Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2003
Сергей Парфенов
Сергей Александрович Парфенов — родился в 1955 г. в Курганской области. Закончил факультет журналистики УрГУ. Работал в газете “Уральский рабочий”. Был главным редактором межрегионального еженедельника “Уральский меридиан”. Автор нескольких научно-популярных и документальных книг. Печатался в журналах “Родина”. “Уральский следопыт”, “Лесная новь”, “Уральские нивы”, во многих центральных и местных газетах. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. В настоящее время — сотрудник аппарата полномочного представителя Президента РФ в Уральском федеральном округе.
“Заговор”
Выход в свет очередного номера газеты “Правда” 4 июля 1957 года поверг страну в кратковременный шок.
На первой странице газеты было опубликовано информационное сообщение о состоявшемся 22-29 июня пленуме ЦК КПСС, который обсудил вопрос об антипартийной группе Г.М. Маленкова, Л.М. Кагановича, В.М. Молотова и “примкнувшего к ним т. Шепилова”.
“Они, писала “Правда”, встали на путь групповой борьбы против руководства партии. Сговорившись между собой на антипартийной основе, поставили …цель — изменить политику партии, возвратить ее к тем неправильным методам руководства, которые были осуждены ХХ съездом… Они прибегали к интриганским приемам…против Центрального Комитета…”
В постановлении пленума ЦК подробно перечислялись все грехи “тройки”: не только стремление к смене руководящих органов партии и захват политической власти, но и противодействие расширению прав союзных республик в области экономики, законодательства и культурного строительства; сопротивление мерам по сокращению раздутого государственного аппарата; попытка сорвать создание совнархозов; барско-пренебрежительное отношение к насущным интересам народных масс; торможение мероприятий по ликвидации последствий культа личности, нарушений революционной законности и т.д.
В те дни эта тема в печати была основной. Собрания партийных активов, обсуждавших материалы июньского пленума, прошли в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске, Ташкенте, Тбилиси, Риге, Горьком. 9 июля “Правда” сообщила о собрании актива Свердловской области и городской партийной организации, где с докладом выступил кандидат в члены Президиума ЦК КПСС, первый секретарь обкома партии А.П. Кириленко. Резкой критике действия Маленкова, Кагановича, Молотова и Шепилова подвергли фрезеровщик Уралмашзавода Бобырев, директор НТМК Захаров, секретари Режевского и Богдановичского райкомов партии Петелин и Корягин, ректор госуниверситета Корпачев, мастер Первоуральского новотрубного завода Чурсинов, старые большевики Артегов и Давыдов и многие другие.
Можно допустить, что Лазарь Моисеевич в те июньско-июльские дни невольно вспомнил март 1938 года, процесс по делу “правотроцкистского блока”. Тогда в центральной печати было опубликовано сообщение “В прокуратуре СССР”. В нем говорилось, что “в настоящее время органами НКВД СССР закончено следствие по делу заговорщической группы под названием “правотроцкистский блок”. Далее сообщалось, что суд привлекает к ответственности Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, Г.Г. Ягоду, Н.Н. Крестинского и т.д.
Чудовищно, но факт: среди мыслимых и немыслимых обвинений, преступлений (шпионаж, вредительство, план расчленения СССР, причастность к смерти Менжинского, Куйбышева, Кирова, Горького) было также утверждение, что “банда Бухарина” замышляла и убийства Сталина, Кагановича, других “вождей” партии…
Тогда Лазарь находился у власти, жил в “спецмире”, сотворенном Сталиным, и, вероятно, вполне искренне верил во весь этот бред. Но в 1957-м он сильно испугался. Он вовсе не хотел повторить судьбу Берии и после неудавшегося политического демарша превращаться в “лагерную пыль” или попасть на скамью подсудимых.
Поэтому Каганович решил себя обезопасить.
Из заключительно слова Н.С. Хрущева на XXII съезде КПСС:
“Характерный разговор был у меня с Кагановичем. Это было на второй день после окончания работы июньского пленума ЦК, который изгнал антипартийную группу из Центрального Комитета. Каганович позвонил мне по телефону и сказал:
— Товарищ Хрущев, я знаю тебя много лет. Прошу не допустить того, чтобы со мной поступили так, как расправлялись с людьми при Сталине.
А Каганович знал, как тогда расправлялись, потому что он сам был участником этих расправ.
Я ему ответил:
— Товарищ Каганович! Твои слова еще раз подтверждают, какими методами вы намеревались действовать для достижения своих гнусных целей. Вы хотели вернуть страну к порядкам, которые существовали при культе личности, вы хотели учинить расправу над людьми. Вы и других мерите на свою мерку. Но вы ошибаетесь. Мы будем придерживаться ленинских принципов. Вы получите работу, — сказал я Кагановичу, — сможете спокойно работать и жить, если будете честно трудиться, как трудятся все советские люди…”
Много лет спустя, уже на 96-м году жизни бывший сталинский апостол признается в доверительных беседах с известным поэтом Феликсом Чуевым:
“Если б мы были фракцией, если б мы организовались, мы могли бы взять власть…Ошибка наша в том, что мы парламентаризмом занялись…”
И он благодарен Хрущеву, что тот сдержал свое слово. Каганович был выведен из состава Президиума ЦК и из членов Центрального Комитета партии, лишился кресла первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, но тем не менее остался в номенклатуре — только гораздо ниже рангом и был отправлен на хозяйственную работу в Свердловскую область, в город Асбест. А Урал Каганович знал неплохо…
Поезд особого назначения
Нынешнему поколению наших земляков вряд ли известно, что в свое время имя “железного наркома”, как и Московский метрополитен, носила Свердловская железная дорога, а в самом областном центре существовал Кагановичский избирательный округ № 550 по выборам в Верховный Совет РСФСР.
