Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2003
Это не предисловие, а скорее некое самооправдание, попытка понять себя. Я всегда занималась практикой, и крупнее статьи вещей не писала, да и потребности в этом, если говорить честно, особой не испытывала. Но жизнь каждого — это крупица истории; память человека — это нить, связующая прошлое, будущее и настоящее. И поэтому мне хочется протянуть ниточку из сегодняшнего дня в прошлое и рассказать о замечательных талантливых людях, с которыми мне выпало счастье познакомиться.
Завершая моё краткое вступление, скажу, что эти заметки, в первую очередь, дань памяти замечательному человеку, журналисту и моему педагогу Борису Когану.
Самые главные
Герои и героини в оперетте — люди всегда самые главные. В первую очередь, потому что именно они и есть Сильвы, Марицы, Эдвины и Тассило… Во-вторых, это должны быть внешне непременно красивые люди — иначе никак нельзя. Как, скажем, играть в “Прекрасной Елене” самих Елену или Париса, не обладая при этом достойными внешними данными? Нонсенс, да и только. А еще артисты обязаны хорошо петь, потому что партитуры оперетт, особенно классических, не менее сложны, чем оперные. И надо сказать, что в 50-е и 60-е годы в Свердловской оперетте с героями и героинями было все в порядке.
Особый разговор о героях. Это было время трех богатырей. Звали их Владимир Генин, Юрий Осипов и Семен Духовный. Все трое были совершенно не похожи друг на друга. Генин обладал редким по тембру драматическим тенором. Ему как-то особенно легко жилось в венских и классических опереттах — к примеру, во фраке он выглядел органично и элегантно. А ведь перевоплощение давалось легко далеко не всем. Когда ставили “Веселую вдову”, графа Данило поручили Михаилу Мазаеву — молодому актёру, только что пришедшему на профессиональную сцену из армейского ансамбля. Мазаев внешне был статный, мужественный блондин, обладал красивым баритоном, но, тем не менее, он был абсолютно, так сказать, из советского времени. И поэтому приходилось по утрам, ещё до начала репетиций, обучать его элегантным манерам, этикету, умению танцевать…
Юрия Осипова все звали просто Юра. Был он на редкость улыбчив и обаятелен; как бы свой от и до… Поклонниц у него было великое множество. И дело здесь было не только в его мужском обаянии, но и в неком ощущении зрителями духовной близости Юры каждому из них. Осипов был актером, словно созданным для советской оперетты, музыкальных комедий Дунаевского, Хренникова, Милютина… Из Свердловска Осипов уехал в Одессу и много лет успешно работал в Одесском театре музыкальной комедии.
Из южных краев, из Молдавии, после окончания Кишиневской консерватории приехал на Урал Семен Духовный. По национальности он был еврей. В то время пятый пункт анкеты не только не украшал, а зачастую мешал движению вперед, и он быстро переделал свое отчество Фишелевич в Федорович. Оказавшись в оперетте, Духовный влюбился в этот жанр, работал не жалея сил, с искренней самоотдачей, и это вскоре помогло ему стать одним из самых ярких артистов театра. Духовный был обладателем редкого таланта — на сцене он даже свои недостатки умел превращать в достоинства, и делал он это с блеском. Самой знаменитой сценической работой Духовного была, бесспорно, роль Ринальдо в “Черном драконе”, мюзикле итальянского композитора Доменико Модуньо. Поставил его режиссер Владимир Курочкин. Так что, оказывается, и в ту пору на сцене советской оперетты уже “грешили” мюзиклами!
По сюжету это была романтическая история о девушке из богатой семьи, которую угораздило влюбиться в благородного разбойника, этакого прекрасного Робина Гуда, которого играл, разумеется, Духовный.
Семён Фёдорович в спектакле внешне был очень привлекателен. С копной темных кудрей, белозубой улыбкой, широким разворотом плеч, грозный Ринальдо был и трогательным и доверчивым, и безрассудно смелым… Перед мужским обаянием любой женщине было трудно устоять. Но по-настоящему была притягательной сама история любви двух молодых людей, которых так неожиданно свела судьба. И хотя в счастливом финале никто особенно не сомневался, всем искренне хотелось этот финал приблизить.
Дуэты Анжелики и Ринальдо (ее прекрасно играла незабываемая Нина Энгель-Утина) сами по себе были маленькими спектаклями, нежными и лирическими. К счастью, в фондах радио сохранилась запись “Черного дракона”, сделанная во время гастролей театра в Москве. Слушая ее, и через столько лет ощущаешь аромат того спектакля, его первозданную привлекательность.
