноте.
Ночь. Только в окне Серафимы свет. Две подвыпившие старухи, Серафима и Прасковья, сидят на ступеньках крыльца, смотрят на звезды, поют: “Окрасился месяц багрянцем!”
Картина вторая
Ранее утро.
Старухи волокут через улицу тяжелую сколоченную доску.
СЕРАФИМА. Ладная доска!..
ПРАСКОВЬЯ. Ой, да позорно…
СЕРАФИМА. Хватит, заладила тут!..
ПРАСКОВЬЯ. Дверь от сортира крышкою будет…
Втаскивают во двор Марьи.
СЕРАФИМА. Ей теперь всё одно… от дворца, от сортира… Гляди, какая доска!.. Щелей нет, воду удержит… Три года как королева под ней пролежит…
Идут в дом.
ПРАСКОВЬЯ. Погоди, накину платок…
Достают черные платки, одевают. Входят в избу.
Гроб пустой.
Раскрасневшаяся Маша сидит за столом, пьет чай.
Пауза. Смотрят друг на друга.
СЕРАФИМА. Ты чо???
Пауза.
МАША. Ничо.
Пауза.
МАША. А чо?..
ПРАСКОВЬЯ. Дак чо… Ты ж померла вчера…
МАША. Померла. А потом полежала и передумала.
СЕРАФИМА. Как это?..
МАША. Так это. Поживу, дела еще есть. (Пьет чай.) Вам жалко, чо ли?..
ПРАСКОВЬЯ. Да нет, живи уж, пожалуйста…
Пауза.
СЕРАФИМА. Я тогда свой гроб назад заберу.
МАША. Забери.
СЕРАФИМА. Заберу… И больше не дам, ты учти!
МАША. Забери, забери… больно надо. (Пауза.) Он весь вон в дырах…
СЕРАФИМА. Где?!
МАША. Тут. В трех местах насчитала.
Пауза.
СЕРАФИМА. Погляди на нее!.. Вчера кроличьей лунке рада была! “Проводите меня по-людски, проводите”… А сегодня брылы воротит, нашлась счетовод…
МАША. Сама “брылы”.
СЕРАФИМА. Нахалка!..
МАША. Сама!.. А ну!.. Кто мне должен гречу с 43-го года?..
СЕРАФИМА. Кто?
МАША. Ты!
СЕРАФИМА. Да вранье…
МАША. А в шесятом?..
СЕРАФИМА. Чего там опять?..
МАША. Патефон!
СЕРАФИМА. Какой патефон?! Ты же мне его подарила!
Пауза.
СЕРАФИМА. Обидела, значит, меня… Оскорбила.
МАША. Да кто тебя оскорблял?
СЕРАФИМА. Не зли меня…
МАША. Сама с брылами начала.
СЕРАФИМА. Замолчи, я уйду!
МАША. Уходи.
СЕРАФИМА. И уйду!
Пауза.
МАША. Чо стоишь, как приклеена?.. Уходи. Тоже мне, напугала…
СЕРАФИМА. Всё!!! Чтобы я, еще раз… Доброе дело… На порог сюда не вступлю!!! (Заплакала, громко уходит.)
МАША Гроб-то возьми!..
Пауза. Открывается окно, просовывается голова Серафимы.
СЕРАФИМА. Знала я!!! Знала!!! (Трясет кулаками.) Надо было тебя, заразу, прямо в сортире хоронить, чтоб так вот в дерьме и лежала! (Шумно уходит.)
Молчание.
ПРАСКОВЬЯ (смотрит на стол, вдруг удивленно). Две стопочки…
МАША. Чего?..
ПРАСКОВЬЯ. Две стопочки у тебя.
МАША. Где???
ПРАСКОВЬЯ. Да вот.
Пауза.
МАША. Ну две, две! И чо?.. (Прячет стопки в шкаф).
ПРАСКОВЬЯ. Да ничо… Я так просто спросила… (Пауза.) В гостях, чего ли, был кто?..
МАША. У кого???
ПРАСКОВЬЯ. У тебя!
МАША. С чего ты взяла?!
ПРАСКОВЬЯ. Дак две эти стопочки… (Пауза.) Кто был у тебя?
МАША. Кто???
ПРАСКОВЬЯ. Да я уж не знаю… И на полу, гляди, сапогами натоптано… Лесничий, поди, заходил?
Пауза.
МАША. Вот привязалась… Не знаю, наверно…
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Дак помер он… Еще в позапрошлом…
МАША. Да???
Пауза.
МАША (соображает). Может, этот, как его… Охотник… А мож, почтальон…
ПРАСКОВЬЯ. Какой еще “почтальон”???
МАША. Черт его знает…
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Ну и дела, Серафима… Не знаешь, кто у тебя ночью гостил?..
Долгая пауза.
МАША. Знаю.
ПРАСКОВЬЯ. Кто?..
Пауза.
МАША. Иван был…
ПРАСКОВЬЯ. Какой еще Иван?..
Пауза.
МАША. Муж мой Иван. Ваня был!
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Иван???
МАША. Иван.
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Погоди… Он же у тебя погиб…
МАША. Нет! Он живой!
ПРАСКОВЬЯ. Да как “живой”?! Он же у тебя на войне погиб!
МАША. А значит, жив остался…
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Жив???
МАША. Жив.
ПРАСКОВЬЯ. Ой, я что-то не пойму… Это как оно??? Это скоко лет с войны прошло???
МАША. Почитай, с сорок пятого.
ПРАСКОВЬЯ (задумчиво). С сорок пятого… (Пауза.) И откуда ж он объявился?..
МАША. Откуда я знаю?!! (Пауза.) Всю ночь вместе сидели, а на рассвете ушел.
Слышно, как Серафима вытащила на крыльцо патефон и включила громко-громко, назло соседке. Поет Виноградов о любви.
МАША (смотрит на старую фотокарточку на стене, достает из-за зеркала запылившуюся похоронку, сдувает пыль). Я думала давно — погиб, а он вернулся… (Пауза.) Лежу совсем уже мертвая, голова остывает… и вдруг чую, берет меня за руку… “Здравствуй, — говорит, — Машенька”… И гладит так нежно… “Это я, твой Ваня, вернулся к тебе… Посмотри на меня, живой я!” А я открыла глаза, вначале признать не могу… Откуда??? И точно, стоит мой Иван, как днем, весь в свету… “Что же ты, — говорит, — заинька, меня перед смертью даже и не вспомнила… Ты, верно, забыла меня?”
ПРАСКОВЬЯ. Дак тыщу лет прошло…
МАША. “Война — дело не скорое… Победу сто лет ждут. Знаю всё про тебя, Марья… На станцию ходила… А похоронку за зеркалом держишь… Но я-то живой!” А я гляжу и глазам своим верить не могу… Точь-в-точь как на карточке — молоденький танкист… И ни одной сединки, представляешь… “Нехорошо, — говорит, — Маша… Муж твой с войны возвращается, а ты печальна лежишь… А ну-ка, вставай!” Сели за стол, налили, выпили. Он спрашивает: “Тут что… тоже… война с фрицем была?” Я ему: “Да вроде его… Кто съехал, кто умер… Сима, Прасковья и я — втроем мы здесь доживали, пока я не померла”. Молчим. А он грустно глядит так в окно: “Эх, люди, что ж вы с нашей страною наделали?.. Куда ни глянь — везде разруха, везде одна могила. Эх… И врагов нет, и друзей нет, и ни добрых, и ни злых… Никого нет. Ничего нет. Посмеяться бы, да смеха нет, поплакать бы, да слезы высохли… Стыд один”. Снова выпил и вдруг говорит: “Но нам ли печалиться, Маша?! Русский солдат на то и герой, что любое чудо сварганит! Вся деревня думала, что мы на фронтах погибли?! Ан нет! Мы смерть облапошили!”