Так вот, в страшном 1937 году 23-25 ноября Каганович по совету Сталина проводил в Свердловске совещание работников медной промышленности, чтобы “выяснить причины плохой работы”. И хотя разговор во многом был предметным и деловым, первая и главная причина отставания подотрасли, благодаря присутствию наркома, определилась быстро.
26 ноября в областной газете “Уральский рабочий” был опубликован подробный отчет с совещания.
Щербак, начальник отдела капитального строительства Красноуральского медьзавода сказал:
“Вредители прежде всего загазировали металлургические цеха путем устройства газоходов явно неправильной конструкции…Ликвидация последствий вредительства идет на заводе медленно. Деньги, которые ассигнуются на это дело, не используются…”
Васильев, бурильщик Левихинского рудника:
“На Левихинском руднике долгое время орудовали враги народа. Они хищнически эксплуатировали шахты, сильно запустили горно-капитальные и подготовительные работы…”
Феофанов, забойщик Дегтярского медного рудника:
“Дегтярка — это огромное рудное месторождение на Урале. И наш рудник до 1937 года работал неплохо. Но мы, чрезмерно увлекшись этими успехами, просмотрели врагов. Рядом орудовали вредители, готовили провал всему руднику. Они в центре рудника устроили пожар…
Коллектив Дегтярки дал слово с корнем вырвать всю эту сволочь, которая мешает нам работать…”
Эти и другие выступления прерывались вопросами, репликами “любимого наркома тов. Кагановича”, с одобрения которого поиск и выявление “врагов” в медной промышленности Урала продолжались три дня. И хотя за это время не было названо, по сути, ни одной фамилии вредителя, они, видимо, подразумевались сами собой. Это, конечно же, командиры производства и “проклятые интеллигенты” — руководители медных заводов и управляющие рудниками, инженеры и техники, начальники цехов и участков. Доводы последних, что, дескать, производство нуждается в новых капиталовложениях, требуется хорошее оборудование, запасные части, что людей и специалистов надо обучать, практически не принимались в расчет.
В результате родилось обращение участников совещания к работникам других отраслей промышленности Свердловской области, в котором, в частности, говорилось:
“Подлые вредители — японо-германские троцкистско-бухаринские шпионы — протянули свою грязную лапу к медной промышленности, пытаясь сорвать ее работу, подорвать производство меди в нашей стране…
Мы проглядели вредительство в медной промышленности, а после того, как факты подлого вредительства были вскрыты, мы не выполнили до конца указаний тов. Сталина по ликвидации последствий…
Мы обязуемся по-большевистски бороться с тем, чтобы в ближайшее время под руководством славного наркома, ближайшего соратника Сталина, Лазаря Моисеевича, добиться решающих побед и завоевать право рапортовать любимому вождю народов товарищу Сталину, что его указания нами выполнены, что мы даем стране меди столько, сколько ей нужно”.
Совещание закончилось 25 ноября поздней ночью, нарком наградил всех рабочих-стахановцев отрасли именными часами. А сам, “встреченный долго несмолкавшими овациями”. Произнес “яркую заключительную речь”, которая “неоднократно прерывалась аплодисментами”.
Комментировать тут, как говорится, нечего.
Еще один раз поезд особого назначения Л.М. Кагановича побывал на Урале уже после войны. В 1947 году после инспектирования Оренбургской области, где высокий московский гость “усиливал” работу по хлебозаготовкам, он отправился сначала на комбинат “Сухоложскцемент”, а оттуда — прямиком в Асбест.
Там, понятное дело, встречать члена правительства приготовились отцы города, передовики производства, знатные фронтовики, пионеры. Когда поезд, наконец, прибыл, из него, вспоминают очевидцы, сперва высыпали дюжие молодцы в одинаковых синих костюмах, адъютант, генерал охраны и лишь после — “сам”. Скупо поздоровался. Взгляд строгий, неулыбчивый, холодный. Осмотрел перрон, встречающих. Прошел вдоль шеренги. Возле Петра Яковлевича Степанова, бывшего в ту пору начальником “асбестовской железной дороги”, почему-то остановился, и, ткнув пальцем в многочисленные боевые ордена участника войны, обронил:
— Ты зачем эти побрякушки навесил? У меня, может, не меньше, но ведь я их напоказ не ношу…
Все молчали.
Потом началось знакомство с городом, дотошное изучение обстановки.
Вспоминает Мария Григорьевна Шорникова — в ту пору директор асбофабрики “Октябрьская”:
“Меня тут же известили: Каганович едет к тебе, готовься! Я всех рабочих предупредила. Сама волновалась страшно. Вместо обычного ватника на сей раз надела костюм. Но хлопоты оказались напрасными. Холеный, уверенный в себе нарком в окружении свиты прошел по цеху. Я показала ему дробильные валки, давала нужные пояснения. Каганович внимательно слушал. Но на второй этаж фабрики подниматься наотрез отказался…”
Затем Лазарь Моисеевич побывал на механическом заводе, в геологическом музее, в карьере, на второй и третье асбофабриках…
И вдруг спрашивает руководителей города:
— А почему не везете на фабрику № 1? Ее, что, нет?
— Есть.
— Немедленно едем!..
