Очерк
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2003
Сергей Александрович Парфенов — родился в 1955 г. в Курганской области. Закончил факультет журналистики УрГУ. Работал в газете “Уральский рабочий”. Был главным редактором межрегионального еженедельника “Уральский меридиан”. Автор нескольких научно-популярных и документальных книг. Печатался в журналах “Родина”, “Уральский следопыт”, “Лесная новь” SIZE=2>, “Уральские нивы”, во многих центральных и местных газетах. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. В настоящее время — сотрудник аппарата полномочного представителя Президента РФ в Уральском федеральном округе.
“Черный” передел
Земля COLOR=»#ffffff»> — как зеркало новой российской приватизации
Прошлой осенью, до больших морозов, решил я навестить свою малую родину. Дорогая моему сердцу Ольховка, большое и уютное село, уместилась в объятьях двух крохотных речек, километрах в сорока к северу от Шадринска. А до него, если ехать из Екатеринбурга на автобусе или машине, еще 220 верст.
Путешествие катилось плавно и комфортно — с книгой, кроссвордом, баночкой российского пива (тут я — патриот). Но после Каменска-Уральского вдруг что-то стало нагонять пока неясную, но уже вполне щемящую тоску. Отбросив дорожное заделье, я окончательно прозрел: изменился заоконный вид.
Зауральская лесостепь казалась сиротой. Огромные просторы заросли чертополохом, дурным разноцветьем и прочим сором. Осинники, березовые колки, не встречая сопротивления, дружно наступают на плодородную равнину. Даже городской, не наметанный глаз без труда определит: нога человека не ступала тут несколько лет. Хуже того — многие “действующие” поля ушли под снег с неубранной пшеницей. И эти буро-желтые клинья — как немой укор человеку: что ж вы так, что ж вы так…
А когда добирался на перекладных от Шадринска до Ольховки, настроение мое окончательно испортилось. Мрачное запустение — повсюду. Матушка-земля, брошенная на произвол судьбы, угасает, безропотно дожидаясь своего конца, и, кажется, с подвывом, в кулачок, совсем по-старушечьи горько плачет. Скудный пейзаж аграрных реформ дополняют ржавеющие прямо на обочине трактора и комбайны, остовы разграбленных зерносушилок, сгнившие корпуса скотных дворов, заколоченные крест-накрест дома и бывшие деревенские магазины. Эх, что бы сказал, увидев этот разор, знаменитый народный академик, полевод Терентий Семенович Мальцев, всю свою долгую жизнь лелеявший родную курганскую землю?!
Сошел я на окраине села. До дома сестры, к которой приехал, добрых три километра. Но дай, думаю, пройдусь, окунусь в мир детства, огляжусь. Шагаю. На улице — ни души. И если бы не курчавые дымки над трубами, не отдаленно-скучный лай дворняг, могло показаться, что я попал в какой-то грубый, совершенно мне незнакомый, безлюдный и запредельно-фантастический мир.
Невольно вспомнилась середина 70-х прошлого века. Мы, крепкие, молодые парни, только вернулись из армии. Планов — громадье, энергии — непочатый край, жизнь прекрасна, и все еще впереди. Стояло жаркое лето. Мы с азартом гоняли в футбол, пропадали на волейбольной площадке, купались. Темными вечерами жарко тискали входящих в самый сок девчонок. Ездили на сенокос. Урывали время для подготовки в вуз. Но главное, это и теперь перед глазами, — какое-то обилие людей. Идем, красавцы, в кино или на дискотеку, а по обе стороны улицы на притулившихся к избам лавочках степенно сидят отходящие от тяжелой деревенской работы мужики и бабы, веселые и пьяненькие старики, на полянках — детишки, играющие в мяч и в “чижика”.
Наутро, сладко отоспавшись на сестринской перине и сходив в баню с каленым паром, пошел я по селу в поисках оставшихся тут друзей. На ближнем углу наткнулся на мужика в неброской, видавшей виды телогрейке, с каким-то забуревшим, даже задубевшим лицом.
— Здорово, Серега! Чо, в гости приехал? — спросил он, круто меняя маршрут.
Я пригляделся. И с трудом узнал во встречном друга детства и юности, соседа Петьку Плотникова. Он родился на пару лет раньше меня. А сейчас с виду — старик…
— Привет, брат, — отвечаю. — Рад видеть…
— Ну, рад не рад, а встретились — и то хорошо. Считай, годов семь, поди, не виделись. Или больше?
