Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2004
Николай Яковлевич Мережников — родился в 1929 г. в селе Мосино Пермской области. Окончил Красноуфимское педучилище и факультет журналистики Уральского госуниверситета им. А.М. Горького. Работал учителем в г. Каменске-Уральском. С 1968 г. — сотрудник редакции журнала “Урал”. Н. Мережников — член Союза российских писателей, автор сборников стихов, вышедших на Урале и в Москве. Стихи печатались в различных журналах: “Урал”, “Уральский следопыт”, “Юность”, “Огонек”, “Нева”, “Звезда”, “Москва” и в журналах для детей — “Мурзилка”, “Веселые картинки”, “Колобок”. Живет в Екатеринбурге.
***
Да, это шар, и он летит,
А ты на месте остаешься.
Да, от родных своих ракит
И солнце движется на ощупь.
Да, и не надо лишний раз
Простые истины тревожить.
Но почему всегда у нас
Душа утишиться не может?
Да, так, да, так. Но отчего ж
Ты всякий раз, в калитке стоя,
Опять испытываешь дрожь
За колошение земное?
Уходит шар не навсегда,
И ничего с ним не случится.
…Так завтра будет, господа?
И утро снова состоится?
***
Я не знаю, что и будет.
Смотришь-смотришь из окна:
Исковерканные люди,
Изможденная страна…
Хоть какой-то б знак удачи,
Пусть тропинка, пусть не шлях.
Никакой не обозначен
Ни в пяти, ни в двух шагах.
Скарб… какие-то повозки…
Пешеходы без пути…
Даже эти вот березки
Не хотят, видать, расти.
***
Я жду весны. Я жду и верю,
Что так же ждет меня она
И мой знакомый старый берег
Уже встряхнулся ото сна.
Я знаю: это только образ,
Простой словесный оборот,
Что ждем мы этой встречи оба, —
Весна, она меня не ждет.
Но знаю: там мое спасенье,
Там, где щавель, саранки, сныть.
Я буду воздух пить весенний,
С рекой я будет говорить.
Ну, пусть не ждет: природа — сфинкс!
Ей состраданье не присуще.
Она все тот же исполин,
Объемлющий моря и суши.
И все же к каждому спешит
Его ручей — хмельной?.. тверезый?..
И все же каждому шумит
Листвой по-своему береза.
***
Заполнен воздух тишиной,
Пространство вынуто из быта.
И это — словно мир иной,
Тот, давний, тот, полузабытый.
Вот к солнцу вскинуто лицо.
Жар то отхлынет, то прихлынет.
И, жизнь, катись, как колесо,
По этой древней луговине.
Так грезить!.. Будто полуявь
Важнее неизбывной яви:
Шатры зеленые подняв,
Жить с птицами в одной державе!
Хоть знаешь: этому не быть…
Луг вдруг свернется, как береста.
Не сочинить, хоть это просто,
Пусть просто, а не сочинить.
Не сочинить иную жизнь,
Из колеи не выйти общей…
Но ты хотя бы в снах мне снись,
Луг, неудавшийся сообщник.
***
Как изделие, держишь в руках
Родину — речку с плотинкой,
Этак ее повернешь и так:
А вдруг да блеснет золотинка?
Хоть и знаешь: а что тут искать?
Все знакомо — до малой извивы.
И речка — походка и стать,
И береговые ивы.
Но все ж вызывает душа
В дымке размытой горы.
Звучи же негромко и не спеша
Музыка эта — повтора.
Душе, ей надо себя узнать
В единственных тех же метах,
Там, где училась мир понимать
В соприкасаниях тьмы и света.
Как лампу, придвинешь стожок,
Перышко света отдышишь.
Каких не написано строк!..
А ты их возьмешь — и напишешь.
***
Сюжет — что для зазывного плаката,
И повод подходящий — юбилей:
В руках у губернатора лопата,
Он в роли устроителя аллей.
Уже пошла трава по рыжим скатам,
Припахивает гарью с утреца…
Горят, горят леса. И губернатор
Сажает именные деревца.
***
Когда обнимает очкастый апрель
Зарю во встопорщенном лозняке,
Когда роняет шатровая ель
Тень фиолетовую на сквозняке,
Когда в полумраке подснежник горит
Пламенем нежных слов,
Когда и малый ручей твердит:
— Родиться мне повезло! —
И ласточки снова встают, легки,
На крыльях весенних воль,
Тогда на самом конце строки
От сердца отходит боль.
***
Жил я — помню, — жил я и остался
В этих самых прожитых годах,
Где меня листвою дуб касался,
Звездный свет струился в волосах.
Не срони хрустальный свет с листа.
Что тебе? Какого надо рая?
Скажешь: исчезает красота?
Видишь, красота не исчезает.