Там Каганович увидел безотрадную картину. Первая фабрика, “Ильинка” — старейшая в Асбесте. Со временем она поизносилась, в годы войны ее, по сути, растащили, производство было обесточено, дышало на ладан. И в те дни предприятие как раз восстанавливали — главным образом “зэки” и немецкие военнопленные. Шум, грязь, суета…Ситуацию усугубило короткое замыкание на одном из агрегатов, и сноп искр едва не накрыл “железного наркома”. Генерал охраны оказался расторопным — проворно кинулся вперед и подставил под огонь свою грудь. Запахло скандалом. И он грянул.
— Как же вы довели фабрику до столь скотского состояния? — завелся Каганович. — Кто руководитель?
Вперед вышел невысокий крепкий человек — в армейской фуражке, в длинной артиллерийской шинели:
— Свиридов, главный инженер… В войну у фабрики не было собственной сырьевой базы, не хватало рабочих рук…Поэтому брали отсюда узлы, запчасти…
— Вы почему в таком виде? Фронтовик?
— Да, демобилизовался буквально на днях…
Каганович погасил свой гнев, “отошел”. “Поехали отсюда!” — бросил он сопровождающим и быстро зашагал прочь.
На следующий день главного инженера первой асбофабрики срочно вызвали к Кагановичу. Свиридов подумал: все, видать, хана…
На самом деле, как оказалось, строгий гость проводил “разбор полетов”, подводил итоги своей командировки. Крупный разнос получили почти все. Возникло ощущение, что от Кагановича ничего невозможно скрыть. Кто-то, впрочем, не выдержал — возразил. “Железный нарком”, четко выделяя слова, многим показалось — зловеще, произнес:
— Слушай, стоит мне пошевелить пальцем, и тебя тут же пошлют гнить на Колыму…
В зале возник как бы недостаток воздуха, стало невыносимо тоскливо, как человеку, который знает о приближении неотвратимой беды, но не в силах ее отвести, избежать.
Вдобавок ко всему “отличилась” Шорникова. Она решила порадовать дорого гостя и устроить ему сюрприз. Из ткани цвета хаки накануне Мария Григорьевна сшила три мешочка — по типу тех, что использовались для экспортных поставок, только поменьше размером. Набила их разными сортами “горного льна”, снаружи красиво вышила латинскими буквами — Asbest. И была абсолютно уверена, что министр останется доволен подарком.
В разгар заседания, улучив момент, Шорникова встала со своего места и едва сделала пару шагов по направлению к президиуму, к ней тут же подлетели крепкие молодчики из охраны (покушение?), заломили руки, вырвали мешочки и стали их потрошить. Каганович молчал, цепко наблюдая за происходящим. Усердие своих охранников он воспринял как должное.
К счастью, для Шорниковой все обошлось. Больше того, Мария Григорьевна была даже благодарна наркому. Дело в том, что незадолго до его приезда на Урал, на фабрике “Октябрьская” произошел несчастный случай. Директор, естественно, оказалась под следствием. Кто-то из начальства сообщил об этом Кагановичу.
— А что, как специалист, она не котируется? — поинтересовался тот.
— Да нет, наоборот. Никаких претензий…
— Ну так и не допускайте, чтоб ее осуждали…
Эти слова оказались решающими. Марию Григорьевну еще малость потаскали по судебным инстанциям, но в итоге она отделалась очень легко.
Впрочем, ни Лазарь Моисеевич, ни Леонид Иванович Свиридов, ни Шорникова в тот момент, разумеется, даже не помышляли, что через каких-нибудь десять лет они снова встретятся. Здесь же, в Асбесте. Но уже в другой обстановке. При обстоятельствах, о которых тогда, в 40-е, простому смертному даже думать было кощунственно. И очень страшно…
Есть улица Уральская…
Выписка из протокола № 77 п.3 заседания бюро Свердловского обкома КПСС от 12 июня 1957 года:
“Асбестовскому горкому КПСС, сектору учета обкома КПСС. О тов. Кагановиче Л.М. Утвердить тов Кагановича Л.М. управляющим трестом “Союзасбест”. Секретарь обкома КПСС Кириленко”.
Из личного листка по учету кадров:
Фамилия, имя, отчество — Каганович Лазарь Моисеевич.
Год и месяц рождения — 1893, 22 ноября.
Место рождения — дер. Кабаны Мартыновичской волости Киевской губернии.
Национальность — еврей.
Социальное положение — рабочее.
Партийность — член КПСС с декабря 1911 года.
Партбилет № — 00000008.
Образование — самообразование.
(Дело № 1767, бывший партийный архив Свердловской области).
Из автобиографии:
“Факты и даты моей жизни, партийной и государственной деятельности изложены точно в заполненном одновременно с этим “личном листке по учету кадров”.
По существу моей партийной и государственной деятельности могу сказать, что на протяжении всей политической жизни я был верным сыном партии и рабочего класса, работая неустанно и борясь за победу учения Маркса-Ленина, за победу коммунизма.
В 1957 г. я совершил серьезную политическую ошибку, июньским пленумом ЦК был исключен из состава ЦК и его Президиума… Л. Каганович”.
