Трагикомедия
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2004
В этом году исполнилось 1ОО лет со дня рождения выдающегося еврейского писателя, лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса Зингера (1904—1991). Произведения Зингера пришли к русскому читателю с большим опозданием. Но пришли. И хочется подчеркнуть — благодаря журналу “Урал”. Именно в “Урале” были впервые опубликованы в русских переводах роман “Шоша”, рассказ “Мёртвый скрипач” и, наконец, роман “Люблинский чародей” .
Этот роман вдохновил меня написать пьесу по его мотивам. Почему “по мотивам”? Пьеса — это живая речь, диалоги и монологи, а в зингеровской прозе их почти нет. Я осмелился сочинить их сам — разумеется, опираясь на события, изложенные в романе.
Буду рад, если в юбилейный год выдающегося писателя на страницы “Урала” вернется один из самых ярких героев прозы Исаака Зингера — обаятельнейший Яков Мазур.
Герман Дробиз
Герман Федорович Дробиз — родился в 1938 г. в Свердловске. Окончил энергетический факультет УПИ. С 1964 г. — профессиональный литератор, с 1976 г. — член Союза писателей. Издал десять сборников рассказов и пять сборников стихотворений и поэм.
Лауреат нескольких премий журнала “Крокодил” и “Золотой теленок” (“Литературная газета”), международного фестиваля сатиры и юмора “Золотой Остап” и премии им. П.П. Бажова. Живет в Екатеринбурге.
Cчастливчик Яша
Трагикомедия
(Журнальный вариант)
Действующие лица:
Яков Мазур, цирковой артист
Эстер, его жена
Магда, его помощница
Эмилия Храбоцкая
И многие другие
Действие происходит в самом конце девятнадцатого века в Варшаве, в еврейском местечке на окраине Люблина, и в городке Пяске.
Картина первая
Варшавская улица летним вечером. Слева — синагога, справа — цирк. При открытии занавеса посередине стоит Шарманщик. Звучит древняя, торжественная мелодия. Появляются евреи, идущие в синагогу. В руках у них молитвенники.
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ (в руках молитвенник, нараспев). Что есть наша жизнь, господи? Наша вера? Откуда мы пришли? Куда идем? Все могущество человека — ничто, прах перед господом. Слава людская — тщета перед господом, труды человеческие напрасны, дни жизни — ничто перед вечным… Господи, ты в моей душе…
Евреи скрываются в синагоге. Шарманщик обрывает мелодию. Снимает шляпу, кладет ее у ног. Начинает играть веселый куплетный аккомпанемент. Над входом в цирк вспыхивают огни. Появляются зрители.
ШАРМАНЩИК (поет).
Нам наша жизнь завещана от бога,
ее он создал мудро и нестрого:
в ней рядышком и цирк и синагога,
и это знак, предпосланный от бога,
есть время для молений, для мудрых размышлений,
для праведного тяжкого труда.
Есть время для безделья,
есть время для веселья,
приятных развлечений, господа!
ЗРИТЕЛИ.
Приятных развлечений
и милых увлечений,
и всяких наслаждений, господа!
ШАРМАНЩИК.
Полна чудес житейская дорога:
живешь сегодня бедно и убого,
а завтра — как за пазухой у бога!
Вот жизнь: она и цирк и синагога.
Зрители бросают монеты в шляпу. Скрываются в дверях цирка.
ШАРМАНЩИК. Благодарю! Благодарю! (Уходит.)
Звучит оркестровая увертюра циркового представления. Вспыхивают прожектора над ареной.
ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР. Уважаемая варшавская публика! Сегодня вас ждут финальные схватки на оспаривание звания чемпиона мира по французской борьбе!
Аплодисменты, свист публики.
Маэстро… Марш! Парад… алле!
Под звуки марша выходят борцы.
Победитель турниров в Берлине и Вене Артур Крафт! Чемпион России, сибирский медведь Иван Громилло! Первый борец Америки — Стальная Маска! Черная Маска — любимец Стамбула! И краса польских арен, наш неувядаемый Збышек!
Борцы приветствуют публику и покидают арену.
Схватки состоятся во втором отделении. А сейчас — разнообразная программа! (Уходит).
КЛОУН (выбегает). Про Абрама? Пожалуйста, и про Абрама и про Сарру, свежие анекдоты с варшавского базару!
Смех публики.
В Аргентине умирает еврей. Собирается семья на совет, как сообщить варшавской родне, ведь каждое слово стоит денег. Посылают телеграмму: “Абрам всё!” Из Варшавы приходит соболезнование: “Ой?”
Хохот публики.
Варшавский еврей возвращается из поездки в Краков. Жалуется жене: “Было так плохо, так плохо! Ехал в последнем вагоне, на верхней полке, возле туалета…”. — “Так что, не мог с кем-нибудь поменяться?” — “С кем? Кроме меня, в вагоне никого не было!” Абрам не был верен своей жене Саре, и вот он вдруг умер. После похорон приходит приятельница: “Ох, Сарочка, как тебе тяжело, как тяжело!” — “Как мне тяжело! — отвечает Сарра. — Единственное утешение: теперь я знаю, где он проводит вечера”. А теперь — куплеты на злобу дня! Маэстро, сопроводите!
На варшавском на базаре шум и тарарам:
там карманников поймали —
поделом ворам!
Ну, а я гляжу на цены:
цены — ого-го!
Кто ж нам потрошит карманы? Бьете не того!
ПРИПЕВ.
Ой! Два притопа — три прихлопа,
разве Польша — не Европа?
Ой, молчу, не буду больше!
Польша — это По-о-ольша. Ша! Ша! Ша!
Старый фурман из местечка
заимел запор:
он у нас впервые в жизни
увидал мотор.
Варшавяне хохотали, услыхав вопрос:
“Где же морда у мотора, кушать чтоб овес?!”
ПРИПЕВ.
А недавно — между нами
и не для газет —
расшумелися студенты
на весь белый свет.
Ох, уж эти молодые:
рвутся вдаль и вширь…
Если вам в Варшаве тесно — есть тогда Сибирь!
ПРИПЕВ.
Говорят, в двадцатом веке
ждут нас чудеса:
полетим на аппаратах
прямо в небеса.
Из Варшавы до Парижа, далее везде! Но я извиняюсь… Как с такого аппарата выйти по нужде? (Выпускает “слезы” и убегает.)
ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР. А теперь — непревзойденный и удивительный любимец публики, чародей и кудесник Яков Мазур! Освобождение из цепей!
Аплодисменты. Музыка. Выбегают Яша и Магда. Раскланиваются, Магда обвязывает Яшу цепями, концы замыкает замком, ключ протягивает Шпрехшталмейстеру.
ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР. Доверяет ли мне почтенная публика? Если нет — замок может закрыть любой желающий.
ГОЛОСА. Доверяем! Запирай!
Шпрехшталмейстер запирает замок и уходит с ключом. Под музыку Яша освобождается от цепей. Аплодисменты. Рабочие сцены передают Яше роскошный букет роз, в который воткнут белый конверт.
Яша и Магда раскланиваются. Стихают аплодисменты. Гаснет свет.
Цирковая гримуборная. Стол, стулья, кресло, зеркало, шкафчики, ширма. Входит Клоун. Снимает нос, парик, разгримировывается. Входят Яша и Магда. Яша небрежно бросает букет на стол. Рядом кладет конверт.
ЯША. Спасибо, Магда. (Целует Магду, та отстраняется.) Устала? Я тоже. Слава богу, последнее представление. (Достает из шкафчика бутылку вина, стаканы, разливает.) Магда, Борух, прошу.
БОРУХ. Лэхаим, бояре?
Борух и Яша выпивают. Магда отставляет стакан.
БОРУХ. Поедешь домой? Отсыпаться?
ЯША. Да. И готовить новые номера. Борух, а когда ты сменишь репертуар?
Магда берет конверт.
Не трогай.
БОРУХ. При твоей славе ты можешь делать что угодно. Сегодня цепи, завтра распиливаешь Магду, послезавтра ходишь по проволоке. А я делаю, что велит дирекция. (Уходит за ширму, начинает переодеваться.)
ЯША. Еврей, рассказывающий глупости о евреях — не очень-то красиво.
БОРУХ. Что делать — им нравится. Куда податься бедному еврею?
ЯША. Ты не бедный еврей, ты — неважный еврей.
БОРУХ. Яша, когда ты последний раз был в синагоге? Она, между прочим, рядом.
ЯША. Синагога… Евреи беседуют там с богом, которого никто никогда не видел. И что он дает нам? Нищета, погромы — это его дары?
БОРУХ. Янкель, ты говоришь как безбожник.
ЯША. Просто у меня своя религия. Создатель существует, но ничего не указывает нам. Те же, кто говорит и судит от его имени — обманщики.
БОРУХ (надевает форму спортивного судьи, черные брюки, белую сорочку, бабочку). И что из того следует для простого человека, как я, мой высокоумный Яша?
ЯША. Что жить надо по своему разумению.
БОРУХ. Яша, не капай мне на мозги про свою особую религию. Зачем врать? Мы чужие и среди евреев, и среди поляков. Все привязаны к дому, к родным людям. А наш дом — всюду, где начертили круг и насыпали опилок. Мы почти гои, Янкель. Как это вышло?
ЯША. Не знаю. Отец был набожным, а я еще мальчишкой увязался за первым же бродячим цирком, который приехал в Люблин. Да, Борух, евреи из нас, как Париж из Варшавы. (Поднимает стакан.) Через год в Ерушалаиме!
БОРУХ. Если будут гастроли — почему нет? (Выпивает.) Ну, мне пора. (Достает из кармана судейский свисток, пробует свист.) Янкель, а может, все же сходим в синагогу? Если спросят, зачем пришли — соврем, что мы евреи. (Уходит, непрерывно свистя.)
Яша молча пьет вино.
МАГДА (разглядывает цветы). Она богатая. Двадцать злотых, не меньше. Такого дорогого еще не дарила.
ЯША. Ну, так подарила. По-твоему, это одна и та же?
МАГДА. А ты не знаешь? Третий вечер сидит в первом ряду и смотрит на тебя.
ЯША. На меня смотрят все.
МАГДА. На тебя все, а на нее — только ты.
ЯША. Ай, ладно. Тебе показалось.
