Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2005
Евгений Лобанов — родился в 1966 г. в Свердловске, окончил горный институт. Работал геологом, учителем. В настоящее время — начальник отдела информации журнала “Автомобильный курьер”. Публиковался в “Уральском следопыте”, “Уральском рабочем”.
Первая часть дилогии — “Птенцы асфальта” опубликована в № 12 за 2003 г.
“Детка, это не наезд…”
Они приближались. Неумолимо. Анжелка заметила их слишком поздно. Еще минуту назад она могла бы сбежать. Скрыться в привокзальных дворах или в переходе. Но она заметила их слишком поздно. Подкорытова быстро оглянулась. Возле касс торчала толпа. Перед табло стояли то ли уезжающие, то ли встречающие. Невдалеке прогуливался “линейный”. В ее сторону он даже не взглянул.
До ее беды никому не было никакого дела. Значит, выпутываться нужно самой. Анжелка спиной вжалась в холодный по весне гранитный цоколь вокзальной стены и приготовилась защищаться.
Они окружили ее плотным кольцом, прорваться через которое не было сил. Подкорытову будто парализовало, и она смотрела на девчонок, точно кролик на удава — не мигая, зная, что все равно не миновать быть съеденной.
Внезапно налетел дождь. Анжелка его ненавидела. Именно в такие сырые дни отчим напивался.
И вот этот самый дождь, если вдуматься — ничего особенного, обычные водяные капли, — вытянул из Анжелки остатки решимости. Она обмякла и начала стекать по шершавой гранитной стене…
Ее подхватили под руки и вжали в стену.
— Спокойно, детка, это не наезд, — властным голосом сказала одна из пятерых, по виду — старшая.
“Лет четырнадцать, — машинально отметила Анжелка. — Где-то на год меня старше”. Девчонка была невысокая, светловолосая, с пронзительно-голубыми глазами, казавшимися еще отчетливее на фоне мартовского неба.
— Это не наезд, — видя, что жертва не сопротивляется, и потому более миролюбиво повторила девчонка. — Мы ж не “быки”…
Анжелка поверила. Ей больше ничего не оставалось. Тем более что стоявшие рядом девчонки заулыбались. Та, которой было лет десять-одиннадцать — пухленькая, с бегающими карими глазками, — захохотала в голос. Старшая метнула на нее злой взгляд и сцедила:
— Заткнись, Пышка!
И, повернувшись к Анжелке, участливо произнесла:
— Детка, я вижу, у тебя проблемы. Пошли. Нечего тебе тут ошиваться. Попадешь к вокзальным — за копейки по рукам пойдешь…
Анжелка не знала, чем грозит знакомство с девчонками, но в этом большом городе она была одна. Прислониться не к кому. И, решив: будь что будет! — выдохнула:
— Пошли!
Девчонки обступили ее и повели — точно под конвоем. И Анжелка испугалась. Но бежать было невозможно. Старшая, будто поняв ее состояние, заговорила. Она говорила-заговаривала:
— Как зовут? Анжела? Значит, Жилкой будешь. У нас здесь у всех погоняла. Я, например, Фетка, а она, — девчонка показала на младшую, пухленькую, — Пышка. Не бойся, мы не грабим — не убиваем… А ты ничего, симпатяга. От кого сбежала?
— От отчима, — сказала Анжелка.
— Бил? — участливо поинтересовалась Пышка.
— Ага! — на глазах Подкорытовой показались слезы.
— Не реви! — оборвала Фетка. — Он больше не будет.
Рядом тормознула иномарка. Из окна высунулся какой-то парень в черных очках и лениво бросил в сторону старшей:
— Ну что, Фетка, новенькую словила?
— Отвянь, Пашка! — быстро кинула старшая. — Сорвется.
— Куда она, на фиг, денется, с вокзала-то? — хохотнул парень, и машина сорвалась с места.
На его слова Анжелка не обратила внимания. Девчонки болтали непонятно о чем, Пышка расспрашивала ее о доме.
Но вот как раз об этом вспоминать не хотелось. Ну как же могло хотеться домой, если она оттуда недавно сбежала? Часа три, даже почти четыре ехала в электричке, забившись в уголок, и думала только о том, как ей удалось бежать. Анжелка совершенно не представляла, где она будет жить, надеялась, что как-нибудь устроится. Ведь Екатеринбург — большой город, не то что ее маленький Каменск-Уральский.
В дождь ноги сами несли Анжелу Подкорытову к городскому пруду. Она долго смотрела на падающую воду и размышляла, что если броситься вон туда, нет, чуть левее, то ее тут же затянет, перемелет, и ее никто не успеет спасти. И слава богу! Но решимости у нее хватало только на эту мысль. И она возвращалась домой, к пьяному отчиму.
В Екатеринбурге тоже шел дождь. Он был крупным, весенним, не то что унылая сентябрьская морось. Девчонки, словно убедившись, что новенькая бежать не пытается, немного расступились. Только старшая, Фетка, временами остро взглядывала в ее сторону… Как ее назвали? Жилка? Что ж, не самая плохая кличка. Бывали хуже. Она просто — как другое имя. Другое имя. Другая жизнь. Все нормально.
…Куда они ее ведут? Судя по одежке, не бродяжки. Куда? Какая разница, куда? Было бы где переночевать…
Однокомнатная квартира с высокими потолками. Аккуратно прибранная. Правда, в углу вместо кроватей — одно большое ложе. В другом углу — диван. Старый шкаф. Телевизор. Видик.
Жилка устало плюхнулась на диван. Фетка села рядом, приобняла Анжелку, положила светлую головку на ее плечо и зашептала-зашелестела:
— Что, Жилка, хреново? Нам спервоначалу тоже плохо было. Поодиночке-то всегда не в кайф. А вместе мы сильнее, правда?
Агнжелка кивала и не слышала, как на кухне пускавшая в форточку дым тринадцатилетняя Танька Яшина, по прозвищу Кобылка, усмехалась:
— Во Фетка поет-заливается! Цирк! Благодетельница…
— Пригрела-обобрала… — подхватила Пышка.
— Девки, жрать приготовили? — донесся из комнаты Феткин голос. — Жилка-то голодная…
Жилка отдыхала. Блаженствовала. Ее никто не бил. Не загонял домой в десять вечера и не косился, замечая рядом с мальчишками.
Впрочем, пока Жилка на улицу не рвалась. Девчонки по утрам ходили по магазинам; готовили еду, а после обеда обычно исчезали куда-то и возвращались только под вечер.
Жилка оставалась дома, мыла посуду, пол… А потом становилось скучно. По телеку шли какие-то боевики, новости, в общем, по ее мнению, полная муть.
— Скучно, говоришь? Держи!
Фетка, уходя, бросила на диван видеокассету.
— Посмотришь без нас.
Рыжик — худая, чуть выше Жилки девчонка с длинными солнечными волосами — фыркнула, сдерживая смех, и отвернулась.
Рыжик
Эту немудреную кличку Светке Шуваловой придумала Фетка. Если бы она хоть немного знала историю, то назвала бы Светку Графиней или как-нибудь вроде этого. Но с историей Фетка была незнакома, и потому Шувалова стала Рыжиком — за волосы соответствующего цвета. Они были длинные — ниже плеч. Мужской взгляд сначала падал на них. Потом он задерживался на изумрудных глазах с длинными ресницами. Потом скользил по двум несильно выдающимся бугоркам, доходил до почти мальчишечьих бедер и снова приковывался к рыжим волосам, будто больше ничего значительного в этой девчонке не было. Лицо ее было какое-то неуловимо неправильное, а к марту-апрелю на нем еще и высыпали веснушки — такие же рыжие, как волосы. Они усеивали все лицо — от уха до уха. Но особенно много их было на курносом Светкином носу.
Родилась “графиня” в обычной семье алкоголиков, где водки было море разливанное, закуски почти не водилось, а еды — и подавно. Шестилетняя Светка Шувалова, худая и вшивая, переступая через “отрубившихся” дяденек и тетенек, подходила к столу и жадно хватала то немногое, что на нем еще оставалось. И запивала водкой.
В восемь лет она уже обшаривала карманы материных сожителей и собутыльников, а когда Светке стукнуло двенадцать, мать, которой в очередной раз не хватило денег на выпивку, а взять их было уже негде, продала дочь Фетке…
Зорина заплатила за Шувалову кучу денег, но девчонка того, кажется, стоила. Фетка самолично обрила Светку, чтобы избавить от проклятых насекомых; усадила в ванну, оттерла девчонку — почти до блеска, накормила “от пуза”… И Светка отплатила. Она ходила за своей благодетельницей хвостиком. Потом Рыжик с Феткой подружились, и почти незаметно Рыжик стала правой Феткиной рукой.
Единственное, по мнению Зориной, что было в Рыжике плохого — то, что она иногда запивала. Когда это случалось, Светка “вылетала” из работы на два дня. Потом собирала себя по кусочкам с помощью Пышки — “сестры милосердной”, как называла ее Фетка, и честно отрабатывала “прогулы”. И за это, и за многое другое Фетка закрывала глаза на пьянки Рыжика. Потому что знала: домой Светка не вернется. Никогда. Единственным ее домом был Феткин.
За все нужно платить
“Посуда никуда не уйдет”, — решила Жилка, “зарядила” видик и пристроилась на диване. Сначала пошли титры на незнакомом языке. Потом — переплетение мужского и женского тел. Чей-то гнусавый голос переводил:
— А ну-ка, детка, поработай-ка еще, а то я никак не могу кончить…
Если бы рядом с Анжелкой был кто-нибудь еще, она, должно быть, сгорела бы со стыда. Но рядом с ней никого не было, и потому Подкорытова не отрываясь смотрела на экран. Она мысленно была там и вернулась к действительности, лишь когда снова пошли титры. Только после этого Жилка начала смутно догадываться, зачем Фетка подсунула ей кассету.
Часов с семи поодиночке стали подтягиваться девчонки. Сначала пришла Пышка. За ней — Кобылка: острые плечики, смазливая мордашка. Последними заявились Фетка и Рыжик — неразлучная парочка.
Подкорытова суетилась на кухне — разогревала суп, выставляла тарелки, а Кобылка дымила в форточку.
— Жилка, сядь! Поговорить надо, — бросила после ужина Фетка. — Ты у нас наела-напила уже не на одну сотню. Ты — девочка умная, должна понимать, что за все нужно платить.
Жилкино сердце ухнуло вниз. Она уже догадывалась, что платить придется, и даже понимала чем, но все-таки в ней жила надежда, что, может, все еще обойдется, что она отплатит чем-нибудь другим, ну хотя бы… Чем? Ну, скажем, будет ходить по магазинам, готовить им еду, прибираться… Неужели этого мало?
Словно сквозь туман доносились до нее Феткины слова:
— …А чем еще ты сможешь заплатить? Денег таких у тебя нет, значит, придется работать. Ничего страшного. Мы все работаем, и видишь — живы.
— Я девочка, — очнувшись, призналась Жилка.
— Мы тоже… были. Когда-то все равно нужно начинать. А тебе за это заплатят. Будешь паинькой — подгоню хорошего клиента. За первый раз платят дороже. А нет — пеняй на себя. Сами поможем. Ложкой. А потом рюмку загоним. И там разобьем. А это больно, сама должна понимать. Знаешь, тут недавно одна дурочка так орала, так орала, у меня полдня голова болела от евонного крика… Ну?!
— Я не умею, — отступила на шажок Жилка.
— Научишься! — убежденно бросила Фетка. — Видик смотрела? Еще покажем. У нас этого добра мно-ого…
Она видела, что Анжелка отступает. Еще и не таких ломали! А эта сломается. Она уже почти сломалась.
Фетка
Когда-то и она, Фетка, в миру Ленка Зорина, была такой же — испуганной недотрогой. Когда-то и ее тоже подобрали на вокзале. Прямо там, возле Щорса. Ее так же пригрели, откормили, чтоб — не кожа да кости. Она сразу поняла, чем придется платить. И не ломалась. Ей не было еще и тринадцати, когда ее ткнули на панель. К тому времени она уже давно знала, что обычно нужно мужикам от девочек. Она узнала это месяца за полтора до своего двенадцатилетия. Она была девочка-конфеточка, куколка светловолосая с двумя хвостиками и беленькими бантиками на них. Конфетка. Нимфетка. В общем, Фетка.
Потом вокруг нее затусовались малолетки. И сообразительная Фетка быстро смекнула: чтобы выжить, совсем не обязательно ложиться под всех. Можно подкладывать других. А для этого нужно быть сильной. И Фетка стала сильной. Позже выяснилось: быть сильной — мало. Нужно быть жестокой. И Фетка стала жестокой.
Потом она поняла, что проще работать с девчонками из мелких городов — с теми, кто убегает из дома. Здесь их называли “чистыми”, в отличие от местных опустившихся — “грязных”. Деваться им некуда, обратной дороги, точно так же, как крыши над головой — нет. И потому они чаще всего сговорчивее.
Фетка с подругами частенько совершала набеги на вокзал, безошибочно вычисляя будущих “своих”. Это было несложно: затравленный, или испуганный, или ищущий взгляд, угловатость движений, — окружали, притискивали к стенке, и Фетка говорила привычно:
— Спокойно, детка, это не наезд…
А дальше все шло по знакомому, давно отрепетированному сценарию: обвораживающий, обволакивающий Феткин голос (она умела, когда нужно, казаться ласковой), квартира, ванна, еда, одежда, и, наконец:
— Ты же умная девочка, понимаешь, что за все нужно платить…
Под Феткой было восемь девчонок. Из них четверо — с вокзалов, железнодорожного и авто. Бывали и другие, но срывались, и вспоминать о них Фетке не хотелось. А если честно, то она просто боялась о них вспоминать. Под ней значилось и несколько местных, но у каждой из них был свой дом, а у Фетки жили те, кому идти было совсем некуда: Кобылка, Рыжик, а теперь еще и Жилка. Но самой стоящей находкой (кроме Рыжика, разумеется) была Пышка.
Первый клиент
Жилка никак не могла уснуть. Она боролась с собой, прекрасно понимая, что назад пути нет, но все-таки никак не могла решить, где хуже. Казалось — там, в Каменске-Уральском. Наверное, права Фетка: когда-то нужно начинать. Деваться все равно некуда. Говорят, что от этого ловишь кайф. А много ли кайфа было в Анжелкиной жизни?.. Но это — потом. После первого раза. А в первый раз, говорят, больно. И потому страшно. Больно… Но, наверное, не больнее, чем бил отчим? И всего лишь один раз. А потом — не больно.
Жилка ворочалась, получала ощутимые тычки в бок то от Кобылки, то от Рыжика (Фетка дрыхла без задних ног), а утром сказала:
— Я согласна.
Фетка тут же подлетела, затараторила, что все будет прикольно, что она подтянет хорошего клиента, он все сделает совершенно небольно, да еще и заплатит по полной. Жилке не верилось. Но деваться было некуда.
В обед все свалили на работу. Дома остались только Фетка с Жилкой. Зорина с полчаса просвещала Подкорытову, подробно описывая, как это случилось у нее самой, потом поставила “порнушку” и в самом конце заявила:
— Все будет завтра.
Ночью Жилка представляла, как это все случится. Единственное, чего она не могла представить: как он отдаст ей деньги. Это казалось самым постыдным.
— Это услуга, — сказала Фетка. — Ты делаешь ему услугу. Он платит. Мы живем в рыночной стране.
Да, об этом Жилка знала.