Этот дом, внизу которого долгое время находился магазин “Овощи-фрукты”, пятиэтажный, выходящий углом на улицы Садовую и Уральскую, знают многие асбестовцы. Но далеко не каждый из них скажет, что именно здесь в 1957 году проживал ближайший соратник Сталина. Второй этаж, квартира № 9…
О предстоящем приезде Кагановича в Асбест знали очень немногие. Накануне первому секретарю городского комитета КПСС Л.И. Свиридову позвонил из Свердловска А.П. Кириленко:
— Как настроение? Ну-ну, не трусь, держись на высоте… Да, вот еще какая штука, Коллегу Кагановича, Маленкова, назначили директором Усть-Каменогорской ГРЭС. Он туда приехал, а ему, понимаешь, встречу закатили — с оркестром, буфетом, цветами… Надо же додуматься! Так что давай — официально, по делу, без лобызаний…
Встреча с новым управляющим состоялась в старом двухэтажном здании “Союзасбеста”. В кабинете главного инженера М.П.Тутова собрались директора всех рудоуправлений, обогатительных фабрик, других подразделений, главные специалисты — всего более 40 человек. Кое-кто из них жив и сегодня и хорошо помнит тот день (к примеру, какого цвета рубашка была на Кагановиче), а главное — те первые слова “железного наркома”, произнесенные им почему-то от третьего лица:
— Ну вот, перед вами Каганович, Лазарь Моисеевич… Да, тот самый, но в ином качестве. Направлен сюда за свои прегрешения. Будем работать. Я вас многому научу, а вы — меня…
Сталинский соратник, одно имя которого вызывало когда-то дрожь и волнение, оказался довольно-таки невысоким, но плотным человеком, не лишенным аристократической наружности. Приехал он сюда не один — Кагановича сопровождал секретарь парткома Министерства промстройматериалов СССР Титаренко.
— Ничего, Лазарь Моисеевич, — угодливо сказал кто-то из присутствовавших в кабинете Тутова. — Мы вас не подведем. Можете на нас рассчитывать.
Через час Каганович отправился на прием к первому секретарю горкома партии.
В свое время я встречался с Леонидом Ивановичем Свиридовым (он жил потом в Свердловске) и спрашивал: узнал, мол, вас Каганович?
— Нет. А я напоминать не стал. Зачем?
— О чем вы толковали?
— Он честно признался, что в горном деле, асбестовой промышленности, мягко говоря, ничего не петрит, попросил помощи, содействия. Иначе, говорит, наломаю дров…
Об этом вспоминает Н.С. Хрущев:
“Каганович был человек дела. Если Центральный Комитет давал ему в руки топор, он крушил налево и направо. К сожалению, вместе с гнилыми деревьями он часто рубил и здоровые. Но щепки летели вовсю — этого у него отнять нельзя…”
Но самый первый документ, подписанный хрущевским изгнанником в Асбесте, носил абсолютно мирный, спокойный характер:
Приказ
по Государственному союзному тресту “Союзасбест”
17. 07. 1957 г. № 157 г.Асбест
“В соответствии с постановлением Совета народного хозяйства Свердловского экономическо-административного района № 90 от 15 июля 1957 г. приступил к исполнению обязанностей управляющего трестом “Союзасбест”. Л. Каганович.
Деваться ему было некуда. Лазарь Моисеевич отлично понимал, что за новое дело надо браться всерьез, надо “искупать вину перед партией”. Свиридов вспоминал: когда из Москвы пришли партийные документы Кагановича, и в учетную карточку предстояло записать строгий выговор с предупреждением, Леонид Иванович вызвал нового управляющего, познакомил с постановлением ЦК. Тот несколько раз перечитал бумаги, твердо сказал:
— Здесь все правильно. Я согласен…
Но работать ему, как выяснилось, было совсем непросто. Масштаб не тот. Каганович уже привык к необъятной власти, смотреть на окружающую жизнь из своего кабинета в Кремле. А тут…
Ему повезло, что подробная информация об июньском пленуме ЦК КПСС дошла далеко не до всех общественных, многие так ничего и не поняли, и простые люди по-прежнему видели в Кагановиче первого заместителя Председателя Совмина СССР, человека из ближайшего окружения Сталина, может быть — незаслуженно “обиженного” Хрущевым руководителя национального уровня.
Поэтому в первые дни и недели пребывания Кагановича в Асбесте народ к нему валил гурьбой — из города, окрестных деревень, из других районов. С шести часов утра возле дому на улице Уральской, 85 собиралась внушительная толпа. Кто с чем: с жалобой на местные органы власти, похлопотать за пенсию или арестованных родственников, с просьбой облегчить бедное житье-бытье, приструнить ретивого чиновника, а иные — просто поглазеть на легендарного Лазаря.
Ему это льстило. Каганович никому не отказывал, со всеми охотно и подолгу беседовал, обещал разобраться, иногда, случалось. Тут же помогал, если это не выходило за рамки его полномочий.
То же и в тресте. Приемная Кагановича ежедневно забивалась под завязку. Но постепенно до многих стало доходить, что Лазарь Моисеевич все же “страшно далек от народа”, слабо разбирается в обыденной жизни. Работники “Союзасбеста”, например, не стеснялись злоупотреблять своими жилищными просьбами. Стоило кому-нибудь поведать об удручающем состоянии дома, различных коммунальных неудобствах, многодетном составе семьи, как управляющий решительно накладывал на очередном заявлении размашистую резолюцию: “Моему заместителю по быту…Товарищу (такому-то) срочно выделить новую квартиру. Каганович”.
Не знал толком столичный вождь, как и когда можно выдавать новую спецодежду. По словам бывшего начальника ОТЗ треста Г.И. Полякова, имел весьма отдаленное и поверхностное представление о тарифах, надбавках, продолжительности отпусков, порядке предоставления материальной помощи (а ведь в свое время Каганович входил в ВЦСПС, возглавлял Госкомтруд!).