Потом, без всякого перехода, резко, обдав меня запахом стойкого многодневного перегара, спросил:
— У тя выпить есть?
— С собою нет, — отвечаю, — но магазин-то рядом. Хочешь — возьмем…
— Хочу, — простодушно отозвался Петр. — Охота выпить-то…
— Раньше, помню, ты всегда меру знал. Место и время…
— Э, раньше, — махнул он рукой. — Тут не только запьешь — с ума можно свихнуться… Да ладно, ты у нас щас городской, ученый. Живешь, слышал, справно. Тебе-то наши навозные проблемы зачем? Не бери в голову…
— Как это не бери, — горячился я полчаса спустя, когда мы сидели с Петром на его кухне. — Ольховка-то мне не чужая. Я вырос здесь…
— А коли не чужая, чо ж тогда уехал?.. Как и другие. А кто ее подымать должен? То-то. Прежней Ольховки уже никогда не будет, запомни. — Друг погрозил мне указательным пальцем. Помолчал. И, словно приняв для себя очень важное, но тяжелое решение, добавил: — Ее вообще скоро не будет…
Я вспомнил вчерашнюю дорогу, свои прошлые визиты на родину. И сказал себе, что Плотников, пожалуй, недалек от истины. Еще каких-то 20—30 лет назад в моей родной Ольховке жило 7—8 тысяч человек. Здесь были совхоз, три заводика — маслодельный, пимокатный и кирпичный, хорошо работали пилорама, лесхоз, мельница, ковроткацкая фабрика, ремонтное предприятие “Сельхозтехника”, нефтебаза, дорожно-ремонтный участок, комбинат бытового обслуживания, узел связи, почта, сеть магазинов и столовых, две средних школы, две библиотеки, Дом культуры, кинотеатр. Все ушло, как псу под хвост! Таков грустный результат реформ Горбачева и Ельцина. Ну, и местные горе-начальнички, конечно, к всеобщему развалу приложили руку. “Порулили”, называется.
Численность населения нынешней Ольховки с прежней и не сравнить — чуть более двух тысяч. Люди, особенно молодые парни, сплошь спиваются, воруют. Работы нет. На плаву остался один совхоз, точнее — уже сельхозкооператив. Раньше у него было семь отделений, десятки тысяч га пашни, много разной техники, крупного рогатого скота, свиней, мощное дойное стадо. Сегодня — рожки да ножки: одна тощая ферма, два трактора. И все!
Господи, а сколько таких Ольховок (наша-то, между прочим, при Хрущеве райцентром была!) доживают свой век в том же Шадринском районе, в Зауралье? А на российских просторах?
— М-да, я ведь механизатором, классным токарем был, — горько усмехнулся Петр. — Любую деталь, самую сложную фиговину мог сделать! Ценили меня… На работу ноги сами несли… Сейчас спасибо, что хоть кочегаром взяли, все — кусок хлеба. Так что в память о прошлом у нас с женой только земельные паи и остались…
И тут он пьяно хохотнул:
— А на черта они мне сдались? Ни техники, ни средств. У меня огород есть, этой земли и мне, и детям хватит. Может, продать их, паи-то, а? Тут к нам всякие городские жучки приезжают, деньги суют… Вот как бы не продешевить! Ты бы что присоветовал?..
— А остальные что думают? Тоже решили с паями расстаться?
— Хорошие бабки положат — никто и не пискнет. Толпой к сельсовету побегут. Даже спасибо скажут…
Чуть позже, на финише года, города и веси Среднего Урала облетела жгучая, почти сногсшибательная весть: в области кто-то ведет подпольную продажу и скупку земли! Вспомнив безнадежно-грустные глаза Петра Плотникова, я решил, так сказать, провести небольшое исследование…
Наиболее тревожные сообщения поступали с запада — из Ачитского района. Будто бы группа “упакованных” молодых людей на иномарках, с дипломатами, полными денег, разъезжает по деревням и предлагает не шибко грамотным обнищавшим крестьянам продать принадлежащие им паи (точнее — уступить бумаги на право пользования землей).