Потом пришел клиент. Он был парнем лет двадцати трех, высоким и крупным. Фетка свалила.
…Он и в самом деле оказался ласковым. Но когда сделал то, за чем пришел, Жилку пронзила дикая боль, и она едва сдержалась, чтобы не заорать.
— Больно? — спросил он.
Жилка оттолкнула его, сбежала в ванную, заперлась, и он тут же ушел, оставив на столе деньги. А Жилка пустила воду и заревела. Проревевшись, она смыла следы слез, вылезла из ванной, вытерлась насухо и не одеваясь плюхнулась животом на общее ложе. И снова заревела.
Минут через десять появились девчонки.
— Хреново? — спросила Фетка. В руках она держала шприц. — Это на первый раз только. Привыкнешь. Я тебе сейчас укол сделаю. Успокаивающий. Давай вену!
— Нет! — крикнула, выходя из оцепенения, Жилка. — Не-е-ет!!!
Но тут налетели Кобылка и Рыжик. Жилка сопротивлялась, пыталась кусаться. Рыжик подняла кулак, метя в лицо, но тут раздался спокойный Феткин голос:
— Рыжик, только не в морду! По печенкам бей, сколько раз тебе говорить!
Несколько ударов, и Жилка обмякла. Она уже не сопротивлялась, когда Фетка проткнула иглой вену и закачала в нее смертельную жидкость…
Пышка
Яна Соколова, в определенных кругах известная более как Пышка, вот уже полтора года была сиротой. Логичнее было бы предположить, что она могла быть сиротой при живых родителях, но на деле…
Ровно полтора года назад Соколов-старший вывел из гаража старенький “жигуленок” и поехал в аэропорт — встречать жену из командировки. Яна Соколова в это время была в школе. Когда закончились уроки, она вприпрыжку побежала домой — счастливая, что встретит маму, но дверь почему-то оказалась заперта, и дома никого не было, хотя они должны были приехать два часа назад.
Яна открыла дверь, бросила у входа портфель и прямиком прошлепала на кухню. Аппетит у нее всегда был “зверский”, как говорил папа.
…К вечеру они не вернулись. Они не вернулись даже к вечеру следующего дня. Откуда ж было знать Яне Соколовой, будущей Пышке, что на обратном пути, у самого выезда из Кольцово, в “жигуленок” Соколовых врезался
КамАЗ… Яна этого не знала и терпеливо ждала родителей. Она даже не ходила в школу. Она думала, что хоть кто-то из учителей ее хватится, придет к ней домой и станет уговаривать вернуться. Но, как выяснилось, Яна Соколова была никому не нужна.
Спустя месяц она поняла, что родители не вернутся. Совсем. Должно быть, разбился самолет с мамой. Или машина с папой. Скорее всего, машина, потому что иначе папа вернулся бы. Что делать, Яна не знала. Ни бабушки, ни дедушки у нее не было. “Наверное, лучше сидеть и не высовываться, — соображала она. — А то еще отправят в интернат”. В интернат Яна не хотела. В своей квартире жить казалось лучше. Когда в холодильнике и на полках закончились продукты, Соколова взяла пакет, выбрала из домашней библиотеки несколько книг — вдруг удастся продать — и вышла на улицу.
Стояло изумительное бабье лето. Улыбалось почти июньское солнце, золотя листья берез. Яна брела по городу, — бесцельно, и ноги привели ее в парк — тот самый, в котором так любили гулять Соколовы. Она села на скамейку и, прижав к себе пакет с книгами, заплакала.
И тут к ней подошли две девчонки. Одна — рыжая, с волосами до плеч, лет тринадцати, а вторая, постарше, светловолосая, коротко стриженная. Они стояли перед ней и чего-то ждали. Яна подняла на них заплаканные глаза и сказала:
— Девочки, купите книгу… Хотя бы одну…
Рыжая фыркнула, а та, что постарше, спросила:
— Детка, у тебя проблемы?
Яна посмотрела на участливое лицо девчонки и ответила:
— Да…
А через пару дней в однокомнатную квартиру Соколовых перебрались Кобылка, Фетка и Рыжик. А Яна Соколова стала Пышкой. В “работу” Фетка смогла ее втянуть лишь спустя полтора месяца, когда почти вся домашняя библиотека Соколовых был продана, а денег на еду совсем не осталось…
В первый раз на “работу” Пышка вышла с Кобылкой. Можно сказать, ей повезло — какой-то мужик, лет около тридцати, снял их обеих… Работала в основном Кобылка.
Но все равно вечером Пышка, даже не поев, рухнула на общее ложе, прижав к себе любимую игрушечную обезьянку, которую Кобылка почти сразу же окрестила Рыжиком. Та и в самом деле была похожа на Шувалову — и цветом, и мордочкой, и Светка бесилась, когда слышала, что “Пышка снова спит с Рыжиком”. Это случалось, когда Яне становилось невыносимо.
Соколова (имя и фамилию которой девчонки тут же забыли, она стала для всех только Пышкой), чтобы отрешиться от работы, придумала себе занятие — заботиться о тех, кому плохо. Собственные беды при этом уходили на второй план.
Но все-таки иногда, не часто, Пышка засыпала с любимой обезьянкой по кличке Рыжик…
Поехали!..
Фетка ходила по квартире и вещала менторским тоном:
— Первое. Работать будешь по три недели в месяц. У тебя какой цикл?
— Шесть дней… — покраснев, ответила Жилка.
— Вычислишь и напишешь, — бросила Фетка. — Я должна знать. Второе. “Резинки” все покупают на свои. Залетишь — твои проблемы. Выручать не буду. Третье. Все деньги сдаешь мне. Я сама разберусь, сколько отдать. Больше обслужишь — больше получишь. Четвертое. Я тебе зла не желаю. Поэтому под “черных” не ложись.
Потом Фетка, похоже, сбилась со счета и продолжила уже без цифр:
— Не вздумай сбивать цену — девочки такое не прощают. А предложат взять за щеку или трахнуть в задницу, смотри сама… Рыжик, просвети!
— Она у нас — девочка хоть куда, — заржала Кобылка.
Дня через три, когда все более-менее зажило, Жилка впервые вышла на работу. По Щорса то тут, то там сновали взрослые девицы лет восемнадцати—двадцати пяти, все в мини. Три девчонки стояли на обочине, поджидая машины. Те подъезжали, — отечественные и иномарки, — останавливались, хлопали дверцами, то впуская, то выпуская; подбирали девчонок и, взревев, скрывались, чтобы через час-полтора, а то и раньше вернуть их обратно. Конвейер работал отлаженно и четко.
Жилка ходила под ручку с Пышкой, пытаясь унять дрожь в коленках. Ради первого выхода Фетка подобрала ей почти новую мини-юбку, не доходящую даже до колен. Черный цвет еще сильнее подчеркивал худобу Жилкиных ляжек и остроту коленок. Сверху на ней была одета белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей. И еще на Жилке были туфли на каблуках — первые в ее тринадцатилетней жизни. Она шла осторожно, как на ходулях: казалось, вот-вот упадет. Жилка то и дело спотыкалась и сильнее хваталась за Пышкину руку.
Возле них тормознула иномарка. В машинах Жилка не разбиралась, они были для нее почти все на одно лицо, но уж иномарку-то от российской она могла отличить. Пышка тоже затормозила, и вместе с ней вынуждена была остановиться и Жилка. Какой-то мужик лет сорока, с короткой стрижкой, лениво бросил:
— Эй, ты, что постарше, залезай!
Пышка ткнула Жилку локтем в бок и затараторила:
— Это он тебе. Расценки помнишь? Минет — полтинник, остальное — двести. Меньше брать не вздумай.
И подтолкнула Жилку к машине.
Когда Подкорытова затравленно обернулась, Пышки рядом уже не было. “Бросила! — обреченно подумала Жилка. А потом сказала себе: — Все правильно, каждый сам за себя”. И, поняв это, умостилась на переднем сиденье.
Мужик скосил глаза на дрожащие Жилкины коленки и спросил:
— В первый раз, что ли?
— Ага, — едва смогла произнести Жилка.
— Ладно, — сказал мужик. — Понял.
Он вел машину уверенно, левой рукой. Правой, тяжелой, гладил острую Жилкину коленку.
— Не бойся. Больно не будет.
— А я и не боюсь, — расхрабрилась Жилка.
— Вот и умничка. Скоро приедем.
Они завернули во двор и тормознули у железной двери с домофоном. Потом вошли в лифт. Мужик положил руку на Жилкино плечо и притиснул ее к себе. Потом они вышли из лифта (мужик сжимал выпирающую Жилкину ключицу) и через несколько шагов очутились в шикарной (по Жилкиным понятиям) трехкомнатной квартире.
— Подмойся, — сказал мужик, открывая дверь ванной. — Вытираться не надо. Не люблю.
…Потом он медленно расстегнул Жилкину рубашку, снял юбку, отнес, почти невесомую, на диван и навалился так, что не вздохнуть. Она закрыла глаза и постаралась, как учила Пышка, расслабиться и думать о чем-нибудь другом. Не получалось. В уголках глаз показались слезинки. От мужика пахло потом. Даже не пахло — несло, разило. Слава богу, он сделал дело быстро (хотя Жилке все равно казалось, что это никогда не кончится).
Потом он поднялся, сам одел Жилку, сунул ей две сотни в нагрудный кармашек и поинтересовался:
— Водку будешь? Хотя бы глоток?
Жилка подумала и кивнула. Мужик налил себе полстакана, ей плеснул на самое донышко и произнес:
— Ну, на дорожку!
Потом обнял Жилку, погладил по голове и сказал:
— Не реви, детка, все образуется.
Он говорил как Фетка.
Минут через двадцать Жилка снова неуверенно перебирала каблучками по асфальту. Ни Пышки, ни Кобылки, ни даже Рыжика не было. Вдруг кто-то сзади цепко схватил Жилку за плечо и развернул к себе. На нее смотрел, буравя глазами, парень лет двадцати. Кажется, где-то она его уже видела…
— Ты чья?
Жилка задумалась. Отвечать или нет? Кажется, не мент. Не похож. Не ответишь — еще изобьет. Или чего похуже сделает. И тогда она сказала:
— Феткина…
— А-а, ну тогда живи. Пока…
Он развернулся и пошел прогуливаясь, руки в карманы.
В другой раз ее снял мужик лет тридцати пяти на “жигуленке”. Но это было не самое страшное. Самое страшное оказалось потом, когда ее взял парень лет двадцати пяти, по виду — крутой. Он потребовал минет прямо тут же, в машине. Жилка замешкалась, хотела было сбежать, но парень цепко схватил ее за волосы, нагнул к коленям и сказал:
— Работай, сука!
И не отпустил, пока Жилка, превозмогая отвращение и давясь, не начала “работать”.
Получив полтинник, она пулей вылетела из машины и прислонилась к тополю. Ее трясло, выворачивало наизнанку, из глаз лились слезы. Затем ее все-таки выполоскало на асфальт, но легче не стало. Шатающейся походкой Жилка побрела домой. Работать сегодня она уже не могла.
В квартире еще никого не было. Подкорытова забралась в ванну, пустила горячую воду и, обхватив руками колени и закрыв глаза, долго сидела, пытаясь забыть весь сегодняшний день.
Хлопнула дверь. В ванную заглянула Кобылка. Увидев скорчившуюся Жилкину фигурку, она спросила:
— Ну что, хреново?
Впрочем, она спросила немного по-другому. Но смысл был тот же. Жилка на вопрос не отреагировала. Тогда Танька присела на край ванны, перегнувшись, прислонилась щекой к Жилкиной щеке и сказала:
— Ничего, Жилка, это пройдет. Привыкнешь.
Это казалось невозможным.
Заглянула Рыжик, бросила:
— Очухиваешься?
И скрылась на кухне.
“Оставьте меня в покое!” — хотелось крикнуть Жилке, но в покое ее явно никто не хотел оставлять. В ванную завернула Фетка и спросила:
— Ну что, много наработала?
“Ей лишь бы деньги!” — почти с ненавистью подумала Жилка. И ответила:
— Четыреста… пятьдесят..
Последнее число далось ей с большим трудом. Перед глазами стояла машина, руль, упиравшийся в правое ухо… Тополь…
— Умница, — уже ласковее сказала Фетка. — Приходи в себя, Рыжик сейчас есть приготовит.
Больше ее не трогали. Только после сорока минут сидения в теплой ванне Жилка наконец начала приходить в себя. Потом жадно набросилась на пюре с сосиской, потом упала на общее ложе и, не обращая внимания на свет и болтающий телевизор, провалилась в спасительный сон.
Кобылка
Танька Яшина, по кличке Кобылка, очутилась на Щорса год назад. Фетка подобрала ее — почти совсем никакую — через месяц после того, как Танькин отец в пылу пьяной ссоры хватанул “тупым предметом”, как было написано в милицейском протоколе, по голове жены своей, Танькиной матери. Он пошел срок мотать, она — в земле отдыхать.
Кобылка, “острая” с ног до головы — от носа и ключиц до коленок, — первое время, пока Фетка не посадила ее на героин, подбрасывала немного деньжонок алкоголичке-бабушке, бывала у нее, а когда почти все заработанное стало уходить на “белый”, совсем перестала заглядывать в “отчий” дом. Какой смысл? Бабка то канючит деньги, то заплетающимся языком твердит о черной неблагодарности внучки. Будто она — дочь миллионера…
И вот уже больше полугода Яшина в “отчем” доме не появлялась. У Фетки жилось лучше. Чем придется платить за еду и кров, Танька поняла сразу. Переживала? Да нет, почти не переживала. Если и переживала, то, по крайней мере, вида не подавала. К тому же в содружестве с “белым” забывалось все. Нет, скорее, не забывалось, а уходило, отступало на задний план. Может, Кобылка просто втянулась. А издержки… Что ж, издержки, наверное, есть в каждой профессии…
“Издержки” профессии
…И тут раздался вой сирен. Жилка вздрогнула, собралась было бежать, но, обернувшись, успокоилась. На противоположной стороне, у автовокзала, две девицы лет восемнадцати тоже быстро застучали каблучками, но, заметив мчащуюся куда-то пожарную, сбавили темп и, как ни в чем не бывало, продолжали дефилировать по “бродвею”.
Возле них тормознула темно-зеленая, с разноцветными драконами на боках, “тойота”. Одна из девиц привычно наклонилась к форточке, выставив на обозрение случайных прохожих полную задницу, обтянутую мини-юбкой, с минуту торговалась, наконец махнула рукой и села в тачку. Жилку тут же снял паренек лет двадцати…
…Часов в девять вечера в квартиру ворвалась Кобылка:
— Фетка, с Жилкой что-то!
Зорина осторожно вынула из вены на ноге тонкую инсулиновую иглу и недовольно сцедила:
— Че там?
— Ее уже три часа нет!
— Че ты, Кобылка, будто девочка! Один трахнул, с другим ушла… Может, ее каждый по часу… Бабок огребет немеряно…
— В последний раз ее видели в шесть. Она в тачку с “черными” села!
— Ну, ду-ура! — зло протянула Фетка, но в голосе послышалась плохо скрываемая тревога. — А ты почему не на работе? Самый час пик. Ну, я кому сказала! — вдруг заорала она.
Сплюнув, Яшина свалила. Часов в десять вернулась Пышка.
— Жилка где?
— А я почем знаю?! — взорвалась Фетка. — Я, что ли, ее трахаю?