В те годы Духовный был занят практически в каждой из премьер театра. Особенно ему удавались те актерские работы, где надо было решать какие-то новые драматические задачи, отыскивать новые краски и полутона.
В архивах Свердловского ТВ сохранился спектакль “Последняя серенада”, версия известной пьесы драматурга Алексея Арбузова (его и сегодня порой можно увидеть на экране). И это удивительно, что и через столько лет он также покоряет высоким мастерством артистического ансамбля спектакля в целом. Главный же герой Колясников в исполнении Духовного — глубокий характер, подлинно живая человеческая судьба.
К сожалению, судьба этого артиста оказалась достаточно драматичной. Южанин, он так и не смог привыкнуть к суровому уральскому климату. C годами все более прогрессировало заболевание почек. В конце концов, он просто вынужден был принять решение об эмиграции по линии Красного креста; собственно, это была единственная возможность выжить.
В Израиле Духовному была сделана не одна операция; и сегодня этот мужественный человек продолжает бороться с тяжким недугом. Когда артисты из его родного театра Музыкальной комедии приезжают на гастроли в Израиль, Семен Духовный общается с коллегами только по телефону: он хочет, чтобы его помнили таким, каким он был тогда, на сцене. Он и сам не забывает свой любимый театр, и к открытию очередного театрального сезона от Семена Духовного всегда приходит неизменное поздравление.
Дом Артистов
Мой отчим, Григорий Исаевич Кривицкий (к тому времени он был заместителем директора театра Музыкальной комедии) очень много сил отдавал строительству жилого дома для артистов всех театров города. Когда дом, наконец, был готов — вернее, был сдан только его первый подъезд — нам предложили выбрать там квартиру, и мы переехали в двухкомнатную, на третьем этаже.
Сейчас этот дом называют Домом Артистов разве что по давней привычке. Как и во всех старых домах, расположеных в центре, большинство квартир здесь продано “новым русским”, двор плотно забит многочисленными иномарками всех фасонов… А тогда, в пятидесятых, это был действительно необыкновенный дом, из открытых окон которого в летние деньки слышались звуки музыки и распевающиеся голоса всевозможных тембров. Ребята во дворе говорили так: “Мамы и папы дома нет, у нас сегодня спектакль!” или “Они на репетиции!” Взять хотя бы жильцов нашего первого подъезда: прямо за стенкой нашей квартиры — Владимир Федорович Уткин, прекрасный пианист, дирижер и аранжировщик (впоследствии много лет он был профессором Уральской Консерватории). На площадке нашего же третьего этажа жил с семьей артист театра драмы, народный артист России, Леонид Давыдович Охлупин; в городе он был известен как один из исполнителей роли Ленина, а тогда это значило не так уж мало… Его жена — а для нас, детей, просто тетя Маша — работала артисткой хора в оперетте, а сын Игорь (он был младше меня всего на несколько лет) сразу после окончания школы уехал в Москву, где и закончил театральный институт. Сегодня это известный артист, тоже добившийся звания народного; он всю жизнь работает в театре имени Маяковского, а его дочка Алёна — актриса Малого театра. Вот такая театральная династия…
Веселая и молодая компания дружно сосуществовала в большой трехкомнатной квартире напротив — там жили молодые артисты Театра Музыкальной комедии, все приезжие. Тогда в самом этом факте никто не видел ничего необычного: в Свердловский театр, известный на всю страну, охотно ехали выпускники столичных вузов.
Каждая из комнат была домом для юной семейной пары. Людмила Сатосова — обаятельная, очень пикантная блондинка — была родом из Самары (тогда это был Куйбышев). Она обладала легким и крепким колоратурным сопрано, что давало ей возможность с одинаковым успехом играть и субреток, и героинь. Когда же Люся собралась замуж за актера своего театра, тенора Виктора Эгина, весь дом бурно обсуждал предстоящее событие. И когда решение было наконец принято, свадебные столы, сооруженные из самых разнокалиберных предметов, протянули прямо по лестничной площадке из квартиры в квартиру. Так же радовались и потом, когда у них родился первенец, сын Сашка. Витя Эгин был коренной москвич. Почему-то ещё вспоминается, как к нему из Москвы приезжала сестра, Антонина. Она была профессиональным кинооператором, к тому времени уже известным, и я сделала о ней один из первых своих журналистских материалов.
Сатосова и Эгин уехали из Свердловска в Одессу и много лет успешно там работали. Людмила имеет все почетные звания, причем не только России, но и Украины. Но дело, разумеется, не только в званиях, дарование этой актрисы было необычайно светлое, какое-то солнечное. И видимо, совершенно не случайно и через столько лет любители жанра оперетты ее не забыли.