Короче говоря, члены профкома и ряд главных специалистов вскоре даже возмутились: дескать, нельзя же так, Лазарь Моисеевич, не обнадеживайте людей: жилье мы с неба не возьмем, денег сами не печатаем, а нарушать законы чревато…
А однажды Каганович простудился, пролежал три дня дома в постели и на работу, естественно, не выходил. А когда появился, к нему заглянула М.Г. Шорникова, начальник производственного отдела треста, и председатель местного профсоюзного комитета:
— Вы член профсоюза, Лазарь Моисеевич?
— Конечно.
— А какого?
— Кожевников.
— Тогда позвольте ваш профсоюзный билет.
Каганович замялся. Да, свой трудовой путь он начал на кожевенном заводе в Куреневке-Кобеца (Киев), в 1921-1922 гг. входил в отраслевой ЦК и руководящее ядро Московского союза кожевников. Но факт остается фактом: членского билета у него не оказалось. Сколько же, интересно, лет Лазарь Моисеевич не платил положенные взносы?
Конечно, в Асбесте управляющему выписали новый билет. И он при этом ничуть не смутился…
Всего через месяц после своего назначения на Урал Лазарь Моисеевич уехал с женой в отпуск на юг. Главный врач санатория “Новые Сочи” В.Н. Сармакешев вспоминал:
“Странная это была пара. Попросили с ними в “люксе” разместить домработницу. Тут же на электроплите варили себе кур на обед, избегая ходить в прекрасную, но общую столовую, которая уже в те времена была оборудована кондиционерами и получить здесь отварную курицу никакого труда не представляло. Когда же по курортам разнесся слух, что в “Новых Сочах” отдыхает Каганович, сюда началось оживленное паломничество, что Лазарю Моисеевичу очень нравилось. Он любил рассказывать. Преобладали выражения: “Мы это тогда решили…Мы осваивали…”
Примерно такой же стиль жизни исповедовал Каганович и в Асбесте. В те годы это был небольшой и довольно скромный городишко, где люди обычно все знают друг о друге. И личность бывшего наркома, сами понимаете, тогда привлекала всеобщее внимание.
Выяснилось, к примеру, что соратник Сталина не очень ловко распоряжается в быту деньгами, не ведает им цены и абсолютно беспомощен в магазинах. Скажем, на рынке его не раз “надували” — за небольшую тарелку ягод драли 30-50 рублей, и Каганович их безропотно отдавал.
Однажды на совещании в тресте, где зашла речь о вредных производствах, управляющий полюбопытствовал: выдают ли рабочим водку?
У подчиненных округлились глаза:
— Что вы, Лазарь Моисеевич, это строжайше запрещено!
— А сало?
— Нет, и сало не получают…
Каганович на казусные ситуации реагировал очень спокойно. Никогда в жизни он не курил, не злоупотреблял спиртным — здоровьем очень дорожил. Квартира в Асбесте у него, вспоминают, была “застегнута на все пуговицы”: щели в дверях и окнах обязательно заклеивались и затыкались ветошью. Даже летом — в городе тогда пыль стояла столбом.
Он любил играть в шахматы, гулять по улицам и в парке. Когда переехал в дом на улице Комсомольской, нередко ходил на стадион, благо тот под самым боком. Мужики нередко угощали его пивком и воблой. Обожал лошадей. Как-то даже уговорил Свиридова съездить на госконюшню в Белоярский район к Герою Советского Союза В.Г. Рыжову, где попросил устроить для них выводку местных породистых рысаков. При этом тепло вспоминал про свою прежнюю любовь к лошадям и как, бывало, не раз с Н.А. Булганиным, Н.С. Хрущевым и А.М. Горьким ездил “гарцевать” на элитный конный завод на Украину…
То, что он был крепок, свидетельствует и Е.А. Тарасевич. Директор ДК вспоминал, как однажды, гостя у Кагановича дома, что было крайне редко, тот неожиданно схватил гостя за шею6
— Ты как, здоровый — нет? Давай бороться…
Потрепал. Чую, говорит Тарасевич, рука у него сильная, властная. А ведь почти все время ходил по Асбесту с тросточкой…
Еще одна слабость “железного наркома” — любил вкусно поесть, слегка выпить, всегда знал меру, хотя тот же Рыбин (“Я служил в охране Сталина”) — уроженец Туринска Свердловской области, утверждает, что все соратники вождя на обедах, поминках, торжествах обычно “надирались” до беспамятства, а Сталин их даже поощрял. Во всяком случае, из Москвы с Кагановичем приехала и экономка, она же повар. Врачу Лазарь Моисеевич настрого наказал проверять различные подарки от населения — сметану, клюкву, малину, рыбу, грибы. Береженого, как известно, Бог бережет…
О прошлом, особенно о Сталине, Молотове и других “коллегах” почти никогда не распространялся. Хрущева не ругал и не хвалил. Вспоминал лишь Микояна, Горького, Шаляпина, с кем, по его словам, был очень дружен.
Но вот как-то он поехал с начальником ОТЗ Г.И. Поляковым в Свердловск. После завершения дел зашли в ресторан “Большой Урал” — пообедать. И тут Каганович — редчайший случай! — разговорился. Что-то накатило. Раскритиковав первое блюдо, с легкой щемящей грустью поведал, какие щи они, бывало, кушали с Иосифом Виссарионовичем: его семья жила в Кремле как раз над квартирой Сталина, поэтому частенько ходили обедать друг к другу, за столом же решали всякие партийные и государственные проблемы. Мария Марковна Каганович постоянно общалась с Надеждой Сергеевной Аллилуевой. Вот были времена! И — как отрезало. Умолк.