ПРАСКОВЬЯ. Все?!
МАША. “Все мы живые, все как есть до единого! И вернемся, — говорит, — на литерных поездах. Все в орденах, при параде! И заново все наладим, отстроим и лучше прежнего заживем! А сейчас, — говорит, — отправляйтесь на станцию встречать нас. Мы вернемся к маю, вровень к кануну победы”.
ПРАСКОВЬЯ. И мой?!!
МАША. И твой.
ПРАСКОВЬЯ. Врешь…
Долгая пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Когда, говоришь?..
МАША. Ближе к маю.
ПРАСКОВЬЯ. Ближе к маю — это когда?.. В марте, поди, что ли?..
МАША. Откуда я знаю… Вернемся, говорит, а число не назвал. (Махнула рукой.)
ПРАСКОВЬЯ. В марте они вернуться не могут, март уже прошел!
МАША. Значит, вернутся в апреле…
ПРАСКОВЬЯ. Балда! Май уже!..
Из-за туч вышло весеннее солнце.
МАША. Господи…
ПРАСКОВЬЯ. Вот тебе “господи”… Надо ж собираться скорее!!! (Вскакивает, выбегает, кричит.) Сима!.. Сима! (Бежит к дому Серафимы, быстро вбегает в дом, Серафиме.) Скорей! Они возвращаются!..
СЕРАФИМА (кормит цыплят). Не ори, цыплят распугаешь.
ПРАСКОВЬЯ. Прасковья, они возвращаются!..
СЕРАФИМА. Не ори, запыхалась. Чо там? Опять померла, кривая оглобля?
ПРАСКОВЬЯ. Наши мужья возвращаются!..
Пауза.
СЕРАФИМА. Чьи???
ПРАСКОВЬЯ. Да все наши!
СЕРАФИМА. Какие мужья???
ПРАСКОВЬЯ. Твой, мой, все до единого!
Пауза.
СЕРАФИМА (смотрит на стену, где висит портрет молодого мужа в гимнастерке). Вот дура, чо ты несёшь?.. Они же давно… Все… Того… Сто лет как на фронте убиты!
ПРАСКОВЬЯ. Живые! Я точно тебе говорю!
Пауза.
СЕРАФИМА (перекрестилась). А ты почем знаешь???
ПРАСКОВЬЯ. Маша… То есть не Маша, а Иван ее. Ночью приходил. Представляешь?!
Пауза.
СЕРАФИМА. Ну вот… Я давно тебе говорила — не якшайся с ней!
ПРАСКОВЬЯ. Ты чего?..
СЕРАФИМА. А того! Она уж давно умом крякнулась и тебя волочит за собой! А ты не будь дура — схвихнулась с первого разу! Вот теперь на пару и будете ходить мозги набекрень. (Противным голосом.) “Сима-Сима, ты дома? А я из дурдома!” (Смеется.)
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Живые они!
СЕРАФИМА. Щас, поверила, как же…
ПРАСКОВЬЯ. Живые!
СЕРАФИМА. Хватит уже, сбрендили обе.
ПРАСКОВЬЯ. Живые…
СЕРАФИМА. “Живые, живые!” Да какие они живые, если давно мертвые?!! Цыплята вон живые… Видишь, как серут? А ты вовсе ум потеряла!
ПРАСКОВЬЯ. Все до единого…
СЕРАФИМА. Ой, ну ты размысли! Это скоко лет пробежало к едрене?! Все мужики наши мертвые давно лежат… А ты кудахчешь — “Живые, живые”! Они чо тебе, Ваньки-встаньки?.. Всех войной убило, всех! Даже косточков их не осталось.
ПРАСКОВЬЯ. Живые!
СЕРАФИМА. Мертвые! Блин…
ПРАСКОВЬЯ. А ты видела их, мертвых?.. Откуда ты знаешь?..
Пауза.
СЕРАФИМА. Знаю. (Пауза.) “Живые”… (Пауза.) Ну ты скажи, какая Машка дрянь, какие сказки завирает… “Живые”… Нет, я сказок таких не люблю…
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Собирайся, давай, собирайся.
СЕРАФИМА. Куда???
ПРАСКОВЬЯ. Опять двадцать пять… На станцию! Мужа своего встречать!
СЕРАФИМА (иронично и едко). Зачем же на станцию, а??? Сразу в Берлин! К Гитлерам на попутках!
ПРАСКОВЬЯ. Учти, мы уйдем, одна остаешься…
СЕРАФИМА. Ой, да лучше с волками одной, чем с такими соседками!
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ (требовательно). Дай нам корову.
СЕРАФИМА. Чего???
ПРАСКОВЬЯ. У Симы ноги больные, до станции далеко… На корове быстрее доедем!
СЕРАФИМА (пораженно). Вы чо?!! Да вы совсем обнаглели?!! (Показывает фигу.) Корову вам, да?! Вот вам корову, нахалки! (Выталкивает Машу из избы, закрывает дверь на засов, отчаянно ругается.)
Картина третья
Поле. Дорога в выбоинах и канавах. Идет корова, запряженная в телегу. В телеге сидит Маша, мечтательно смотрит в небо, в руках держит патефон и фотокарточку мужа. Рядом идут Серафима и Прасковья.
МАША. И вот, сидим, любуемся друг на дружку… Берет он вот так вот свечку, подносит к моему лицу и долго так смотрит… Я говорю: “Видишь, Ваня, старухой я стала, пока тебя дождалась… Не нравлюсь уже, любови прежней не выйдет?” — “Э, — говорит, — красота — дело отбратное… Мне главное — сердечко твое…”
СЕРАФИМА. Врет… Молодые — молодых любят.
МАША. Сидим, и вдруг он мне сообщает: “Я все это время, пока с фрицами воевал, думал, как мы с тобой после победы ляжем…”
ПРАСКОВЬЯ. Куда???
СЕРАФИМА. Понятное дело…
МАША. А я руками замахала… “Ты что! — говорю. — Мне нельзя… Я старуха… И вообще… я померла же…”
ПРАСКОВЬЯ. А он???
МАША. Смеется, говорит: “Юморная ты, Машенька… Разве не знаешь, что смерти и старости нет? Тем паче для русских солдат и ивоновских жен?”
СЕРАФИМА. Ой заливает…
ПРАСКОВЬЯ. А как же оно, что мы старые, а они молодые осталися?
МАША (мечтательно смотрит на фотокарточку, потом в небо). А бог его разберет…
Идут. Маша дремлет в телеге.
СЕРАФИМА. Ой, дуры вы, дуры… эта, гляди, набрехала и спать залегла! И главное, совести нет, сочинять про такое…
ПРАСКОВЬЯ. А я верю…
СЕРАФИМА. Тьфу! Стыдно смотреть — как клоуны разрядились, рожи намазали, карточки взяли…
Идут.
ПРАСКОВЬЯ. Вон там, за пригорком Пантино, а у реки станция. Помнишь, как мы мужиков провожали?..
СЕРАФИМА. Не помню.
ПРАСКОВЬЯ. Всей деревней… Мужики, старики, бабы… А мы молодые были, помнишь? Вот шли так же по этой дороге. (Поет.) “Двадцать второго июня, ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война… Война началась на рассвете, чтоб больше народу убить. Спали родители, спали их дети, когда стали Киев бомбить”.
СЕРАФИМА. Врешь ты всё! Мы другую песню пели. (Поет.)
“Чух-чух-чух, чух,
Разгорелся наш утюх!