Другую комнату в этой же квартире занимала очень красивая пара — выпускники Гнесинского училища Рая Кузьменко и ее муж Володя Остапенко. У Раи голос был не очень сильный, но зато это была женщина с настолько красивой и яркой от природы внешностью, что никакая косметика ей просто не требовалась. Еще в студенческие годы в Москве она подрабатывала манекенщицей, ее фотографии печатались во многих модных журналах того времени, и на нас, девчонок, это производило, разумеется, впечатление грандиозное.
Володя Остапенко, невысокий ростом, был тем не менее очень симпатичным, копной темных кудрей очень напоминающим испанского кабальеро. В те годы в каждом газетном киоске продавались открытки популярных и любимых свердловских артистов, и Володины фотографии были нарасхват у юных поклонниц. Через несколько лет работы в театре Остапенко вместе с другим артистом театра и, кстати, тоже соседом по дому — Владимиром Шадриным — из театра ушел. Они создали конферанс и успешно работали на филармонической эстраде.
Кто только в те годы не обитал в Доме Артистов… На четвертом этаже по утрам распевался тенор из оперного театра Николай Коренченко — (мы знали про него, что он еще Отечественную войну прошел). Здесь же обитала любимица всех свердловчан, первый телевизионный диктор, Тамара Останина. Тогда ведь был только один телевизионный канал, хотя сейчас это даже трудно представить. Тамару Авдеевну с ее умной, милой и приветливой улыбкой знали буквально все, и стар, и млад — популярность ее была фантастической.
В самом низу, на первом этаже, (сейчас там вообще нет квартир, всё
занято магазинами), поселился молодой баритон из театра музыкальной
комедии Валерий Барынин. Приехал он на Урал из Омска и консерваторию
заканчивал уже в Свердловске, работая в театре. Валерий был человеком
талантливым и самобытным. Не имея никакого специального образования,
хорошо рисовал, собирал иконы, и они висели у него, по сути, в пустой
квартире. Он быстро занял одно из ведущих мест в театре, потому что был
очень одаренным певцом и актером, блистательно исполнял русские народные песни. Вскоре Барынин получил приглашение в Московский театр
оперетты, где с успехом работал до наступления рыночных времён. Потом он ушел из театра и стал работать на концертной эстраде самостоятельно, что и делает до сих пор. Он бывает в Екатеринбурге и, надо сказать, голос Барынина до сих пор звучит свежо и молодо…
У нас, ребят, детей Дома Артистов, конечно, была своя совершенно нормальная жизнь: сначала со школьными, а потом и студенческими интересами. В нашу дружную компанию входили дети легендарного свердловского оперного певца Яна Вутираса (его сын Христофор, который стал потом отличным врачом). Был ещё Сережка Курочкин, сын главного режиссера театра музыкальной комедии Владимира Акимовича Курочкина; Ольга, дочка художественного руководителя оперного театра Марка Львовича Минского, которая потом уехала в Израиль.
Все вместе, на нашей игровой площадке перед домом, мы посадили маленькие саженцы; сейчас они выросли и превратились в большие деревья. И когда наши внуки выходят теперь играть сюда, как и мы когда-то, то из окон их уже не видно — слышны только их голоса…
Отец
Мой родной отец Никомаров Наум Давидович был драматическим артистом и очень хорошим. Когда они познакомились с моей мамой, он был директором и артистом ТРАМа в Свердловске. ТРАМы — театры рабочей молодежи — в те годы были целым движением, объединяющим множество молодых людей, не имеющих профессионального образования, хотя приходили в эти театры и артисты уже с опытом, как и мой отец. Вообще же из этих театров вышло в большую жизнь немало известных впоследствии исполнителей.
Отец был старше мамы на двадцать лет, и, видимо, уже при знакомстве произвел на восемнадцатилетнюю артистку балета оперетты сильное впечатление. Кстати, такое впечатление на женщин он производил всегда. Думаю, главный секрет тут был именно в театральном искусстве. По крайней мере, уже в поздние годы встречаясь с театралами, видевшими его на сцене, я, как правило, слышала оценки очень высокие.
Роли он играл самые разноплановые: лукавого Труффальдино в “Слуге двух господ” и зловещего Вожака в “Оптимистической трагедии”, монаха Лоренцо в “Ромео и Джульетте” и капитана Сафонова в “Русских людях” Симонова… Вот такой был диапазон!
При этом был далеко не красавец: с большим лбом с высокими залысинами, крупным носом… Но явно это был тот случай, когда притягивало обаяние талантливой личности, а не внешние данные.