МАГДА. А вдруг ты уже опаздываешь на свидание? Прочти. (Извлекает из оберточной бумаги букета записку.)
ЯША. Успеется.
МАГДА. Давай, я прочту.
ЯША (Яша перехватывает у нее конверт, достает и читает записку, затем кладет ее в карман). Ты устала. От работы и от меня. Отдохнем друг от друга. Съезди к матери, а я побываю у Эстер.
МАГДА. Но сначала ты зайдешь к этой даме.
ЯША (обнимает ее). Девочка моя. Ты же знаешь. У меня никого на свете нет, кроме моей жены Эстер и тебя.
МАГДА (отстраняется). И кроме Зевтл.
ЯША. Ну… Зевтл… Это так…
МАГДА. И кроме Ханки. И грудастой Лийки. И так далее.
ЯША. Ну, эти уж совсем не то.
МАГДА. И вот еще прибавилась дама, имеющая деньги на дюжину роз.
ЯША. Сегодня прибавилась, завтра убавилась. А ты со мной навсегда. (Пытается обнять Магду, та освобождается из объятий.) Магда! Кто тебе дал работу и кусок хлеба? Кто содержит твою мамочку и твоего ворюгу-брата? Кто, наконец, любит тебя, как родное дитя, потому что своего от моей несчастной Эстер нет и никогда не будет?
МАГДА. Эстер — это жена, что тут скажешь. Зевтл и прочие… Ты мужчина, тебе надо много. Но эта полячка. Она красивая… И наверняка, дворянка. А ты еврей. Циркач. И. тебе это лестно. И ради нее ты бросишь и Эстер и меня. Как поступит Эстер… ее дело. Но если бросишь меня — зачем мне жить?.. А ты подумал, что она католичка? Она заставит тебя креститься — вот увидишь.
ЯША. У тебя больные фантазии. Они терзают твою душу. Ну-ка… (Подхватывает ее на руки и укладывает на стол.) Не сопротивляйся, это к твоему благу. (Поднимает над ней руки и начинает гипнотическое внушение.) Сейчас стол покажется тебе мягче лебяжьего пуха. Ты уснешь, и душа твоя отдохнет. Тебе приснится самое радостное.
МАГДА. Самое радостное — ты, Яша.
ЯША. Я только часть божьего мира, родная. Искорка, раздутая господом. А может, не им?
МАГДА. Что ты говоришь? Всех нас создал господь.
ЯША. Пусть так. Нас и зверей, и птиц, и цветы. Все это и приснится тебе — божий мир, божья радость… Ты идешь по цветущему лугу…
МАГДА. С тобой…
ЯША. Со мной… Слышишь шум трав? Пение птиц? Как чудесно они поют…
МАГДА. Чудесно… (Берет его за руку.) Только крепче держи меня, Яша… Иди рядом… Вот так… (Засыпает.)
Раздается стук в дверь.
ЯША (отпускает руку Магды). Войдите.
Входит женщина лет тридцати, белокурая, в строгом черном платье, в черной шляпке с вуалью.
ОНА. Добрый вечер, Яков Мазур.
ЯША. Добрый вечер. Три дорогих букета, три записки. Поразительная настойчивость. Проходите, раз уж пришли.
ОНА. Но ваша помощница… Ей плохо?
ЯША. Напротив, очень хорошо. Десять минут гипнотического сна позволят ей отдохнуть лучше, чем сутки обычного. Прошу вас. (Она садится в кресло.) Вина?
ОНА. Благодарю, не надо. Так вы еще и гипнотизер. Вы поразительно талантливы.
ЯША. Да.
Пауза.
ОНА. Мой приход… Вы, конечно, удивлены. Так сумасбродные девчонки пристают к знаменитым тенорам. Но вы не тенор, а я далеко не девочка.
ЯША. Ничего удивительного. Вы не девочка, но влюбились, как девочка.
ОНА. Не слишком ли вы самоуверенны, пан Мазур? Может быть, я и влюбилась. Но не в вас, а в ваше искусство.
ЯША. Да, я работаю, как никто в Польше. Хожу по проволоке, открываю замки, показываю фокусы, гипнотизирую. А еще читаю мысли и угадываю прошлое. Вы — вдова.
ОНА. Это не трудно — черное платье.
ЯША. Ваш муж был образованным человеком.
ОНА. Верно. Профессором математики.
ЯША. Вы не слишком любили его.
ОНА. Меня выдали девчонкой. А он был уже взрослый, много старше.
ЯША. Почему не выходите замуж снова?
ОНА. Ему не нравятся мои женихи. Дважды ко мне сватались, и Стефан дважды не одобрил.
ЯША. Покойник?
ОНА. Его дух.
ЯША. Спиритические сеансы. Вы верите в бессмертие души?
ОНА. Да. А вы?
Пауза.
ЯША. Раньше вы никогда не бывали в цирке. Считали его зрелищем для идиотов.
ОНА. И продолжаю считать.
ЯША. Но в приступе одиночества забрели к нам. Так сказать, опустились до простого народа. И вдруг увидели такого, как я. И влюбились с первого взгляда. Это происходит со многими женщинами. Бог знает почему. Ведь я не красавец.
ОНА. Вы произнесли: “Бог знает”. Вы, конечно, верите в своего бога?
ЯША. Как вам сказать. Само выражение не совсем то, по-моему. Что за вопрос: верить в бога? То есть, что он есть. Допустим, я верю: он есть. Но не верю, что он спасает нас и ведет по жизни. Для веры надо выразиться по-иному. Надо верить не в него, а ему.
ОНА. Никогда не подумала бы, что цирковой артист способен так рассуждать.
ЯНА. Я неглуп.
ОНА. Скажите… Я вижу, в вас нет крепкой веры вашего народа. Если бы вы полюбили католичку, вы согласились бы креститься?
ЯША (в сторону). Магда была права. (Женщине.) Чтобы она могла выйти за меня? А разве невозможна любовь без брака?
ОНА. Нет.
ЯША, Нет?
ОНА. Нет.
ЯША. Всего доброго. (Иронично.) Я не умею брать неприступные крепости. Нет опыта. До сих пор мне с поклоном вручали ключи от крепостных ворот.
ОНА. Хорошо, я уйду. Мне кажется, вы испугались. Вы знали много женщин, но еще ни разу не встречались с благородной полячкой, в жилах которой течет шляхетская кровь.
ЯША. С небольшой примесью еврейской, судя по вашим глазам Дед прадед — не ближе.
ОНА. Прадед. Но эта ничтожная примесь молчит во мне.
ЯША. Вы встретили меня — и она заговорила.
ОНА. Ах, вы считаете, в этом причина… Тогда я первая говорю вам: “Прощайте”. (Идёт на выход.)
ЯША. Эмилия!
ОНА. Откуда вы знаете мое имя?
ЯША. Угадал. Эмилия… Я бываю мягче и веселее. Конец сезона, я очень устал.
ОНА. Желаю вам приятного отдыха. Прощайте. (Уходит.)
ЯША. О господи… Если ты есть. Вот оно и произошло. Идиот! Это не она вела себя, как девочка, а ты — как мальчишка! Уже одно то, что угадал ее имя. Это же знак… Яша, если не догонишь ее — будешь проклинать себя всю оставшуюся жизнь!
МАГДА (внезапно просыпается). Женщина в черном… Птицы перестали петь… Яша… Где твоя рука?
ЯША. Я здесь, малышка. Ты отдохнула?
МАГДА (встает). Цветущий луг осыпался. Прошла женщина в черном и увела тебя. А я умерла среди высохших трав. Она твое горе. Твое и мое.
ЯША. Что наше горе и что наше счастье, кто может знать. Только бог. Но он никогда не скажет… (Убегает.)
Гримуборная погружается в темноту. Вспыхивает свет. Цирковая арена. На ней борются Стальная и Черная Маски. Сидит Борух. Шум и свист публики.
СТАЛЬНАЯ МАСКА. Фима, не жми мне так шею, у меня фурункул.
ЧЕРНАЯ МАСКА. Извини, Изя, но надо предупреждать. Кстати, а как Додик?
СТАЛЬНАЯ. Слава богу, ребенок поправляется. Фира делает ему примочки.
БОРУХ. Мальчики, чтоб я так жил, как вы боретесь. Сопите же громче. Публика заплатила переживать. Ну, веселее, гопники!
Черная Маска вот-вот положит Стальную на лопатки.
БОРУХ. Фима, ты с ума сошел? Что ты делаешь? У вас же ничья.
ЧЕРНАЯ. Ой, совсем забыл. Извините, Борух. (Ослабляет захват.) Изька, но ты тоже. Разлегся, как дома в тапочках. Работай!
СТАЛЬНАЯ. Говорю же: фурункул. Вышел бы с такой болью, я бы на тебя поглядел.
БОРУХ. Все, заканчиваем. У меня в десять свидание, а моя шикса ждать не любит. (Громко, публике.) Ничья!
Маски пожимают руки. Рабочие сцены вносят пьедестал почета.
ШРЕХШТАЛМЕЙСТЕР (входит на сцену). По итогам турнира чемпионом мира объявляется гордость Польши, наш любимец Збышек! (Збышек входит, встает наверх пьедестала. Овации, свист.) Второе и третье места — Черная и Стальная Маски!
Маски встают на пьедестал. Аплодисменты. Оркестр играет туш. Победители приветствуют публику.
Затемнение.
Улица. Шарманщик наигрывает грустную мелодию. Появляется Эмилия.
ОНА. Какая грустная музыка.
ШАРМАНЩИК. Под ваше настроение, пани.
ОНА. Не угадали. У меня прекрасное настроение. (Бросает в шляпу монеты, оборачивается, слово ждёт кого-то, уходит.)
Вбегает Яша. Озирается.
ШАРМАНЩИК. Красивая пани в черном? Туда.
ЯША. Спасибо. (Бросает монеты в шляпу шарманщика.)
Из синагоги выходят люди. Старый еврей преграждает путь Яше.
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ. Артист Яков Мазур? Давно хочу спросить: почему мы не видим вас в синагоге?
ЯША. Много работы, ребе. Простите, я спешу.
Из цирка выходят зрители. Это студенты в форменных тужурках.
СТУДЕНТЫ.
— Это не борьба — сплошное жульничество.