Ты влюбился, промахнулся,
Встретил дамочку не ту —
Огорчился, оглянулся
И увидел красоту!”
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Разве это, Сима?.. (Поет.)
“На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят!
Три танкиста, три веселых друга —
Экипаж машины броневой!”
СЕРАФИМА. Да нет же! Вот это… (Задорно поет.)
“Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит,
И машина летит
На честном слове и на одном крыле”!
ПРАСКОВЬЯ И СЕРАФИМА (поют вместе, маршируют).
“Ну дела! Ночь была!
Их объект разбомбили дотла!
Мы ушли, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле…”
Серафима споткнулась, упала в канаву, Прасковья помогает ей подняться, стоят, тяжело дышат.
ПРАСКОВЬЯ. Вот, видишь, а говоришь — не помню…
СЕРАФИМА (кашляет). Отвали!..
Идут. Спускаются с косогора.
МАША (проснулась, села). Корова у тебя медленная… Слышь, Серафима?
СЕРАФИМА. Удивляюсь я этой нахалке! А ну, слазь! Пешим беги! (Сталкивает с телеги Серафиму, подгонят.) Ферштейн! Ханде хох! Гутен морген!
Идут.
Картина третья
Идут по заброшенной деревне. Вокруг ни души; пустые, мертвые избы.
ПРАСКОВЬЯ. Пантино — это.
СЕРАФИМА. А я говорю — нет. Пантино ниже!
Идут по заброшенной улице.
МАША. Хоть бы встретить кого…
СЕРАФИМА. Эй, народ!
ПРАСКОВЬЯ. Говорила тебе, рано свернули…
Идут, стучат в окна.
СЕРАФИМА. Всё, привал… Мне корову чинить надо.
Садятся у заколоченного колодца.
ПРАСКОВЬЯ. Если б пошли через гору, давно уж пришли б…
МАША. Куда полезешь с рогатой техникой.
ПРАСКОВЬЯ. Тут в Пантино был клуб, а за клубом станция…
МАША. Собак, и тех не слыхать…
ПРАСКОВЬЯ (пауза). Помнишь, Серафима, как в Пантино ходили на кино? С тобой первый раз картину глядели…
СЕРАФИМА. Ты — первый, а я второй. Я тогда первый раз с Федькой глядела.
МАША. А Федька твой из Пантино?
СЕРАФИМА. Мой Федя был из Александрово! Он в леспромхозе начальником был. А тут не было производства, свинарник был, и все женихи — свинопасы.
ПРАСКОВЬЯ. Ой врешь, да он у тебя бригадиром.
СЕРАФИМА. Пускай, зато в галстуке был.
Сидят, достают фотокарточки мужей, разглядывают, пьют молоко.
ПРАСКОВЬЯ. Мож, это Петухово уже?
СЕРАФИМА. Петухово — не может, это Криулино. Точно! В нем, я слыхала, уж никто не живет.
МАША (прислушивается). Тише!..
Слышно, как в тишине стучит паровоз.
ПРАСКОВЬЯ. Пантино! Пантино! Что я вам говорила!
Вскакивают с мест, быстро идут на шум поезда.
Картина четвертая
Тишина. Берег широкой реки.
ПРАСКОВЬЯ. Вот она, станция…
СЕРАФИМА. Где?
ПРАСКОВЬЯ. Вот.
СЕРАФИМА. Ослепла совсем? Тут вода! Нету тут станции…
МАША. А рельсы видишь в воде?
СЕРАФИМА. Где? (Смотрит в воду.) Нет, это не рельсы…
ПРАСКОВЬЯ. Точно вам говорю! Это место! Как сейчас помню: тут народ, там народ, везде куча народу, а в середке оркестр марши играет. Слева — пантинцы, справа — криулинцы… А тут гармонист Яшка поет… А мы где стояли? Здесь, вот тут. В этом месте. Тут люди, там рельс. Мужиков наших вон там в шеренгу построили, помните?
Смотрят на рельсы, уходящие в воду.
ПРАСКОВЬЯ. Командир, что будем делать?..
МАША. За рельсами поплывем.
СЕРАФИМА. Чего??? Ты совсем обалдела?! (Пауза.) Нет-нет! Это вы без меня… Вы как знаете, а я обратно пойду… Мне корова жизни дороже… Нет-нет! Всё! Видерзейн! До свиданья!
Картина пятая
Река. Корова стоит в лодке, поперек лодки телега. Серафима молится, крестит корову. Прасковья и Маша гребут веслами.
МАША. Река-то широка…
ПРАСКОВЬЯ (шепотом). Маш, слышь, скажи честно, а ты не придумала???
Плеск воды, вокруг тишина.
ПРАСКОВЬЯ. Жалко будет, если задаром потопнем…
МАША (шепотом). Я тебе говорю — вернется твой и мой.
ПРАСКОВЬЯ. И Федька Симкин?
МАША. Все вернутся, все до единого, Иван так сказал.
Плывут в туман.
ПРАСКОВЬЯ. Помнишь, ее Федька был холостым и за тобою бегал?.. Вот Серафима это и помнит, всю жизнь тебе все слова поперек… Даже корову в твою честь назвала…
МАША. Дождик уж скоро… Налегаем, давай.
Гребут.
ПРАСКОВЬЯ. А мне мой Григорий давно уж не виделся. И лицо я забыла… А сегодня приснился вдруг ни с того, будто он такой же молодой, как твой… Я спрашиваю его: “Ты вернешься, голубь любимый?” А он молчит и смотрит так, смотрит… И вдруг песню запел…
Неожиданно на другом берегу громко запел задорный хор молодых мужских голосов: “Ой, мороз, мороз, не морозь меня!..”
Старухи замерли, опустили весла, слушают как зачарованные.
Корова пошатнулась, замычала и упала в воду.
Картина шестая
Старухи мокрые как курицы сидят на противоположном берегу, дрожат от холода. Коровы и телеги нет.
СЕРАФИМА (ревом причитает). Чо наделали, ироды!.. Еп твою мать!!! Послушала вас!.. В воду поперлась! (Плачет.) Бедная Маша! Бедная Машенька! Стопла! Что за злодеи… Ввек не прощу! (Плачет.) Вот за что ей, за что, бедной коровке?! Уж она совестливая была, всё молоко!.. Всё до капли, милая девочка! Не корова, а душа… Человек прямо, всё про всё понимала… Ну что же наделала я?!! (Плачет.) Машенька! Маша!!!
ПРАСКОВЬЯ. Ладно, хоть патефон жив…
СЕРАФИМА. Да сожри ты его!!!
МАША. Не утопли, дак околеем. (Встает.) Пойдем.
ПРАСКОВЬЯ. Ой… (Быстро хлопает себя по карманам.) Ой… Ой! А где же мой??? (Хлопает себя по карманам, замерла, кричит в речную даль.) Гришенька!!! Гриша!!!
СЕРАФИМА. Машенька! Маша!!!
ПРАСКОВЬЯ. Гришенька!!! Гриша!!!
Заходят по пояс в воду, плачут, зовут, кричат.
МАША (смотрит на воду, вдруг видит что-то, удивленно). Ой, девчата, глядите…
Корова плывет по реке, гребет к берегу копытами, отчаянно мычит.
Серафима зарыдала от счастья.
Спустя минуту мокрая, дрожащая корова стоит на берегу, старухи крепко обнимают ее, плачут, в руках Прасковьи размокшая фотография мужа.
Картина седьмая
Старухи и корова идут по полю.
СЕРАФИМА. Туман-то какой…
Прислушиваются.
МАША. В мае ветер поет человечьи.
ПРАСКОВЬЯ. Сердце мое говорит, не приехали они еще… (Дышит на фотокарточку, пытается высушить.)