Уже став взрослым человеком, сама многое пережив и осознав, я поняла, что именно отец был большой и единственной любовью в жизни мамы. Но, увы, он-то как раз и не был создан для спокойной семейной жизни, и в Куйбышеве, где отец в ту пору был ведущим артистом в театре драмы, они расстались окончательно. Мама уехала со мной к бабушке в Свердловск, и стала работать балериной в театре музыкальной комедии до своего ухода со сцены.
Мама была человеком очень гордым, и алименты от отца никогда не брала, хотя жили мы по тем временам очень скромно. Из разговоров взрослых я знала о передвижениях отца по театрам России. Долгое время он работал в Ташкенте, в русском театре; именно оттуда его пригласили в Москву, в театр на Малой Бронной, где тогда начинал работать главным режиссером Андрей Гончаров.
Именно в это время мы с отцом по-настоящему и познакомились. Я училась тогда в 10 классе, и на зимние каникулы собралась в Москву (благо, тогда это не было особой проблемой и для школьницы из семьи с невеликими достатками). Маме я стала не говорить, что решила повидаться с отцом, хотя она, конечно, обо всем догадывалась. Она по-житейски была человеком необычайно мудрым и на меня никогда не давила, а потому отнеслась к моему решению спокойно.
И через столько лет я практически зримо помню всю ту поездку… Я пришла в театр на Малой Бронной на рядовой детский спектакль. От волнения у меня буквально подгибались колени. Я купила в кассе билет; шла пьеса, которую сейчас никто и не вспомнит: “Грач — птица весенняя”, о большевике Николае Баумане… Отец играл там какого-то священника, даже архимандрита. У него был сложный грим, большая окладистая борода… К тому времени, он был уже народным артистом.
В антракте, умирая от страха и смущения, я отправилась за кулисы. Нашла гримерку отца. Зашла, поздоровалась.
— Вы меня не узнаете?
Отец посмотрел на перепуганную девчушку, улыбнулся — он явно принял меня за очередную поклонницу.
— Вы знаете, — сказал он спокойно, — что-то очень знакомое, но вот кто, не узнаю?!
Вот такая водевильная ситуация!
С тех пор мы с отцом общались уже постоянно. Когда после окончания университета я училась в Москве в ГИТИСе, приезжая на экзаменационные сессии, всегда останавливалась у отца.
Жил он с соседями в большой квартире в здании на Кутузовском проспекте, что за гостиницей “Украина”; тогда он уже был женат на очень симпатичной женщине — Лидией Михайловной Петровой, тоже актрисе. Надо сказать, что в целом это была довольно обычная квартира. Каждую из комнат занимал артист, приглашенный в Москву из провинции, занимавший у себя на родине положение творческого лидера и уже достаточно известный.
В столице, однако, судьба сложилась только у Владимира Емельянова, приехавшего из Перми (кстати, с отцом они дружили еще с трамовских времен). Его нашли на Урале кинематографисты на роль Дзержинского. Он и сыграл “Железного Феликса” в фильме “Вихри враждебные”, потом была роль Макаренко, а также множество других киноработ. Театральную же сцену Емельянов вскоре оставил.
Похожая судьба и у Гертруды Двойниковой. Она приехала в Москву из Горького, ныне Нижнего Новгорода. Яркая, драматическая актриса, эффектная женщина, в Москве она играла эпизоды в кино, не очень значительные роли в театре, и только.
Так получилось, в общем, и у отца. Истинных причин его ухода из театра я так никогда и не узнала. Он тосковал по любимому делу, и это ощущалось совершенно отчетливо — чувствовалось, что творчески он ещё многое смог бы сделать. Жили они с Лидией Михайловной небогато — пенсии были небольшие, накоплений не было — и все время мечтали, что в один прекрасный день что-то произойдет, и все изменится: например, примут инсценировку на радио, которую отец сочинял, и заплатят гонорар… Но почему-то волшебного дня все не наступало, и ничего не происходило, всё срывалось и рассыпалось.
Время антреприз тогда еще не пришло, и актер — даже и хороший — если уже “выпадал из обоймы”, то навсегда. Наверно поэтому отец принял приглашение на работу в драматический театр города с таинственным названием Арзамас-16. Сколько их было тогда по России — закрытых и перезакрытых городов…
Отец обрадовался, даже сразу как бы помолодел: в перспективе был не просто хороший заработок, но и самое главное для него — возвращение на сцену. Он уехал, а за ним и Лидия Михайловна. Проработали они там меньше года. Рак сразил их одного за другим. Бог его знает, что это был за рак. О радиации в тех самых “арзамасах” тогда можно было говорить только шепотом.