В половине одиннадцатого вернулась Кобылка. Жилка все не появлялась. Девчонки были на нервах.
Подкорытова поскреблась в дверь часов в одиннадцать — мокрая и дрожащая, как собака.
Пышка распахнула дверь, взвизгнула радостно и повисла на Жилке.
— Оставь ее в покое! — зло посоветовала Яшина. — Дай очухаться.
— Где была? — подозрительно спросила Фетка. — Мы тебя с ног сбились искать!
Рыжик фыркнула, но под Феткиным взглядом поперхнулась.
— Запихнули… Был один… Приехали… а там… целый аул… Говорю: не буду, а они… по почкам… А потом… как навалились… шоблой… — всхлипывала Жилка. — И без копейки… на другом конце города… на пустыре… Пока добралась…
— В хвост и в гриву, — вздохнув, констатировала Кобылка.
— Дура! — сказала Фетка. — Я ж говорила тебе: под “черных” не ложись! Говорила?
— Говорила… — размазывала слезы по щекам Жилка.
— Говори-ила, — передразнила ее Фетка. — Вот и не реви теперь…
— Пойдем, — бросила Пышка и утащила Подкорытову в ванную. Усадила на чугунный край, включила воду и умыла Жилкино лицо.
— Больно? — участливо спросила она.
Подкорытова кивнула. Она не знала, где было больнее — там или на сердце.
— Сядь под холодную воду. Я всегда так делаю, — посоветовала Пышка.
Жилка обняла подругу и снова заревела. Пышка сидела рядом и гладила темную Жилкину голову.
— Домой не хочешь? — спросила она.
Жилка покачала головой.
— Я на этого урода отчима смотреть не могу.
— А на мать?
— А я для нее померла, — негромко отозвалась Жилка.
— А ты вернешься — вот она я, живая!
— Нет, — покачала головой Жилка. — Я не живая.
Потом она без аппетита, давясь, жевала вареную сосиску с жареной картошкой. И запивала сладким до жути чаем. В последнее время она почему-то не могла пить несладкий чай. Потом поднялась и побрела в комнату, на общее ложе.
— На, уколись, — Фетка протянула Жилке полный шприц. — Легче станет.
Подкорытова поколебалась и согласилась. Хотелось забыться.
— Лучше ты, — сказала она, закатала рукав водолазки и, вытянув руку, закрыла глаза.
— Какие у тебя вены! — восхитилась Фетка. — Загляденье!..
Жилка почувствовала легкую боль, точно от укуса комара. Потом стало легко. Все беды ушли.
— Поплыла, — сквозь белые облака донесся до нее голос Кобылки.
“Не поплыла — полетела!” — хотела сказать Жилка. Она летала над землей, и то, что внизу, на земле, казалось мелким и нестрашным. Страшно было только падать. Но вспомнила: мама в глубоком детстве говорила: “Доченька, летаешь — значит, растешь”. Сегодня Жилка узнала, что это неправда.
На игле
Кололись все. Ну, почти все. На игле не сидела только Рыжик. Но она временами запивала. Когда Светка приходила домой мрачнее тучи, девчонки знали — будет пить. Всю ночь. В одиночку. Она никогда не плакала. Она только пила и материлась. Наверное, от этого ей становилось легче.
Жилке становилось легче, только если она кололась. Сначала она просто хотела забыться и не вспоминать всех перебывавших у нее мужиков. Первое время она их считала, но к июлю, на третьей сотне, сбилась со счета. И одновременно поняла, что крепко сидит на игле. Правда, шприц у каждой из девчонок был свой, они еще не совсем опустились, и Жилка была уверена, что СПИД ей не грозит. Нельзя сказать, чтобы девчонки его боялись — просто опасались, хотя Рыжик и бравировала, говорила, что, когда можно, она всегда работает без “резинок”:
— А в гробу я их всех видала! Еще бабки на такую муть тратить…
Боялась, пожалуй, только Пышка, но ей можно было простить — она еще совсем зеленая…
…Сегодня Подкорытову снял какой-то лох лет сорока. Без машины. Жилка и не думала, что такие бывают. Она уставилась на него, как на идиота, и произнесла:
— Ты меня что, на трамвае прокатишь?
Он не удивился вопросу, не стал возникать, а просто сказал:
— Нет. Пешком пройдемся. Погода хорошая. Здесь минут десять.
Жилка выразительно покрутила пальцем у виска, назвала цену и сказала:
— Ладно уж, пошли.
В конце концов, это было прикольно. Девчонки вечером от смеху с дивана попадают!
Отработав “номер” и получив “бабки”, Жилка вышла на лестничную клетку. И с ужасом почувствовала, что подкатывает кумар. А дозы не было. Дозы не было! И это при том, что она обслужила всего лишь одного. До квартиры не дотерпеть. Вены гудели. Лоб покрылся испариной. Ноги доржали. Жилка едва смогла спуститься на лестничный пролет и забиться в угол.
Очнулась она от того, что кто-то тряс ее за плечи. Жилка открыла глаза. Над ней возвышалась девчонка лет семнадцати. Рядом стоял парень со спущенными штанами и пытался иглой найти вену.
— Эй! — сказала девчонка. — Ширнешься с нами?
Жилка энергично закивала головой. Девчонка взяла у парня шприц и закачала Подкорытовой дозу. Минуты две спустя Жилка отдала только что заработанные под мужиком деньги и спустилась вниз.
— …Рыжик! — прямо с порога заорала Кобылка. — У меня девятнадцатый!
— А у меня — двадцать первый, — невозмутимо парировала та из комнаты.
— Ну и ладно! — обиделась Кобылка. — Завтра я специально троих поймаю.
— Попробуй! — бросила Рыжик и показала язык.
Жилка недоуменно смотрела на Рыжика.
— Прям как дети! — вздохнула Пышка. — Ты знаешь, Жилка, они соревнуются, у кого больше дедушек перебывает…
— Кого? — удивилась Жилка.
— Тебя что, не снимали дяди лет под пятьдесят?
— Нет.
— Не везло тебе, — заметила Пышка. — Они… Они, знаешь, как… как дедушки. Настоящие…
— У тебя никогда не было дедушки? — спросила Жилка.
— Был. Только я его не помню. Мне было года два, когда он умер…
— А! — сказала Жилка. Спрашивать, от чего умер Пышкин дедушка, не хотелось.
Ирка Игла и ее хозяйка
Ирина Столярова, двадцати четырех лет от роду модельного вида девица — ноги от ушей, темноволосая в детстве, а позже — блондинка, с прямым точеным носом и небольшими ушками, намеренно не скрываемыми под волосами, появилась на Щорса примерно с год назад.
Дочери среднего достатка родителей работать за малые деньги было, что называется, “в облом”, и Столярова, пройдя жесткий кастинг, устроилась… в престижный бордель при одной из екатеринбургских гостиниц. И получила среди своих кличку Модель. Хозяйка борделя — Юлия Николаевна Ермилова — обаятельная молодая женщина — была года на три старше Ирки. От нее, всегда шикарно и модно одетой, исходил дурманящий аромат эксклюзивных французских духов.
За условиями работы Юлия Николаевна следила безукоризненно. Девочки всегда были изысканно одеты, накормлены (но не излишне) и регулярно проверялись у частного венеролога. За ночь у Ирки (впрочем, как и у других) обычно бывало по два-три клиента, а по выходным — и по шесть-семь. Клиентов девочкам подбирали соответствующих: у кого бедра пошире, той можно и покрупнее, а дюймовочкам — тех, кто похлипче. В общем, не жизнь — разлюли-малина. И платили хорошо. Жить бы да радоваться…
И Столярова жила. Но радовалась не во время работы, а после, когда смотрела на хрустящие бумажки.
Но однажды праздник закончился. Праздники имеют обыкновение заканчиваться в самый неподходящий момент. В один из холодных февральских дней, после очередного визита к частному венерологу, Ирку Модель вызвала хозяйка и, сузив глаза (что являлось у нее признаком сильнейшего гнева), потребовала закатать рукава. Недоуменная Ирка повиновалась. Хозяйка ткнула пальцем в небольшую свежую точку на вене и произнесла утвердительно:
— Значит, колоться начала… Жаль, но мы должны расстаться.
— Я не колюсь! — тут же осознав, чем это грозит, крикнула Ирка. — Это… врач… кровь из вены…
Поняв, что объяснение звучит неубедительно, Модель добавила:
— Правда… Юлия Николаевна, я…
— Все! — жестко сказала Ермилова. — Единственное, что я могу для тебя сделать…
И Ирка Модель по “протекции” Юлии Николаевны оказалась на Малышева.
Деньги здесь были не те, а работать приходилось и в жару, и в холод. На открытом воздухе. Кроме того, на Малышева было опасно. Здесь вполне могли наехать. И наезжали. Несколько лет назад местным “ночным бабочкам” сменили “крышу”. Вбросили кучу девочек, сбили цену. А однажды вечером возле “Орбиты” тормознул джип. Дальше — тихий женский вскрик. Видно, затащили кого-то. Остальные — в визг, и рванули врассыпную — дворами. Ирка Модель — тоже. Из джипа вывалились “быки”. Напротив “пасся” черный “мерс”. Пара выстрелов, и все стихло.
Все это время Ирка, будто в столбняке, стояла, привалившись к стене арки. Столярову, к счастью, скрывала тень, и потому ее не заметили. Когда все стихло, Модель очнулась и, не дожидаясь воя милицейской сирены, свалила. Она, задыхаясь, бежала по ночному городу. Удары каблучков о мостовую громко отдавались в застоявшемся воздухе. Столяровой казалось, что за ней гонятся. Со второй попытки попав ключом в замочную скважину, Ирка открыла дверь, перевалилась через порог и, захлопнув дверь, обессиленно стекла по стенке.
Через пару минут ее затрясло. А спустя минут сорок — пятьдесят, слегка очухавшись, она поклялась, что завяжет. Чтобы окончательно успокоиться, она ввела в вену иглу…
…Ирка Модель вылезла из тормознувшего на углу Малышева — Бажова черного “лэндкрузера” и оправила юбку. Джип взревел и через минуту был уже за “Серкопом”. К Ирке подвалил ее сутенер — Коля Шкаф.
— Сколько? — спросил он.
— Двести пятьдесят, — привычно отозвалась Ирка, обводя глазами “тусовку”.
Девчонок не было. Только к стене дома жалась черноволосая, “метр с кепкой”, Малышка Машка. Рядом с ней торчали больше десятка сутенеров, перед концом работы поджидая своих девочек. Сутенеры были как на подбор — лет под тридцать, чуть выше среднего роста, худощавые. “Бычьего” вида был только один — ее, Иркин. Столярова глянула на часики. Одиннадцать сорок шесть. До конца работы еще минут сорок пять, еще можно успеть обслужить одного…
— До двенадцати подождем, — лениво сказал Коля Шкаф. Сегодня он был в добродушном настроении. — Если никого не будет, свалим.
Война объявлена
На Щорса, на той стороне, шла драка. Взрослые метелили какую-то малолетку. Приглядевшись, Жилка поняла, что эта малолетка — Кобылка. Подкорытова стояла, прислонившись к тополю, и соображала, как помочь Яшиной. Лезть в драку было чревато. Но девки могли забить Кобылку насмерть. Нужно было срочно что-то предпринимать! Как назло, Фетки не было.
На Танькино счастье, взревела ментовская сирена. Улица ожила. Девки бросились врассыпную, оставив на земле бесчувственную Кобылку. Жилка рванула между машинами и успела оттащить Яшину во дворы. Жилкино сердце выпрыгивало из груди, но, слава богу, менты их не заметили.
Танька очухалась минут через десять, уже после облавы. На Яшину было страшно смотреть. Все лицо исцарапано, губы опухли, под глазом — огромный фингал… Она едва поднялась, охнула и повисла на Жилке.
— Пойдем, — сказала Подкорытова.
— Не могу… идти… — с усилием проговорила Кобылка.
— Держись за меня!
— Не… доведешь…
— Пойдем, здесь нельзя оставаться, — торопила Жилка.
— Сама… знаю…
Подкорытова обхватила Яшину и, задыхаясь, поволокла ее на себе. Идущие навстречу женщины взглядывали на девчонок — кто зло, кто презрительно. Но ни одна — сочувственно.
“А у самих мужья наверняка к нам бегают…” — тоже зло думала Жилка. Она их ненавидела. И тех, и других.
— А ну-ка, давай подмогну! — раздалось сзади.
Жилка обернулась. Парень лет двадцати, длинноволосый, с острым носом. Что-то знакомое в лице… Может, он у нее когда-нибудь и был… Парень подхватил Кобылку на руки и понес — как маленькую. Жилка шагала рядом. Плечи ныли.
За полквартала от дома Подкорытова заволновалась. Показывать парню, где они живут, было нельзя. И она сказала:
— Спасибо. Дальше я сама.
— Нет уж, я донесу, — возразил парень.
— Не-ет!!!
Парень посмотрел на Жилку и сказал:
— Как хочешь. Тогда держи.
Он осторожно опустил Кобылку. Жилка подхватила ее и потащила к дому.
…Без сил, тяжело дыша, она свалилась на диван. Впервые заболело сердце.
Рыжик, увидев Таньку, охнула. Пышка сорвалась в ванную — за лекарствами. Фетка сцедила сквозь стиснутые зубы:
— Кто?
— Ирка Игла, Ларка Студень, а третью не знаю, — с трудом выговаривала Кобылка, пока Пышка ватой осторожно смывала с ее лица запекшуюся кровь.
— Кто ударил первый? — напряженно спросила Фетка.
— Ирка Игла. Кажется…
А Жилку тем временем трясло, почти подкидывало. Похоже, наркотик, вколотый ей в подъезде, был слишком грязным.
…Кобылка вышла на работу лишь через неделю. Фетка бесилась при одном взгляде на Яшину. Потом она не выдержала.
— Рыжик! Пошли на кухню.
— …Ну, что будем делать? — спросила она у Светки, плотно закрыв дверь.
— Мочить! — коротко сказала Рыжик.
— Кого из них? И где?
— Первой ударила Игла. Значит, начать надо с нее, — уверенно произнесла Светка. — Где она живет?
— Нет! — сказала Фетка. — Подстережем в конце работы.
Они уже около часа торчали на Щорса, из-за угла наблюдая за улицей. Девчонки давно дрыхли дома. Стрелки подходили к часу ночи. Фетка была вся на нервах. Ей казалось, что Ирку они сегодня не поймают, а завтра… Завтра может быть поздно. Завтра может не хватить решимости.
И тут Рыжик ее толкнула. Из красного “жигуленка” вышла Ирка и, точно приговоренная, направилась прямо в их сторону. Она не знала, не могла знать, что за тем углом, куда шла, ее поджидают. Иначе она свернула бы. Но Игла не знала. И потому не свернула.
Рыжик ловко подставила подножку. Ирка грузно шлепнулась лицом на газон. Фетка беззвучно, дрожа от ненависти, пинала Иглу, норовя попасть в правую почку. В левую метила Рыжик. Ирка сначала стонала, а потом вообще перестала подавать признаки жизни. Невдалеке послышались чьи-то гулкие шаги.
— Атас! Сваливаем поодиночке! — шепнула Фетка.
И две девичьи фигурки растворились в ночном Екатеринбурге.