Действительно, сообщили в администрации пострадавшего от натиска самозванцев района, в двух местных сельхозпредприятиях — СПК “Заря” и СПК “Ачитский”, где крестьяне еще в начале 90-х годов получили паи из бывших земель местных колхозов, приезжие толстосумы приобрели около тысячи долей, еще 400 селян также изъявили желание избавиться от своих участков.
Пенсионерка Нина Дегтянникова земельный пай продала в числе первых. 43 года она проработала дояркой в родном совхозе. А старость получилась сиротской. И когда приехавшие положили ей на руки пять с половиной тысяч рублей в обмен на бумагу, подтверждающую право владения землей, женщина чуть не разревелась: таких деньжищ она сроду не видела! На вырученные банкноты Нина Степановна накупила на зиму дров, сахара, соли, кое-что отложила на “черный день” — на собственные похороны. И осталась вполне довольна. Землицу-то обрабатывать ей уже не под силу! Кто-то, избавившись от доли, счастливо свалившиеся невесть откуда деньги тут же пропил. А Андрей Соколов отказался: готовится выращивать и продавать картофель, говорит, что внакладе никак не останется.
Если же учесть, что один пай здесь в среднем равняется пяти-семи гектарам, то неизвестные варяги получили в доверительное управление уже более пяти тысяч га. Рауф Муниров, глава МО “Ачитский район”, в первые дни ажиотажа пребывал в полной растерянности: если процесс не остановить, весной будет просто негде сеять. К сожалению, люди не понимали, что творят и что теряют. Провели сельские сходы, предупредили крестьян о возможных последствиях, сообщили о происходящем в область, однако оттуда никакой реакции не последовало…
А может, в местных недрах сокрыт настоящий Клондайк? На полном серьезе говорили, что кто-то когда-то по своей инициативе и, разумеется, тайно провел в районе геологоразведку, и под пахотными землями СПК “Ачитский” была якобы обнаружена нефть. Немного, но на чью-то жизнь хватит. Отсюда, мол, и сыр-бор.
Реальность же такова. Согласно кадастровой оценке земли, один квадратный метр пашни в Ачитском районе стоит порядка 30 рублей. Значит, гектар “потянет” на 300 тысяч рублей, а плодородные земли между тем скупают за сущий бесценок, в триста раз дешевле, чем утверждено правительством области. Это и есть Клондайк. Ясно, что, когда начнется настоящая земельная реформа, эту пашню (никто ее сейчас обрабатывать, конечно, не будет) можно снова продать, но уже в сотни, в тысячу раз дороже!
Но это лишь одна из ветвей детективного сюжета. Таинственные гастролеры успели побывать также в Серовском, Невьянском, Сысертском районах. Везде сулили за землю, по деревенским меркам, золотые горы, особенно в сысертской заповедно-курортной зоне.
Еще один скандал, знаю, разгорелся в поселке Горный Щит под Екатеринбургом. В ответ на объявления о скупке земли 100 человек, в основном пенсионеры, тут же совершили сделки. А вот власти Каменского района оперативно отвели надвигавшуюся беду. Узнав о нашествии спекулянтов, нанесли упреждающий удар: по всем местным телеканалам чиновники и журналисты разъяснили, что нельзя расставаться с землей, отдавая ее по дешевке. В Артях же мошенников просто выгнали из района.
Тем не менее, по приблизительным подсчетам специалистов областного земельного комитета, на Среднем Урале уже скуплено более 6 тысяч паев, а это примерно 35—40 тысяч га сельскохозяйственных угодий.
Примечательно и то, что аферисты прибирают к рукам наиболее ценные участки, с высокой кадастровой стоимостью, а также земли в районах будущего прохождения международного транспортного еврокоридора Берлин—Варшава—Минск—Москва—Нижний Новгород—Екатеринбург. Узнав о массовой скупке земли, предназначенной под федеральные проекты, заместитель полномочного представителя Президента РФ в Уральском федеральном округе Виктор Басаргин заявил, что “все подобные процессы будут проанализированы, и аппарат полпреда совместно с соответствующими контрольными структурами внимательно разберется в происходящем”.
В ситуацию пришлось вмешаться и губернатору Свердловской области Эдуарду Росселю. Агрессивное наступление на уральскую землю удалось остановить. Впрочем, скупщики и не подумали отказываться от своих планов. Они просто ушли в тень и стали действовать куда более изощренно. Кстати, как это ни странно, в соответствии с действующим в стране законодательством!