— Что ты хочешь? Все буржуазное искусство — обман.
— Господа! Смотрите: Яков Мазур!
Все окружают Яшу.
— Мязур! Вы великий артист!
— Господин Мэзур, позвольте автограф!
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ. Молодые люди, я разговариваю со своим единоверцем.
СТУДЕНТ (с пафосом). Простите, но Яков Мазур — наш единоверец! Он не принадлежит религии. Он работает на революцию!
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ. Вы плохо кончите, Янкель. (Уходит, а за ним остальные евреи.)
ЯША. Друзья мои, очень тронут, но я спешу.
СТУДЕНТ (крепко обнимая его). Товарищ Мазур! Вы делаете одно дело с нами, молодыми социал-демократами Польши! Ваш номер с освобождением от цепей — пламенный призыв к революции. Вашу руку, товарищ! — Слава товарищу Мазуру! Ура! Качать его!
Студенты поднимают Яшу на руки и уносят, запевая “Варшавянку”.
ЯША (безуспешно сопротивляясь). Господа! Какие призывы! Я всего лишь артист! Я вне политики! Отпустите!
Возвращается Эмилия.
ШАРМАНЩИК. Артист Яков Мазур?
ЭМИЛИЯ. Да.
ШАРМАНЩИК. Унесен революционерами. Но думаю, освободится от них не менее быстро, чем от своих знаменитых цепей.
ЯША (входит, отряхивается). Пролетариату, может, и нечего терять, но этот костюм, господа, обошелся мне в сотню злотых.
Видит Эмилию. Немая сцена. Запела шарманка. Яша и Эмилия берутся за руки.
Картина вторая
Еврейское местечко, панорама домишек. В глубине сцены — спальня в доме Яши. Двуспальная кровать. В центре сцены всё тот же пьедестал почета.
Выходит Шмуль. Настраивает скрипку. Играет: пытается сочинять. То, что получается, ему не нравится. В досаде чешет кудри смычком. Замечает кого-то, кто приближается.
ШМУЛЬ. Кого я вижу? Яша!
Встречает Яшу веселой мелодией. Входит Яша, начинает пританцовывать. Танцуют оба. Обнимаются.
ШМУЛЬ. С приездом, Яшеле!
ЯША. Спасибо, Шмулик. Ну, что тут у нас в Люблине?
ШМУЛЬ. Как всегда. Я ищу такую мелодию, чтобы прославиться, как Венявский. Но я таки не он. Евреи, как видишь, идут в синагогу. Женщины готовят ужин. (Принюхивается в разных направлениях.) Бульон с кашей. Каша с грибами. О! Мне бы такой слух, как нюх. А что в Варшаве?
ЯША. Как всегда. Говорят про новый двадцатый век. Как там будет. Евреи шутят, поляки смеются. Поляки шутят, евреи плачут.
ШМУЛЬ. Но у тебя все в порядке. Я читал варшавскую газету. Цхэ! Тебя сравнивают с кунцмахером при дворе Наполеона. Третьего. Называют люблинским чародеем, кудесником. Великим иллюзионистом.
ЯША. Вранье. В моей работе нет никаких иллюзий.
ШМУЛЬ. Здрасьте. Ты, что, в самом деле глотаешь шпагу?
ЯША. Да, в самом деле.
ШМУЛЬ. Ай, ладно. Расскажи моей тете. Клинок — прямо в глотку? И остаешься жив?
ЯША. Хочешь, проглочу твой смычок? Дай-ка.
ШМУЛЬ. Ой-ой, а чем я буду играть? Верю. Яшеле, я тоже хочу поехать в Варшаву на заработки. Послушай: за такое будут подавать? (Играет.)
ЯША. Подадут… Догонят и еще поддадут.
ШМУЛЬ. Что, надо веселее? (Снова играет.)
ЯША. Это — уже наберешь на обратную дорогу.
ШМУЛЬ. А так? (Играет темпераментно.)
ЯША. За такую музыку тебя осыпят золотом. Зашей дыры в карманах.
ШМУЛЬ. То-то! (Кричит.) Евреи! Друзья! Смотрите, кто приехал! Господь подождет ваши молитвы. Женщины, бросьте цимес. Тут кое-что послаще. Яша приехал! (Играет.)
Входят жители местечка, мужчины и женщины.
ВСЕ. — Яша! Яша приехал! Здравствуй, Яшеле!
ЯША. Доброго здоровья, земляки. Привет, красавицы. (Обнимается с жителями.)
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Вот Эстер обрадуется. В кои-то веки муженек явился.
ВТОРАЯ. Явился — не запылился…
ТРЕТЬЯ. Мне бы такого, чтоб не видать полгода. Нет, торчит перед глазами всю жизнь.
ЯША. Если тебе надоел твой Исаак, могу заменить. (Обнимает ее.)
ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА. Э, Яша, не трогай наших дурочек. Мало тебе своих подружек?
ВТОРОЙ. Лучше покажи фокус, кунцмахер.
ЯША. Извини, фокусы — моя работа, а я заехал отдохнуть.
ВТОРОЙ. Ну, один. Самый простой.
ЯША. Не могу, земляк. (Обнимает его на мгновенье.) Прошу, не обижайся: Эстер ждет к ужину. Который уже час?
ВТОРОЙ. Минутку. (Роется в кармане.) Боже! У меня украли часы. Только что они были здесь. Евреи! Среди вас вор. Никто не уходит. Все показывают карманы.
ТРЕТИЙ. Вор? Среди нас? Как ты смеешь?!
ЯША. Чудак, ты же их сегодня засунул в ухо. Чтоб слышать, как тикают. (Достает часы из его уха.) Вот они.
Общий смех.
ПЕРВЫЙ. Ты просил фокус? Ты его заимел.
ТРЕТЬЯ ЖЕНЩИНА. Яша, а что носят варшавские дамы? Что там надевают женщины?
ТРЕТИЙ МУЖЧИНА (обличая). Он больше знаток, что там сымают с женщин.
ШМУЛЬ. А вы знаете, что пишут про Яшу в газетах? Что он великий артист!
ВТОРОЙ. Кто спорит? Яша — это… Это Яша!
Шмуль ударяет по струнам. Яшу окружает танцующий круг. Танцует и он. Танцуя, все поют:
О нашем земляке, искусном циркаче,
о Яше нашем всюду ходит слава.
От Яши без умов Одесса, Кишинев,
и знают Яшу Краков и Варшава.
Что Краков? Петербург, когда б пустили вдруг,
от Яши бы он сразу занедужил.
Женщины обнимают Яшу.
ЯША. Эй-эй, лапушки! Я все-таки женат! У меня есть моя дорогая Эстер. Вот она как раз идет.
ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА. Не идет, а бежит.
ВТОРАЯ. Летит на крыльях.
ТРЕТЬЯ. Чтоб я своего так встречала? Да сдохни он! Х-ха!
Эстер вбегает и бросается в объятия Яши.
ЯША. Любовь моя! (Целует ее.) Все! Представление окончено. (Женщинам.) Идите-идите, каша пригорит. (Мужчинам.) А вам пора в синагогу. Господу нашему наилучшие пожелания и большое привет.
ТРЕТИЙ МУЖЧИНА. Вейс мир! Развратник, да еще и богохульник.
ЯША. Ты сам был на небе? Видел бога? А может, его нет?
ТРЕТИЙ. Кто же тогда создал мир?
ЯША. А кто создал бога?
ТРЕТИЙ. Тьфу! Одно дело циркач. (Уходит.)
ЯША. Земляки, не дай бог, еще кого обижу. Разойдемся без философских споров?
Все уходят, ведомые Шмулем и его скрипкой.
ШМУЛЬ (уходя). Счастливо миловаться!
Яша и Эстер не размыкают объятий.
ЭСТЕР. Ну, как ты там живешь в Варшаве? Как твои фокусы?
ЯША. Слава богу, удаются.
ЭСТЕР. А твои шиксы? Все те же? Или есть новые?
ЯША. Какие шиксы? Нет у меня никого.
ЭСТЕР. Откуда мне знать? Ты там, а я здесь. Не сердись. Были бы дети, любовь перешла бы на них, а ты… ездишь и езди. Сейчас ты мой, и я счастлива. Двадцать лет, а все не могу привыкнуть — вот ты какой. Идем же, идем.
Обнявшись, они уходят в глубину сцены.
Затемнение, музыка.
Свет. Яша и Эстер одеваются.
ЯША. Три дня миловались. Как молодые.
ЭСТЕР. Я не считала. Пролетели, как мгновенье.
ЯША. Мне пора. Через неделю работа. Осенью приеду.
ЭСТЕР. Хорошо. Буду ждать.
ЯША. Эстер… А если я никогда не вернусь? Умру в дороге?
ЭСТЕР (зажимает ему рот). Не смей.
ЯША (отнимает ее руку). Но все же. Долго меня не оплакивай. И не трать на траур больше положенного.
ЭСТЕР. Зачем ты портишь последние минуты перед разлукой?
ЯША. Хорошо, не умру. Но подхвачу чахотку и попаду в больницу. Или меня посадят в тюрьму. Будешь ждать?
ЭСТЕР. Зачем ты терзаешь меня? Что с тобой, Яшеле?
ЯША. Так… Допустим, я полюбил другую и собираюсь тебя оставить. Что бы ты на это сказала?
ЭСТЕР. Вот ты о чем.. Влюбился в другую?
ЯША. Ни в кого я не влюбился. Но если умру… Не оплакивай слишком долго. Найди хорошего человека.
ЭСТЕР. Нет, Яша. Никогда не полюблю другого. Никогда.
ЯША. Ладно. Не знаю, что на меня нашло. Прости. Всё. Поехал. Чем ты займешься?
ЭСТЕР. Как всегда, шитьем. У меня много заказов. (Берет шитье.)
ЯША. Будь счастлива, любовь моя. (Целует.) До скорой встречи. (Выходит на авансцену.)
ЭСТЕР. Я привыкла. Я подожду. (Вдевает нитку в иглу, шьет.)
ЯША. Кто сказал, что у меня слишком много женщин? У Дон Жуана было две тысячи. У турецкого султана, пишут, в гареме сотни жен. Мне до них далеко. И потом, у султана это обычай, у Дон-Жуана самоцель. А у меня выходит само собой. Эстер… Это жена, этим все сказано.