Назавтра Фетка стояла под прикрытием дома. С этого места ей была видна большая часть Щорса. На том месте, где они с Рыжиком вчера измочалили Иглу, крови не было. Значит, Ирку они все-таки не убили. А если они ее не убили, значит, она должна работать. Но ее не было! Фетка была готова дать зуб, что Ирки на Щорса сегодня не было. Ларка Студень была. А Иглы не было. Но узнать, что с Иркой, не вызывая подозрений, было невозможно.
Фетку начало трясти. Трясло сильно, но Зорина не могла понять — от страха или от приближающейся ломки. Она вернулась домой, укололась, и лишь после этого противная дрожь унялась. Но нервы все равно были на пределе. Окончательно успокоились она лишь назавтра, когда Ирка Игла вышла на работу. Она стояла на обочине вместе с Ларкой Студнем и Надькой Стреляной — сгорбленная, с синюшными кругами под глазами. “Недолго ей осталось!” — мстительно подумала Фетка.
Скоро все кончится
Ирка Игла пришла в себя спустя час. В голове стоял туман. Мимо торопились куда-то, наверное домой, редкие прохожие, но никто даже не наклонился проверить, жива ли скорчившаяся на газоне женская фигура. Только пацан лет четырнадцати подошел к ней и тут же слинял. Что им двигало? Любопытство? Наверное, да, потому что Иркина принадлежность к профессионалкам была видна невооруженным взглядом: узкая мини-юбка, вызывающе накрашенные губы…
Игла попыталась подняться, но тут же, охнув от пронзительной боли, снова рухнула на газон. Полежав минут десять, она предприняла вторую попытку. Потому что помощи ждать было не от кого. Она — не женщина. Она — шлюха. Даже если в ком-то из мужиков и осталось еще рыцарство, проституткам со Щорса его не видать, как своей задницы.
…И все-таки Ирка поднялась. Мелкими шажками, дыша так же — мелко, самой верхушкой легких, побрела она к дому.
Столярова-старшая, увидев дочь, вцепившуюся в дверной косяк совершенно белыми пальцами, охнула, запричитала и втащила в коридор. А спустя час, выцедив какой-то противный отвар и “закусив” таблетками, Ирка Игла провалилась в сон.
Проснулась она глубоко за полдень. Хуже не стало. Лучше — тоже. На столе в кухне — записка:
Ирочка! Сегодня отлежись, на работу не ходи. Свари себе “Геркулес”, а то почки — это серьезно! Мама.
Господи, мама, знала бы ты!.. Какой “Геркулес”?.. Какие почки, если даже уже и вен почти не осталось? Ты права в одном: на работу сегодня идти нельзя. Кому она нужна такая — с желто-синими кругами под глазами, со впалыми щеками и языком, обложенным желтым налетом? Кто там будет разбираться, чем она больна, и больна ли? Возьмут тех, кто выглядит более-менее. И плевать, что у кого-то — ВИЧ, а ее, Ирку Иглу, просто избили. И кто — малолетки! Может, не стоило тогда метелить Кобылку, но Феткины совсем распоясались! Пытаются расширить жизненное пространство. И — расширят, потому что — агрессивнее, злее и не обременены излишними комплексами. И, самое главное, — юны и относительно свежи.
Игла подошла к зеркалу, оттянула веки и всмотрелась в белки глаз. Собственно, белками их назвать было уже нельзя. Они были желто-белыми. Кажется, желтизна — признак гепатита. И вообще, наверное, срок, отмеренный ей, Ирке Игле, на этом свете — невелик. Изначально. И стоит ли растравлять себя, говоря, что если бы не пошла она несколько лет назад к Ермиловой Юлии Николаевне, что если бы не обнаружила тогда Хозяйка след от шприца на сгибе локтя, то все пошло бы по-другому? Каждому на земле отпущен свой срок. Ей, Столяровой Ирине, Ирке Модели, Ирке Игле — достаточно небольшой. Вот и все. Никто не виноват.
А потом она вдруг вспомнила о сыне. Ему-то сколько отмерено? Родив неизвестно от кого, Ирка Игла тут же написала отказную. Не взваливать же на свои хрупкие плечи эту обузу! Должно быть, его уже давным-давно усыновили. Года три, считай, прошло…
Все — на пикник!
— Девчонки, завтра едем на Шарташ! Пикник за счет заведения. Кобылка и Рыжик — в магазин! — весело бросила Фетка.
— А че не Жилка? — возмутилась Рыжик.
— А Жилка сегодня по кухне дежурная, — парировала Фетка. — Брысь, пока магазины не закрылись!
Девчонки исчезли.
С утра начались лихорадочные сборы. Пышка с Кобылкой готовили на кухне бутерброды, Фекта возилась со шприцами, Рыжик прятала в сумку шкалик, а Жилка неприкаянно моталась по комнате.
Выехать сумели только в одиннадцать. Пока добрались, солнце было уже высоко. Жилка пристроилась на покрывале и подставила жарким лучам плоский белый живот. Кобылка тут же залезла в воду, а Рыжик бросилась ее топить. Пышка возилась с песком, строя какие-то башни. Фетка стояла на берегу в цветастом купальнике, смотрела на них и снисходительно ухмылялась.
Жилка отдыхала. Она не думала о том, что завтра придется снова выходить на Щорса, где машины, мужики, взрослые шлюхи… Здесь, под теплым ласковым солнцем, на песке возле озера, хотелось жить. И есть тоже хотелось. Кобылка и Рыжик, возбужденные от борьбы, вылетели на берег, и Светка весело заорала:
— Пышка, жрать давай! Много куличиков налепила?
Пышка сорвалась, расстелила газету, начала лихорадочно вытаскивать бутерброды, бутылки с водой и чуть было по инерции не вытащила водку и шприцы. Но вовремя спохватилась и запихнула обратно.
Бутерброды исчезали с неимоверной быстротой. Вода — тоже. Рыжик едва успела заначить бутылку. А когда все умиротворились, Кобылка предложила:
— Фетка, сейчас бы еще ширнуться. Для полного кайфа…
— Пошли в лес! — велела Зорина. — Жилка, захвати сумку!
Рыжик хотела было что-то сказать, но передумала. На берегу она осталась одна — стеречь вещи. Под солнцем ее мокрые волосы казались золотыми. Да и вся она светилась. Должно быть, поэтому к ней подтусовался паренек лет семнадцати, плюхнулся рядом на песок и, щуря правый глаз, бросил:
— Не хочешь со мной поваляться?
Рыжик раскрыла рот, хотела по привычке спросить: “Сколько?”, но вовремя спохватилась и лениво сцедила:
— Сгинь, малолетка!
И для надежности выдала трехэтажную тираду. Парень посмотрел уважительно, ответил:
— Понял! — и отвалил.
Рыжик злилась. Девчонки утащили в лес вместе со шприцами и ее шкалик. А ей до ужаса хотелось выпить. Они там колются, а она… А тут еще этот… козел… Поваляться ему захотелось!
Когда вернулись девчонки, Рыжика уже трясло. Светка почти вырвала у Пышки сумку, схватила бутылку. Зубами содрала крышку и, запрокинув голову, сделала пару глотков. Отошло. И Светка заорала:
З-за мон-нетку, з-за таблет-точку
Сняли нашу мал-лолет-точку,
Ож-жидает мал-лолетку
Небо в кл-летку,
В клет-точку,
Ой-ей-ей-ей-ей!..
На нее все оглядывались недовольно. Лежащий рядом мужик лет под пятьдесят пробормотал сквозь зубы:
— От-т дети пошли!
Кобылка глянула на него, зло сплюнула и вступила вслед за Рыжиком:
Здр-равствуй, девочка-“сэконд хэнд”!
Проблемы Ларки Студня
Лариска залетела. По-глупому. По-детски, хотя не какая-нибудь шлюшка-малолетка тринадцатилетняя. Все же двадцать три, опыта побольше будет. Но вот на тебе!.. Вычислять, от кого, бесполезно и глупо. За день иногда под пятью-шестью бывала, какое уж тут…
Весна. Весну студентка академии народного хозяйства Лариса Евгеньевна Привалова, на Щорса более известная как Ларка Студень, ненавидела. Сыро, серо и холодно. И грязь. Пока выберешься с Пионерского в центр, увязнешь по колено, а какой же клиент снимет “замухрышку Золушку”, у которой на ногах — черные ботиночки с рыжей глиняной оторочкой и светлые колготки в оспинах брызг от спешащих мимо машин? Приходилось останавливаться возле колонки и, обжигая руки ледяной водой, “чистить перышки”.
Кроме того, в этот самый день Лариса Привалова изволила появиться на свет. Но привезли ее не в трех- и даже не в двухкомнатную квартиру, а в коммуналочку. Где на три комнаты, то есть на три семьи — одна уборная; одна ванна с потрескавшейся эмалью и кухня, в которой мостятся по углам три обшарпанных стола. И одна газовая плита. Две конфорки на всех.
…И сосед, прыщавый пацан Колька, Ларискин ровесник. Они со школы оставались одни (все взрослые — на работе), и почему-то всегда оказывалось, что обедали вместе. Колька постоянно косился на Лариску, она в конце концов привыкла, но однажды, когда учились классе, наверное, в седьмом, Колька подошел к ней, молча обнял — одной рукой, а другой полез в трусики. Лариска сопротивлялась, но он был сильнее — пацан все-таки, — и затащил в свою комнату…
Потом с неделю ходил виновато, не поднимая глаз, а в пятницу (Лариска это помнит точно) поскребся в дверь:
— Лариса, открой!
— Зачем?
— Я прощения хочу попросить…
Он действительно пришел просить прощения — стоял на пороге с коробкой конфет. Потом они пили на кухне чай с этими самыми конфетами, и Колька клялся-божился, что это было помутнение, что больше он Лариску и пальцем не тронет (если, правда, она сама не захочет…). Лариска не захотела.
Стипуха — копейки, воробьиные слезы. У матери зарплата уборщицы, отца нет и, похоже, не было никогда. На работу в тот день она выходить не собиралась. Опасно, может не пронести. Лариска просто шла за хлебом.
Привалова стояла на обочине и тщетно пыталась перейти дорогу. Машины шли сплошным потоком. Вдруг тормознул чихающий “запорожец”. В окошко высунулся мужик лет сорока и спросил:
— Девушка, вас подвезти?
Она качнулась, точно сомневаясь — стоит ли, но привычка пересилила, рука потянулась к дверце…
Не от него ли, как выражались раньше, она понесла? Или от тех двух, что были после него — пацана-ровесника и грубого мужика лет тридцати, терзавшего ее, будто года три не видел бабы? Да какая разница? Главное — за-ле-те-ла! И помощи ждать неоткуда. “Котик Сережа”, почесав свой крючковатый нос, протянет:
— Ну-у, старушка, я же тебя предупреждал!
Это он, значит, о том, что залетать нельзя. Это Лариска и сама знает. И, кроме того, Котик прав — она “старушка”. Рядом с ней работают малолетки. У четырнадцатилетней сутенерши Фетки их — штук восемь, она постоянно мотается к вокзалу, вылавливает новых, одиннадцати-двенадцатилетних, завязавшая Блондинка Марина тоже подтаскивает ей малолеток и имеет с этого неплохой навар.
— …У тебя проблемы, сестренка?
“Деловой с утра”, — подумала Лариска. И сказала:
— Митенька, миленький, выручи! Нужны бабки.
— Залетела все-таки? — поинтересовался “брат”.
Лариска не ответила.
— У меня нет, но могу добыть. Под проценты.
— Сколько?
— Десять.
Лариска прикинула: еще по-божески, за месяц отработает. И сказала:
— Давай.
Работала когда вечером, когда днем. По настроению. Днем бывало почти безлюдно, тусуется девчонок так десять — пятнадцать по обе стороны. Конкуренток немного. Зато день — время малолеток. Щорса — единственное место, где работают “путаны с бантиком”. Ни у трансагентства, ни возле оперного малолеток не найдешь. Там — взрослые.
Сегодня Привалова работала “в ночь”. Заявилась домой в час, завернула в ванную. Ее трясло. Не то от холода, не то еще от чего. Она быстро стянула с себя красную мини, белые трусики, футболку… Включила воду погорячее и села прямо под душ, обхватив руками загорелые коленки и закрыв глаза. Вода лилась по русым волосам и, ненадолго задерживаясь в углублении живота, стекала по крутым Ларискиным бедрам.
Точно так же, как вода, текли мысли. Они задерживались ненадолго, а потом катились куда-то, исчезали насовсем… Может, уйти? На Щорса ее держит работа. И больше ничего. Она — не на игле. Держит? Да ни хрена ее не держит! Она уже почти старуха, а малолеток стало столько, что они скоро всех шапками закидают. И вообще, есть ведь где-то на свете другой мир. Он даже почти рядом. Ведь существует и другая работа. Пусть за нее платят меньше, но неужели Лариска ее не найдет?.. Неужели ей не устроиться куда-нибудь секретаршей, это ведь лучше, чем… Секретарши всегда спят со своими начальниками, это Лариска точно знает. Не зря их в народе зовут “секретутками”… Ну и что? На Щорса ее имеет по крайней мере пять клиентов за день, а там — только начальник. И не каждый же день…
…И какой тогда резон делать аборт?
Захотелось нормальной жизни. На Щорса ее ничто не держало. Никто не держал. Разве что девчонки. Вот с ними расставаться жаль. Но — нужно. Иначе опять — по той же дорожке. Но сначала нужно закончить академию.
“Сын, — с внезапно прилившей нежностью подумала Привалова и погладила живот. — Максим Привалов. Звучит. А вдруг дочка?.. Тогда Марина. Марина Привалова”.
С этой мыслью Лариска уснула. Прямо в ванной, склонив стриженую русую голову на ее край.
“Я хочу уйти!”
Жилку ломало. Наверное, уже с полчаса. Она едва добралась до хаты. Хотелось умереть.
Дома, в Каменске, была не жизнь. Здесь — тем более. Все Жилкины дни были черными. Какие-то — более, какие-то — менее, но все равно все — черные. Впереди не было ничего хорошего. Она села на холодную чугунную ванну, обвела мутным от боли взглядом полочку с мылом, зубной пастой… и вдруг взгляд ее упал на бритву, которой Кобылка брила лобок, утверждая, что после этой процедуры волосы на нем растут сильнее.
Жилка медленно, точно оттягивая страшный момент, раскрутила бритвенный станок, вытащила острое, смененное Танькой лишь утром, лезвие и с силой резанула по венам. Потом пустила горячую воду и, как была, в одежде, перевалилась в ванную. Раздался глухой стук упавшего тела.
В дверь замолотили.
— Жилка, ты че, отъехала, че ли? Жилка, открывай! — орала Кобылка.
Анжелка молчала. Ей было все по фигу. В дверь уже ломились. С десятым ударом, вышибив дверь, в ванную влетела Фетка. Сориентировалась она мгновенно.
— Ну ты, уродина, нам еще трупа здесь не хватало! Кобылка, пережимай вену!
Потом Жилка с забинтованным запястьем, безучастная ко всему, лежала, распластавшись на диване, а рядом с ней сидела Пышка и читала неизвестно каким образом еще оставшуюся в квартире книжку сказок Андерсена.
Сначала Жилка не слушала. Она лежала закрыв глаза. Слова пролетали мимо, а может, не пролетали, может, просто убаюкивали. Но постепенно все становилось на свои места, и Жилка начала вслушиваться. Пышка читала об императоре, соловье и розе. И Жилке захотелось жить. Ей безумно захотелось жить, и теперь она точно знала, что больше никогда, ни единственного разочка не будет резать себе вены. Жизнь не стоит того, чтобы с ней можно было покончить.