Вероятно, нескоро мы узнаем людей, которые решили повторить “опыт Чубайса” и стать новыми российскими латифундистами. Многие местные газеты и телекомпании упорно настаивают на том, что спекулятивными сделками занимаются один из московских банков, несколько крупных предприятий и эмиссары скандального политического движения, в поле зрения которого, говорят, попали даже угодья Тюменской и Курганской областей. Хотя, заявляют некоторые аналитики, не исключено, что “без шума и пыли” на Среднем Урале начинает потихоньку создаваться мощный агропромышленный холдинг.
Меня, однако, не оставляют смутные подозрения, что весь этот процесс, начавшийся одновременно по всей стране, имеет и политический характер: в России вот-вот грядет череда различных выборов. А земля в этом споре, угнетенный бедностью сельский электорат — аргумент очень серьезный…
Дело в том, что с каждым годом спрос на пашню будет только возрастать. Сейчас на каждого жителя планеты приходится 0,23 га пахотных земель против 0,40 га в 1980-м. Прогноз к 2050 году — лишь 0,18 га, и существенного прироста пашни (даже с учетом освоения новых пространств) не предвидится. Пахотные земли в России занимают 129 млн га, или 9,5% мировых запасов (всего же по данным на 1 января 2003 года наша страна располагает 406 млн га сельскохозяйственных земель), при численности населения 145 млн человек. Для сравнения: в зарубежной Европе, включая Украину и Белоруссию, 170 млн гектаров пашни на 580 млн человек. Поэтому каждая страна старается максимально сохранить и защитить свои сельскохозяйственные угодья, вводя те или иные ограничения на их оборот. Но можно ли это сказать о России?
В ходе многолетних думских сражений, когда в депутатских схватках нередко проливалась и кровь, удалось унять рвение лоббистов, считавших, что продажа земли иностранцам — это выгодно, современно и нравственно. А как быть с соотечественниками? Разрешать или не разрешать куплю-продажу земли? В принципе это вопрос риторический. Он по сути уже решен в “ельцинской” Конституции РФ 1993 года, право частной собственности на землю провозглашено, и пересматривать его, корректировать сегодня никто не может. В конце 2001 года был принят Земельный кодекс. В прошлом году из стен Госдумы появился на свет федеральный, весьма, надо признать, либеральный, закон об обороте сельскохозяйственных земель. Правда, в нем больше политики, чем экономики. Но дело в том, что к тому моменту владельцами виртуальных земельных паев на селе считались 12,5 млн человек, в частной собственности которых, по бумагам, находилось уже почти 64% российской пашни, а в 30 регионах действовали свои нормативные акты. И делать вид, что ничего не происходит, дальше, наверное, было нельзя. А вот вопрос, не пойдет ли земля с молотка, как промышленность при ваучерной приватизации, и сегодня волнует почти всех нормальных людей.
В одобренном центристском варианте закона этот вопрос решен почти кардинально — со своими долями люди могут совершать любые сделки: передавать в аренду, продавать или дарить. Но лишь на бумаге. Пай как бы не настоящий, он дает право только на управление участком земли. Тем не менее этот рынок был все-таки узаконен. И сегодня мы видим, как на продажу только в Свердловской области единовременно выбрасываются тысячи земельных паев, что, между прочим, очень чревато: цены на них, к великой радости спекулянтов, могут рухнуть до самой низкой отметки. А заложенный в кодексе механизм обвальной приватизации российской земли дополняется тем, что сейчас практически нет норм, препятствующих появлению у нас сверхкрупных землевладельцев. Лазеек, ухищрений — море. Ограничитель же пока один — толщина кошелька покупателя.