ЭСТЕР (не переставая шить). Он свободен, как ветер. Но, благодарение богу, иногда возвращается… (Вздыхает, продолжает шить.)
ЯША. Магда… (Появляется образ Магды в гимнастическом трико). Кто приласкает несчастную девочку, кожа да кости, как не я?
МАГДА. Коханый мой. Единственный. Когда обнимаешь меня я летаю. Выпустишь — разобьюсь.
ЯША. Зевтл… (Появляется образ Зевтл — пышные формы, ярко одета. Прихорашивается.) Ну, тут я виноват: первый раз накинулся без всяких чувств. Но побывайте в ее постели, господа, если удастся. И вы меня поймете.
ЗЕВТЛ. Как увидала его впервые, аж задрожала, затряслась вся. Готова была мыть ему ноги и пить эту воду. А как узнала поближе, сказала себе: “Зевтл, это все впустую, вся твоя дрожь. Никогда он не станет только твоим. Радуйся, что хоть изредка наезжает”. Я и радуюсь. Только иногда повеситься охота. Раз даже перекинула веревку через крюк от лампы. Залезла на табуретку и зацепилась волосами. И давай хохотать… Скучно мне без тебя, Яша. Возьми меня в Варшаву?
ЯША. Три женщины любят меня до смерти и ничего не требуют взамен — только любви. А я меняю их всех на одну, и ей, кроме любви, надо еще — ой-ей-ей: чтоб я на ней женился — раз, а для этого крестился — два, а потом уедем в Европу, а значит, все сначала, и нужны деньги, да какие. У меня их близко нет. (Появляется образ Эмилии. Эстер, Магда и Зевтл исчезают.) Если бы и она полюбила меня без условий — стала бы четвертой. А так — первой да еще единственной. И ничего не поделать: это как гипноз. Стоит подумать о ней, и, кажется, она здесь, рядом. Чувствую на себе ее взгляд, вдыхаю аромат ее тела, слышу ее голос…
ЭМИЛИЯ. Люблю! Не могу дождаться, схожу с ума от желания, но и страсть не пересилит веру: католичка не выйдет за некрещеного. Сделай, как обещал, мой любимый! Ради бога, не обмани! (Исчезает.)
ШМУЛЬ (входит, наигрывает на скрипке). Уезжаешь? Я тебя провожу. Учти, скоро приеду. Поможешь на первых порах?
ЯША. Конечно.
ШМУЛЬ. Золотой ты человек, Яша! И сам счастливчик, и сеешь счастье среди других. (Напевает.) “Про Яшу, гордость нашу, узнает скоро мир…”
ЯША. Шмулик… Если бы мир знал, что творится в моей душе, сидеть бы мне в сумасшедшем доме. Идем? (Уходят.)
Картина третья
Комната в доме Зевтл, в соседнем с Люблином городке Пяске. Зевтл накрывает на стол. Вваливаются воры, друзья ее мужа: Хаим с гитарой, Мехл, Бейлик и Бериш, их главарь. Ставят на стол бутылки вина.
БЕРИШ. Зевтл, красотулечка, а вот и мы!
МЕХЛ. Не забыла, какой сегодня день?
БЕЙЛИК. Да у нее уже все готово. Какие закусочки!
ХАИМ. Сударыня, дозвольте присесть.
ЗЕВТЛ. Рассаживайтесь, мерзавцы, куда от вас денешься.
БЕРИШ. Хаим, разливай. До чего ты приветлива, Зевтл. Всегда найдешь для друзей доброе словечко.
ЗЕВТЛ. Какие друзья — такие слова.
БЕРИШ. Брось, друзья мы дай бог каждому. (Берет стакан.) Господа, маравихеры! Мы собрались помянуть… Тьфу, поздравить с днем рождения… Или все же помянуть, черт бы его побрал?
ЗЕВТЛ. И то и другое. Чтоб он сдох, дай ему бог здоровья.
БЕРИШ. В общем, Зевтл нас пригласила, а мы жен своих друзей… или вдов? Ты жена или вдова?
ЗЕВТЛ. Соломенная вдова.
БЕРИШ. В общем, не забываем. Как известно, в мире еще не все известно. Одни говорят: земля круглая, другие — что как эта тарелка. Одни говорят: лучший воровской город Одесса, другие уважают Кишинев. Вот и наш друг Лейбуш, муж нашей дорогой хозяюшки…
БЕЙЛИК. Покойный муж.
МЕХЛ. Типун тебе на язык.
БЕРИШ. …Наш друг Леках свинтил с яновской тюрьмы, и одни говорят: он в Америке, а другие — что никуда он не винтил, а его в камере проиграли в карты. Но что сегодня день его рождения — это факт, независимо, бегает ли он сейчас с пушкой по городу Чикаго или отдыхает в яновской землице в белом саване. Так что подымаю бокал за оба варианта: мир праху!
Чокаются, выпивают.
БЕРИШ. Но тут встает важный вопрос. Зевтл, как жене нашего друга в неволе, мы даем два золотых в неделю. Но до скольки время будем тянуть? Если ты все еще жена — вот эти деньги. (Выкладывает монеты.) А если ты уже вдова…
ЗЕВТЛ (ударяет его по руке). Ах, ты, скупердяй! Рано хоронишь моего разбойника. (Забирает деньги.) Раньше сдохнешь сам!
БЕРИШ. Зевтл. Ты знаешь, наши дела сейчас швах. Это раз. А два — ты и без нас не пропадешь, тебе подкидывает твой Яша.
ХАИМ. Меж прочим, он в Люблине. Значит, жди, заедет.
ЗЕВТЛ. Без тебя знаю.
БЕЙЛИК. Ох, затрещит кроватка в этом доме!
ЗЕВТЛ. Завидуешь? Да вы все его мизинца не стоите.
БЕРИШ. Согласен. Великий артист и мужчина хоть куда. За здоровье Яши, который так удачно заменяет нашего друга, который временно пропал!
ЗЕВТЛ. Да хоть бы и вовсе пропал.
ЕЕРИШ. Ну, не везет Лейбушу с бабами. То с Миркой мучался, потом с тобой.
ЗЕВТЛ. Ты с кем меня сравниваешь? С этой шлюхой?
БЕЙЛИК. Все еще ревнует. Шлюха, да. Но какая!
МЕХЛ. А что, Хаим, раз уж вспомнили про Мирку, спой-ка нам, как это у вас тогда вышло.
ЗЕВТЛ. Еще чего. Не желаю слушать это вранье.
ХАИМ. Обижаешь. Я не артист какой, сочинять не умею. Что было — про то и пою.
БЕРИШ. Спой, Хаим. Смешная песня.
ХАИМ. Горло надо прочистить. За Мирку, чтоб ей… (Выпивает.) Ну, я начинаю. А вы подпевайте. (Поют.)
Раз пошли на дело я и Лейбуш Леках,
Лейбуш Леках выпить захотел,
Отчего не выпить честному еврею,
Если у него в кармане гелт?
Ну, а если выпить, надо и закусить,
Мы в кабак и видим в тот же миг,
Что сидит там Мирка, на рейтузах дырка,
Рядом с ней по виду явный шпик.
Входит Яша, остается незамеченным некоторое время. Слушает.
Сразу стало ясно, что нам тут опасно.
и что надо с Миркою решить.
В темном переулке возле синагоги
мы решили Мирку подстрелить.
Входит Яша.
ЯША. Шикарная песня, Хаим!
ХАИМ. Смотрите, кто пришел! Зевтл, а что я тебе говорил?
ВОРЫ. Яша! Янкель! Привет артистам!
ЗЕВТЛ. Господи… Вот уж гость так гость.
ЯША (обнимает ее). Разве не рада? Здравствуй.
ЗЕВТЛ. Он, Яша. Налетаешь, как ветер, и улетаешь, как ветер. Рада, рада, здравствуй, радость моя.
ЯША. Здравствуйте, гопники! (Обнимается с ними.)
БЕРИШ. Налейте артисту. Яша, сегодня день рожденья у Лейбуша Лекаха. А жив ли, не знаем, так что… за туда и сюда.
Смех. Чокаются, выпивают.
ЯША. Так насчет песни, Хаим. Песенка славная. Но я ее уже слышал. От одесских воров.
ХАИМ. Не может быть. Это моя песня.
ЯША. Клянусь. Только они Мирку называют Муркой.
ХАИМ. Ох, эти одесские. Что они, бывает, крадут у своих товар, известное дело!
ЯША. Не расстраивайся. У меня, например, крадут фокусы, разные секреты.
МЕХЛ (внезапно поднялся). О! Я же ждал тебя. Я сейчас.
ЯША. Куда это он?
БЕРИШ. А ты забыл? Он же у нас мастер делать замки. А ты в прошлый раз его опозорил — в секунду открыл. Ну, он поклялся: сделает такой, что ты ни в жизнь не откроешь.
ЯША. Посмотрим… Вот что, друзья мои маравихеры. Я к вам не просто с визитом, а с просьбой. Просьба серьезная.
БЕЙЛИК. Ясно. Что тебе скрасть? Неужели бабу?
ХАИМ. Да он сам их накрадет на всех нас.
ЯША. Мне нужны деньги. С отдачей. Но не скоро.
БЕРИШ. И какая сумма устроит господина кунцмахера?
ЯША. Пять тысяч.
ХАИМ (присвистнул). Шутишь?
БЕЙЛИК. Вы ошиблись дверью, маэстро. Вы, наверное, думали, здесь Пясковский коммерческий банк.
БЕРИШ. А ну, заткнитесь. Пять тысяч? Большие деньги. Очень большие. (После паузы.) Но они есть.
БЕЙЛИК. Что ты заливаешь? Где? Откуда?
ХАИМ. Дядя хохмит.
БЕРИШ. Ша! А я говорю: есть такие деньги. Но мы не можем дать их тебе просто так — при всем уважении.
ЯША. Кто говорит — просто так? Обговорим условия.
БЕРИШ. Да. Обговорим. Условия простые…
МЕХЛ (вбегает). Так! Ну-ка, держи. (Кладет на стол замок.)
БЕЙЛИК. Ух, ты. Вот это аппарат.
МЕХЛ. Хрен откроешь. Полгода кумекать.