Жилка приподняла веко. На общей кровати сидела Фетка и искала иглой вену…
Новенькая
Рыжик с Кобылкой притащили с вокзала девчонку. Несмотря на лето, была она в старенькой куртке. Девчонке было лет двенадцать — с теми, кто старше ее, Фетка не связывалась. Жилка смотрела на обтрепанную, явно голодную, девчонку, бывшую выше ее на целую голову, но гораздо худее, и пыталась понять: жаль ей, Жилке, эту девчонку или нет? По всему выходило, что не жаль. Раз пошла с ними, значит, дура. А дур жалеть не полагалось.
Девчонка сбросила куртку, оставшись в линялом ситцевом платьице. Оно было ей явно мало и не доходило даже до коленок. Обтягивало долговязую фигурку, выделяя невеликие формы. В этой угловатой девчонке все было какое-то острое — начиная с носа и ключиц и заканчивая коленками. Смерив девчонку взглядом, Фетка приказала:
— Жилка, принеси ей какую-нибудь одежку.
Подкорытова, оценив фигурку новенькой, с головой зарылась в шкаф. Девчонка была для своих лет слишком длинная и худая. Жилка замучилась выбирать одежку. Проще всего было с носками. Рубашку, по лету, поносит навыпуск, не страшно. А вот с джинсами — проблема.
Девчонка стояла посреди комнаты, не зная, куда себя девать.
— Как зовут? — поинтересовалась Фетка.
Сегодня она, кажется, не была расположена говорить много.
— Лена, — тихо произнесла новенькая.
— Раздевайся! — приказала Фетка.
Девчонка послушно скинула платьице. Между еще только формирующимися грудками висел на капроновой нитке маленький латунный крестик.
Оглядев фигурку тезки, Фетка, похоже, осталась довольна.
— Ну что ж, детка, иди помойся. Мыло и полотенце найдешь. А Рыжик пока есть сготовит…
— Спаси вас Бог! — тихо проговорила новенькая.
— Так ты что, вправду в бога веришь? — поинтересовалась Кобылка.
— Да, — твердо ответила Рыжик. — Где ты его видела?
— Его никто не может видеть, — будто даже удивилась вопросу Ленка. — Он везде.
— И на Щорса? — усмехнулась Кобылка.
— И на Щорса, — не задумываясь, подтвердила Ленка.
Девчонки в голос захохотали. Новенькая все так же стояла посреди комнаты, недоуменно глядя на них.
— Не надо нас лечить! — взорвалась вдруг Фетка. — В бога она верит, … твою мать! Живо мотай в ванну!
Ленка вздохнула и побрела мыться. Она сняла крестик и повесила его на кран. Потом пустила воду, нашла мочалку и медленно, точно растягивая удовольствие, начала ее намыливать. На девчонок Ленка не злилась: уже настолько привыкла, что над ее верой смеются, что почти не обращала на это внимания. Она сидела в ванне, под горячим душем. Блаженствовала. Отходила от прошлой жизни.
Побег
— Детка, ты наела-напила уже не на одну сотню, — привычно сказала через несколько дней Фетка. На этот раз ее слова были обращены к Ленке.
— Да спасет вас Бог! — тихо проговорила та.
— Ты богом своим гребаным не прикрывайся! — взвилась Зорина. — Мы тебе открыли кредит, а бог твой — банкрот! И потому расплачиваться тебе.
— У меня нет денег, ты же знаешь… — все так же тихо сказала Ленка.
Она вскинула на Фетку глаза — два бледно-зеленых берилла. Посмотрела в пронзительно-голубые аквамарины своей тезки… И все-таки отвела взгляд.
— У меня нет денег, — для верности повторила она.
— Зато у тебя есть… — возразила Фетка.
Она произнесла слово, от которого Ленка залилась краской.
— Нет! — справившись с собой, решительно произнесла она.
— Да! — заорала Зорина. — Да!!! День тебе на размышления. Не согласишься — пеняй на себя. Распнем, как Христа твоего гребаного.
Она с полминуты взбешенно ходила по комнате, потом бросила:
— Предупреждаю, детки: кто подойдет и попробует успокоить эту, — Фетка ткнула пальцем в Ленкину грудь, — измочалю в кровь! Поняли?! Пышка, поняла? Это ты у нас — сестра милосердная… Поняла?!
— Да, — сказала Пышка.
— …Ленка сбежала! — крикнула назавтра Рыжик, заходя в комнату. — Фетка, слышишь?!
— Ну и дура! — спокойно сказала Фетка. — Подождем денек, а потом на вокзал смотаемся, выкупим.
Прошло уже два дня, как новенькая исчезла.
— Девчонки, собирайтесь! — бросила Фетка.
— Куда? — спросила Рыжик, натягивая футболку на голое тело.
— Ленку выкупать.
Переговоры, как всегда, вела Фетка. Девчонки стояли поодаль.
— Сержант! — дернула за рукав “линейного” Фетка. — Сержант, у меня проблема.
— Как зовут проблему? — с понимающей улыбкой поинтересовался тот.
— Ленка. Высокая такая, выше меня вот на столько.
Она подняла руку над головой — сантиметра на четыре.
— Худая как глиста. Мы ее откармливали-откармливали…
— А она сбежала? — все с той же улыбкой допытывался сержант.
— Ага! — кивнула Фетка. — В нашей одежде.
— Нехорошо! — покачал головой сержант.
— Вот и я говорю… — подхватила Фетка и сунула в руку “линейного” смятую бумажку.
Сержант быстро глянул на красный петровский профиль и бросил:
— Сейчас выведу.
Фетка обернулась и кивнула девчонкам. Те подошли и встали рядом — готовые конвоировать беглянку.
Сержант вышел вместе с ней минут через пять. Ленка увидела девчонок, скользнула затравленным взглядом по ухмыляющейся Кобылке, отступила, схватилась за сержанта, но он оторвал ее от себя и произнес — тоже с ухмылкой:
— Шагай, девочка, за тобой пришли.
Отвернулся от нее и медленно, точно прогуливаясь, ушел.
Фетка стояла, уперев левую руку в бок, правой подманивая беглянку:
— Иди ко мне, детка! Тебя разве не учили, что нужно быть благодарной? Т-тварь! — взвизгнула вдруг она и выбросила вперед руку со сжатым кулаком. Удар пришелся по излюбленному Феткиному месту — по печенке.
— Это начало, — пообещала она. — Дальше будет больнее. Если не согласишься. А еще раз бежать не советую — мама будет горько плакать… Если тебя вообще найдут.
Девчонки обступили неблагодарную и, не давая никакого шанса бежать, повели домой.
— На середину комнаты, быстр-ра! — велела Фетка. — А теперь смотри в глаза и отвечай!
Она почти вплотную подошла к Ленке. Прищурившись, уставилась пронзительно-голубыми глазами в бледно-зеленые и отчеканила:
— Ну что, помог тебе твой гребаный бог?
— Он не… — попыталась возразить Ленка и осеклась.
Фетка схватила ее за подбородок и, все так же глядя в глаза, сказала:
— Повторяй: “Мой гребаный бог мне больше не помогает…” Повторяй, с-сука! — завизжала она.
— Не буду! — упорствовала Ленка.
Девчонки молча наблюдали сцену. Вмешиваться не хотел никто, да и это было бесполезно. Все равно здесь права Фетка. Они эту новенькую кормили, поили, одевали, а она… Тварь неблагодарная! Можно, конечно, подсадить ее на иглу, Фетка, наверное, попытается это сделать, но девчонка, судя по всему, сильная и скорее умрет, чем позволит кому-нибудь что-нибудь с собой сотворить.
Фетка наносила удары зло, расчетливо и отлаженно.
— Будешь еще убегать, будешь?! — визжала она, пиная скорчившуюся на полу Ленку.
Та молчала, изредка сплевывая кровь.
— Ты же… (пинок) видишь, что… (пинок) мы везде… достанем…
— Хватит, Фетка, — лениво проговорила Рыжик. — Еще отобьешь ей все… Кто ее потом возьмет?
Фетка уже начала отходить. Она устало привалилась к стене и бросила:
— Пышка, посмотри там, что с ней, приведи в норму…
Ленка все так же, скорчившись, лежала на полу — не то в обмороке, не то все еще ожидая ударов.
Пышка подошла к ней, осторожно похлестала по щекам. Ленка пришла в себя. Обвела взглядом комнату и, шатаясь, поднялась.
Фетка тем временем передохнула и опять вошла в раж. Она сделала шаг вперед и неожиданно вкрадчиво спросила:
— Скажи, детка, что тебе говорит твой бог? По-моему, он учит смирению, не так ли?
Ленка едва заметно кивнула. Ее нижняя пухлая губка подергивалась.
— Тогда какого… ты не покоряешься?! Все равно ведь заставим!
— Нет, — дрожащим голосом, но все-таки твердо сказала Ленка.
Фетка еще раз глянула в ее решительные глаза и бросила:
— Ладно, живи пока. Я подумаю, как с тобой быть. Кобылка, приглядывай за ней. Сбежит — знаешь, что я с тобой сделаю!
Яшина кивнула. Ленка, еще не веря в отсрочку, побрела в свой угол. Вскоре оттуда послышалось едва заметное бормотание. Пышка прислушалась и удивленно спросила:
— Ты что, молишься, что ли?
Та кивнула, продолжая что-то бормотать. Пышка отошла, покрутив пальцем у виска.
Расплата
…Девчонки сидели на кухне, обсуждая дальнейшую Ленкину судьбу. Вывести новенькую на обочину казалось невозможным. Туда она не пошла бы ни за что. Жилка смотрела на Фетку. На ее лице явственно была видна упорная работа мозга. Наконец Зорина бросила:
— Кобылка, сгоняй, привези Пашку.
— Фетка, ты че придумала? — подозрительно спросила Рыжик.
— Мы ее под Пашку положим. Здесь, — спокойно сказала Фетка. — Ее нужно сломать. И он ее сломает.
Пашка был одним из сутенеров. У него работали девочки лет по пятнадцать-семнадцать, и с Феткиными они особо не враждовали. По крайней мере, не так, как взрослые. Но решение далось Зориной непросто: позвать Пашку значило расписаться в собственном бессилии, и она решила представить все как банальный подарок. Девочка, похоже, была нетронутая, за нее могли отвалить неплохие бабки, но везти незнакомых на “малину” Фетка боялась. Мало ли, явится какой-нибудь мент переодетый, и загремит она, Елена Зорина, по статье. Конечно, она несовершеннолетняя, но все же береженого бог бережет.
Кобылка, умница, Пашку привезла. Попробовала бы не привезти! Пашка вошел развязной походочкой, явно предвкушая кайф, и тут же уставился на Жилку.
— Эта, что ли?
— Эта работает, — поспешила сказать Фетка. — Хорошо работает.
— Понял! — бросил Пашка и воззрился на Ленку. — Тогда, похоже, эта.
Зорина кивнула. Новенькая съежилась, сжалась и смотрела исподлобья.
— Разберись, Пашенька! Подрастет — твоя будет,— сказала Фетка.
— Больно долго ждать, — хохотнул тот. — Лучше прямо сейчас.
— Девки, на работу! — заторопила Фетка. — А ты…
Сузившимися глазами она смотрела на Ленку. Губы ее зло ухмылялись.
— Только попробуй после этого свалить! Ты знаешь, я тебя везде достану!
Девчонки вышли и захлопнули дверь. В квартире остались только Ленка и Пашка.
Жилка с Кобылкой курсировали по Щорса со стороны автовокзала. На обочине, у тополя, тусовались три взрослых девицы. Одна, светловолосая и подстриженная под пацана, лет двадцати трех, ковыряла носком ботиночка сухую землю. Она была в красной мини до колен, с полными икрами и в обтягивающей водолазке. На лбу телепались черные очки.
— Ларка Студень, — шепнула Кобылка.
— Почему Студень? — спросила Жилка. — Вроде не слишком толстая.
— Студентка вроде…
— Ну вы, малолетки, сваливайте! — зло, почти взбешенно, бросила Студень. — Крути педали на ту сторону!
— Пошли, — тихо сказала Кобылка. — Психованная она какая-то сегодня.
И, не удержавшись, добавила громче:
— Чтоб у тебя сегодня одни только “черные” были!
И, не ожидая ответа, подхватив Жилку под руку и увиливая от машин, устремилась на противоположную сторону. В спину ей несся забористый мат. Едва девчонки добежали до тротуара, рядом с ними тормознул джип с темными стеклами. Какой-то бритый крупный мужик, по виду — “бык”, перегнувшись через сиденье, распахнул дверь и ткнул пальцем в Жилку:
— Ты! Сюда!
— Сколько? — подойдя поближе, поинтересовалась Жилка.
— Не боись, не обижу.
Жилка поколебалась, на всякий пожарный глянула на заднее сиденье. Кроме “быка”, в машине никого не было. И она решительно влезла внутрь. Взревев, “тойота” пересекла 8 Марта и тормознула во дворах за перекрестком. “Бык” нагнул Жилкину голову и бросил:
— Ну-ка, детка, поработай-ка язычком…
Это было уже привычно. Этому Жилка уже не сопротивлялась. Это она уже почти умела.
Потом клиент небрежным жестом протянул Жилке сотенную, развернул джип и через минуту высадил Подкорытову на той стороне Щорса. Ларки Студня уже не было, но на всякий случай Жилка поспешила перейти улицу. Кобылки тоже не было. На миг мелькнула в памяти долговязая фигурка Ленки, верящей в Бога. Наверное, ей сейчас хреново… Сама виновата.
— Девочка, садись, подвезу, — раздался рядом хрипловатый голос.
— Двести, — с ходу сказала Жилка.
— А че так дорого? — возмутился мужик.
На вид ему было за пятьдесят. “Дедушка”, — вспомнила Жилка.
— За тридцатку двадцатилетних трахай, — сказала она. — А мне тринадцать. Я несовершеннолетняя.
— Ладно, садись, — вздохнул мужик.
“За копейку удавится”, — неприязненно думала Жилка, глядя в плешивый затылок, обрамленный темными волосами. “Волга”, развернувшись, затряслась вниз по Щорса, потом свернула на Белинского и пошла дальше — от центра. Жилка лениво следила за бредущими по своим делам пешеходами, за разноцветными машинами, троллейбусами… Мужик ее не интересовал. Только в самом начале “карьеры” она гадала: кто ее снимет — красавец или урод, и ждала красавцев. Но очень скоро узнала, что красавцы часто бывают извращенцами, а уроды могут приласкать и даже угостить конфетой. Так что сейчас ей все было по фигу.
“Волга” тормознула в каком-то заплеванном дворике. Мужик отворил железную дверь и пропустил Жилку в квартиру.
“Одна комната, — отметила она. — Полный бардак. Женщины нет и не было”.
Снова подумалось о Ленке. Жилка гнала прочь мысли о ней, но те никак не хотели уходить.
— Пойди сполоснись! — бросил мужик.
Жилка хотела было возмутиться, но потом передумала. Собственно, почему бы и нет? Она скинула одежду, залезла в ванную, недолго поплескалась под душем. Потом почувствовала накатывающий кумар, пристроилась на краю ванны, вытащила из сумочки шприц и, найдя вену, закачала в нее “белый”. Посидев несколько секунд с закрытыми глазами, поднялась и, не одеваясь и почти не вытираясь, прошлепала в комнату.