“Стоимость земли будет возрастать с каждым годом, — размышляет губернатор Свердловской области Эдуард Россель. — И нельзя допустить, чтобы здесь произошло то же, что и с ваучерами. Та приватизация прошла так, что мы отдали государственную собственность людям, которые не получали в то время пенсии и заработную плату и, в силу своего положения, просто избегая голода, по дешевке продавали ваучеры. А потом они превратились в акции крупных предприятий, приносящих солидные дивиденды. Если бы рабочие сохранили за собой ваучеры, то сегодня средний класс в Свердловской области состоялся бы…”
А вот мнение еще одного губернатора — Евгения Савченко (Белгородская область):
“Одни по причине своей недостаточной экономической просвещенности и политической недальновидности искренне заблуждаются, полагая, что инвестиции в село пойдут и благоденствие наступит только с легализацией купли-продажи земли. Вторые скрывают свои истинные цели и намерения, прикрываясь демагогическими рассуждениями о расцвете деревни после превращения пашни в товар. А ведь это тут же запускает механизм перераспределения дохода от бедных к богатым. Нетрудно догадаться, что земля в этом случае достанется тем, кто имеет деньги, хочет их сохранить и быстро приумножить — то есть спекулянтам и перекупщикам. Всякие заклинания и разговоры о законодательном ограничении размеров земельных участков, их целевом использовании и прочих мерах контроля со стороны государства есть не что иное, как ширма, рассчитанная на усыпление бдительности…”
Те, кто яростно продавливали закон об обороте земель сельскохозяйственного назначения в его нынешнем виде, часто ссылаются на опыт столыпинской реформы, хотя, подозреваю, далеко не все из депутатов нынешней Государственной Думы знают ее суть. Да, ее главной задачей было развить частную крестьянскую собственность. Селяне получили разрешение выходить из общины на хутора и отрубы, укреплялся Крестьянский поземельный банк. Выкупные платежи за наделы отменялись, а закрепленная за крестьянами в собственность земля могла покупаться и продаваться, в частности, при поддержке вышеупомянутого банка. Реформа Петра Столыпина характеризовалась и “принудительным землеустройством”, поощрением крестьян на переселение в Сибирь и на Дальний Восток с целью их скорейшего освоения…
Но в отличие от начала ХХ века, когда крестьяне составляли 90% населения страны, для которых земля была и предметом труда, и кормилицей, и смыслом жизни, в сегодняшней России лишь 25 млн сельских жителей. И вопрос о земле уже не имеет такого реального драматизма и напряжения, как это было сто лет назад. Сегодня это скорее вопрос национальной и продовольственной безопасности государства. В чьих руках окажется земля? Зачем селянину пашня? Что он с ней будет делать? К тому же в стране, на Среднем Урале — тоже, порядка 80% владельцев паев не имеют к земле прямого отношения — это пенсионеры, сельские врачи, учителя, почтальоны, клубные работники, участковые милиционеры. Люди небогатые. И если олигархи задумают прикупить себе землицы, можете не сомневаться — крестьянские доли они получат в тот же день. Как и ваучеры в 90-х.
Так можно этого как-нибудь избежать или нет?
Боюсь, что наши “верхи”, включая президента, премьер-министра, депутатов Госдумы, шумных разномастных политиков, приученных ездить по “гостевым маршрутам” и образцово-показательным хозяйствам, весьма приблизительно знают, какую агонию сейчас переживает обескровленное российское село. Конечно, регион региону — рознь. Скажем, на Кубани и в Ставрополье земля на вес золота, каждый клочок на учете. А на Среднем Урале, в Челябинской, Тюменской, Курганской областях все больше пашни зарастает бурьяном (уже 30 млн га сельхозугодий в стране не обрабатывается — нет условий для рентабельной работы хозяйств), многие сельские предприятия давно “лежат на боку” и медленно умирают, деревня истощена, деградирует. На полях уже некому работать. А реальные проблемы сегодняшней российской деревни, как, например, диспаритет цен, жилье, дороги, удобрения, селекция, техническая оснащенность производства почему-то никого не волнуют. И пылкие речи о скором возрождении села, о необходимости наделить крестьян личной земельной собственностью, после чего, мол, все пойдет как надо, — не более чем химера. Кому-то просто не дает покоя мысль, что на земле можно, как на заводах и фабриках, хорошенько поживиться, “выйти в люди”, сколотить состояние. А там — хоть трава не расти!