Спустя какое-то время в Асбесте был устроен шикарный ужин — официальный прием в честь приезда китайской делегации. Каганович там тоже присутствовал, плотно ел, хотя к иностранным гостям его близко не подпускали. Но это мелочи. Во время очередного перерыва в застолье к управляющему трестом подошел один из его подчиненных — директор Северного рудоуправления В.И. Звездинский, явно “под мухой”. Взяв “железного Лазаря” за пуговицу пиджака, он очень громко и выразительно произнес:
— На вашей коже нет ни сантиметра чистого места, все в крови…
Каганович же, ничем не выдав своего состояния, не дрогнув и мускулом на лице, спокойно ответил:
— Так было надо…
В “гнезде вредителей”
Безусловно, июньский пленум ЦК 1057 года, его выводы, решения здорово напугали и озадачили Кагановича. Жизнь во многом теряла всякий смысл. Падение с Олимпа было чрезвычайно больным, это психологически угнетало, вызывало внутреннюю ломку и душевные метания. Как быть? Что случится завтра? Неужели Асбест — это лучшее, что ему даровано отныне судьбой?
Нетрудно предположить, что Каганович мечтал и возвратиться в Москву, и вернуть хотя бы часть предыдущих должностей, былой статус. Но для этого надо было вести себя крайне осторожно, демократично, быть лояльным к горкому, встать на “путь исправления”. Управляющий часто советовался со Свиридовым, любое партийное поручение выполнял досконально. Участвовал в общегородских мероприятиях и праздниках. Старался быть на виду…
Боялся одного — сорваться. Зная свой крутой нрав, Лазарь Моисеевич пытался не доводить дело “до греха”. Случалось, кто-нибудь из его собеседников принимался спорить и невольно повышал голос. Каганович, боясь провокаций, тут же вскакивал и заявлял:
— Не кричите! В знак протеста я покидаю свой кабинет!
— Разумеется, каждый шаг Кагановича нам был известен, — вспоминает Борис Артемьевич Андрюшенко, бывший уполномоченный КГБ по г. Асбесту. — Но специального наблюдения за ним не велось. Куда б он делся? Думаю, нарочно Лазарь Моисеевич много общался с людьми, посещал магазины, народные гуляния. То есть вел себя довольно активно…
Но что творилось в душе сталинского наркома, конечно, окружающим было не дано знать. Никому не доверял. Возможно, все-таки ждал, что Хрущев со временем кого-нибудь “подошлет” и с ним расправится. Может, поэтому тотчас велел убрать из своего кабинета коммутатор и поставить обычные телефоны: я, мол, знаю, что это за штучки…
К нему периодически приезжали жена, младший брат, сын и дочь. Все они, по наблюдениям очевидцев, обычно уезжали куда-нибудь в лес, где бродили на свежем воздухе, а дома говорили мало.
Как бы там ни было, а от подозрительности Каганович избавиться так и не смог, натуру не переделаешь.
Был случай. Однажды Каганович возвращался из Свердловска с очередного совещания. Ехал на машине с шофером С.Н. Трусовым. Ночь, дорога нервная. Укачивает. Управляющий мирно кемарил (или скорей делал вид). И Трусов, чтобы окончательно не заснуть за баранкой, остановился посреди леса, обошел вокруг автомобиля, попинал скаты, “освежился”. Обычное дело! Однако уже на следующий день, без всяких объяснений, Каганович велел сменить водителя…
Вспоминает М.Г. Шорникова:
— Меня, начальника производственного отдела, Каганович вызывал дважды в день. Утром — для доклада, с диспетчерским журналом и рапортом: что и как, происшествия, проблемы, как в тресте идут дела. А вечером — “задушевная” беседа, всегда тет-а-тет. Интересовался: что собой представляют главные специалисты, кто чем дышит, о чем думают и говорят. Такие же разговоры, как мы потом узнали, он вел и с другими работниками. А как-то вообще огорошил:
-Вы, Мария Григорьевна, в группировке. Я вас вижу насквозь!
— Помилуйте, Лазарь Моисеевич, я даже не знаю, о чем вы…
А навстречу — холодные глаза, взгляд, который пришивал к стенке:
— Не притворяйтесь…
Факт, что он собирал досье на своих подчиненных. Вопрос: зачем? Говорят, он проговаривался, что на комбинате искусно орудуют замаскировавшиеся агенты английской разведки. Это не шутка!
Бывший главный инженер Первомайского (позже Северного) рудоуправления В.В. Ермилкин вспомнил такой случай. Как-то на линии электропередач произошло короткое замыкание по вине молодого парня, новика. Диверсия? Обычная расхлябанность, помноженная на неопытность. Каганович, до которого это ЧП дошло, подумал иначе и поднял панику:
— Его наверняка подкупили! У нас под носом действуют вредители. Политическое дело! Немедленно разобраться!
Но на другой день Лазарь Моисеевич встретил в тресте того парнишку, поговорил и лично убедился: простой работяга, шпионажем тут и не пахнет.
Так было, увы, не всегда. Едва Каганович приступил к работе в тресте, на одном из рудников произошла авария — сход состава с рельсов. В общем-то к подобным ЧП тут относятся с пониманием. Ведь железнодорожные пути, что ведут в карьер, — временные, их часто переносят с места на место, они деформируются в результате горных взрывов. Управляющий, однако, тут же сигнализировал наверх: происки врагов, козни диверсантов, предлагаю создать правительственную (!) комиссию и досконально разобраться.