Жизни не придумано иной.
Только эта — беды и утраты.
Вот он, этот мир, перед тобой,
Радостями, в общем, не богатый.
Только чем взлелеяна строка?
Вздохом ветра… облака свеченьем…
Не срони хрустальный свет с листа…
Сронишь — лишь в строку стихотворенья…
***
Воробей-воробышка,
Худенькие ребрышки,
Серая скотинка,
Скудная судьбинка.
Воробей-воробышка,
Узенькое горлышко.
Чивычив Чирикыч!
Ни слепить, ни выпечь.
Не его, чай, серого
Малолетки севера
Будут вверх подбрасывать
И весну заманивать.
Нет, такие почести
Не по его по части.
А по его по части —
Избежать напасти
И на ветку плюхнуться —
Вольгота вольгот!
Кто сказал: чирикает?
Он — поет!
Зачем?
У тополя в ладони
Прозрачная слюда.
У тополя в ладони
Спокойно спит вода.
И я не знаю,
Как с ней быть:
Будить ее
Иль не будить?
Толкнул тихонько я
Листок —
И колыбель качнулась.
Толкнул листок
Совсем чуток —
И вдруг вода
Очнулась.
По ней как будто рябь прошла…
А как светло она спала!
И я себя тогда спросил:
— Зачем я воду
Разбудил?
А ты?
Я-то слышу, я-то слышу,
Как, придя из темноты,
Дождь толкует с нашей крышей,
Как с травой молчат кусты.
Ну, а ты?
Я прочту четверостишье,
Что воздушный мотылек
Легким крылышком напишет
По-над лугом между строк.
А ты бы смог?
И пойму, что прихотливо
При мерцающей звезде
Нарисует молча ива
Тонкой костью на воде.
А удастся ли тебе?
Последнее дерево
Свет подвинулся, голос изник.
Стало дереву вдруг
Одиноко —
Словно свой позабыло язык,
Слух и зренье утратило вмиг,
Потерялось
В пространстве широком.
Проводите немого слепца!
Немтыря-глухаря —
Проводите!
Жить его на земле научите!
И в тяжелых морщинах лица
Слезы горя его
Оберите!
Но напрасно ты думаешь так.
Не оглохло ты вдруг,
Не ослепло.
Собери свою волю в кулак:
Стоит сделать нечаянный шаг —
Ступишь в облако
Праха и пепла.
Только мертвая веет труха,
Только голые сучья
Воздеты
Там, метило солнцем и светом
По кипенью, по росплеску веток,
Где дышали леса,
Как меха.
Как когда-то великий Толстой,
Было ты в своей мощи
Велико,
Возносило себя над тщетой,
И дружило с такой высотой,
И такого
Ждало переклика!
В обороне ли стать круговой?
С молчаливым ли гибнуть
Презреньем?
Прервалась череда поколений.
Как последний оставшийся гений,
Ты шумишь неубитой
Листвой.
***
Я отделен листвой весны
От набегающего шума.
И только эхо тишины
Мешает мне идти и думать.
Иди бы вроде и дыши
Возгонкой свежей акварели.
А в памяти еще свежи
И буйство ветра, и метели.
Но, строен и молодцеват:
— Так точно, ваше стариковство! —
Ко мне выходит на доклад
Дубок, родов старинных отпрыск.
— Так точно! — рапортует он. —
Земля — жива, и небо — тоже.
Во весь российский горизонт
Летит и льется день погожий.
И я в ответ ему, что мог:
— Не торопись, — сказал, — сынок!
Ты у дубов порасспроси:
А каково им на Руси
Векуется?
***
Купит лето у осени пару деньков.
Для меня? Для кого-то, быть может, другого?
Мне-то что! Я и к осени новой готов.
И зимы не боюсь: не впервой, право слово!
Но кому б ни назначила, осень, ты дар свой,
Я готов увенчать тебя пышною одой.
Остается лишь — милостей ждать от природы…
Ну, не ждать же нам милостей от государства!
***
Это вот мамка пшеничная,
Это ржаные сынки.
Солнышко, дело привычное,
Нежит в шелках колоски.
Падают росы, и стелется
След дождевой в колею.
Мамка-пшеница! Безделица —
Думать про участь твою.
Август с июлем обнимутся
Плотничьим швом неврасцеп.
Ходит опять в именинницах
Бывшая матушка степь.
То-то звенит и кудрявится,
Льется по хлебу волна.
То ли она не красавица?
То ли она не она?
Грустное сразу отымется,
Радость плеснет через край.
Стой и звени, именинница,
Солнцем себя наливай.
***
Дует ветер в пустые ворота.
Входит день на порушенный двор.
Жил здесь кто-то и думал про что-то.
Ишь, как крепко всадил свой топор!