ЯША. Да, хитрая штучка. А форма! Как ночной горшок… Да что я гляжу на него? Тут глазами не поможешь, только мешают. Зевтл, завяжи мне глаза. (Зевтл завязывает ему глаза своим фартуком.) А что, Мехл, поспорим? На пять тысяч.
МЕХЛ. Остряк. У тебя столько нет.
ЯША. Но я рассчитываю на твои.
МЕХЛ. Ладно, разорять не стану, но десятку содрать надо. Чтоб не зазнавался.
ЯША. Заметано. Ставим по десять. (Кладут деньги.) Теперь. Где мой ключ? (Достает из кармана кусок проволоки.) Вот он. (Начинает манипуляции.) Ну, Бериш, продолжим. Ваши условия?
БЕРИШ. Погоди, нам же интересно.
ЯША. Да, крепкий орешек. Крючочки, шестереночки. Машина!
МЕХЛ. Не по зубам?
ЯША. Замок — что женщина: рано ли, поздно поддастся.
МЕХЛ. Хвастай, хвастай… Не выходит?
ЯША. Куда денется? Вот только здесь нажать на пупик… Ап! (Открывает замок и сдирает повязку.)
Общий шум, восклицания.
БЕЙЛИК. Мехл, ты в заднице.
ЯША (Мехлу). Держи. И забери свою десятку, Кулибин. Работа того не стоит.
Ошеломленный Мехл разглядывает свой замок.
БЕРИШ. Ну, Яша, ты колдун.
ЯША. Еще бы. Учился черной магии в Вавилоне. Могу превратить тебя в кролика.
ХАИМ. Ох, не надо, моя жена тут же меня зарежет.
ЯША. Ну… Так условия?
БЕРИШ. А ты не догадываешься? Какие условия могут быть для человека с такими пальчиками? Пять тысяч или больше. Уверен, гораздо больше. Лежат в одном доме в Варшаве. В сейфе. Мы покажем где. А ты их возьмешь. Пять твои, остальные наши.
ЯША. Какой чудак держит такие деньги в домашнем сейфе?
БЕЙЛИК. Он не чудак, этот старый жук Заруцкий. Не доверяет банкам.
БЕРИШ. Заткнись. (Дает подзатыльник Бейлику.) Кто тебя тянул называть? Так как, Яша. Мы приведем тебя к дому, сделаем тебе стремя и отход.
ЯША. Что же сами?
БЕРИШ. Нет среди нас медвежатника. Мехл? Ну?
ЯША. Ты не понял меня, Бериш. Я прошу взаймы.
БЕРИШ. А взаймы у нас — вот. (Показывает кукиш.) Что ты молчишь? Тебе нужны деньги?
ЯША. Больше жизни. Но я не вор. И никогда им не буду.
БЕРИШ. Честный благородный человек. Понятно. Тогда зря пришел. Честный идет за ссудой не к ворам. Он идет к банкирам. Ладно, проехали. За здоровье нашего друга! И пусть ему земля будет пухом. (Пьет.) А не перекинуться ли в картишки? Бейлик, сдавай. (Яше.) Фокусников не берем.
ЯША. Я ухожу. Не поминайте лихом.
ЭЕВТЛ (вскочила с места). Что за спешка? Только пришел.
ХАИМ. И ты не держи зла, Яша. Эх, с твоими пальчиками такие дела делать. Такую красивую жизнь жить.
БЕРИШ. Смотри игру, идиот. Что кладешь?
Воры играют, выпивают, закусывают.
ЗЕВТЛ (отводит Яшу в сторону). Как же так, не останешься? Я же соскучилась… Слушай, у меня есть немного. Сто двадцать.
ЯША. Спасибо, это не то.
ЗЕВТЛ. Зачем тебе столько денег? Видно, новая завелась? Скажи. Я не ревную. Тебе женщина как цветок для пчелы. Каждый раз нужна новая. Ну и что? Мне это не помеха.
ЯША. Мне помеха.
ЗЕВТЛ. Влюбился?
ЯША. Немножко.
ЗЕВТЛ. Если ты сказал: “ немножко”, значит — по уши.
ЯША. Пожалуй. Ну, прощай. Спасибо за все.
ЗЕВТЛ. Не стоит благодарности. Кто я тебе? Подстилка.
ЯША. Не говори так. Это неправда.
ЗЕВТЛ. Ладно, иди с богом. Иди.
ЯША. Прости меня, Зевтл. (Уходит.)
ЗЕВТЛ (возвращается к столу, пауза, гневно). Убирайтесь! Сволочи! Мразь! Все вы, мужики, мразь! (Падает на стол, рыдает.)
БЕРИШ. Ласточка… Плюнь и разотри. Ты вон еще ягодка. Что тебе этот артист раз в полгода? Найдешь другого. Ну-ка, выпей. (Заставляет ее выпить.) Вот. Хаим, давай что-нибудь веселенькое!
Хаим поет, остальные подхватывают припев, танцуют. Зевтл вытерла свои слезы, тоже пускается в пляс.
Картина четвертая
Съемная квартира Якова Мазура в Варшаве. Магда ставит на стол тарелки с закусками, рюмки, графин с вином, Яша за столом. Импрессарио Вольский нервно расхаживает по комнате.
ЯША. Магдочка, принеси еще сыру и зелени. (Магда уходит.) Господин Вольский. В конце концов, это невежливо. Если уж зашли, то садитесь за стол, примем по рюмочке.
ВОЛЬСКИЙ. К черту твои рюмочки! (Проходит мимо стола.) В голове не укладывается: как можно отказываться от контракта?
ЯША. Плевал я на контракты. Москва есть? Петербург? Нижний хотя бы?
ВОЛЬСКИЙ. Кто тебя туда пустит? Я сделал Екатеринослав, приличная оплата, чего тебе еще?
ЯША. Приличная… В Европе артистам моего уровня платят вдесятеро больше.
ВОЛЬСКИЙ. Ладно, черт с гастролями, но здесь. По всему городу афиши, а ты еще ни разу не репетировал. Сидишь дома и лакаешь вино. (Наливает себе, выпивает.) Знаешь, что будет, если отменишь выступления? Неустойка — раз. А два — толпа разнесет.
ЯША. Господин Вольский, мне тридцать семь. Сколько еще смогу ходить по канату? Год, три, а потом? Кто меня будет содержать? Вы? Вы найдете молодого и начнете жать соки из не го, как из меня пятнадцать лет. В Европе я за три года заработаю на тихую старость.
ВОЛЬСКИЙ. Да кто тебе сказал, что тебя ждут в Европе?
МАГДА (входит ставит тарелки). Это она ему задурила мозги, ведьма. В Италию его тащит, в Париж, куда еще!
ЯША. Не смей так о ней! Пошла вон. (Магда уходит.)
ВОЛЬСКИЙ. Как я сразу не понял. До сих пор ты крутил бабами, как хотел. Что, нашла коса на камень?
ЯША. Не грубите, вы же не Магда.
ВОЛЬСКИЙ. Прости. Влюбился по-настоящему. Понимаю. И сулит тебе золотые горы в Европе.
ЯША. Это я ей сулю.
ВОЛЬСКИЙ. Хорошо, а кто будет платить неустойку?
ЯША. А если несчастный случай? Сломал ногу?
ВОЛЬСКИЙ. Так сломай.
ЯША. Может, и сломаю.
ВОЛЬСКИЙ. Хватит, что за дурь. Даю тебе сроку до завтра. Подумай. Отработай сезон, а там как хочешь. Увидишь, за это время полюбишь другую бабу.
ЯША. Еще раз назовете бабой — вышвырну. Она благородная дама, дворянка.
ВОЛЬСКИЙ. Вот как. К тому же еще и станешь выкрестом?
ЯША. Вас в дверь или в окно?
ВОЛЬСКИЙ. Уйду сам. День на размышление. Арена или долговая тюрьма. Выбирай. (Уходит.)
Яша выпивает рюмку, уходит за ширму, переодевается.
МАГДА (снова входит, несет новую тарелку). Твоя любимая молодая картошка с зеленью.
ЯША. Спасибо. Сыт по горло.
МАГДА. Куда собрался? К ней? Или для разминки к шиксам?
ЯША (выходит, нарядно одетый). Куда хочу, туда и иду. Магда… Но у нас с тобой ничего не изменилось. Ну, глупышка… (Обнимает ее.)
МАГДА. Не прикасайся! Между нами все кончено! Я ненавижу тебя! (Плачет.)
ЯША. Тогда это и вправду конец. Я должен был предвидеть. Расстанемся, как люди. Выпьем на прощанье. (Вытирает ей слезы.) Никакого прощанья, малышка. Просто немного подождешь. Здесь я всегда буду нищим, а в Европе… Я обязательно вызову тебя. Но сначала мы поедем вдвоем.
МАГДА. А как иначе. Она благородная госпожа, а я…
ЯША. Ну, подумай: до сих пор тебе не мешало, что у меня есть жена… Будет другая жена. Что для тебя изменится?
МАГДА. Все! Но ты не беспокойся. Я вижу, у тебя все решено.
ЯША. Да, родная. Решено. Это идет мимо моей воли. Не стану говорить: судьба. Но это что-то вроде гипноза. Только не я его делаю, а кто-то со мной. Я не могу без нее, а она без меня. Но ты будешь с нами золотко. Клянусь, ты будешь с нами! (Целует ее и выходит.)
Музыка.
Картина пятая
Квартира Эмилии. На видном месте — портрет покойного мужа. Обеденный стол. Свечи в подсвечниках. На отдельном столике граммофон. Вечер, прислуга Ядвига протирает портрет.
ЯДВИГА (портрету). Вот видите, пан Стефан, я по-прежнему убираюсь утром и вечером, как было при вас, хотя пани Эмилия не требует. Она все еще носит траур, но очень изменилась. Если б вы знали, в кого она влюблена… Иисус-дева Мария! Неужели вы промолчите? Уж если вас не устроили достойные господа, как пан Пенчковский с вашей кафедры… А тут циркач. Да еще еврей. Я уговорю ее вызвать вас — но вы уж приходите. Только скажите ей ясно, как вы возмущены. Потому как между теми двумя она и сама колебалась, а в этого влюбилась… как кошка. Придете, да? (Входит Эмилия, мнет в руках газету.) Добрый вечер, пани. Вы чем-то расстроена?