Мнительность нового руководителя порой принимала патологические черты. Это изводило людей. Совещания, комиссии — без конца, по 5-6 в день, по любому вопросу. Чтобы написать и издать рядовой приказ по тресту, подключалась целая группа специалистов. В Свердловске быстро смекнули, что к чему и перестали присылать в трест проверяющих, здраво рассудив: это — причуды, синдром утерянной власти.
Вспоминают, как Каганович вообще потряс трестовских специалистов, спросив, а внесен ли асбест в периодическую таблицу элементов Д.И. Менделеева. Да вы что, ответили ему, асбест — сложнейшее химическое соединение… Бывший зампред Совмина что-то с досады невнятно рявкнул: не привык, когда его одергивают как нашкодившего школяра.
Так что потихоньку у асбестовцев сложилось стойкое убеждение, что Каганович страдает типично “дипломатической болезнью” — некомпетентностью. Воз всех проблем, основную нагрузку по тресту тащил на себе главный инженер Тутов, окончивший в 1932 году Свердловский горный институт, грамотнейший специалист, технарь. Не будь его, неизвестно, что бы тут натворил Каганович…
Вот что рассказал мне Александр Петрович Егоров, бывший начальник техотдела треста:
— С Кагановичем работалось несладко. В нашем деле, в обогащении руды он не разбирался, но во все лез, командовал. Конечно, многое тогда у нас было несовершенным, техника устарела, база. Так что случались и происшествия. После одной из аварий со смертельным исходом Каганович, рассвирепев, вызвал нас с директором Южного рудоуправления к себе. Начинает выпытывать причины ЧП у моего начальника. По ходу разговора я что-то осторожно вставил, уточнил. Глянув на меня, Лазарь Моисеевич сквозь зубы обронил: а вас, мол, я буду допрашивать в другом месте…Ну, я молод был, ершист. Возражаю: дескать, допрашивать меня, если сочтут необходимым, будут другие, но только не вы. Каганович вскочил, желваки ходуном, глаза налились кровью, даже каким-то желтым бешенством. Зарычал…Мне, признаюсь, стало не по себе. И я еще успел подумать: этот может и убить…
В тот же день Каганович снял Егорова с работы. Но на счастье, на предприятие заглянул А.А. Королев, управляющий свердловским совнархозом, до этого 18 лет руководивший трестом в Асбесте. Узнав, в чем дело, он отменил приказ Кагановича и восстановил Егорова в должности, посоветовав Лазарю Моисеевичу не распускать руки и нервы.
Но Каганович и сам понимал, что всякая жестокость к подчиненным, любой неверный шаг выйдут ему боком. Понимать-то понимал, да не всегда это удавалось. Хотя невероятными усилиями, и это было очень заметно, он сдерживал себя, глушил административные замашки.
Накричав как-то на Шорникову в присутствии партийного начальства, управляющий быстро одумался. Уже на следующее утро он позвонил Марии Григорьевне и примирительно сказал: забудьте вчерашний разговор, я просто погорячился…
В чем здорово преуспел Каганович, так это в составлении разнообразных приказов. Мастак! Все они сохранились в архивах комбината “Ураласбест” — три добрых увесистых тома: от первого распоряжения до последних — № 102 от 14.10.58 г. (по тресту) и № 112 от 17.10. 58 г. (по личному составу). Прелюбопытнейшие документы! Немые пожелтевшие бумаги, сухие и официально-бесстрастные формулировки, оказывается, тоже могут многое поведать о человеке, их составлявшем, о его профессионализме, характере, культуре, образовании и т.д.
Вот, например, приказ № 168 от 19.08.57 г. “О подготовке жилфонда к зиме”. Буквально все листы это удивительного документа исчерканы корявой рукой управляющего (море орфографических ошибок!). И в таком виде…приказ был представлен для всеобщего ознакомления!
Известно, что после войны Лазарь Моисеевич какое-то время занимал пост председателя Госснаба СССР. Приобретенные там навыки им не забылись. Многие приказы Кагановича по тресту “Союзасбест” — о выполнении плана ввода в эксплуатацию жилых домов, о повышении научно-технического прогресса, состоянии машин и оборудования — сопровождались длиннющими приложениями (по 5-7-10 и более листов), с подробным перечнем необходимых инструментов, запасных частей, узлов, строительных материалов. Практически все свои распоряжения, не в пример заместителям, требовал давать для читки (под роспись) ответственным лицам. Однако заметно, что спрос и контроль при нем в тресте были организованы из рук вон плохо, что, в частности, подтверждает и бесконечная цепь ЧП и аварий, несчастных случаев на производстве, после чего рождался очередной приказ Кагановича.
Привлекают и словесные обороты, практиковавшиеся Лазарем Моисеевичем: “выражаю безусловную уверенность”, “срок исполнения — немедленно и постоянно”, “требую”…И почти в каждом документе — виновен, виновен, виновен. Как приговор!
Как уже говорилось, после пленума ЦК 1957 года Каганович был снят со всех постов. Однако красной книжицы депутата Верховного Совета СССР его никто не лишал. Приказом № 40 от 02.11.57 г. управляющий отправил себя в Москву на юбилейную (исполнилось 40 лет советской власти) сессию, а с 10 ноября — в очередной отпуск. Ветераны треста говорят, что, отправляясь в дорогу, Лазарь Моисеевич всегда откупал двухместное купе в скором поезде Пекин-Москва, путешествуя без попутчиков. Причем свердловские железнодорожники из кожи лезли, дабы услужить своему бывшему наркому. Скажем, экспресс еще находился в Новосибирске, а начальник службы движения уже договаривался по линии, бронируя купе для важного пассажира. Для них Каганович все еще оставался привилегированной особой…
Вождистские настроения
Повторюсь: Каганович стремился быть либеральным руководителем, зарекомендовать себя в глазах горкома с самой лучшей стороны. Знал: от мнения Свиридова, его аппарата, их отзывов будет во многом зависеть его дальнейшая судьба. Что Асбест — необходимый, но временный этап в его круто изменившейся жизни. Надо переждать, а страсти в Москве, возможно, улягутся. Он еще будет востребован. В этом Каганович никогда не сомневался.