Мужик посадил ее на колено, сначала гладил пальцем ее небольшие груди, потом спустился ниже. Жилка не чувствовала ничего, кроме того, что ей было щекотно. Потом мужик, все еще сидя, стал лихорадочно сдергивать с себя рубашку. Жилка поднялась, чтобы не мешать, повернулась к мужику узкой попой и начала разглядывать себя в висевшее перед ней зеркало. Очерчивая пальцем груди, она лениво следила за путающимся в штанах мужиком на заднем плане. Заметив, что он готов, спросила:
— Как?
…Закрыла глаза и стиснула зубы. Чтобы отрешиться от боли, Жилка думала, удастся ли скрыть от Фетки переплаченный “быком” полтинник. Она боролась с этим искушением, пока мужик не отвалился. Боль отпустила Жилку минуты через две. И тогда Жилка решила, что не стоит. Хрен с ним, с полтинником! Если Фетка узнает, будет хуже.
— Двести рублей, дядя! — бросила Жилка, одеваясь. — И обратно к месту работы.
— А поцеловать меня не хочешь? — спросил мужик.
— Две сотни, — повторила Жилка. — А за поцелуй — сверху.
— Подавись! — сказал мужик, протягивая Жилке две желто-розовые бумажки.
— Спасибо, дядя! — ответила Жилка, состроив гримасу. — Поехали!
Перед глазами снова возникла — наваждением — долговязая Ленкина фигурка.
…Минут через десять ее снял какой-то щеголь. Привез домой, притушил свет, зажег свечи и, достав два бокала, наполнил их шампанским.
“Извращенец”, — подумала Жилка.
— Ну, — сказал щеголь, — за встречу. Пей!
“Дурак”, — подумала Жилка.
— Пей! — повторил он.
Жилка чуть пригубила и отставила бокал. После “ширялова” от шампанского мутило. “Он, должно быть, хотел, чтобы все было как в романах, — подумала Жилка. — Ну что ж, пусть будет так. Какая разница?” На этот раз больно не было. Да и щеголь расщедрился на триста. Ну Жилка ему еще и минет сотворила. На сдачу.
Щеголь выгрузил ее — от “белого”, шампанского и работы почти уже никакую — на Белинского. Было уже девять вечера. Под фонарем торчала Кобылка. Жилка заметила направляющуюуся к ней Ларку Студень и заорала:
— Танька, атас!
Они успели свалить дворами. Ларка гнаться за ними не стала.
Дверь в квартиру была приоткрыта. Кобылка остановилась на пороге, расширенными от страха глазами глядя на Жилку.
— Свалила! Анжелка, она свалила!
Кобылка почему-то назвала Подкорытову по имени. Видать, со страха.
— Фетка меня убьет! — прошептала Танька. — Или дозу не даст.
Она не знала, что хуже.
— Да ты посмотри сначала, — посоветовала Жилка. — Может, еще и не сбежала.
— А дверь? — упорствовала Яшина, боясь заглянуть в комнату.
— Пошли! — сказала Жилка и, схватив Кобылку за руку, решительно шагнула вперед.
Посреди комнаты, в луже запекшейся крови, лежала Ленка. Правая рука сжимала лезвие, вынутое из Кобылкиной бритвы. Кисть левой руки была неестественно вывернута. Латунный крестик сбился набок и зацепился за правое ухо.
Жилка стояла оцепенев, глядя в почти остекленевшие Ленкины глаза. Кобылка выдохнула:
— Порезалась! Моей бритвой…
— Она не сбежала, — очнувшись, произнесла Жилка. — Успокойся, Танька! Она же здесь. Она же не сбежала. И ты ни при чем.
— Это ты Фетке объясняй! — зло, в отчаянии бросила Яшина. — Лучше бы эта… сбежала… Труп в квартире! Ты понимаешь, чем это пахнет?
Кто-то возился с ключом возле их двери. Спустя пару секунд раздался удивленный свист Рыжика и — следом:
— …твою ма-ать! Кто ее так?
— Не видишь, что ли — сама! — раздраженно проговорила Кобылка.
— Ну что, детки, приехали?..
На пороге стояла взбешенная Фетка.
— Знала бы, даже выкупать не стала бы… Свалилась эта… на нашу голову!
Соображала она недолго.
— Кобылка, этаж вверх — карауль, чтобы никого. Я — вниз. Рыжик, заверни эту дуру в скатерть и неси. Да крестик, крестик сними! Не дай бог, по нему опознают. Жилка, убери с пола. Чтоб когда вернемся — ни пятнышка!
Стукнула дверь подъезда. Фетка насторожилась. Минуты две спустя кто-то поскребся в дверь. Фетка на цыпочках подошла к двери и, осторожно глянув в глазок, открыла ее. Рванула с порога в коридор ничего не подозревающую Пышку и прошептала:
— На улице пусто?
— Да, — недоумевающе произнесла та. — А что случилось?
— Потом! — отмахнулась Фетка.
Жилка сказала:
— Ленка вены себе перерезала.
— Насмерть?! — ужаснулась Пышка.
— Нет, так, чуть-чуть побаловалась, — зло бросила Зорина. — Не болтай, лучше помоги Жилке пол замыть.
И девчонки исчезли. Кобылка — наверх, Фетка — вниз, а Рыжик, сгибаясь под тяжестью долговязого Ленкиного тела, тихо, стараясь не шуметь, спускалась по ступенькам. Потом они дворами, озираясь, протащили тело к Исети. Бросили на берегу, и Фетка, вытащив из кармана куртки Кобылкину бритву, исполосовала Ленкино лицо.
— Вот теперь попробуйте опознайте! — удовлетворенно проговорила она и ногой спихнула Ленкино тело в воду.
Мерно покачиваясь, оно вскоре скрылось под мостом, по которому спешили куда-то машины, троллейбусы, люди…
Тем временем Жилка, сидя на коленях, оттирала от пола Ленкину кровь. И думала об этой странной девчонке. Неужели смерть казалась ей легче и проще, чем Щорса? Ведь говорят, человек привыкает ко всему. И ей, Жилке, поначалу было не в кайф… Нет, конечно, сейчас тоже кайфа мало, но страшного-то особо ничего… Вспомнилось вдруг сегодняшнее унижение, когда “бык” ткнул ее ртом в брюки… “Дедушка”, бросающий две сотенные бумажки с жадным: “Да подавись ты!”… Ларкины угрозы… Но сопоставимо ли все это со смертью? С такой страшной смертью, какую выбрала себе новенькая? Жилка пожала плечами. Но тут же какой-то голос внутри проговорил: “А ведь ты-то покорилась. А она — нет!”
…Сидя на коленках и оттирая с пола застывшую кровь, Подкорытова тихо повторяла: “Упокой, Господи, душу рабы твоей Ленки…” Фраза то ли всплыла из памяти, то ли составилась сама, но Жилка внезапно вспомнила, что Господь как раз не успокаивает такие души, что вечно им маяться. Бог самоубийц не жалует. Их даже и на кладбищах-то раньше не хоронили. И не отпевали. Значит, Ленке, если она верила в Бога, нужно было все-таки идти на Щорса. Но ведь Бог, кажется, такое тоже не поощряет?.. “Злой Бог”, — решает Жилка, с силой оттирая пол от запекшейся Ленкиной крови.
— Жалко ее, правда? — со вздохом спросила Пышка.
Ответить Жилка не успела.
— Нашли кого жалеть! — зло бросила появившаяся неслышно Фетка. — Не дай бог видел кто, все под статью пойдем… Подумаешь, сломали детку!..
Она презрительно сплюнула на только что вытертый Жилкой и Пышкой пол. Ленку ей было абсолютно не жаль.
…А Жилка так и не смогла уснуть. Слава богу, что ночью у нее началось и можно было на законном основании не выходить на работу.
Но отдыха не получилось. Перед глазами все стояла долговязая фигурка с латунным крестиком между небольшими бугорками грудей.
Война продолжается
В квартиру влетела взбешенная Рыжик — в джинсах, футболке на голое тело и дикой цветастой косынке.
— Ты че, Рыжик, съехала? — ехидно поинтересовалась Кобылка.
Рыжик крепко сматерилась и сдернула косынку. Она была абсолютно лысой! Выбрили ее аккуратно, со знанием дела.
— Кто? — сквозь стиснутые зубы спросила Фетка.
— Ларка Студень, — зло бросила Рыжик.
— Я сделаю эту суку! — взвилась Фетка. И уже тише добавила: — Я ее сделаю, Рыжик…
Привалова стояла на обочине. Из второй упаковки осталась почти последняя “резинка”. И все. На сегодня хватит. Она знала, что ребенка сохранит. Отвезет матери, а потом, как Блондинка Марина, будет навещать и привозить деньги. Слава богу, не на игле сидит, и денег должно хватить. А потом она вообще завяжет, устроится на работу… А может, даже замуж выйдет… Лариска верила в это абсолютно искренне.
Вдруг вспомнилась эта рыжая малолетка — та самая, которую она позавчера обрила. Просто затащила ее в парикмахерскую, приплатила сверху, и девочку обкорнали по первое, сделали головку ее гладкой, как шарик.
Малолеток Привалова ненавидела (впрочем, как многие взрослые). Она могла выдумывать какие угодно причины, хотя на самом деле причина была одна: Лариска старела. Клиенты препочитали не ее, а малолеток. Клиентам хотелось “свежатинки”.
Привалова тогда тоже, как сейчас, решила: все, последний, и — домой! Тем более что начинало мутить. Тормознула тачка, Лариска уже почти сторговалась… И тут подвалила эта рыжая. И нагло так:
— Дядя, я за те же бабки обслужу по полной!
И, стерва, язычком так по губкам!.. И тут Лариска не утерпела. Схватила малолетку за рыжую ее шевелюру, на кулак намотала, и прямо так — в парихмахерскую.
…Да ладно, хрен с ней, с малолеткой этой!.. Лучше не волноваться, а то еще ребенку будущему навредить можно. Тем более что подкатывает машина.
Последнее, что почувствовала Привалова, был сваливший ее с ног удар в бедро. Потом Лариску, уже бесчувственную, проволокло по тротуару метров двадцать. Заднее колесо отутюжило ее живот, и машина, круто развернувшись, скрылась во дворах.
По Щорса на полной скорости, врубив сирену, летела патрульная машина.
— Менты развлекаются! — сквозь зубы сцедила Рыжик. — Похоже, ничего страшного, но на всякий пожарный лучше свалить.
Она схватила Жилку за рукав и утянула во дворы.
Жилка по ночам предпочитала не работать. Ей пока еще жизнь дорога. В лучшем случае обреют, как Рыжика. А в худшем… Лучше было не думать. Днем безопасно. Самое их, малолеток, время.
Через два дня после того, как обрили Рыжика, Ларка Студень валялась на обочине, сбитая какой-то шальной машиной. Фетка вернулась часов в двенадцать ночи и устало бросила:
— Я тебе говорила, что я ее сделаю? И я ее сделала!
Рыжик лежала лицом к стене. На Фетку не реагировала.
— Че молчишь? Не прочухала, что ли?
Рыжик медленно заговорила:
— Я все время в платке работала. Тут подваливает тачка, мужик такой… весь из себя… Ну, думаю, повезло, бабок отвалит. Взопрела вся… Ну и сняла платок — всего на пять секунд. А он как на голову посмотрел — аж затрясся весь. У меня ухнуло все, ну, думаю, сорвался. А он меня в тачку запихнул, на квартиру повез…
Она замолчала.
— Прикольная хоть квартирка-то? — поинтересовалась Пышка.
Рыжик не ответила.
— А дальше? — спросила Кобылка.
— Мочись, говорит, на меня… ну и все такое… Меня чуть наизнанку не вывернуло.
— Заплатил? — бросила Фетка.
— Ну.
— Чего ж ты тогда?..
Залет
Месячных не было недель шесть. И Жилка поняла, что залет полный. Уверять себя, что это просто задержка, было уже по-детски глупо. О том, чтобы оставить ребенка, вообще не могло быть речи. Значит, аборт. Но идти на него Жилка не хотела. Отчасти из-за боли, а вероятнее всего, она просто боялась, что, заметив похожие на решето вены, ее поставят на учет. А если вдобавок дознаются, что она — шлюха…
В общем, Жилка решила поступить по давней житейской мудрости: не замечай проблему, и ее не станет. Но как бы ни старалась Подкорытова эту проблему не замечать, она не рассасывалась. И более того, росла.
Денег на аборт не было. Все уходило на “белый”, и Жилка, несмотря на залет, продолжала работать. Она работала, как на конвейере, отвлекаясь лишь на то, чтобы ширнуться. Кайфа не было. Он был только в первые два месяца. Все остальное время она кололась, только чтобы не случилось ломки.
— Ты хорошо работаешь, Жилка, — сказала Фетка, — но если ты думаешь, что я буду тебе помогать, то ты жестко ошибаешься. У меня и без тебя проблем — умотаться. Не будешь работать — ты мне здесь не нужна.
Нечто подобное Жилка и предполагала. Работать она еще могла. Кроме того, появилась тайная мыслишка: будет работать больше, может, организм сам избавится от существа, которое поначалу, как ей говорили, похоже на лягушку, а не на человека.
И вбив себе в голову эту дикую мысль и поняв, что помощи ждать неоткуда, Жилка будто сорвалась с катушек. Она прямо вешалась на мужиков и меньше “штуки” в день не приносила. Фетка ободряюще улыбалась. Взрослячки бесились.
Пышка все время торчала рядом, пыталась оберегать, и Жилке это было внапряг. Однажды она, не выдержав, сматерилась на Пышку — выдала длиннющую тираду, не хуже, чем у Рыжика, хотя до этого никто не слышал от нее ничего подобного. На Пышку на несколько секунд напал столбняк, а потом она молча отошла от Жилки и больше в этот вечер к ней не подходила.
Приговор
В тот день Жилка обслужила уже троих, а стрелки едва-едва подходили к двенадцати. И вдруг раздался вой сирен. Все бросились врассыпную — и взрослые, и малолетки, но их вылавливали поодиночке и запихивали в “мусоровоз”. Фетка успела свалить. Жилка не успела.
— К-куд-да, с-с-сука малолетняя?!
Жилка неслась как бешеная, но скоро стала сдавать. Сзади топотал мент. Он нагнал ее почти на Белинского и дернул за руку, чуть не вывихнув плечо. Потом ее запихнули в милицейский автобус.
Вслед за Жилкой к “мусоровозу” подтащили пьяного вдрабадан Рыжика. Светка едва смогла попасть на подножку лишь с четвертой попытки. Она повернулась к ментам, рванула футболку, обнажив миниатюрные груди, и выдала тираду трехэтажным. А после добавила:
— Ну, съез… здим на Люкс… сен… сенбург, и че? Все одно п… потом отп… тпуст… тите.
— А вот там посмотрим, — усмехнулся молоденький сержант.
Для Жилки это была первая неудачная облава. До сих пор удавалось сваливать безнаказанно.
…Кудрявая медсестра едва смогла нащупать Жилкину вену. Выкачала кровь и процедила:
— Жди.
А потом они — все, кто попался, — сидели в коридоре, на топчанах, под милицейским конвоем, пока из лаборатории не вышла та самая кудрявая медсестра и не начала раздавать “всем сестрам по серьгам”:
— Юровская! Сифилис! Яшина! То же самое, но в запущенной форме.
И — приговором ей, Анжелке:
— Подкорытова! ВИЧ.
— Неправда… — прошептала побледневшая Жилка.
— Сама виновата! — зло бросила миловидная кудрявая медсестра.