ЭМИЛИЯ. Для кого-то он добрый, но не для меня. Кто-нибудь приходил?
ЯДВИГА. Вас интересует кто-нибудь… или он?
ЭМИЛИЯ (швыряет газету). Газетному репортеру известно, что он уже три дня здесь. На всех тумбах его афиши. Отчего же он не приходит ко мне?
ЯДВИГА. Коварный народ эти евреи, пани.
ЭМИЛИЯ. Для меня он не еврей, а артист. Тебе этого не понять.
ЯДВИГА. Хорошо, артист. Но разве у них может быть понятие о чести, как у благородной шляхты?
ЭМИЛИЯ. Думай, что хочешь.
ЯДВИГА. Может, он не ждет потому, что это неугодно пану Стефану? Уж если его не устроили достойные господа ученые…
ЭМИЛИЯ. В первую очередь они не очень волновали меня.
ЯДВИГА. Все же слово пана Стефана было решающим.
ЭМИЛИЯ. Разве были слова? Были вздохи.
ЯДВИГА. Ну, а может, на этот раз будет ясный ответ? Хотя, кто знает. Может, магнетизм вашего гипнотизера действует и на духов. Все же — почему бы не спросить у пана Стефана?
ЭМИЛИЯ. А вдруг он снова откажет? Я не вынесу. Лучше не знать.
ЯДВИГА. А по мне так, наоборот, — лучше знать. Позвольте, пани Эмилия. Увидите, в любом случае станет легче.
ЭМИЛИЯ. Хорошо. Только разговаривай ты. Яне могу.
ЯДВИГА. Я, я. Конечно. Сейчас задернем шторы… (Задергивает шторы, погружается в полумрак.) Садитесь же. (Эмилия садится за стол, Ядвига ставит свечу.) Теперь сцепимся руками. Крепче. Боже, какие холодные… Теперь помолчим. Смотрим на пана Стефана, прямо в глаза…
Входит Яша. В руках у него пакет.
ЯДВИГА (шепотом). Вы готовы, пани Эмилия?
ЭМИЛИЯ (шепотом). Да…
ЯДВИГА. Вызываем дух ясновельможного пана Стефана…
Яша подходит к столику с граммофоном.
ЯДВИГА. Дух ясновельможного пана Стефана! Явись! Мы ждем тебя… Если ты здесь, дай знак…
Яша засовывает голову в раструб граммофона и вздыхает со стоном.
ЯДВИГА. Он здесь! Он явился… Спрашивайте же, госпожа Эмилия.
ЭМИЛИЯ Нет-нет. Спроси сама…
ЯДВИГА. Дух ясновельможного Стефана! Известно ли тебе, что пани Эмилия полюбила другого?
ЯША (в раструб). Да-а… Боже…
ЯДВИГА. Вы слышали? Он знает!
ЭМИЛИЯ. Стефан! Прости меня. Но ведь я еще молода. И я полюбила. Скажи: ты будешь презирать этот брак?
ЯША (в раструб). Не-е-т…
ЭМИЛИЯ. Ты слышала? Он сказал “нет”!
ЯДВИГА. Пан Стефан? Подумайте хорошенько. Он циркач и к тому же еврей!
ЭМИЛИЯ. Стефан… Значит, ты не против?
ЯША. Не-е-т…
ЭМИЛИЯ. Как ты великодушен! Спасибо, спасибо тебе!
ЯША (громко). Не за что, дорогая. (Подходит.)
ЯДВИГА. Иисус-Мария… (Встав, в ужасе пятится.) Колдун! Ведьмак! (Выбегает.)
ЭМИЛИЯ (встает, раздергивает шторы задувает свечу, смущенно). Так здесь не было духа Стефана?..
ЯША. Был. Он вселился в меня.
ЭМИЛИЯ. Дурная шутка…
ЯША. Не мог же я позволить покойнику решать наши дела. (Хочет обнять Эмилию.)
ЭМИЛИЯ (отстраняется). Оставим это. Ты уже три дня как вернулся. Отчего не приходил?
ЯША. Я думал о тебе, обо мне, о боге, о деньгах. Так не хотелось приходить с пустыми руками. Эмилия… И я не достал денег.
ЭМИЛИЯ. Зачем же ты пришел?
ЯША. Да… Зачем? А! Потанцевать с тобой. (Достает из шкафа пластинку, ставит на граммофон.) Помнишь тот первый вечер? Мы проходили мимо Саксонского сада, там играла музыка. Ты предложила послушать, а я напомнил, что евреев в Саксонский сад не пускают.
Звучит вальс.
ЭМИЛИЯ. Хочешь сказать, что ничего не вышло?
ЯША. Нет. Я пришел сказать: вот я здесь, и больше мы не расстанемся. Я люблю тебя. И не могу дождаться, когда ты будешь моей.
Танцуют.
ЭМИЛИЯ. Я хочу родить твоего ребенка. Твое дитя. Наше.
ЯША. Боже всемогущий! И я хочу этого! Сегодня! Сейчас!
ЭМИЛИЯ. Нельзя начинать жизнь во грехе. (Прерывает танец.) Давай обсудим наше положение. Умоляю, не перебивай. Да, похоже, я становлюсь вульгарной, теряю всякий стыд… Но ведь мы оба уже не малые дети. Я больше не могу выносить эту неопределенность. Я ужасно тоскую по тебе. Когда ты сказал: “До встречи” и уехал в Люблин. Когда за тобой закрылась дверь, мне привиделось, будто ты вел меня через реку в ледоход и вдруг исчез. И я одна на льдине, а она вот-вот развалится и уйдет под воду.
ЯША. Богатое воображение.
ЭМИЛИЯ. Милый, не шути, пора решать. Если мы уезжаем, мне нужно сдать квартиру, продать мебель. Надо выправить паспорт… А деньги? Будь они прокляты, лишь подумаю о них, краска заливает лицо. Но без них ничего не выйдет. И потом… Ты же обещал… Перейти в христианскую веру. Ведь это формальность. Никто не обретет веру от того, что его окропят несколькими каплями воды. Но без этого мы не поженимся. Я все еще надеюсь: твои обещания — не обман. А иначе…
ЯША. Поверь, я отвечаю за каждое свое слово.
ЭМИЛИЯ. Но что я о тебе знаю? У тебя есть жена, ты ей неверен, ведешь себя, как свободная пташка. Я тоже грешница, но я хотя бы церкви верна.
ЯША. Из всего, что ты сказала, главное — деньги. Пока нет денег, нет смысла говорить об остальном.
ЭМИЛИЯ. У тебя их нет.
ЯША. Вот что. Завтра у нас будут деньги.
ЭМИЛИЯ. Так просто? Где же ты их возьмешь? Ограбишь банк?
ЯША. Что-то в этом роде.
ЭМИЛИЯ. Опять шутишь. Ничего у нас не выйдет. Прошу, уйди. Буду вспоминать тебя, как волшебный сон. Буду выздоравливать от тебя. Как от лихорадки. Уйди, я не хочу….
ЯША (целует ее). Завтра я приду с деньгами. (Уходит.)
Эмилия включает пластинку. Стоит и слушает музыку.
Картина шестая
Особняк пана Казимира Заруцкого, спальня на втором этаже. Ночь. На кровати — спящий Заруцкий. Всхрапывает и постанывает во сне. Напротив — у стены сейф. В распахнутое окно влезает Яша. Подходит к кровати.
ЯША (подошел к сейфу, достал отмычку, возится о замком). Замочек не английской работы… И не немецкой… Ай-яй-яй, пан Заруцкий, разве можно держать такие деньги под простым замком… Ну, господи, спаси и помилуй! (Делает решающее движение.) Что такое? Пальцы не слушаются. Спокойно, мы не в цирке. Еще раз. Хоп! Ч-ерт! (Пытается выдернуть отмычку из замка. Безуспешно. Заруцкий громко стонет, Яша замер, снова ковыряется отмычкой в замке.) Чем же тебя вытащить? (Находит в шкафу ножницы, ковыряется в сейфе.) Да что же это? Видно, сатана толкает под руку, а господь отвернулся. Провал. Полный провал. Жаль, нет публики. Единственный зритель, и тот храпит. (Подходит к спящему.) Не разбудить ли тебя, старик?.. Знаменитый артист Яков Мазур дает представление одному тебе, а ты дрыхнешь… (Заруцкий с громким стоном поворачивается к Яше, тот в отчаянии ударяет кулаком по сейфу. Гулкий звук.)
ЗАРУЦКИЙ (просыпается). А? Что? Кто здесь?! (Шарит под подушкой, достает револьвер, встает с постели.)
Яша бросается к окну, задевает стул. Стул падает.
ЗАРУЦКИЙ. Стой! (Стреляет.)
Яша выпрыгивает в окно. Заруцкий стреляет вдогонку.
ГОЛОС С УЛИЦЫ. Пан Заруцкий, это вы стреляли?!
ЗАРУЦКИЙ. Болек! Ты не сторож, а разява! У меня был грабитель. Беги следом, а не догонишь — сообщи в полицию.) (Спешит к сейфу, дергает дверцу.) Не успел, подлец. Слава тебе, господи!
По авансцене пробегает Яша. Он прихрамывает. Вслед за ним бежит сторож Болек, свисит в свисток.
Картина седьмая
Синагога. Скамьи. Керосиновая лампа.
Ларец для торы. Полка с книгами молитвенников.
На лежанке дремлет служка. Слышны свистки. Служка Шамес поднялся, слушает. Входит Яша.
ЯША. Доброй ночи.
ШАМЕС (недовольно, с зевотой). Что вы приперлись среди ночи? До утренней молитвы можно еще три сна повидать.
ЯША (сел, растирает ногу). Простите. Просто не спится. Вышел пройтись. Да вот, оступился. Немного посижу.
ШАМЕС. А. Так вы не на молитву. То-то я думаю, где ваш талес. Какой вы мрачный. Кто-то умер?
ЯША. Нет. Но я бы помолился, раз уж зашел. Давно не молился.
ШАМЕС. Что ж, никогда не поздно начать.