Вот так трагически оборвалась эта яркая театральная жизнь.
Режиссеры
Именно в режиссуре были сфокусированы, сформированы традиции Свердловского театра музыкальной комедии. Профессия эта всегда была — да, думаю, и будет — редкая, немного таинственная. И очень хорошо, что Свердловскому театру в годы создания везло на режиссеров.
Я помню Георгия Ивановича Кугушева, который тогда был главным режиссером. Он происходил из княжеского рода, окончил пажеский корпус, и в это легко было поверить: он был необычайно импозантен, светскость для него была явно не отвлеченным понятием. Кугушев сам был хорошим артистом, но, увы, для нас он остался только на одной киноплёнке — в старой и всеми любимой “Сильве”, в роли Ферри. Знаменитый, очень хороший спектакль “Табачный капитан” — это тоже Георгий Кугушев. Именно за этот спектакль Свердловский театр музыкальной комедии был удостоен Сталинской премии, впервые для жанра оперетты. Невиданным в этой работе было очень многое, например, реальные исторические персонажи — Петр I (это в оперетте-то!); но самое главное — истинная культура всех компонентов спектакля, от актерских работ до замечательной сценографии и костюмов. Художником спектакля был подлинный мастер — Николай Васильевич Ситников. Я думаю, что все эти разговоры: “Оперетта, оперетта!” — Кугушеву были не ведомы, и главное — не интересны. Для него существовало высокое искусство театра, а жанр — это было уже не столь существенно… В этом спектакле были чудесные работы мастеров комедии: блистательно играли и Анатолий Маренич, и Сергей Дыбчо, а Полина Александровна Емельянова именно за роль мадам Ниниш получила высокую награду…
Творческую эстафету Кугушева принял Владимир Курочкин. Имя этого человека, художника значит необычайно много. Это сейчас уже никого не удивляет, что, скажем, тот же Марк Захаров, главный режиссер Московского театра “Ленком”, может быть и прекрасным оратором, и покорять литературной одаренностью, и вести программы на ТВ, и еще общественной деятельностью заниматься… А ведь с Курочкиным было то же самое. Он прекрасно писал, и в этом не было ничего удивительного — будущий режиссер успел закончить Уральский университет и имел журналистское образование. Он много работал на телевидении — а тогда это было абсолютно новым делом, вел театральные программы, ставил телевизионные музыкальные спектакли, для своего времени новаторские; широко занимался концертной деятельностью и еще выступал на эстраде в дуэте со своей супругой, тоже артисткой театра музыкальной комедии, Верой Евдокимовой… В общем, всегда успевал делать многое и главное — хорошо.
Но театр для него, бесспорно, был всегда на первом месте. Сам Владимир Акимович вырос за кулисами. Его родители работали в театре оперы и балета, мама была концертмейстером, отец — Аким Курочкин, тенор на вторых ролях, весьма одаренный драматический артист. И потому в 1945 году Владимир поступает в студию при Свердловском драматическом театре и оказывается — в музыкальном театре. Наверно, иначе и быть не могло.
Артист Владимир Курочкин сыграл на сцене театра музыкальной комедии более семидесяти ролей. Рядом работали удивительные мастера комедии: Сергей Афанасьевич Дыбчо, Александр Михайлович Матковский, незабываемый Анатолий Маренич. Курочкину особенно удавались острохарактерные роли, хотя он сыграл и весь репертуар, положенный в оперетте простаку — всех этих Бони и Зупанов… Правда, всегда казалось, что его персонажам чего-то не хватает, какой-то наивной жизнерадостности, беззаботности, что ли…
Может быть, успешному актеру в чем-то уже мешал будущий режиссер. В 1961 году после окончания высших режиссерских курсов в Москве, Владимир Курочкин возвращается в родной театр уже в новом качестве.
Перечислять все спектакли, поставленные Курочкиным, пожалуй, просто бессмысленно. Лучшие из них останутся в истории жанра оперетты и в нашей памяти. Да и ставил спектакли он не только на сцене театра музыкальной комедии, но и в театрах других городов России, в наших оперных театрах и за рубежом. Некоторые его работы и сегодня прекрасно помнятся: яркий, романтический “Севастопольский вальс” — спектакль-песня во имя всех девчонок, прошедших горнило Отечественной войны, и не очерствевших сердцем; знаменитый “Черный дракон”, мюзикл Доменико Модуньо… С какой пронзительной нежностью рассказывал он о любви к Родине, к своей земле, к любимой женщине! С какой покоряющей, озорной улыбкой шли к зрителям его герои… На этом спектакле в зале не стеснялись плакать, в сцене смерти Трепло, но это были светлые легкие, очищающие слезы… И смеялись здесь тоже от души.