Кому нужна на Урале земля, так это фермерам. И то в обрез. Много не потянут: либо пупок развяжется, либо разорятся и пойдут по миру. Вот как об этом сказал известный “сельский капиталист” из села Квашнинское Камышловского района Юрий Калугин:
“Вот, к примеру, я имею тысячу гектаров земли. И ко мне еще люди идут со своими паями. Я способен оформить и освоить новую землю, но не могу купить дополнительной техники, семян, удобрений. Того, что есть, мне хватает только на собственный участок. Получается, что фермер не может по-настоящему, качественно расширить свое дело. Я иду в банк, а там говорят: у тебя, мил человек, только дырка от бублика, в залог предоставить нечего, поэтому никакого кредита мы не дадим. Вот если бы была земля и ты ее бы мог заложить, тогда другой разговор…”
А вы говорите: земельный банк, столыпинская реформа…
Пашня пашней, а вот Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский автономные округа куда больше заботит вопрос о родовых угодьях. Только в ХМАО 500 семей и владельцев претендуют на 13 млн гектаров. Общественные организации настойчиво защищают самобытность северных аборигенов, добиваются, чтобы статус родовых угодий, которые считаются территориями традиционного природопользования и охраняются законом, был изменен, чтобы земли не на словах, а на деле могли передаваться и продаваться в собственность коренных народов. Другая проблема — нефтяные лицензионные месторождения и родовые угодья здесь часто совмещаются, “заскакивают” друг на друга. Эти территории остаются спорными землями, вокруг которых, случись что, может заполыхать нешуточный конфликт.
По мнению Николая Харитонова, лидера аграрно-промышленной депутатской группы, пашня России оказалась политически и социально “заминированной”. Едва дойдет до выделения пая в натуре, хлынет лавина скандалов. Спящая, ко всему равнодушная сегодня деревня тут же встанет на дыбы.
Почему? Все бросятся за хорошей землей. И как тогда быть с 30 млн га неиспользуемой, заросшей бурьяном пашни? Как поступить с 53 млн га земли с очень низким содержанием гумуса, с 44 млн га, подверженных эрозионным процессам, с 38 млн га пашни, имеющей кислую реакцию среды? А ведь все эти российские гектары сегодня разделены на условные земельные доли!
По мнению подавляющего количества практиков, самый лучший вариант для российского государства — долгосрочная аренда земли. Она дает всем собственникам — и акционерным обществам, и фермерам, и колхозам — немалые ресурсы и возможности для эффективного ведения хозяйства.
Взять Белгородскую область. Здесь успешно работают крупные частные агропромышленные формирования, обрабатывающие десятки тысяч га земель, как правило, на арендной основе. В течение двух лет они привлекли в АПК более 7 млрд рублей. Растет продуктивность на фермах, урожайность на полях, следовательно, прибыль и зарплата. Развиваются мелкотоварное производство, фермерское движение, кооперация и интеграция, формируются конкурентоспособные компании. Многоукладность — уже реалия, и никто не собирается ее разрушать. А если бы прибавить сюда поддержку со стороны государства и защиту российского продовольственного рынка!?
Безусловно, для миллионов собственников, которые пожелают продать свою земельную долю, общество должно предоставить такую возможность. Но пусть ее скупает государство (и по приличной цене), а затем на конкурсной основе передает в аренду эффективному пользователю. Только таким образом, если думать об интересах крестьян и страны в целом, можно исправить ту историческую ошибку, которая была допущена при Борисе Ельцине десять лет назад, и не допустить “черного” передела главного национального достояния.
Задача государства предельно проста — создать условия для рентабельного ведения сельхозпроизводства. А чтобы работа на земле была не в убыток, необходимо, во-первых, ограничить аппетиты поставщиков ресурсов, во-вторых, убрать многочисленных посредников, которые паразитируют за счет обычной спекуляции произведенной крестьянами продукции. Протекционистская политика должна обязательно предусматривать хотя бы равные условия конкуренции отечественного товаропроизводителя с зарубежным, которому до недавнего времени был открыт беспрепятственный доступ на российский рынок продовольствия. В идеале же должен быть создан механизм, при котором агропредприятия не висели бы на шее у государства, а миллионы сельских жителей не влачили бы жалкое существование. Кодексы, законы — конечно, вещи необходимые. Но вслед за ними в деревню должны пойти инвестиции, начаться капитальное обновление основных фондов, чтобы у крестьян появились смысл жизни, заинтересованность в результатах своего труда и исчезло вбиваемое десятилетиями в их мозги чувство изгоев.
Проблема земли — извечная русская боль, она всегда отдавала привкусом крови, служила источником трех революций и войн. Да, впрочем, любые изъяны здесь могут дорого обойтись стране. Понимает ли это мой ольховский друг детства Петька Плотников. Или ему уже все равно?..