ЯША (раскрывает книгу, читает вслух). “Благославен будь. Господь наш. Бог наших отцов. Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова”… Господи! Я умею отпирать любые замки, а сегодня не справился с самым простым? Может, ты не допустил, чтоб я стал преступником? И чтобы покинул Эстер. И крестился. И женился на Эмилии. Как же я грешен, Господи. Все твои заповеди нарушаю. Но кому от этого худо, кроме меня? Где же выход? Вразуми. Если хочешь, чтобы я истинно верил тебе, яви себя, дай знак! (После паузы.) Отчего ты никогда не говоришь с нами? Как же нам понять тебя, если ты молчишь? (Застывает в глубоком раздумье.)
ПОЛИЦЕЙСКИЙ (входит, трясет Шамеса). Эй, как тебя… (Шамес поднимается.) Сюда кто-нибудь заходил?
ШАМЕС. Нет, пан полицейский…
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. А это кто там сидит?
ШАМЕС. Наш еврей.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Давно здесь?
ШАМЕС. С вечера. Самый усердный из прихожан. Ночи напролет изучает древние книги.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Если забежит такой… Хромает… Чтоб сразу сообщил.
ШАМЕС. Непременно, непременно.
Полицейский уходит.
ШАМЕС. Не мое дело, но что вы натворили?
ЯША. Пытался ограбить богатого старика.
ШАМЕС. Не хотите, не говорите.
ЯША. Это правда.
ШАМЕС. Думаете, я воров не видал? Вы не похожи. Вы, скорее всего… Вы политический. Социальный демократ. Знаете, что я скажу? Этот ваш пролетариат — что вы в нем нашли? Говорят, ваш Маркс — еврей. Почему евреев так тянет в революцию? Освободить другие народы, когда снова в плену египетском?.. Что это такое — классовая борьба? У евреев не может быть классовой борьбы, мы все страдаем одинаково, и богатые и бедные.
ЯША. Не скажите. Богатые страдают, что их детей не берут
в университеты, а бедные — что нечем кормить детей.
ШАМЕС. Всякую разницу установил Господь.
ЯША. Зачем он это сделал?
ШАМЕС. Еврей, это нехороший вопрос. Или верить, или не верить. Вот вы не верите, а прятаться пришли в обитель.
ЯША. Отчего же вы не выдали меня? Я же безбожник.
ШАМЕС. Потому что вы еврей.
ЯША. Значит, нас правильно обвиняют? Что мы стоим за своих и в праведных делах и в неправедных тоже?
ШАМЕС. Другого выхода нет… Мы едины в своем боге. Мы избраны для горького пути, но в его конце придет мессия. (Пауза.) Стойте, а ведь я вас вспомнил. Вы из цирка. Сознайтесь, так?
ЯША. Пусть будет так. Пожалуй, мне пора. Спасибо вам.
ШАМЕС. Вернитесь к богу, артист, иначе пропадете.
Картина восьмая
Трактир. Шарманка играет полечку. Посетители, мужчины и женщины. Одни сидят за столиками, пьют, закусывают. Другие пляшут. Бегает официант.
Входит Яша, садится за свободный столик.
ОФИЦИАНТ (подбегает). Эй, чего вы хотите?!
ЯША. Водку. Бутылку.
ОФИЦИАНТ. На закуску?..
ЯША. Не надо.
За соседним с Яшей столиком пьют два дюжих парня.
Оба сильно осоловели. Официант приносит Яше бутылку. Яша наливает стакан, выпивает, его замечает один из парней.
ПЕРВЫЙ. Гляди, жидок, завалился.
ВТОРОЙ. Да и черт с ним. (Падает головой на стол.)
ПЕРВЫЙ. Нет, погоди! Надо разобраться. (Подошел к Яше.) Здесь польские ребята, гуляют. Пошел отсюда! (Замахивается. Яша перехватил и вывернул руку.) Пусти! Больно.
ЯША (отпускает не сразу, что-то придумал). Тихо. И пусть себе гуляют поляки. А мы тут с тобой, в уголочке. Не шуми. Не обращай на нас внимания. (Достает часы, на цепочке, покачивая часами перед парнем, начинает гипноз.) Гляди прямо. Прямо гляди! Ты выпил лишнего. Как тебя зовут?
ПАРЕНЬ. М-мечислав.
ЯША. У евреев не бывает таких имен. Ты Моисей. Мойша ты.
ПАРЕНЬ (уже под гипнозом). Мойша.
ЯША. Мойша. Хороший еврейский парень. Любишь петь наши еврейские песенки. Твоя любимая… Э… “Варничкес”. Любишь петь “ Варничкес “?
ПАРЕНЬ. Люблю.
ЯША. Так споем? (Поет на идише. Парень подхватывает и допевает куплет.) А еще ты любишь еврейские танцы. Особенно “Фрейлехс”.
ПАРЕНЬ. Фрейлехс… Люблю…
ЯША. Тебя на все праздники зовут — ты лучше всех танцуешь.
ПАРЕНЬ. Лучше всех.
ЯША. Иди же, танцуй. Люди ждут.
ПАРЕНЬ. Иду… Фрейлехс… (Подходит к шарманщику.) Стоп машина. Нашу давай. Фрейлехс. Оглох?
Шарманщик выключает шарманку. Танцующие остановились.
ШАРМАНЩИК. Сейчас найду!… (Включает мелодию, Парень танцует.)
ПОСЕТИТЕЛИ. Что за шутки?! Эй, тут тебе не еврейская свадьба!
ВТОРОЙ ПАРЕНЬ (встал). Ты чего? В жидки записался?!
ПЕРВЫЙ. Как ты меня назвал, польская твоя харя?!
Началась драка. Яша допивает водку, кладет деньги, выходит.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ (входит). Прекратить! (Свистит. Драка останавливается. Умолкла шарманка.) Не заходил сюда такой… Хромает?
ОФИЦИАНТ. Был. Только что ушел.
Полицейский убегает.
Звучит полька. Все танцуют.
Картина девятая
Утро. Улица. Угол ограды. Входит Яша. Пошатывается, хромает. Сел на приступок ограды, растирает ногу. Появляется, прохожий — пожилой интеллигентный поляк.
ЯША. Пане, что это за улица?
ПРОХОЖИЙ. Крулевская…
ЯША. А чей это особняк?
ПРОХОЖИЙ. Пана Заруцкого. (Отгоняет винные пары, исторгаемые Яшей.) Как можно так нализаться с утра пораньше? А ведь вы еврей?
ЯША. Уточняю: еврейская морда.
ПРОХОЖИЙ. Вы сами себя оскорбляете! Не еврейское дело — пить с утра водку! (Уходит.)
ЯША (кричит вдогонку). Совершенно с вами согласен! Не еврейское дело лакать водку! Не еврейское дело кувыркаться в цирке. Соблазнять баб. Бить рожу. Воевать. Строить. Пахать. Не еврейское дело жить где хочешь…
Картина десятая
В квартире Яши.
ЯША. Магда! Собирай вещи, мы уезжаем. Я освободился от чар благородной полячки. Слышишь? Ведь говорил же: никогда не брошу тебя, а ты не верила. Перестань дуться, открой. (Дергает дверь ее комнаты. Стучит.) Не притворяйся. Я знаю от хозяйки, ты здесь. Золотко, у нас мало времени. За мной могут прийти из полиции. (Стучит.) Черт побери, малышка, говорю же, надо сматываться и побыстрей. (Разбегается, вышибает дверь, скрывается в комнате Магды. Пауза. Яша выходит, пятясь. Достает нож из ящика стола. Возвращается в комнату Магды, Пауза, Яша выносит Магду. На шее у нее болтается, веревочная петля, кладет тело на стол.) Мой бог, как вот как ты наказываешь. Как скор на расправу твой суд. Тебе не нужны свидетели, прокурор, адвокат. Ты сам — и тот, и другой, и третий. (Пауза. Кричит.) Пани Зося! Пани Зося!!!
ПАНИ ЗОСЯ (входит, утирает руки о фартук). Иду, иду, Что вы меня торопите, что-то горит? (Останавливается, видит мертвую.)
ЯША. Помогите, прошу вас. Я не знаю, что нужно. Она католичка.
Пани Зося идет к выходу. Навстречу ей входит Шмуль со скрипкой.
ШМУЛЬ. Доброго здоровья, хозяюшка. Яков Мазур, артист, у вас снимает? (Пани Зося кивает.) Он, дома? (Пани Зося кивает и уходит.) Яша? Это я, Шмуль. Приехал на заработки. Буду играть, как ты учил: весело, очень весело, еще веселей!
Шмуль играет веселую мелодию. Яша стоит над телом Магды.
Картина одиннадцатая
В местечке под Люблином. В открытой будочке сидит сапожник. Напевая, латает обувь. Появляется бедно одетый еврей.
ЕВРЕЙ. О! Как удачно. Здравствуйте.
САПОЖНИК. Шолом. Вы, я вижу, издалека.
ЕВРЕЙ (садится на скамеечку для клиентов). Да, иду из-под самого Хёлма. (Снимает башмак.) Левый еще ничего, а в правой все гвозди повылазили. Мученье, а не ходьба. (Протягивает башмак.)
САПОЖНИК (осмотрев башмак). Пять копеек — недорого?
ЕВРЕЙ. У нас в Хелме такое стоит три.
САПОЖНИК. И сидели бы в своем Хелме. Нате, идите обратно.
ЕВРЕЙ. Как я пойду с такими гвоздями?
САПОЖНИК. Так платите.
САПОЖНИК. Потому что Хелм — это Хелм, а Люблин — это Люблин. У нас есть святой рабби, а у вас нет. Иначе бы вы не притащились сюда, верно? Ну, что чиним?
ЕВРЕЙ. Чиним, чиним. А почему вы знаете, что я пришел: именно к нему?
САПОЖНИК (принялся за работу). Ну, если не к нему, значит ко мне. Нарочно приперлись из Хелма подлатать башмаки в Люблине.
ЕВРЕЙ. Ладно, лучше скажите, это правда, что он бывший скрипач? И что заточил себя заживо?
САПОЖНИК. Да, это так.
ЕВРЕЙ. Но как это можно? Что он, русский монах? Разве еврею позволено такое?
САПОЖНИК. А почему нет? А Винкель из Шебрешина, который дал обет молчания, чтоб не сказать хоть слово неправды? А Клезмер из Ковеля? Он наложил повязку на глаза, чтоб не смотреть на чужих жен, и прожил так тридцать лет. Правда, при этом не видел, что поделывает его собственная супруга. Да что вы мне тут говорите!