Режиссер долго не подступал к классике: его не устраивали пьесы, стихи для музыкальных номеров, часто звучавшие диссонансом прекрасной музыке Калмана, Легара, Оффенбаха. Но театр оперетты просто не мог существовать без этих авторов, и лучше чем кто-либо это понимал именно художественный руководитель коллектива. Так появился его Оффенбах; такие спектакли, как “Путешествие на луну”, “Рыцарь Синяя Борода”, “Прекрасная Елена”… Каждый из этих спектаклей объединяло нечто общее: легкая, изящная ироничность, вкус, тонкое чувство стиля. А еще они были просто очень красивыми.
Успешно работающего режиссера с Урала пригласили на работу в Московский театр оперетты. Не мне судить, почему Владимир Акимович принял это предложение. Наверно, престижно все же — Москва! Хотя о том, что ему будет неуютно в том театре, наверно, догадывался — по крайней мере, проработал он там недолго. Вскоре он оказался в Перми, где работал почти пятнадцать лет художественным руководителем театра оперы и балета. Нынешний руководитель этого театра Георгий Исаакян называет себя учеником Курочкина. Никакого парадокса в самом этом факте, конечно, нет: опера так или иначе всегда была в творческой жизни Владимира Акимовича. В нашей екатеринбургской опере до сих пор идет “Евгений Онегин”, поставленный Курочкиным.
Шли годы. Вместе с Верой Георгиевной Владимир Акимович постоянно жил в Москве, преподавал — это ведь тоже была его постоянная сфера деятельности. Из Москвы он по-прежнему ездил по разным городам и ставил спектакли, принимал участие в различных конференциях и симпозиумах, посвященных проблемам музыкального жанра, где мы часто встречались. И казалось, что ничего не меняется в самом главном. Курочкину было абсолютно все интересно, как и прежде; он был притягательно остроумен, это был человек сегодняшнего дня.
Многогранность человеческой личности в чем-то по сей день загадка для психологов. Но факты есть факты: сегодня, через столько лет, артисты, работающие в самых различных жанрах, давно уже сами перешедшие в разряд мастеров, называют себя учениками Владимира Курочкина. Да и нынешнего главного режиссера театра музыкальной комедии Кирилла Стрежнева совсем юным пригласил в театр тоже он. Настоящий художник, Владимир Акимович умел очень точно видеть тех, кто нужен театру, и ошибался редко.
Когда пришло грустное известие о кончине режиссера, было принято решение (по-моему, очень справедливое и единственно верное): урну с прахом Владимира Курочкина привезти в Екатеринбург и захоронить здесь в городе, который он любил всю жизнь и рядом с теми, кто его любили.
Балет, балет…
Балет — это особая часть в моей жизни. Когда я уже работала на
телевидении, поступила вновь учиться на театроведческий факультет
ГИТИСа в Москве. Хотелось свое дело знать хорошо; и мне очень повезло, что я попала к мастеру, замечательному балетному критику Николаю Эльяшу. И, наверное, поэтому довольно много лет занималась жизнью свердловского балета.
Надо сказать, что свердловская опера всегда и совершенно заслуженно была известна и знаменита: какие только имена в разные годы здесь не звучали, кто только здесь не пел, не начинал свой творческий путь! Лемешев, Козловский, Фатьма Мухтарова, Архипова, позднее и Евгений Колобов, и Александр Титель… Этот славный список достойных имен можно продолжать и продолжать… Но вот с балетом всё было совсем иначе. Причины тут достаточно очевидные, и главная — отсутствие в городе своего хореографического училища, своей школы.
Позднее, уже в рыночные времена, к этому добавились все бытовые проблемы: отсутствие квартир, небольшие зарплаты, так что талантливая балетная молодежь в Свердловске обычно долго не задерживалась.
Но незаурядные личности, громкие имена в балете были, и одно из самых ярких — конечно, Клавдия Черменская. Она была выпускницей Саратовского хореографического училища и уже в 1946 году в Москве стала лауреатом на конкурсе молодых артистов балета в Москве, получив престижную премию за исполнение партии Одетты-Одиллии в “Лебедином озере” Чайковского; после этого приехала на Урал и всю жизнь проработала здесь.