— Смотри, малышка, ты теперь под статьей ходишь, — лениво проговорил сержант. — Заразишь кого — посадим. Осознала?
Анжела кивнула. В горле что-то клокотало и не давало произнести ни слова.
ВИЧ. ВИЧ. ВИЧ. Эти три буквы преследовали Жилку. Даже ночью. Ей снились улица, поперек — растяжка, на которой — три огромные буквы: В.И.Ч. Где она могла его подхватить? У кого? В принципе, у любого клиента, но Жилка подсознательно чувствовала: тогда, в подъезде, из одного на троих шприца. Не зря ее после этого подбрасывало!
— Ну и что? — бросила Фетка. — Пусть сначала докажут, что это ты заразила!
Пышка, пристроившись рядом с Жилкой на кровати, шептала:
— Ну и что? ВИЧ — это еще не СПИД, мне Кобылка говорила. Может, еще и обойдется…
— А этого куда? — Жилка постучала по уже выдававшемуся животу. — На “белый” не подсела бы, сделала бы себе аборт… Нашла бы денег… А сейчас…
— А ты роди, и сразу — отказную! — оживилась Пышка. — Дескать, так и так, несовершеннолетняя, туда-сюда… А начнут возникать, признайся: мол, я наркоманка, и вообще — отвалите! Ирка Игла так и сделала, а Надька Стреляная вообще сама все сделала и к дому какому-то подбросила.
— Я сама не смогу, — сказала Жилка.
Хозяйка
Этой молодой изысканной женщине никак нельзя было дать ее двадцати семи лет. А судя по одеяниям и манерам, только в бредовом сне могло причудиться, что она, Ермилова Юлия Николаевна, — банальная сутенерша. Хотя девочки предпочитали называть ее Хозяйкой. В “бизнесе” Юлии Николаевны все было продумано, налажено и, самое главное, схвачено. На всякий случай. Хотя постоянно подкармливаемый ею “человечек” из “проституточного”отдела милиции общественной безопасности сказал с год назад:
— Мне тут начальник намекнул: ты, мол, шлюх сильно не гоняй — все равно скоро легализуют всю эту бодягу…
Ермилова и без него чувствовала. А когда это произойдет, ее “фирма” будет самой крутой в городе. Она и сегодня — крутая. Кто с ней сравнится? На Щорса — девочки “сэконд хэнд”; говорят, Столярова теперь тоже там, и зовут ее уже не Ирка Модель, а Ирка Игла… Те, что стоят на Малышева, — слегка опрятнее, но все равно торчат на улице и в снег, и в дождь. Ну и вид у них, безусловно, соответствующий. А у нее, Ермиловой Юлии Николаевны, все серьезно, как в солидной фирме: досье на всех сотрудниц — с привычками и с цветными фотографиями в разных ракурсах. Девочки неглупые, с которыми и VIP’ам не стыдно “в свете” показаться. И даже собственный сайт в интернете. И все работает четко. Отлаженно. Потому что девочки знают: проколешься — тут же окажешься на Малышева. Или перейдешь в разряд “девочек из пейджера”. А там кинуть могут. Или еще чего сотворить. Юлия Николаевна вздохнула. Беспредел… И, похоже, никуда от него не уйти. Хотя… Лет пять назад было гораздо хуже.
…Только вот кто бы знал, какими усилиями это все было достигнуто! Сколько нервных клеток погублено! Сколько денег ушло на взятки и “отступные”… Полгода назад Ермилова поняла, что устала. И что еще немного — и у нее уже не достанет сил поддерживать свой “великосветский” имидж. И что в “отпуске” она не была лет пять. Или шесть. Да, в общем, если честно, то вообще никогда не была. И еще поняла Хозяйка, что хочет ребенка. Своего собственного. И что проблем с этим никаких нет. Деньги — в наличии. Муж — тоже. У него — свое дело. У нее — свое. Никто ни в чьи дела не лезет.
И тогда Юлия Николаевна, дома просто — Жюли, сказала, подластившись к мужу:
— Костик, а я ребенка хочу…
Муж глянул в лучащиеся серые глаза жены и спросил:
— Какие проблемы? Сделаем…
В способностях мужа Ермилова не сомневалась. Тем более в таких.
Опять война
Фетка торчала на обочине, цепко следя за своими. Что-то в последнее время взрослячки обнаглели — начали притеснять. И потому Фетка торчала на обочине и следила. Но — зазевалась. Возле нее тормознула “бээмвуха”, Зорину подхватили под руки, бросили на заднее сиденье и увезли.
Ее вышвырнули на Щорса спустя час. Вдоволь натешились и отвезли туда, где взяли. И тут Фетка заплакала. Она ударила кулачком по много повидавшему тополю и заплакала. От обиды. От унижения. От боли она давно уже не плакала. Поймали и трахнули, как малолетку! Без копейки денег! Кто?! Могли быть “отморозки”. А могли быть и “коты” взрослых.
Фетка стиснула зубы, смахнула слезы и, прислонившись к телу тополя и следя за тем, что творится вокруг, начала думать. Похоже, в этом все-таки замешаны взрослые. И похоже, придется объединяться с Пашкой. Противостоять взрослым в одиночку — Фетка знала — сил у нее не хватит. Силы слишком неравны. Нужно добирать девчонок и объединяться с Пашкой. Чтобы вытеснить взрослых. Но “крыша”… Все давно поделено, но, может быть, они договорятся? Мало ли улиц в городе? Щорса, конечно, место прикормленное, но все-таки…
Началось…
Последнюю пару месяцев Жилка сидела дома. И смотрела видик. Точнее, не все время сидела. Кроме этого еще и ходила по магазинам. И готовила еду. За это Фетка ее кормила. И давала дозу. Жилка была благодарна Зориной и за это, потому что та могла вообще вышвырнуть ее из квартиры. А что? Жилка сама виновата, что залетела. Фетка-то здесь при чем?
Подкорытова вспомнила, что ее соседку по этажу Нину — еще там, в Каменске, перед самым декретом просто-напросто уволили. И все.
В последнюю неделю в Жилке поселился страх. Потому что совсем скоро ей предстояло рожать. Ни на какой учет в консультацию она, конечно же, не вставала. Вряд ли она вообще знала, что это нужно делать. А если бы даже и знала, что с того? Ведь у нее — ни паспорта, ни прописки…
Однажды вечером, часов в одиннадцать, Жилка поняла: начинается… Скорее даже не поняла, а почуяла. Как зверь. Слава богу, девчонки были дома.
— Фетка, — через силу произнесла Жилка. — Я сейчас рожу…
Зорина заметалась по квартире, повторяя:
— Не смей! Здесь — не смей!..
(Как будто это от Жилки зависело!) Потом резко затормозила и бросила:
— Пышка, одень ее, и — на остановку! Там кто-нибудь все равно “скорую” вызовет. Еще не хватало нам сюда ментов…
— А менты-то при чем? — одевая Подкорытову, удивилась Пышка.
— Дура! — почти лениво сказала Кобылка. — У нее ж вены все исколоты. Врачиха увидит — всех нас в ментовку посдает. В спецприемник хочешь?
Пышка энергично замотала головой.
— Вот и не вякай! — припечатала Рыжик.
“Сестра милосердная” вывела Жилку в темный Екатеринбург, подтолкнула слегка и сказала:
— Ну, иди. Ни пуха!
— К черту! — каким-то утробным голосом проговорила Жилка и, семеня, направилась к ближайшей троллейбусной остановке.
…Когда приехала “скорая”, Подкорытова, скрючившись, сидела на скамейке в углу и тихонько всхлипывала.
— У, ч-черт, малолетка! — сцедил вылезший из машины с красным крестом невысокий мужик лет тридцати с воспаленными глазами. И, уже обращаясь к Жилке и открывая дверцу, спросил хмуро: — Сама сможешь?
Жилка пожала плечами и попыталась влезть на подножку. Подкорытову кто-то подсадил сзади, и она осторожно опустилась на носилки. “Скорая” снялась толчком и, завывая сиреной, пронеслась по Щорса. Подкорытова, глядя на мерцающую под потолком лампочку, сквозь боль злорадно представила, как срываются от воя сирены во дворы Ирка Игла, Надька Стреляная… Они, конечно, поймут, что это всего лишь “скорая”, но ведь это будет потом, а пока — пусть понервничают…
— Егорыч, узнай, куда везти, — попросил врач. — А то эта малолетка, похоже, прямо тут рожать собралась…
— А ей какая разница где? — бросил за спину водитель.
Врач, обращаясь уже к Жилке, посоветовал:
— Дыши глубже. Расслабься… Ну вот куда лезла? Денег, что ли, у твоего пацана не было на “резинки”?
Подкорытова кивнула.
— Пацанов-то с деньгами выбирать надо, — заметил водитель. — Чтоб, если что, отступного дали. А куда ты теперь с этим? — он бросил взгляд на Жилкин живот. — Небось в отказную пойдешь?
Жилка отвернула голову, чтобы не видеть ни мерцающей, давящей на нервы лампочки под потолком, ни сидящего по левую руку невысокого худого врача.
— На РТИ, — бросил за спину водитель, пристраивая на место узкую черную трубку.
— Ладно, — отозвался врач. — Поехали.
Жилка смотрела на треснувшую ткань салона и тихо ненавидела того, что без ее спроса поселился под сердцем. Не было бы его, этого, лежала бы она сейчас на мягком ложе, а не на жестких носилках, которые то и дело подбрасывало на рытвинах вместе с машиной. Потом Подкорытова впала в забытье. Очнулась она, когда “скорая” въезжала во двор построенного задолго до рождения ее, Подкорытовой Анжелы Юрьевны, роддома.
Ермиловы возвращались из ресторана. Было уже заполночь. “Лэндкрузер” летел по освещенному проспекту Малышева. Возле “Наполеона”, на пересечении с Бажова, торчали перед концом работы девочки-полупрофессионалки. Хозяйка знала, что большинство из тех, кто стоит здесь, лишь прирабатывают, спуская все полученное за вечер на косметику или на шоколадки своим деткам. И кто может дать гарантию, что дочки этих девочек лет десять — пятнадцать спустя не окажутся здесь же, на Малышева? На Свердлова? Или на Щорса? Юлия Николаевна вспомнила всех своих девочек — ухоженных и даже изысканных, не знающих, что такое “субботник” с “братками” из “крыши”. К стенке жалась, будто от холодного ветра, невысокая черноволосая девчоночка. При взгляде на нее Юлию Николаевну зазнобило, и она крепче запахнулась в шубу, хотя печка в джипе работала добросовестно. “Да они мне пятки лизать должны!” — тихо произнесла она.
— Что? — Костик чуть повернул к жене правое ухо, неожиданно маленькое при его комплекции.
Но Ермилова не ответила, и он снова уперся взглядом в бросающуюся под колеса джипа дорогу.
В желудке чувствовалась тяжесть. Наверное, не стоило сегодня столько есть. Мало ли… Слишком большой срок. Со дня на день жди…
Когда “лэндкрузер” пролетел мост за Восточной, Юлия Николаевна, похоже, интуитивно вычленила из тяжести в желудке резкую боль. Боль шла толчками. Ермилова все поняла.
— Костик, — сказала она. — Жми к роддому. Кажется, началось…
Ермилов резко развернул джип. Владелец темно-синей “шестерки”, успев сориентироваться, вдарил по тормозам, и тут же в зад “шестерки” вписалась красная “ауди”. Ермиловский “лэндкрузер” пронесся на желтый, обгоняя всех, кто попадался на пути. И затормозил только возле роддома на Декабристов.
— Мест нет, — хмуро сказал усатый мужик в белом халате. — Хоть сколько денег давай — не возьму.
Ермилов нервно сунул бумажник обратно в барсетку и хотел было двинуть врача по скуле, но, посмотрев ему в глаза, передумал.
— Где ближайший? — бросил он.
— На РТИ, — ответил врач, и дверь захлопнулась.
— Коз-з-зел! — сцедил Ермилов уже в джипе, выворачивая кожаный руль.
— Д-да что ты будешь делать! — сказала в сердцах четверть часа спустя девушка лет двадцати трех, видно, медсестра. — Уже вторая за десять минут. И чего им рожать приспичило?..
Ермилов сунул ей пятисотку. С молодого лица тут же сошло недовольное выражение, и девушка добавила доверительно:
— Только что девчонку привезли. Молодюсенькая совсем, лет пятнадцать. Или даже четырнадцать. Одежонка старенькая, видно. Родители алкоголики…
— К-какая, на хрен, малолетка?! Жена у меня рожает, поняла, т-ты?! — перебил ее Ермилов. — Или я мало дал?
— Поняла, поняла, — засуетилась медсестра. — Все, уже идем…
— И в отдельную палату чтобы!..
— Да-да, конечно… — торопливо сказала девушка, хотя прекрасно знала, что свободных палат в роддоме нет. — Прощаться будете?
— Н-ну… пока… — странно дернув плечом, проговорил Ермилов, стиснул плечо жены и не оглядываясь вышел в ночь.
Остановился на пороге, достал сигарету. Огонь зажигалки “Nippo” осветил надпись на двери: “Приемный покой”. Ермилов затянулся, выпустил перед собой дым и с сожалением бросил в темноту:
— Мало дал…
Швырнул сигарету под ноги и решительно двинулся к джипу.
В роддоме
Жилкина койка стояла возле самого окна. Что было за ним, Подкорытова не увидела. Во-первых, была ночь. Во-вторых… Жилка орала, боясь, что родит прямо тут же, на койке, потому что ни врачей, ни акушерок рядом не было. Чей-то сонный голос из противоположного угла зло посоветовал:
— Заткнись, малолетка! Глаза повыцарапываю…
В ответ Жилка выдала длинную тираду — все, чему научилась у Фетки. Скрипнула дверь. Зажегся свет. Подкорытова повернулась и сощурилась на яркую лампочку. В проеме стояла взбешенная женщина лет тридцати.
— Че орешь, ты, наркоманка хренова?! Ты что думаешь, я с тобой нянькаться буду?! — поинтересовалась она.
— Я сейчас рожу, — сцедила Жилка. — Прямо здесь. Вам же хуже будет.
Женщина сплюнула на пол перед собой и исчезла. Минуты через две появился мужик с каталкой.
— Которая тут?.. Поехали! — хмуро бросил он.
На столе Жилка сначала орала и материлась. Потом ревела. Потом только всхлипывала и подскуливала. И вдруг как-то опала. Ей захотелось подтянуть коленки к лицу. И тут заорал кто-то рядом — тоненько и противно.
“Все, — поняла Подкорытова. — Родила”. Кого — ее не интересовало. Пацан, девчонка — есть ли разница? Все равно ребенка она оставит здесь. Куда она с ним?
Утром Жилка выглянула на улицу — не удастся ли сбежать. Но до земли было три этажа. А пожарная лестница оказалась через два окна от палаты. “Выходит, придется писать отказную, — подумала Подкорытова. — Никуда не денутся, заберут”.
— …Не жалко? — спросила соседка по палате Света. — Дочь все-таки.
— А ты на жалость не бей! — вскинулась Жилка. — Свою родила и заткнись, не вы…
Та лишь покачала головой.
Ермилова Надежда Константиновна
Юлия Николаевна разрешилась от бремени дочкой. Случилось это в четыре утра — часа через два после того, как родила девочку Жилка, а по документам — Анжела Юрьевна Подкорытова. Они лежали в соседних палатах. Одна молодая мать заранее любила своего первенца. Другая — ненавидела.