СЕРАФИМА. Да не три ты его! Всё уже, высох!
МАША (Останавливается). Куда же теперь??? Может, прямо? Там за горами озеро в реку уходит. А река — в ключи. Может, рельсы из этих ключей происходят???
Идут.
СЕРАФИМА. Зря мы идем. Все они мертвые.
ПРАСКОВЬЯ. А ты глянь на своего Федора! Такой кабан погибнет…
МАША. Помню, перед самой войной мы с Иваном мечтали, как умрем в один день. Теперь оно не получится. Старая я. А он еще молодой будет.
СЕРАФИМА. Ты помрешь, а он — бац! — на молоденькой женится!
ПРАСКОВЬЯ. “Помрешь, помрешь…” Целый день, вот заладила!
Идут, смеркается.
МАША. Где дорога?..
СЕРАФИМА. А всё, кончилась!
Смотрят в темноту.
ПРАСКОВЬЯ. Надо идти. Опоздаем.
СЕРАФИМА. Куда?! В болото, чего ли?!
МАША. Верно она говорит — впотьмах нельзя по болоту. Будем тут ночевать.
ПРАСКОВЬЯ. Тут?!! А волки?!
МАША. Кончай говорильню, палки ломай!
СЕРАФИМА. О, блин… Гиблое дело… Связалась!
Картина восьмая
Ночь. Горит костер, корова жует печеную картошку.
Старухи лежат, прижавшись друг к другу, смотрят на звезды.
МАША. Глянь, еще одна звезда пала.
СЕРАФИМА. А я успела загадать!
МАША. Чего???
ПРАСКОВЬЯ. Известно что — вторую корову…
Смотрят вверх.
МАША. Я сроду стока звезд не видала, страсть-то какая… И чего это вдруг?..
Пауза.
МАША (достает портрет мужа, Серафиме). Твой где?
СЕРАФИМА. Тут… В левом кармашке.
МАША (Прасковье). А твой?..
Маша отворачивается, долго расстегивает пуговицы кофты.
СЕРАФИМА (хохочет). Ой, умора! Гляди, солдата титькою кормит!
ПРАСКОВЬЯ. Да молчи ты, вздорная баба!..
Лежат, смотрят: то на звезды, то на фотокарточки.
МАША. Раньше, когда я думала, что Ивана убило, я вот так же глядела на звезды и думала себе, что он стал звездой и с неба смотрит сюда… (Показывает в небо.) Знаешь, какая звезда?.. Вон та, я назвала ее “рядовой Иван Марьин”.
СЕРАФИМА. Смешная ты, завирать… Да этой звезде — лет тыщу! Небось, обозвали ее без тебя…
ПРАСКОВЬЯ. Я, перед тем как Гришу забрали, ночью с ним была. И вот, лежим мы во дворе, и вдруг посыпались звезды… Одна горсть! Другая! Опять и опять! Я шепчу ему: “Скорей, загадай!” А он: “Что загадать”? Пока думал, все небо потухло.
Пауза.
МАША. Не успел?
ПРАСКОВЬЯ. Не успел. (Смотрит на фотографию.)
СЕРАФИМА. Не к добру много счастья. Мне хватило бы одного…
Смотрят на небо.
ПРАСКОВЬЯ. Маша…
МАША. Чего?..
ПРАСКОВЬЯ. А твой Иван про моего ничего не рассказывал?..
МАША. Рассказывал…
ПРАСКОВЬЯ. Как?! И ты всё мочишь?!
МАША. А ты спрашивала?.. (Пауза.) Рассказывал, мол, храбрый боец, сто танков подбил, взял в плен тыщу фрицев… Хотели генералом его назначить, да он из скромности отказался…
ПРАСКОВЬЯ. А там у него никакой старушки не завелось?..
МАША. Да нет вроде… Просил передать, что до сих пор любит.
Прасковья смотрит на фотографию своего мужа, гладит рукой желтую бумагу.
СЕРАФИМА (Прасковье). Вот чо за баба неуёмная?! Мнёт и мнёт мужика…
ПРАСКОВЬЯ. Отстань, бабаболка!
МАША (Серафиме). И от Феди тебе привет на словах. “Обижусь страшенно, — говорит, — ежели Серафима меня не встретит”…
СЕРАФИМА. Так и сказал???
МАША. Так и сказал.
Пауза.
СЕРАФИМА. А еще?..
МАША. Еще велел передать, что любит тебя крепче прежнего.
Пауза.
СЕРАФИМА. Ой, да врешь ты всё! Врешь!
МАША. Почему?..
СЕРАФИМА. Не мог он такое сказать! Не мог, да и всё!
МАША. Чо с тобой?..
СЕРАФИМА. Ничего. Отвалите. (Поворачивается спиной, накрывает голову фуфайкой.)
Молчание.
ПРАСКОВЬЯ. Я в детстве, когда дитем была, любила с рыбами говорить. Встану вот так на мостике, руки в воду опущу и говорю: “Дайте, рыбы мои милые, мне жениха, чтоб умного и хорошего, чтоб я любила его, чтоб мы долго-предолго прожили и чтоб деток… Чтоб мама и тятя никогда не умерли, чтоб старуха Ильинична вечно жила, и дядя Степан, и председатель, и наш бычок, и куры, и поросенок…”
СЕРАФИМА. Вот дура! Скочевряжились все! Плохо просила…
МАША. Серафима…
СЕРАФИМА. А что, разве нет?! Никого не осталось в нашей деревне! (Долга пауза, грустно.) Разве с рыбами так говорят? С ними надо тихонько-тихонько, как с Богом…
Молчание. Прасковья и Маша смотрят на звезды.
ПРАСКОВЬЯ. Живые, значит.
МАША. Живые…
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ (шепотом). Вот ты, Маша, все равно мне скажи…. Тока по- правде… Я никак оно в толк не приму… Вот мы без мужиков наших стока лет мыкались, а они вдруг живые, да? А где ж они тогда все это время слонялись?..
МАША. В поезде едут.
ПРАСКОВЬЯ. Чо, до сих пор???
МАША. А как ты думала? Поезд-то длинный. Солдат много.
СЕРАФИМА (отбрасывает свою фуфайку, вскакивает). Бу-бу-бу, бу-бу-бу… Надоели! (Яростно рвет фотокарточку своего мужа, кричит Прасковье.) Она тебе брешет, а ты лопухи-то развесила!!! (Маше.) Врешь ты всё!!! Врешь!!! Сдохли они, понимаешь?!! Давно, понимаешь?!! (Всем.) Всё! Надоели! Я назад ухожу!!! (Дергает корову.) Пошли домой, Маша… (Вдруг обняла корову, зарыдала.)
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Что ж ты с карточкой сделала, гадина?!
МАША. Злая ты как собака… И как Федька с тобой жил?..
СЕРАФИМА. Не ваше дело собачье!!! (Берет корову за веревку, уходит, возвращается, собирает клочки разорванной фотографии мужа, торопится, складывает в карман.) Да уж, жили как кошка с собакой!.. Я ему слово, а он — сто поперек! В последний день в пух разругались! Да чтоб разорвало тебя! А он так дверью хлопнул, что икона упала! (Пауза.) Потом, помню, на платформе стоим, все плачут чего-то вокруг, целуются там, обнимаются, а мы надулись и молчим как сычи! (Пауза. Плачет.) А потом он прислал письмо с фронта: “Здравствуй, Серафима! Пули ко мне так и липнут, но я их ловчей! А если убьют меня — не печалься! Всё равно нам вместе не жить! Лучше умереть храбрым героем, чем с тобой подкаблучником жить! А вообще, живу хорошо! Много песен на фронте поем! Разных песен! И все пролюбовные”. (Пауза.) Чо тут скажешь, стервозная баба… (Маше.) А любил он тебя.