ЕВРЕЙ. Я ничего, я удивляюсь. Ведь у рабби тоже есть жена.
САПОЖНИК, Ну, Эстер — сама верность.
ЕВРЕИ. При живом муже без мужской ласки.
САПОЖНИК. Конечно, она была против. Но разве его удержишь? Сам люблинский раввин спорил с Яшей, а кончил тем, что благословил его на заточение и объявил праведником. И наказал принимать людей раз в месяц. Да что вы все спрашиваете?
ЕВРЕЙ. Да-да, но хотелось проверить. А зачем он заточился?
САПОЖНИК. Посчитал себя великим грешником, так что для покаяния — это раз. А второе — услышать голос Бога.
ЕВРЕЙ. Что-что?! Но это невозможно.
САПОЖНИК. Вы не знаете Яшу. Он очень упорный.
ЕВРЕЙ. И что, он уже слышал его???
САПОЖНИК. Нет еще. Но мы ждем.
ЕВРЕЙ. А как вы думаете, он спросит у Бога про себя или про всех нас?
САПОЖНИК (отдает башмак). Надевайте и идите. Сейчас будет приемное время.
ЕВРЕЙ. Спасибо. (Достает монету.) Мы с вами так хорошо поговорили — так может, все же возьмете по-хелмски?
САПОЖНИК. Я с вас сейчас по-варшавски возьму. Полтинник.
ЕВРЕЙ. Шутите. Вот. (Отдает монету. Надевает башмак.) Скажите, а как выглядит его заточение? Пещера?
САПОЖНИК. Идите же и увидите сами. (Принимается за другую работу.)
ЕВРЕЙ. А сколько времени он там не выходит?
САПОЖНИК. Скоро год.
ЕВРЕЙ. Совсем?
САПОЖНИК. Совсем.
ЕВРЕЙ. Совсем-совсем?
САПОЖНИК. Боже милостивый, убери от меня эту зануду!
ЕВРЕЙ. Умоляю, не сердитесь. Вы говорите: год. А уборная у него там есть?
САПОЖНИК. Пошляк! Что ж вы думаете, у цадика не бывает нужды, как у всякого? Даже у такого шлимазла, как вы?
ЕВРЕЙ. А! Так я не иду к нему. Он не святой рабби, Обыкновенный замурованный еврей. И надо было переться от самого Хелма. До свиданья. (Идет. Подпрыгивает.) Ай! Ой! (Снимает ботинок.)
САПОЖНИК. Только по-варшавски, иди босиком.
ЕВРЕЙ. И что вы думаете? Пойду босиком, рабби? Нашли себя святого.
САПОЖНИК (пригляделся к полученной монете). Эй! Стой! Ты всучил мне фальшивый пятак!
Картина двенадцатая
Двор Яшиного дома.
В центре — строение с единственным окном. В окне виден Яша, читающий книгу. Он отрастил пейсы и бороду, на голове кипа.
Входит молодой еврей, встает у окна. Входит старый еврей.
СТАРЫЙ. Ай-яй-яй, думал, буду первым.
МОЛОДОЙ. Так будете вторым.
Входят еще мужчины и женщины, встают в очередь. Негромкие разговоры:
— Говорят, так он просиживает с ночи до утра.
— Я слышал, он уже знает наизусть половину Торы.
— Интересно, он помогает только советами или деньгами
тоже?
— И деньгами, но только беднякам, а на вас приличный костюм.
— Это приличный? Встретили бы раньше, когда я не разорился .
Появляется Эстер с узелком в руке.
Люди:
— Тише-тише… Это его жена. Здравствуйте, госпожа Эстер!
— Доброго здоровья вам…
— Доброе утро…
ЭСТЕР. Доброго утра всем. (Стучит в окно. Яша открывает створки.) Доброе утро, Яша.
ЯША. Доброе утро, Эстер.
ЭСТЕР. Твой завтрак. (Передает узелок.)
ПОСЕТИТЕЛИ. Доброе утро, рабби! Здравствуйте, реб Яков. Будьте благословенны, учитель!
ЭСТЕР. Люди, дайте ему покушать. По-вашему, он должен питаться святым духом?
ЯША. Успеется. Отойди. (Эстер отходит в сторону.) Евреи, вы пришли каждый со своим горем? На всех у меня один совет: благословляйте Господа. Я же лишь обещаю просить у него за вас. Может быть, он расслышит лучше.
МОЛОДОЙ ЕВРЕЙ. Рабби, моя очередь первая. Горя у меня, слава богу, нет. У меня любопытство: сколько вы так собираетесь пробыть?
ЯША. Пока мир не переменится.
МОЛОДОЙ. Ну, так вы тут и умрете.
ЯША. Нет, ждать уже недолго. До конца века.
МОЛОДОЙ. Звучит — как конец света.
ЯША. Как начало света. Двадцатый век будет веком свободы!
МОЛОДОЙ. А что будет с евреями?
ЯША. С евреями будет хорошо: остальные поймут, что без евреев плохо. Не станет черты оседлости. Не будет погромов. Евреи получат разные права с другими. У них будет своя земля! И они станут пахать ее и выращивать хлеб.
МОЛОДОЙ. Евреям разрешат пахать землю? Но мы уже разучились!
ЯША. Ничего, вспомним,
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ. Хватит, молодой человек, я вижу, вы пришли просто поболтать. Дайте мне! Я по существу, Реб Яков, ваши слова богу в уши, но евреев спасет только мессия! Вы уже спрашивали у Господа, когда он придет?
ЯША. Говорю же: двадцатый век принесет перемены. Потому что мессия, может быть, уже пришел.
СТАРЫЙ. Что значит — может быть? Вам ли напоминать священное писание? Перед его приходом пророк Илия пролетит по небу и протрубит! Вот как мы узнаем.
Внезапно, вторя ему, доносится звук трубы.
СТАРЫЙ. Господи, спаси и помилуй! Во двор вбегают циркачи: клоун Борух с трубой, жонглер, акробаты, скрипач Шмуль.
МОЛОДОЙ. Ха-хэ! Вот ваш мессия.
БОРУХ (оттрубив). Здравствуйте, евреи! Яшеле! Родной мой! У нас гастроль рядом, в Пяске. И я сказал: навестим Яшу!
СТАРЫЙ. Послушайте, вы, циркач…
БОРУХ (бросается к окну). Яша!
ЯША. Борух… (Обнимаются.)
ШМУЛЬ. Здравствуй, Яша.
ЯША. Шмуль? А ты как?
ШМУЛЬ. Конкуренты. Чуть скрипку не сломали. Теперь езжу с цирком.
ЯША. Вы сейчас в Пяске. Как там мой друзья-маравихеры?
ШМУЛЬ. Мало хорошего. Бейлик в яновской тюрьме, у Хаима чахотка… Мехл торгует замками — но кто купит у вора?
ЯША. А… Зевтл?
ШМУЛЬ. Цхэ! Она уехала в Аргентину, держит бордель в Буэнос-Айресе.
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ. Господа артисты, люди пришли к ребе Якову за советами, имейте совесть.
БОРУХ (словно только сейчас узнал). Ой! Так это правда? Ты стал мудрым цадиком? И сидишь взаперти? Зачем?
ЭСТЕР. Скажите, скажите ему. Вас он, может, послушает. А мне только и отвечает: “Зверю положено сидеть в клетке”.
ЯША. …И великий грешник, Борух.
БОРУХ. Что, и дверей нет? Замечательный фокус, но немного затянулся, ты не находишь?
Во двор входит почтальон.
ПОЧТАЛЬОН (Боруху). Извините. Ребе Яков, ваша почта.
Яша перебирает пачку писем. Одно привлекает его особое внимание. Распечатывает конверт, достает письмо, читает.
БОРУХ. Ого, сколько тебе пишут.
МОЛОДОЙ ЕВРЕЙ. А вы как думали? У ребе бывают письма из Америки. И из Сибири.
БОРУХ. Тебе же там темно, Яша. Вылезай. Ты выскальзывал из-под любых замков. Что тебе мешает выйти в открытое окно?
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ. Вы можете помолчать? Рабби читает.
В глубине сцены высвечивается силуэт Эмилии.
ГОЛОС ЭМИЛИИ. Дорогой Яша! Около года я не знала, что с вами и где вы. Сегодня прочитала в газете, как вы заключили себя в каменном мешке, как стали святым и люди ждут вашего благословения. Часто плакала я, вспоминая о вас, но на сей раз это были слезы радости. Скоро устроится и моя судьба: достойный человек сделал мне предложение. Но то короткое время, что я вас знала, останется счастливейшим из всех моих дней. Да хранит Вас Бог…” (Силуэт исчезает.)
ЭСТЕР. Яша, у тебя слезы? Плохое письмо?
ЯША, Нет-нет, очень хорошее. Хороший человек сообщает, что у него все хорошо.
БОРУХ. Вот! Люди! Почаще сообщайте друг другу, что у вас все хорошо. Даже если все плохо. Иначе будет не жизнь!
СТАРЫЙ ЕВРЕЙ. А вы хотите, господин паяц, чтобы жизнь была сплошным цирком?
БОРУХ. То и другое, уважаемый. Немного синагога, немного цирк — это и есть еврейская жизнь! И мы поем об этом в начале каждого представления! Шмуль, приготовься.
МОЛОДОЙ ЕВРЕЙ. Просим, просим!
БОРУХ. Конечно, просите. По глазам вяжу. Кто сказал, что у евреев печальные глаза? Они у нас разные: один плачет, другой смеется… Яша, позволь людям посмотреть наше представленье. В твою честь!
ЯША (всем). А как вы скажете?
ПОСЕТИТЕЛИ. Да! Просим! Да!
Старый еврей, безнадежно махнув рукой, уходит.
ЯША. Я помню эту вашу песенку. Есть время для молитв, есть время для веселья. И я говорю: “Да”.
БОРУХ. Яшеле. Ребе Яков. Это лучшее, что ты сказал сегодня людям. Шмулик… Семь-восемь!
Борух поет вступительную песенку из первой картины. Посетители подхватывают припев. Жонглер и акробаты демонстрируют свое искусство.
За общим весельем молча наблюдают в отдалении Эстер и стоящий в окне своего заточения рабби Яков.
Занавес