Кто он? Где он? К родимым могилам
Возвратится ль в какой-то канун?
Здесь едва ль у кого хватит силы
Вырвать всаженный в плаху колун.
***
Так чья же в этом все-таки вина?
Вновь в сиротах у нас река и поле.
Тогда нас обездолила война.
А нынче кто нас снова обездолил?
Что? Степь и стрелы? Новый печенег?
Жжет-грабит, клубы к небу поднимая?
Но он куда страшнее, новый век!
И стонет Русь под тысячью мамаев.
Умолкни, муза!
Ни минуты — петь!
Твои глаза — глаза тоски и скорби.
Пусть орды славят памперсы и орбит.
Ты им своим молчанием ответь.
Сомкни уста. Сомкни. Твое молчанье
Красноречивей тостов и эклог.
Степь подступила — в копьях одичанья.
Полынный полог. Полог-эпилог.
И только то, что Русь неистощима,
И только то, что Русь восстановима,
Не убивает в людях жажду жить.
Да, тяжело. Но все преодолимо,
Когда в России Русь продолжит быть.
Когда в России можно Русь продлить.
***
Одну и ту же жалобную книгу
Читает ветер под моим окном.
Вот чей-то вздох… вот шепоток ярыги…
Слова молитвы чьей-то перед сном…
Ну ветер! Ну артист! Закрой!.. Опомнись!..
Что, нет других, повеселее, книг?
В какие ты спускался катакомбы?
И в тайники какие душ проник?
А ветер знай свое. Да он и сам не ведал,
Откуда это, из каких времен.
Настоян воздух на нужде и бедах,
Как будто бы таким он сотворен.
Нас двое, я и ветер. Миг за мигом
Живет передо мной житье-бытье.
Лежит земля, как жалобная книга,
И ветер вновь читает мне ее.
***
Целый день телевизор хохочет.
Как ни включишь, ему весело.
Заглушить, чать, кого-то он хочет…
Не безлюдное ль это село?
Вон ведь как одиноко и глухо
Бьет ведро о колодезный сруб!
Верно, для непривычного слуха
Звук такой и действительно груб.
***
Затеряны… заброшены… забыты…
Россия, ты ли наш вишневый сад?
Какие снова закрутились свиты!
Как ярко снова выкрашен фасад!
И где-то снова мать выходит в сени
На предрассветье услыхав шаги:
Ее Сергей, пускай и не Есенин,
Из дофевральской вынырнул пурги.
В избу войдет и с нею сядет рядом.
Что скажет он, задай она вопрос?
И матери… какая ей отрада
Снег обирать с бровей его, с волос.
Она согласна: пусть бы и поодаль…
Согласна: пусть сама она не в счет…
Не знать бы ей, какая непогода
Вокруг подворья крутит и метет.
Вы там делите власть и капиталы,
У вас там войско, ружья и казна.
А мать поправит сыну одеяло
И встанет у рассветного окна.
Затеряны… заброшены… забыты…
Гляди, как за ночь настудило пол!
Ах, если б только ветер выл сердито!
Ах, если б только снег по долу мел!
***
Солнышко бедное прячется
За частоколом, за пряслицем.
Прячется солнышко бедное,
Наше, российское, медное.
В этих широтах неласковых
Мы у него, словно в пасынках.
Чем только жизнь и не полнится!
Вьюги, морозы, бескормицы…
Паводки, грязь поколенная —
Вот она, наша Вселенная.
В холоде, гари и копоти…
Может быть, ставятся опыты?
Что, если вывести пробует
Кто-то породу особую?
В миг, когда мир изовражится,
Испепелится, изыньится,
Кто-то же должен отважиться
Жить в нем — и все это вынести!
Так что напрасно ты прячешься,
Солнце, за хилое пряслице.
Все, знать, идет в соответствии
С графиком света и темени.
Просто второе пришествие
Здесь началось раньше времени.
***
Это легкое облако лета…
Эти шорохи… всплески… рывки…
Но свои у рябины сюжеты,
И свои у ней черновики.
Все мне кажется в мире вторящим,
Сочиняющим и говорящим.
Все мне кажется в мире дающим,
Обнимающим, верящим, ждущим.
Боже мой! На какие уступки
Я пойду! Все отдам до скорлупки…
Только б в этом сквозящем струенье
Уловить переток сотворенья.
Поднимайте же руки, деревья,
Выбирайте пути и кочевья!
Окликайте идущих, летящих —
Всех, себя и пространство творящих.
Ты ж, рябина, в осеннем пыланье,
Всем нам некое словно посланье,
В многоплодье живое паренье,
Бесконечное самотворенье.
***
Ее оружие — терпенье,
Ее противник — наше рвение.
Земля — в нашивках за ранения,
Она — в сраженье.