Молчание.
Далеко из темноты докатилось эхо — поют красивые мужские голоса, старухи встали, прислушиваются.
ГОЛОСА (поют). “Окрасился месяц багрянцем, где волны шумели у скал…”
Старухи долго слушают пение.
Тишина, хрустнул сучок.
ПРАСКОВЬЯ. Волки!!!
Старухи оглядываются, вдруг видят вокруг себя плотное кольцо волков.
Волки стоят, сверкают красными глазами, рычат, подбираются ближе и ближе к старухам. Лязгают зубы, кольцо волков сужается. Старухи онемели от ужаса, прижимаются к корове. Самый крупный волк пятится назад для разбега. Поднимается дикий визг, рев и рычание.
Картина девятая
Ранее утро, появляются первые лучи солнца.
Угли костра рассыпаны по всей поляне, едва тлеют. Патефон разодран в клочья.
Серафима, Маша и Прасковья спят высоко на сосне, рядом на крепкой ветке висит корова и тихо дремлет.
Выходит из леса маленький человек с березовым веником, подозрительно смотрит вверх. Серафима открывает глаза.
ЧЕЛОВЕК. Чо это у вас корова недоена???
МАША. Ведра нету.
Пауза.
ЧЕЛОВЕК. Пойдем ко мне, дам.
Корова проснулась, замычала и тяжело упала вниз.
Картина десятая
Маша, Серафима, Прасковья и корова входят в низенькую баню, следом за ними человек. Останавливаются в предбаннике.
ЧЕЛОВЕК. А насчет станции я вам сообщу — она там, вниз по реке… а в Пантино была станция, но ее сорок лет как водой затопили… Некому было ездить!
МАША. А как же народ путешествует?..
ЧЕЛОВЕК. А вы что, разве не знаете? Тут, почитай, за сто верст никого! Вымер народ деревенский!
ПРАСКОВЬЯ. А вы чем живете, чем промышляете?..
ЧЕЛОВЕК. Я раньше был доктором, а теперь леший его разберет…
Входят внутрь бани. Очень низкие потолки.
ЧЕЛОВЕК. Вот тут веники, ковшик… Мыло вам дать?..
ПРАСКОВЬЯ. Нет, спасибо, мы сами.
ЧЕЛОВЕК. Давайте помойтесь, потом отдохнете, а дальше вместе пойдем! Я вам станцию покажу…
СЕРАФИМА. А вы ничего, не сбрезгуете, что мы в вашей баньке коровку помоем?..
ЧЕЛОВЕК. Да что вы! Вот лавка, мочалка, пожалуйста…
ПРАСКОВЬЯ. Добрый вы, дяденька…
Стоят, согнувшись в три погибели.
ЧЕЛОВЕК. Давайте, не думайте, раздевайтесь!
Пауза.
МАША. Холодно тут у вас, дровишек, что ли, подкиньте…
ЧЕЛОВЕК. Конечно, конечно! Тут жар такой, что окна вылетают… (Быстро выходит, запирает дверь, выключает свет.)
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. А что света нет?
МАША. Тебе чо, мало окошка?..
СЕРАФИМА. Только чур, сначала моем корову!
Старухи начинают раздеваться.
СЕРАФИМА (Прасковье). Возьми ковшик, легонько поддай…
РЕЗКИЙ, НЕПРИЯТНЫЙ КРИК (возле бани). Доктор Геббельс! Где вы были?! (Пауза.) Где Риббентроп?!
ГОЛОС ЧЕЛОВЕКА. Мой фюрер! Я нашел этих старух. Они уже в бане!
Гитлер подходит к окошку бани, заглядывает внутрь.
Старухи оглянулись, смотрят на него.
ПРАСКОВЬЯ. Кто это???
Пауза.
МАША. Гитлер…
СЕРАФИМА. Чего ему надо???
ГИТЛЕР (отходит от окна, машет рукой человеку Геббельсу). Поджигай!..
МАША. Скорее… Надо бежать!
Старухи спешно одеваются.
ПРАСКОВЬЯ. А куда?.. Дверь-то закрыта…
МАША. Откуда тут Гитлер в наших краях???
СЕРАФИМА. Ладно, потом рассуждать будешь, выбираться надо…
В щели пошел дым.
ПРАСКОВЬЯ (в ужасе). Девчата, горим…
СЕРАФИМА. Вот, блин, помылись…
Едкий дым всё больше и больше наполняет баню, старухи начинают кашлять, Серафима крепко обняла корову.
МАША. А ну… Слова Шахера, музыка народная… Запевай! (Поет).
“На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят!
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят!..”
СЕРАФИМА и ПРАСКОВЬЯ.
“Там врагу заслон поставлен прочный,
Там стоит, отважен и силен,
У границ земли дальневосточной
Броневой ударный батальон!!!
ВСЕ ВМЕСТЕ. “Там живут — и песня в том порука —
Нерушимой крепкою семьей
Три старухи, три веселых друга —
Экипаж коровы боевой”!!! (С разбега выбивают коровой дверь.)
Картина одиннадцатая
Старухи сидят на опушке леса. Маша пьет молоко, рядом корова, у которой обломан рог, щиплет траву. Прасковья расправляет углы обгоревшей фотокарточки.
СЕРАФИМА (доит корову). До сих пор молоко порохом отдает…
ПРАСКОВЬЯ. Никак не пойму, откуда в наших лесах фрицы взялись?
МАША. А ты у Гитлера хвост видала?..
ПРАСКОВЬЯ. Видала, и чо?
МАША. А то, что это не Гитлер был, а леший! (Пауза.)
ПРАСКОВЬЯ. Ну?!
МАША. Вот те “ну”. Много в наших лесах разной нечисти. Проведали они, что мы к мужьям идем, и давай палки в колеса… А нас голой рукой не возьмешь! (Пауза.) Ладно, хватит трендеть… (Встает. Серафиме.) Мотористка, заводи свою корову!
СЕРАФИМА. Не командуй, “генерал”…
Идут по лесу, выходят на поле.
ПРАСКОВЬЯ. А что это там за деревня?..
МАША. Это село Мясное. Тоже пустое. Мы раньше с отцом туда частенько ходили…
СЕРАФИМА. Да, там все толстые жили! Народ как на подбор: сытые, жирные, крупные! Свадьбы всей деревней справляли! У каждого поросятки, хозяйство, детишки… Все добрые, толстые, как битюки… Бывало, так наедятся, что еле ходили… 100 дворов! А потом после войны худоба навалилась, так и померли все…
Идут по дороге.
ПРАСКОВЬЯ (Маше). Вот ты самая старшая, разъясни… Вот за что мужики страдали на фронте???
СЕРАФИМА. За Родину.
Молча проходят мимо заброшенного села.
ПРАСКОВЬЯ. И корове ты кричала: “За родину, Машка”… А за какую? За ту или вот эту???
СЕРАФИМА. Кругом волчьи говна, смотри…
Идут. По земле стелется туман.
ПРАСКОВЬЯ (проверяет — на месте ли фотокарточка). Я сон видала: будто карточку потеряла. И вот, приходит ко мне Гриша и плачет: “Что ж ты наделала, Прошенька? Ты меня нашла и второй раз потеряла. Значит, прощай — уж не свидеться никогда!” Слышьте, девочки, их карточки терять не надо.
Идут.
СЕРАФИМА (вдруг останавливается). Стой... (Прасковье.) А ты куда с нами идешь?!
ПРАСКОВЬЯ. Как “куда”?.. Ты чо???