Имя для дочери Юлия Николаевна придумала давно — сразу после того, как ей сказали:
— Девочка у вас будет…
— Надежда, — тут же, почти не задумываясь, отозвалась Ермилова. И повторила. — Надежда Константиновна Ермилова.
“Героиновая девочка”
Подкорытова корчилась от ломки. Она, доношенная и здоровая на вид, орала днем и ночью, не давая до себя дотронуться. Ее ручки и ножки сводило судорогой, маленькое тельце подбрасывало в кроватке.
— Верочка, вызывай нарколога! — измученно бросил главврач Юрий Сергеевич. — Я ничего сделать не могу.
Перепробовали все — и уколы, и капельницы. Не помогало ни то, ни другое. Девочка все так же орала в кювезе. Ее все так же подкидывало. Очистка организма и крови от ядов ничего не дала. Девочка по-прежнему заходилась криком. Приглашенный нарколог решил, что зависимость от наркотиков у нее врожденная.
— Похоже, это и стало причиной развития тяжелой энцефалопатии, — сказал он. — Будем восстанавливать работу мозга…
Юрий Сергеевич, по странному стечению тоже носивший фамилию Подкорытов, сидел в кресле, устало откинувшись на его спинку. Закрыв глаза и легонько массируя их указательными пальцами, он размышлял. “Подкорытова… Подкорытова… Да нет, не может быть! Совпадение. Фамилия все-таки распространенная… Пока нужно вытащить девочку с того света. А потом разберемся”.
Рабочий день закончился. Но Юрий Сергеевич обязан находиться рядом с “героиновой девочкой”. Нужно было хотя бы вздремнуть. Пристроился головой на столе, среди бумаг, и уже начал проваливаться в сон, как в дверь кабинета кто-то поскребся. “Показалось”, — сквозь дрему подумал главврач. Тогда в дверь осторожно постучали.
— Войдите! — очнувшись, устало бросил Подкорытов.
Дверь отворилась. На пороге возникла девчонка лет четырнадцати, невысокая, с кругами под глазами. “Совсем еще ребенок”, — подумал главврач. В ее лице было что-то неуловимо знакомое, но кого эта девчонка ему напоминала, Юрий Сергеевич не разобрал. Да и не до того было. Все мысли — о “героиновой девочке”.
— Я… тут… — сказала Жилка.
Она кляла себя за нерешительность. Чего доброго, этот усталый человек заставит ее забрать дочку. И куда она тогда с ней?.. Фетка выгонит, она и так держала Жилку у себя с единственным условием: что та откажется от ребенка и вернется к ней. Подкорытова сосредоточилась, собралась с силами и жестко проговорила:
— Я отказываюсь от ребенка!
Главврач не удивился. Он только спросил:
— Это твое последнее слово?
— Да! — уверенно и твердо повторила Жилка. — Мне ее некуда брать.
Подкорытов к подобным заявлениям начал привыкать только недавно. Конечно, сложно к такому привыкнуть. Но, во всяком случае, Юрий Сергеевич теперь уже не возмущался. И в самом деле, сможет ли эта девчоночка воспитать ребенка? Сама еще ребенок, ветер в голове и ниже, задирает юбчонку…
— …Я уже и отказную написала.
Девчонка угловатой походкой подшагала к главврачу и положила на стол бумагу, исписанную аккуратным девичьим почерком:
“Я, Подкорытова Анжела Юрьевна, отказываюсь от своего ребенка, т.к. жить мне с ним негде, а где его отец, я не знаю, и денег у меня нет”.
— Иди, выдавил Юрий Сергеевич.
Девчонка так же угловато зашагала к двери. Главврач нагнулся, выдвинул ящик, вытащил из него папку “Отказные дети” и положил в нее еще одно заявление.
“А ведь это та самая “героиновая девочка”, — внезапно понял Подкорытов. — Мать-наркоманка. Разве сможет она ухаживать за дочкой? Которую мы к тому же и с того света-то еще не вытащили…”
В кабинет заглянула медсестра Вера.
— Юрий Сергеевич, шли бы вы домой! — участливо проговорила она. — Мы без вас справимся. А то вы уже совсем никакой…
— Верочка, хотите анекдот? — чуть оживился Подкорытов. — Телефонный звонок в два часа ночи. Пьяный голос: “А Свету можно?” — “А кто ее спрашивает?” — “Подруга” — “Какая подруга?” — “А-а-а, практически уже никакая…”
Он рассказал анекдот без каких-либо интонаций. Потом добавил:
— Вот и я — практически уже никакой…
Поднялся и бросил:
— Если что, звоните. Я дома.
Юрий Сергеевич Подкорытов ушел из семьи почти пятнадцать лет назад. Ушел, устав от измен жены. Года четыре перед тем у них не было детей. И все эти годы жена ему изменяла. И он это знал. Может, пыталась таким образом сотворить ребенка; а может быть… Нет, сейчас о ней думать не хотелось. И без нее много проблем.
Юрия Сергеевича не покидало ощущение, что эта самая Анжела Подкорытова — его дочь. По возрасту вполне даже подходит, но, учитывая постоянные измены жены… Кроме того (но Подкорытов не отдавал себе в этом отчет; скорее, просто гнал эту мысль), эта девица — наркоманка. А у ее дочери, помимо наркотической зависимости, еще и (как выяснилось только сегодня утром) — ВИЧ.
И только тут главврач осознал, чем грозит для него отказ мамаши от “героиновой девочки”. Даже если они и снимут наркозависимость малышки (или просто отсрочат ломку?..), от ВИЧ-инфекции никуда не деться. И он, Подкорытов, просто не сможет пристроить эту девчонку ни в один детдом. Она будет его долгой (если не вечной) головной болью.
…Подкорытов уснул только после нескольких таблеток снотворного.
Утром, едва появившись на работе, он затребовал карточки всех рожениц последней недели, разрешившихся от бремени девочками. Их оказалось девять. Тех, у кого это был второй ребенок, Подкорытов отмел сразу. К чему им такое “счастье”? Таких оказалось двое. Из оставшихся семи трое, похоже, перебивались с хлеба на воду. “Подставить” их Юрий Сергеевич тоже не имел права. Оставалось четверо: бухгалтер (“видимо, бывшая, — подумал Подкорытов, — наверняка ее уволили перед самым “декретом”), продавщица и две жены “новых русских”. С этими было проще. Эти — переживут.
— Верочка, зайдите и закройте дверь. Меня интересует все о Ермиловой и Юрченковой. Кто отцы, а главное, цвет волос матери, отца и ребенка.
— Вы хотите?.. — догадалась Верочка.
— А ты можешь посоветовать что-нибудь другое? — раздраженно спросил главврач.
Фетка исчезла
Вечером Зорина не появилась. Поначалу девчонки думали, что повторилась история с “похищением”, потому что Кобылке одна из Пашкиных девочек сказала, что будто бы видела, как Фетку затаскивали в какую-то машину. В какую — она не уточнила. А потом вообще заявила, что, может, это была и не Фетка. В общем, никто ничего так и не узнал. На третий день Рыжик сказала, что Фетки, скорее всего, уже и в живых-то нет, поэтому она, Рыжик, занимает ее место.
— А если Фетка вернется? — усомнилась Пышка.
— Если вернется, — раздраженно бросила Рыжик, — все пойдет как было.
Возражать никто не стал. Шувалова и так была правой Феткиной рукой.
А тем временем…
В дверь позвонили.
— Кобылка, глянь! — еле слышно, одними губами приказала Рыжик.
Танька на цыпочках подошла к двери и осторожно заглянула в глазок. Не открывая дверь, так же — на цыпочках — вернулась в комнату.
— Пашка, — тихо сказала она.
— Открывай! — велела Рыжик. — И полюбезнее. Поулыбайся. На кухню проводи. Скажи, я сейчас… Пышка, помаду! Быстро!
Пару минут спустя она, вульгарно размалеванная, появилась на кухне и произнесла почти ласково:
— Здравствуй, Пашенька! В гости заглянул? Это хорошо. Я тебя ждала…
— Если б ждала, девочек своих отправила бы… — усмехнулся Пашка.
— А кто ж знал, когда ты придешь? — проговорила Рыжик улыбаясь (а глаза были жесткими). —Я думаю, мы еще успеем. Говори, не за этим же пришел?
Пашка несколько секунд буравил взглядом изумрудные Светкины глаза и наконец проронил:
— Взросляки наглеют.
Рыжик энергично кивнула.
— Похоже, это они сдали Фетку.
Светка глянула на Пашку и ответила односложно:
— Может быть.
— …После того, как мы с ней задумали объединяться.
— Я знаю, — ответила Рыжик. — Выпьешь?
— Не откажусь.
Светка выставила на стол бутылку. Водку она могла оставлять в холодильнике абсолютно безнаказанно. Пашка разлил ее по двум стаканам и один протянул Светке.
— За что пьем? — поинтересовался он.
— За работу, — ответила Рыжик, — за нашу с тобой работу.
— Хорошо сказала! — одобрил Пашка.
Чокнулись. Выпили.
— Доходы? — спросила Рыжик.
— Пополам. Без кидалова.
Пашка работал честно — Светка это знала.
— Девочки общие?
Он кивнул. Налили по второй.
— Мелко плаваем, — помолчав, сказал Пашка. — Семи-восьмилетки в Москве идут дороже.
— За такую зелень нас с тобой в Исети утопят, — сказала Рыжик.
— За такую зелень немалую “зелень” платят, — возразил Пашка. — И на улицу их не выводят. Они по домам сидят и клиентов поджидают. Поняла?
Светка кивнула. И сказала:
— Только не здесь.
— Не здесь, — согласился Пашка. — Квартиру снимать надо.
— Ты подбираешь клиентов, я поставляю девочек, — подумав, проговорила Рыжик.
— Я всегда знал, что ты умная девочка, — сказал Пашка. — По рукам?
И крепко сжал небольшую руку Рыжика. Хоть было и больно, Светка не вскрикнула. Выдержала.
— Будем искать, — сказала Рыжик.
— Может, скрепим договор постелью? — предложил Пашка.
— Под тебя я не лягу! — жестко бросила Шувалова.
— Я не тебя имел в виду, — отступил тот.
— Выбирай, — сказала Светка. — Моих ты знаешь. Всех.
— Если б Жилка не залетела… — протянул Пашка.
— Дура была, — отозвалась Рыжик. — Сейчас рожает.
— Уйдет? — закуривая, спросил Пашка.
— Вряд ли. Оставит там. Куда ей деваться?
— Неужели никого посвежее нет?
Рыжик поколебалась. Всего несколько секунд. И сказала:
— Подождешь с полчаса, будет. Варька должна вернуться. Если Пышку не хочешь.
Пашка скривился.
— Ты же знаешь, Рыжик, я не люблю толстых. Мне б постройнее кого. А эта… Варька?..
— В твоем вкусе, — поспешила сообщить Светка. — Способная девочка. Далеко пойдет.
— Тогда подожду. Я кассету подтянул. Поставь девочкам. И сама глянь. Разговор будет.
На кассете малолетку лет восьми имел какой-то мужик. Потом та же малолетка лизалась со взрослой. Девчонки смотрели на эти сцены вполглаза. Но когда Пашка поставил другую, на которой девчонки лет пятнадцати работали с собаками, на общем ложе началось оживление. Кобылка придвинулась ближе и смотрела во все глаза, Рыжик тоже следила с интересом, зато Пышка сорвалась и исчезла в ванной. От увиденного ее выворачивало наизнанку.
— Хочешь так же сняться? — кивнув на экран, спросил у Яшиной Пашка.
— Сколько? — подумав немного, поинтересовалась Кобылка.
— На дозу хватит, — ответил Пашка. — И не на одну.
— Подумаю, — коротко сказала Яшина.
Из ванной, шатаясь и икая, вышла Пышка.
— Выпей! — скривившись, бросила Рыжик.
Пышка убрела на кухню. Спустя минуту в дверь позвонила Варька.
— Голодная, ужас! — протараторила она. — И мокрая, как из …
— Ешь и мойся! — оборвала ее на полуслове Светка. — Видишь, человек тебя ждет!
— Понял! — сказала Варька, оценивающе оглядывая Пашку. — Сей момент.
Спустя полчаса девчонки следили из коридора за кувыркающимися на общем ложе Пашкой и Варей.
— Учитесь, малолетки! — бросила Светка. — Глядите, как девочка работает!..
Возвращение
Жилка вышла из роддома — свободная как никогда. Она чуть пошатывалась от слабости. Остановилась на пороге, сощурилась на солнце и несколько минут стояла, согреваясь. Потом почувствовала приближение ломки. И, сорвавшись с места, заплетающимся бегом заторопилась домой.
— Жилка вернулась! — заорала Пышка, подлетела к Подкорытовой, затискала-зацеловала, и даже Рыжик с Кобылкой, похоже, были ей рады.
— Ну, с возвращением, Жилка!..
— Рыжик, дай дозу! — Подкорытова дрожала.
— Да я тебе по такому случаю сама вколю, — сказала Рыжик. — Танька, набери Жилке полную ванну. Пышка, разогрей чего поесть…
У Рыжика, бывшей правой Феткиной руки, даже интонации были Феткины.
— Ну, давай вену, — сказала Рыжик.
Жилка протянула ногу.
— А Зорина где? — спросила она, почему-то называя Фетку по фамилии.
— Взяли Зорину, — бросила Кобылка. — В тот же день, как ты в роддом загремела.
— Прямо с работы взяли, — дополнила Рыжик.
— За Ленку? — спросила Жилка.
— Нет, до Ленки не докопались, — ответила Кобылка. — За Ларку. Она Пашку подговорила Ларку Студня по асфальту размазать.
— Фетка хотела с Пашкой объединиться. Против взрослых, — сказала Рыжик.
— Не знала, — проговорила Жилка.
— Об этом знала только я, — ответила Светка.
— А ее не выкупить? — поинтересовалась Подкорытова.
— Это тебе не пять сотен за Ленку, — заметила Кобылка. — Тут десятками тысяч пахнет. Или больше. Они у тебя есть?
— Нет, — помотала головой Жилка.
В дверь постучали.
— Варька вернулась, — сказала Пышка.
— Новенькая? — поинтересовалась Жилка.
— Но, — подтвердила Кобылка.
— С вокзала?
— Да не, Рыжик ее где-то на улице подобрала…
“Что ж, этого следовало ожидать, — подумала Подкорытова. — Рыжик — бывшая правая рука Фетки. Сейчас она метит на ее место”. Может, это и хорошо. Иначе взрослые их просто сотрут в порошок. Пышка сорвалась в коридор и открыла дверь.
У порога комнаты стояла Варька, держа впереди себя за плечи крепкую девчонку лет девяти. Впрочем, ей вполне могло быть и восемь.
— Знакомьтесь! — сказала Варька. — Она поживет с нами.
Девчонка с интересом разглядывала Рыжика.
— Как тебя зовут, детка? — спросила Шувалова.
— Нина! — бойко отозвалась малолетка.
— Умница! — выдохнула Светка.
Впрочем, это слово скорее предназначалось Варьке.
…В это же самое время по екатеринбургским улицам торопился домой темно-зеленый “лэндкрузер”, на заднем сиденье которого разместилась счастливая Юлия Николаевна Ермилова с небольшим свертком, из которого выглядывало сморщенное личико той, которую через три-четыре дня в районном загсе запишут Ермиловой Надеждой Константиновной…