Мне довелось видеть Черменскую уже на излете ее артистической карьеры. Зарема в “Бахчисарайском фонтане”, Вакханка в “Вальпургиевой ночи” в “Фаусте”… Запомнилось замечательное владение техникой (она была королевой пируэта), и в каждой из ролей увлекали глубокий драматизм чувств и огненный, завораживающий темперамент.
Как и многие мастера балета, перестав выступать, Клавдия Григорьевна стала педагогом. А педагог в балете — человек совершенно особый. И это понятно, это диктуется как бы самими жизненными обстоятельствами: ведь после окончания училища в театр приходят совсем юные люди, не окрепшие не только профессионально, но и духовно, что подчас не менее важно. И именно театральный педагог очень часто становится для начинающих артистов в буквальном смысле учителем жизни.
Обычно в начале сезона, встречаясь где-нибудь с Клавдией Григорьевной Черменской, я всегда слышала от нее примерно одни и те же слова: “Вы знаете, — говорила она, — у нас в этом году появился удивительный мальчик или девочка, приходите смотреть обязательно, не пожалеете!” Черменская свято верила в своих мальчиков и девочек, искренне их любила, и ребята платили ей тем же.
Вот одна из историй ее воспитанников, в которых жизнь и творчество всегда было очень трудно отделить…
Когда Лена Степаненко появилась в Свердловске, внешне это был настоящий гадкий утенок — в лебедя она превращалась на сцене. У девушки был длинный, острый носик, небольшие, близко посаженные глаза, но на сцене все это ровным счетом не имело никакого значения — так волшебно было ее сценическое преображение. Танец для Лены был единственно возможной формой жизненного существования, необыкновенно хороши были линии её танца — протяжные, льющиеся, как музыка. Конечно, такое может дать только природа, даже не балетная школа… Но как важно, чтобы в театре попался человек, который бы это разгадал и развил этот необычайно редкий дар!
Когда Степаненко и Григорьев танцевали “Жизель”, сердце замирало от совершенной красоты и острой боли за Лену. В Лене вообще была какая-то ирреальность, и порой серьезно казалось, что это неземное существо не сможет выжить среди людей.
Тогда еще не принято было употреблять столь модное ныне слово “раскручивать” — по отношению к артистам, тем более к начинающим, но Черменская “раскручивала” их в хорошем, самом лучшем смысле этого слова. Больше, чем кто-либо она понимала, как они талантливы — Лена и Толя. И Черменская готовила партии, передавала личный опыт, вникала в житейские проблемы своих подопечных, не считая часов…
Этот дуэт быстро стал известен, о них заговорили. К тому времени Лена и Толя поженились, Лена становилась уже фактически примой, хорош был и Григорьев, высокий, стройный… О Степаненко и Григорьеве не просто говорили, о них писали, их снимали, их рисовали известные художники…
В одной из телевизионных программ Лену и Анатолия увидел балетмейстер Олег Виноградов, который в ту пору он был главным балетмейстером Мариинского театра, и пригласил в Ленинград. Поехали, ведь это был Ленинград! А у Лены уже ощущались признаки душевной депрессии — ведь она была хрупким человеком и нервная система не выдержала.
С Толей в Ленинграде они расстались, он женился на иностранке и эмигрировал. Лена долго лечилась и на сцену больше не выходила. Потом уехала в Соединенные Штаты и там по совету той же Клавдии Григорьевны сама стала педагогом.
Григорьев живет в Англии, учит ребятишек классическому танцу. Он приезжал в Екатеринбург, когда театр оперы и балета отмечал очередной юбилей. Черменской к тому времени уже не было на свете, и Анатолий — повидавший многое и многих, красивый мужчина с поседевшими висками — сказал мне: “Таких, как Клавдия Григорьевна, не встречал; это правда!”
Педагогом ныне стала и Лилия Воробьева, народная артистка России. Мне как-то трудно в это поверить. Однажды я отправилась брать интервью у молодой балерины, только-только приехавшей в Свердловск после окончания Пермского хореографического училища. Я знала, что она ученица Людмилы Сахаровой: тогда гремела слава другой ее ученицы, Надежды Павловой, и это говорило о многом… В балетном классе меня встретила симпатичная светловолосая девчушка с задорным хвостиком волос, стянутым сзади резиночкой. Стеснялась Лиля ужасно: ведь это было первое интервью в её жизни! А уж назвать ее в ту пору Лилией Анатольевной было просто невозможно. Ее так все и звали просто Лилей, а в кабинете у меня долго висел увеличенный портрет — фотография из того далекого материала, снимок девочки-актрисы, у которой все еще впереди.