СЕРАФИМА. Мы к мужьям, а ты к кому?!
ПРАСКОВЬЯ. Серафима, ты с дуба упала?..
СЕРАФИМА. Разве Гришка тебе муж?
ПРАСКОВЬЯ. А кто???
СЕРАФИМА. Никто! Вы не стояли в браке!
ПРАСКОВЬЯ. Ну и что ж???
СЕРАФИМА. А то ж, что он тебе не муж, а ты ему не жена. Так и скажи, просто сожительствовали…
ПРАСКОВЬЯ. Ты чо собираешь??? Машка, скажи!..
СЕРАФИМА. Не расписаны жили.
ПРАСКОВЬЯ. Какое “жили”?! Да мы с Гришкой просто так дружили!
СЕРАФИМА. Врешь, вся деревня про вас знала!
ПРАСКОВЬЯ. Не было ничего!
СЕРАФИМА. Не ври! В постели-то точно были!
ПРАСКОВЬЯ. Не были!
СЕРАФИМА. Ну хоть разочек, а?..
ПРАСКОВЬЯ. Да как не совестно такое?! Мы с Гришей только под ручку ходили!
СЕРАФИМА (смеется). Значит, поцелуйчики были…
ПРАСКОВЬЯ. Не были!!!
Пауза.
МАША. Как “не были”??? Да вы пять лет вместе ходили!
ПРАСКОВЬЯ. Мы не успели…
Маша и Серафима начинают хохотать.
ПРАСКОВЬЯ (заплакала). Я на платформе… когда его провожала… поцеловать хотела… А он стеснительный такой… Гляжу и вижу, что он тоже хочет… А вокруг народ, нам стыдно, люди смотрят… Ну и решили до окончанья войны потерпеть…
Маша и Серафима хохочут.
ПРАСКОВЬЯ (слезы, тихо). А после войны я не вышла… Мужиков было мало, да и те — слово одно, всё чего-нибудь у них не хватало: то рук, то ног… А после Гриши никого уж не надо…
СЕРАФИМА. Всю жизнь протерпела!!! (Смеется.)
ПРАСКОВЬЯ (в гневе). Да я себя для любимого сохранила!!! Я, как ты, потаскухой… по сарайкам не прыгала!
Пауза.
СЕРАФИМА. Кто???
ПРАСКОВЬЯ. Ты!!! Все вы!!! (Плачет.) После войны… как мужиков не стало, все бабы как обезумели… Измочалили всего председателя… Таких стрелять надо! А теперь зато мужей встречать идут… (Пауза.) Ну чо, шары вылупили, красоточки?.. (Серафиме). Вот ты, после своего три раза женихалась!
СЕРАФИМА. Кто???
ПРАСКОВЬЯ. Ты!!!
МАША. Ну дак и чо, ей детей надо было…
ПРАСКОВЬЯ. “Детей”… Вот-вот… А где теперь они???
Пауза.
СЕРАФИМА (сжимает кулаки, надвигается на Прасковью). Слушай, ты, дурочка нецелованная…
МАША (не доводя до драки, Прасковье). Уйди…
ПРАСКОВЬЯ. И уйду! Уйду! Без вас дойду! Пошли вы к черту! (Берет свою котомку, уходит в лес.)
Долгое молчание.
СЕРАФИМА (тяжело дышит, волнуясь). Боженька мой, стыдно-то как… Я ведь не три, а один раз тока… И то бес попутал… Перед тем, как к нему пойти, я похоронку Федину триста раз перепрятала, чтоб уж совсем позабыть… Чтоб уж не ждать, не надеяться и не верить… (Пауза.) А видишь как — счастья сто лет ждут… (Пауза.) Вернется мой Федя, я сама ему всё расскажу… Он поймет… Он поймет. Ведь поймет, Маша, правда?.. (Смеется, вытирает слезы.) Это ж надо, сколько лет нам по радио дули!.. Живой Федька, живой. (Достает из кармана обрывки фотографии, складывает.) Ничего, склею тебя подорожником…
Картина двенадцатая
Прасковья быстро идет по тропинке. Из кустов выбегает Гаишник, бьет Прасковью палкой.
ГАИШНИК. Стоять! Руки! Я сказал, поднять свои пакли!
Прасковья подняла руки, испуганно смотрит.
ГАИШНИК. Так. А теперь лечь!
Прасковья ложится на землю.
ГАИШНИК. Лежать! Ноги за голову! И не двигайся! (Проверяет карманы Прасковьи.) Ну чо, попалась, курица старая? Думала, не найдут?
ПРАСКОВЬЯ. Товарищ…
ГАИШНИК. Молчи, зверье! (Толкает Прасковью палкой.) Где твоя банда?!
Картина тринадцатая
На поляне сидят Маша и Серафима.
Из леса выходит Прасковья и Гаишник.
ГАИШНИК (толкает Прасковью к подругам). Сидеть! (Указывая на корову.) Так… Кто водитель спецтехники?!
СЕРАФИМА. Я…
ГАШНИК. Где права?!
МАША. Нету…
Пауза.
ГАШНИК. Понятно… А куда намылились?
МАША. На станцию идем… Мужей встречать с фронта…
ГАИШНИК. “Мужей… С фронта”?..
СЕРАФИМА. Ага…
Пауза.
ГАИШНИК. Так. Сдать свои похоронки.
Старухи отдают.
ГАИШНИК. А известно ли вам, что этим самым вы совершаете преступление??? Нельзя встречать погибших мужей. Это нарушение правил дорожного движения.
МАША. Почему?..
ГАИШНИК. Да потому, что они мертвые!!!
ПРАСКОВЬЯ. Живые…
ГАИШНИК. Мертвые, я сказал!!!
Пауза.
СЕРАФИМА. Живые.
ГАИШНИК. Ну ладно… Щас поговорим в другом месте!
Картина четырнадцатая
Большой куст. За кустом Сталин, он сидит на корточках, штаны приспущены, какает, тужится. Вокруг него стоят все члены ЦК и Ставки Верховного Главнокомандования, серьезно и ответственно мнут в руках бумагу.
Гаишник вводит старух и корову.
Пауза.
СТАЛИН (внимательно разглядывает старух. Гаишнику). Спасибо, Лаврентий… (Дает Гаишнику пачку денег, тот быстро исчезает.)
Сталин крепко тужится, ему то и дело подают клочки газет.
СТАЛИН (старухам). Ну, расскажите, как жизнь в вашем колхозе?..
Пронзительная пауза.
Что ж вы молчите?..
Напряженная пауза.
СТАЛИН. Да-а… А что вам сказать?.. Вы же всю страну просрали… Дорогие мои братья и сестры…
Неопределенная пауза.
С таким народом, как вы, кашу не сваришь… Вы как стадо баранов… Вас всё время надо пинать.
Нервная, громкая пауза.
Тут говорят, что вы собрались на станцию, мужей встречать?.. А кто разрешил?! Кто дал указание?!
Рваная, резкая пауза.
Совсем сошли с ума под сраку лет… Они думают, что их мужья — большие герои… (Две коротких паузы, берет бумагу, читает.) “Уважаемой Лизавете… с прискорбием сообщаем, что ваш муж пал смертью храбрых”… Что это, опять похоронка?.. (Комкает, вытирает свой зад.) Ссыкуны они все, ваши герои… Труха, а не люди!.. Вот кто они! (Старухам.) Мужей захотели, девчонки?.. (Смеется.) Они захотели мужей… (Страшная пауза, замер.) Что делать мне с вами? Вот если б вы молодые были… (Легкая пауза.) Расстрелять паникёров!
Входят два бойца, уводят старух и корову.
