Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2004
Герман Дробиз. Свидетель: Повести и рассказы. — Екатеринбург: Банк культурной информации, 2003. — 640 с.: ил. — (Библиотека прозы Каменного пояса).
“Наш серебристый лайнер благополучно подлетал к аэропорту. Вдруг оба двигателя отказали, и мы начали падать. Если не принимать во внимание крики пассажиров, мы падали в полной тишине…” Те читатели, кто еще с советских времен неравнодушны к юморескам, фельетонам, юмористическим миниатюрам, рассказам и прочим (также подпадающим под категорию “юмористических”) творениям писателей-современников, стиль Германа Дробиза узнают сразу. Бодрой иронии, местами переходящей в не менее бодрый и слегка черноватый юмор, предостаточно и в новой книге писателя “Свидетель” — творческом отчете автора за сорок лет писательского труда.
У Германа Дробиза есть примечательное качество: на одно и то же явление он смотрит с разных точек зрения, “разными глазами” — иронически и абсолютно серьезно. Так, многочисленные рассказы из цикла “Любимец публики” повествуют о “романтических буднях и трудовых приключениях” старшего техника проектного института “Электропар” Опрокиднева. Неунывающий старший техник существует в “забавных обстоятельствах эсэсэсэровских лет и советской жизни”, а точнее, в обстоятельствах разворачиваемой автором концептуальной игры, в условиях которой даже у хандры, посещающей одного из сослуживцев главного героя, не может быть иной причины, кроме “небывалой в истории стабильности нашего самого просторного в мире государства”.
В то же время есть в книге и рассказы о иных — безрадостных и совершенно не романтических — буднях других советских инженеров (и не только инженеров), тяготящихся избранной профессией, домом и городом, где приходится жить — “среди запахов керосина, помоев, жареной рыбы, вываренного белья, кошек, махры” (рассказы “Инженер Щукин”, “Улица Тепловозная”, “Брызги шампанского”, “Каталог”, “Детектив в сиреневых тонах”). Тема города звучит в книге часто, и, как правило, этот город вполне узнаваем: в нем “многоэтажные громады” соседствуют “с облупившимися особняками прошлого века”, на “широких площадях, продуваемых ветрами”, торчат “стандартные памятники вождям”, пятиэтажные дома перемежаются “с дореволюционными строениями — бревенчатыми, на каменной основе, с тесным строем маленьких окошек”, улицы прерываются “пустырями, свалками, покосившимся забором заброшенной стройки, чьи полтора этажа цепенеют под мертвым взглядом подъемного крана”. В таком городе действительно могут рождаться только шутки-страшилки.
Неслучайно в рассказах Дробиза нередко возникает тема кладбища — места, где в отличие от мира живых царят спокойствие и порядок. С одной стороны, тема кладбища подчеркивает отстраненность, оторванность героя от других людей. С другой стороны, именно эта тема позволяет автору вовсю “развернуться” в демагогически-жизнерадостном сарказме (например, в рассказе “Все там будем”, герой которого отправляется на кладбище, чтобы гаркнуть командирским голосом “Здравствуйте, товарищи покойники!!!” и вдоволь набеседоваться с разнокалиберными усопшими).
Самый чистый, пронзительный, запоминающийся эпизод книги также связан с этой темой. Но — эпизод отнюдь не юмористический из (также совершенно не юмористической) повести “Мальчик”, герой которой, будучи подростком, не смог на похоронах по обычаю поцеловать умершую мать и сделал это через тридцать с лишним лет, когда из-за ликвидации старого кладбища был вынужден перезахоронить мать в другом месте.
Автобиографическая повесть “Мальчик” (написанная еще в 1979 году и лишь недавно опубликованная в “Урале”), имеющая подзаголовок “Фрагменты жизни”, замыкает в книге “Свидетель” первый раздел, “На заре туманной юности”. Эту повесть-воспоминание — дань послевоенному детству, родителям, друзьям, наконец, вещам, когда-то привычным и оттого особенно дорогим, — многие читатели назовут, возможно, лучшим произведением Г. Дробиза. Наряду с прочими персонажами в повести есть два принципиальных героя: пространство, четко очерченное и заполненное предметами, окружающими, а вернее, окружавшими героя (все произведение строится как чередование эпизодов — своего рода монтаж кинематографических планов), и время. Замечательные строки, изображающие, как время физически ощущается героем, — заслуживают того, чтобы их процитировать: “Время жило в огромном пространстве всего видимого, и в ограниченном пространстве двора, и в еще более тесном пространстве квартиры, а изготовлялось оно в настенных часах, висевших на стене рядом с ромбовидной фотографией погибшего дяди. Изготовлением времени занимались невидимые молоточки за стеклянной дверцей часов; как только они выделывали очередную порцию, маятник выбрасывал ее в пространство, туда и сюда, вправо и влево; время растекалось по стенам, два потока сталкивались, возникало вращение, круги ширились, время затапливало квартиру, выплескивалось во двор и растекалось по окрестностям, оно погребало под собой крыши домов и сараев, затем вершины тополей и купол бывшей церкви, ныне музея; а давние-давние порции давно уже достигли окраин города”.
В сущности, даже название всей книги “Свидетель” перекликается не столько с одноименным рассказом, сколько с повестью “Мальчик”, герой которой наблюдает, как время окончательно затапливает город и уносит с собой всех и вся. При этом отголоски повести, ее мотивы “рассыпаны” по всей книге и слышатся во многих других произведениях.
Впрочем, в тех рассказах и повестях, где автор выступает в амплуа писателя-юмориста-сатирика, он оперирует временем не бытийным, а социальным, ограниченным одним отрезком-эпохой, и начинает играть его приметами, вовлекая их в некое концептуальное представление. Помимо уже названного цикла “Любимец публики” таковы, в частности, произведения о перестроечной и постперестроечной действительности (рассказы “Перекресток”, “По одной доске”, “Труженик”, повесть “Сопротивление удивлению”), о “тоталитарном прошлом”, которое сегодня может быть представлено как “комическая фантазия” (“Театр кукол товарища Сталина”). В сущности, каждое их этих произведений можно назвать фантазией — более или менее комическим изображением той или иной эпохи, свидетелем (а теперь и изготовителем) которой успел побывать автор.
Наталья Ивова