Когда Воробьева начала работать, быстро выяснилось, что она хорошо обучена, технические сложности для нее не были проблемой. Не случайно одна из ее лучших партий — Китри в “Дон Кихоте”. Правда, в Лиле не было стильной утонченности. Ей всегда было ближе солнечное обаяние “Тщетной предосторожности”, с годами пришло и артистическое мастерство. Воробьева станцевала “Сильфиду” и “Жизель”, но ближе ей были все-таки земные краски.
“Понимаете, — говорила сама Лиля, — Клавдия Григорьевна всегда очень точно знала, что нужно дать каждому из нас, она это чувствовала безошибочно. Мы ведь все абсолютно разные”.
Очень необычной, яркой была балерина Маргарита Окатова. Окончила Рита знаменитое Ленинградское хореографическое училище, причем начала заниматься балетом очень поздно, в пятнадцать лет, воспитываясь в детском доме.
Природные данные у нее были царственные, посадка головы гордая, шаг огромный… Может быть, поэтому ей всегда особо удавались характеры сильные, властные и красивые: Зарема, Клеопатра, Мехменэ Бану… В Свердловск Окатова приехала из Новосибирска со своим первым мужем, Константином Брудновым, танцовщиком абсолютно неповторимой индивидуальности.
После ухода со сцены Маргарита Окатова ушла из театра, но не из балета, она стала учить в лицее имени Дягилева на хореографическом отделении. Свою маленькую дочь, тоже Риту, она тоже стала учить сама, поставив девочку на пуанты в три года. Сегодня ее дочь тоже ведущая танцовщица (хотя на маму в ее юные годы мало похожа), сейчас работает в Чехии…
Я пришла на телевидение в 1961 году после окончания факультета журналистики Уральского университета, готовили нас всех к работе в газете, и телевидение представлялось нам чем-то очень интересным, но мало осязаемым. Естественно, тогда существовал только один канал, конечно, государственный.
Хорошо это было или плохо? Сейчас с позиции времени рассуждать об этом и легко и сложно. Все было впервые в этих телевизионных путешествиях. Расцветал телевизионный театр, каждую неделю на экране была премьера, все время что-то пробовали, пробовали… Телевидение в ту пору было действительно общероссийским, и каждый месяц наши художественные программы смотрела вся страна.
Конечно, многое было в этом телевидении недоделок, мелких недоработок, и тем не менее к нам тянулись, ведь все было почти сплошным открытием, некоей ездой в незнакомый мир.
У нас при музыкальной редакции прижилась группа ребят, студентов консерватории, которые называли себя довольно скучно: “Молодежная секция при Союзе композиторов”. На деле же это была компания очень молодых и, главное, очень талантливых людей. Принимали участие студенты разных факультетов консерватории: вокалисты, музыковеды, композиторы… Были все легки на подъем, с концертами объездили всю Свердловскую область и рассказывали об этом с экрана всегда весело и непринужденно. А сколько новых и хороших песен было создано именно в те годы!
Кто входил в эту группу? Постоянная ведущая и вдохновитель всех затей: Наталья Вильнер, музыковед — ныне она Заслуженный деятель искусств России; ее друг композитор Вадим Биберган, один из последних учеников Дмитрия Шостаковича, закончивший у него аспирантуру. Сам блестящий пианист, позже Вадим переехал в Ленинград, но и до сих пор в Екатеринбург наведывается регулярно. Кинорежиссер Глеб Панфилов все свои работы делает именно с Биберганом, а подружились они именно в те годы. Ведь свой маленький первый художественный фильм “Дело Курта Клаузевица” Панфилов сделал именно на свердловском телевидении, а главную роль в нем сыграл молодой артист драматического театра Анатолий Солоницын…
В секции дружно работали люди, тоже ставшие известными композиторами: Владислав Казенин, Евгений Гудков. Премьеры песен никто и не считал, так часто они происходили. Пели их ребята, ставшие очень хорошими певцами: Юрий Морозов, Владимир Жуков. Пел песни и Женя Колобов, в фонотеке радио сохранилось много записей тех лет… Да, да тот самый Евгений Колобов, это потом он превратился в прекрасного дирижера, работал в театре музыкальной комедии, театре оперы и балета; о его незаурядном даре вскоре заговорили, пригласили в Москву. Он создал и руководил много лет театром “Новая опера” — недавно пришло известие о смерти Евгения …
Тогда телевидение было еще технически, конечно, в возрасте младенческом, но оно было действительно общероссийским не только на словах, а и на деле. Мы делали спектакли, которые смотрела страна, выходили на Интервидение, делали совместные работы с другими телекомпаниями… Так что юность телевидения была не такой уж и зеленой, как принято считать.