Картина пятнадцатая
Два бойца ведут старух в конец поля, останавливаются у края оврага, первый снимает с плеча винтовку, второй — гитару.
ВТОРОЙ (растерянно, себе). Опять забыл винтовку…
Пауза.
ПЕРВЫЙ (старухам). Может, у вас есть последнее желание? Может, спеть вам???
МАША. Спойте…
Второй отложил винтовку, первый сел на землю, поют:
“Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил…”
ПРАСКОВЬЯ (узнает, второму). Аркаша?!
ВТОРОЙ. Аркаша…
ПРАСКОВЬЯ. Вы не помните меня? Забыли?! В сорок пятом?! Пантино?! Вас в клубе десять раз на простыне крутили! Прошенька я. (Указывает на второго.) А это — Саша с Уралмаша! Я всегда сидела в первом ряде, и весь фильм вы на меня глядели!.. Влюблено так, ну прямо страсть!..
ВТОРОЙ. Бабуся… Вы интересная чудачка…
ПРАСКОВЬЯ. Да я это! (Достает из кармана платочек, повязывает на голову, изображает наивное лицо.) Мне было двадцать!..
Пауза.
ПЕРВЫЙ (смотрит, вдруг узнает). Проша, Прасковья… Но что с вами???
ПРАСКОВЬЯ. Известно что… Старость. (Пауза.) Я не в кино жила.
Пауза.
ПЕРВЫЙ. Прасковья, вы не представляете, как он об вас тосковал… Каждый раз, когда нас крутили, он смотрел в темный зал и искал вас. Почему вы с тех пор в кино не ходили???
Пауза.
ВТОРОЙ (грустно). Эх, Проша, Прасковья… Милая вы моя… (Играет на гитаре.)
“Фонтан черемухой покрылся,
Бульвар Французский весь в цвету.
“Наш Костя, кажется влюбился”, —
Кричали грузчики в порту…”
(Пауза, решительно.) Проша, выходите за меня!..
СЕРАФИМА (возмущенно). Да что ты. Погляди! Зачем тебе мурло старое?!
ВТОРОЙ. А это дело поправится. Так ведь, Санёк?..
ПЕРВЫЙ. Есть тут одно хитрое местечко. Нарочно для Проши. “Девичий источник”, прозывается. Умоешь лицо, и снова молодая.
ВТОРОЙ (Прасковье). Ну что, Проша, вы на это согласны???
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ. Нет. Я другого люблю. (Достает фотокарточку, смотрит.) Он, конечно, не такой… на гитаре не поет… и говорить-то толком не умеет… Но я его люблю хоть какого и такого с фронта ждала. А теперь он живой, он ко мне возвращается…
Пауза.
МАША. Погодите, не расстреливайте нас… (Пауза.) Вот вернутся наши мужья-победители и увидят, что их жены мертвые, чего доброго, стали старухами и им сразу станет обидно… А хорошо было б, если их жены тоже — молодые! Сделайте, братцы… Дело-то доброе…
Пауза.
ВТОРОЙ (разглядывает фотокарточку). Ну что, Саша? Поможем женам героев?
ПЕРВЫЙ (махнул рукой). Эх, была — не была! (Старухам.) Только учтите, дело секретное… (Указывает вдаль.) Глядите, вон там бугорок и лощина. Налево — осиновый лес. Окажетесь там и увидите дерево. А на дереве белка. Она вам дорогу укажет. (Пауза, оглядывается.) А теперь бегите! И не оглядывайтесь назад! Что ж вы стоите??? Бегите!!!
Два бойца грустно смотрят на убегающих в туман старух, поют: “Темня ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах…”
Картина шестнадцатая
Поляна. Старухи идут через лес.
ПРАСКОВЬЯ. …Видала у Сталина фингал?
МАША. Видала…
ПРАСКОВЬЯ. Это я ему в газете “Труд” пририсовала…
СЕРАФИМА. А я всю жизнь, когда на его рожу глядела, представляла себе, как он сидит на горшке, и видишь — как сбылось…
МАША (указывает вверх). Белка, глядите!
Смотрят вверх. На сосне сидит диктор Левитан.
МАША. Белка, а белка…
ДИКТОР ЛЕВИТАН. Кто вас научил обзываться?! Наверно, опять эти двое?.. Они, видишь ли, считают, что кино точнее стреляет, чем радио…
ПРАСКОВЬЯ. А где тут родник для старух?!
ДИКТОР ЛЕВИТАН. А вам зачем???
МАША. Молодыми надо быть.
СЕРАФИМА. Мы мужей встречаем с фронтов!
ДИКТОР ЛЕВИТАН. Ваши мужья погибли давно на всех направлениях.
МАША. Они живые.
ПРАСКОВЬЯ. Белка, мне что-то голос твой знаком…
ДИКТОР ЛЕВИТАН. Повторяю вам! Я — не белка! Я — Левитан. Диктор.
ПРАСКОВЬЯ. Ты — Левитан??? Неужто самый тот?
ДИКТОР ЛЕВИТАН (Басом, так громко, что с сосны посыпались иголки). “От Советского информбюро!”
Пауза.
МАША. Нам некогда сводки слушать… На станцию опоздаем.
СЕРАФИМА. Ты бы помог нам, слезай!
Пауза.
ДИКТОР ЛЕВИТАН. А молоком угостите?
ПРАСКОВЬЯ. Давай!
Левитан слезает с дерева.
СЕРАФИМА (доит корову). А я всю жизнь думала, что ты великан, а ты вон какой шибзик маленький…
ДИКТОР ЛЕВИТАН. А как тут станешь большим, если вся страна мне в тарелку глядела?
Картина семнадцатая
Поле. Туман. Диктор Левитан идет со старухами.
ПРАСКОВЬЯ. …А я всё вспоминаю, как мы их провожали… Народу много, платформа маленькая… Оркестр играет, песни поют! Мужики, старики, бабы, телеги, собаки, лошади… Кто плачет, кто смеется, ничего не понять… И солнце такое яркое, до сих пор прямо слепит глаза!.. А поезд стоит… Гармонист Яша был, красивый парнишка, как он смеялся, играл! Так и сел в вагон с этой гармошкой… Мы за поездом побежали, а поезд уходит, его уже не видать, а гармониста далеко-далеко слышно: “…Три танкиста, три веселых друга! Экипаж машины боевой!”
МАША. Перед тем, как похоронке прийти, снегу-то было… (Пауза.) А у нас дому хоть и сто лет, зато на века, дом был крепкий… И вот. Утром слышу как взрыв — страшный грохот, как будто весь мир в овраг провалился. Я выхожу из сеней и вижу — господи мой!.. Двора нету! Навес рухнул… И небо голое, чистое… Я сижу, реву, а дядька Анисим говорит: “Не горюй, не беда. Беда придёт, когда небо рухнет”. И тут появляется почтальон. “Тебе, — говорит, — получи”. Я говорю, это что за письмо, все в треугольнике были, а это в конверте??? (Пауза.) Помню, когда я слушала радио, всё ждала, а вдруг этот Левитан своим рёвом скажет: “А теперь важное сообщение для Маши — жителя села Малые Опята! Уважаемая Марья, к вам по ошибке пришла похоронка! Ваш муж живой!” Всю войну ждала, да так и не дождалась… Может, скажешь хоть сейчас?
ДИКТОР ЛЕВИТАН (на все поле). “От Советского информбюро!.. Внимание. Важное правительственное сообщение. Уважаемые вдовы Советского Союза, Центральное главнокомандование информирует вас о том, что все похоронки высланы вам по ошибке. Все ваши мужья живы. Ура! Мы приносим каждому свои извинения. С победой вас, вечные вдовы!”
Молча идут.
Входят в лес, подходят к маленькому озерцу, останавливаются у заводи.
ДИКТОР ЛЕВИТАН. Мне дальше нельзя. Будем прощаться. (Обнимает старух.) А станция там, уже близко!..
Старухи и корова идут к воде, сверкающей серебряной гладью, входят в прозрачную воду, плывут.
Картина восемнадцатая
Всё те же старухи идут по лесу, одежда мокрая от воды, они спешат, торопятся. Следом за ними бежит однорогая коза.
ПРАСКОВЬЯ. У меня ноги гудят!
МАША. Не успеем, поменьше отдыхать надо!
СЕРАФИМА (останавливается, вглядывается в туман). Куда же теперь???
ПРАСКОВЬЯ. Я там поезд слыхала. (Оглядывается.) А может, и там… Бог его знает, в лесу кругом отдается.
СЕРАФИМА. Всё! Перекур.
Сидят, переводят дух.
СЕРАФИМА (плюнула на козу, пауза). Была корова, стала коза!!! Ну прямо сердце обливается!.. (Дергает козу.) Связалась я с вами…
МАША. Старые мы… Такие старые, что даже чудо нас не пробирает…
СЕРАФИМА. Тоже мне “чудо” — убыток один!!!
ГОЛОС (напевает в траве).
“В кармане маленьком моем
Есть карточка твоя,
Она от пуль меня хранит,
Моя любимая…”
Старухи видят в траве существо, похожее на огромный гриб.
МАША. Ты кто???
ЧЕЛОВЕК-ГРИБ (весело). Гриб. Расту тут и песни пою!
СЕРАФИМА. Плохо ты поешь…
ЧЕЛОВЕК-ГРИБ (шутливо). О чем страдаете, девушки?.. Хотите анекдот про мухомор?!
СЕРАФИМА. Куда тебе, сморчливый… Вот раньше Яшка-гармонист — откроет рот, и сразу смеху…
ЧЕЛОВЕК-ГРИБ. Тогда про гармониста. (Весело.) Уехал Яша на фронт. Воевал, воевал, с пулями веселился, и вот послали в разведку. Ползет Яша, ползет, и вдруг к нему подлетает мина: “Ты кто”? — “А ты”? — “А я — твоя мина!” И бац! Яша стал “самоваром” без ручек, без ножек. Вернулся домой — бжих-бжих, щекотливое дело… Жену не обнять, на гармошке не спеть, ордена не потрогать, не жизнь — а сплошная умора! Глядела на это супруга, глядела, взяла Яшку в лукошко, и в лес. А Яша не будь дураком, покатался в земле, пообтерся, и стал гриб. (Смеется.) Вот теперь по пояс в земле крепко-крепко… (Пауза.) Нас тут таких ведра три.
СЕРАФИМА. Мы потом придем за грибами…
ПРАСКОВЬЯ. Мы сейчас идем мужей встречать с войны.
ЧЕЛОВЕК—ГРИБ. Насчет мужей — вы молодцы, с войны надо встречать только мертвых.
МАША. Живые они.
ЧЕЛОВЕК-ГРИБ. Живые?! А что ж вы тогда без песни идёте?!
МАША. Станцию обыскались.
ЧЕЛОВЕК-ГРИБ. Да вы уже пришли! Выйдете из леса, встретите памятник, а там и рукой уж подать!..
Старухи идут.
ЧЕЛОВЕК-ГРИБ (кричит вслед). Только в ельник не заходите!!!
Картина девятнадцатая
Старухи быстро идут по черному, выжженному полю. Навстречу им скачет маршал Жуков на чугунной лошади.
МАРШАЛ ЖУКОВ. Здравствуйте, бабоньки! А где тут Красная площадь?!!
ПРАСКОВЬЯ. Не знаем…
СЕРАФИМА. Не местные мы.
МАРШАЛ ЖУКОВ. А почему на парад не идёте?!!
МАША. Мужей с фронта встречаем…
МАРШАЛ ЖУКОВ (едва не упал с лошади). Как “мужей”?!! Да уже девятое мая!!! Они вот-вот на станцию прибудут!!! Бегите, дурачье, скорей!!!
Старухи несутся что есть сил, бегут через поле.
ПРАСКОВЬЯ (останавливается). Стой!.. Стой!
Пауза.
МАША. Что?!
ПРАСКОВЬЯ. Карточку Гришину потеряла… (Ищет по карманам.)
СЕРАФИМА. Потом найдешь! Торопиться надо!!!
Слышен шум приближающегося поезда.
Старухи бегут, на ходу рвут охапки цветов. За горизонтом уже грохочет салют, старухи срезают путь — вбегают в ельник.
Маша спотыкается, встает, бежит вслед за Прасковьей и Серафимой, продирается сквозь ели, попадает в ельник.
Картина двадцатая
Ельник. Маша останавливается.
Тишина.
МАША. Эй!..
Глухая тишина.
МАША (прислушивается). Эй!
Тишина.
МАША (зовёт). Сима!.. Прасковья! Вы где?!..
Тишина.
МАША. А-у-у!.. (Пауза, сердится.) Нашли время шутить!..
Тишина.
Маша идёт, вдруг видит на земле домотканую дорожку. Дорожка исчезает за старой елью.
Маша идет по дорожке, обходит ель, видит покосившуюся старую лавку и два холма с деревянными могильными крестами.
На одном кресте висит пожухший платок Прасковьи, на другом — коровьи бубенцы и дырявый сапог Серафимы.
Маша подходит ближе, видит рядом пустую свежевырытую могилу и вдруг замечает, что давно держит в собственных руках лопату.
Пауза.
МАША. Чо же дальше было?..
Пауза.
ГОЛОС. Ну как, ты закончила, Марья?
МАША (оглядывается). Ты кто???
СМЕРТЬ (встает с пня, подходит к Маше, смотрит в вырытую яму). А ты молодец, хорошо для себя постаралась. (Пауза.) Я тут, пока ты землю рыла, сказку твою послушала… Задорно, хотя… Нескладно, конечно, зато смешно! (Вздыхает.) А как без смеха и песен, когда вся деревня умерла, даже подруги! А ты стоишь от тоски зеленая и роешь могилу себе. Вот уж невесело… Даже и я тут без слез не смогла. А ты — молодец, сказкой себя развлекла! (Смеется.) “Ванька-встанька с фронта вернулся”… Ага… (Указывает в яму.) Ну, давай, полезай, только с песней… (Маша стоит.) Нет, я никак не пойму… Ты снова веришь, что Ванька твой вернется?!
МАША. Вернется…
СМЕРТЬ (теряя терпение). Вот дура! Забыла, сколько раз ты его ждала?! Турецкая, Японская, Финская, Гражданская, Первая Мировая была, Вторая! С Куликова поля ждала Ваньку, помнишь?! И каждый раз ты меня умоляла: “Отпусти меня, смерть, мне Ваню с войны встречать надо”… Ты что, вечно его ждать собралась??? (Пауза, совершенно не понимая.) Вот дура… Зачем???
МАША. Мне надо…
СМЕРТЬ. Сколько войн у вас, русских, было, а сколько еще будет!
Долгое молчание.
СМЕРТЬ. Ладно, последний раз даю тебе сто лет. (Пауза.) Иди.
Маша уходит.
Смерть смотрит ей вслед, надевает на свою шею почтальонскую сумку.
Картина двадцать первая
Рассвет.
Старуха Марья тяжело карабкается на крутую железнодорожную насыпь, идет по путям.
Приходит на пустынную станцию.
Останавливается, смотрит вдаль.
Ждет, ждет и превращается в молодую девушку.
Занавес