Нет оснований говорить о том, что на Урале он хотел обрести друзей, с кем-то близко сойтись. Догадывался: люди, узнав даже часть страшной правды о недавнем прошлом, его навсегда проклянут.
Но и без поддержки было трудно. И Лазарь Моисеевич нашел-таки на Урале своих сторонников. Соратник, чуть ли не близкий друг “отца народов”, заместитель председателя правительства, партийный вождь, он на многих, чего уж говорить, действовал почти магически, вызывал восторг и тайные симпатии, хотя вслух, конечно, об этом никто не признавался. Однако местные партийные работники вскоре почувствовали, что в тресте, да и в городе есть группы “поддержки”, которые были не прочь видеть Кагановича и в парткоме “Союзасбеста”, и в составе городского комитета КПСС, возможно — даже среди членов бюро. Скандал! Пришлось экстренно проводить “воспитательную работу”.
Это видно по протоколам собраний партийной организации управления треста. Так, 2 ноября 1957 года коммунисты избирают его (при одном “против”) на ХХ1 городскую партконференцию. На своих собраниях работники управления, как правило, даже не вспоминают об антипартийной группе, в адрес Лазаря Моисеевича нет персональной критики, не предъявляется каких-либо претензий по работе.
На партийных толкучках Каганович ведет себя очень активно, выступает часто, долго. Само собой, его речи существенно отличаются от произносимых им в 30-е “золотые” для карьерного роста годы.
21 февраля 1958 года управляющий с ностальгической ноткой говорит:
— Я, как старый агитатор, старый докладчик и секретарь участковой комиссии, признаюсь: мне неудобно слышать, что где-то агитпункт плохо оборудован…
А вот как его “несло” 20 лет до этого на первом Всесоюзном совещании рабочих и работниц (стахановцев):
— И вот сегодня мы можем сказать врагам: хотите вы, господа капиталисты, и вы, слюнтяи плюгавые, жалкие лакеи буржуазии, хотите видеть результаты, плоды работы большевистской партии? Вот они, в Кремлевском дворце, сидят на этом совещании (бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают. Крики “ура!”).
Вождистские настроения у Кагановича на первых порах прорывались и в Асбесте. Уже через 10 дней после приезда на Урал он произносит речь “в мировом масштабе”. Любит бывать на базах отдыха и в пансионатах треста, где “по просьбам трудящихся” фотографируется с группами по 100-150 человек. Выступает обычно без регламента — по полтора-два часа, без подготовленных заранее конспектов.
— Бывая в разных аудиториях, — комментирует те события бывший главный маркшейдер треста Юрий Анатольевич Надеждинский, — я стал замечать, что цитаты, обороты, ссылки на Ленина, Толстого, Гоголя — одни и те же. Как шпаргалка, которую наш управляющий заучил и повторял при каждом удобном случае
Наверное, это все же не так. Герой Социалистического Труда, кавалер восьми орденов Ленина, Каганович, занимая более 30 лет ключевые посты в партии и государстве, по свидетельству очевидцев и историков, был начитанным, достаточно эрудированным и теоретически подкованным человеком. Иное дело, что он — догматик.
Как бы там ни было, на партийном собрании в тресте 26 сентября 1958 года Каганович вновь избирается делегатом на ХХП городскую партконференцию.
Из выступления первого секретаря Асбестовского ГК КПСС Л.И. Свиридова:
“Необходимо остановиться на стиле работы и методе руководства управляющего трестом тов. Кагановича.
Тов. Каганович до сих пор не отрешился от присущих ему порочных привычек6 грубости и оскорблений.
В работу треста он ввел министерский стиль, заменив живую организаторскую работу заседательской суетней, сбором виз и справок при решении малозначительных и непринципиальных вопросов.
Нежелание прислушиваться к мнению своих подчиненных, недоверчивое к ним отношение, отсутствие навыков по конкретному руководству производственным предприятием и плохое знание асбестовской промышленности вызывают серьезное недовольство и нарекания у подчиненных.
Тов. Каганович претендует на особе к себе отношение. Свое величие тов. Каганович пытается демонстрировать в публичных выступлениях, увлекаясь обсуждением вопросов общегосударственного значения, в массовых фотографированиях, в решении вопросов, в которых он не компетентен…
Многие коммунисты предполагали, что тов. Каганович честно и открыто на собраниях расскажет о своих антипартийных действиях, раскритикует их и попросит помощи у парторганизации встать на правильный и честный путь. Однако действия тов. Кагановича говорят о противоположном и дают полные основания видеть его неискренность перед партией…”
Несмотря на убойную силу этих фраз, отметим, что речь идет о “дежурной порции критики”, ее некоторой наивности: Каганович в ту пору вовсе не нуждался в помощи местной парторганизации, он сам кого угодно мог подучить; во-вторых, находясь столько времени рядом со Сталиным, впитав его учение, Лазарь Моисеевич ни морально, ни физически не смог бы “перековаться” столь быстро.
Но давайте читать протокол конференции дальше. О нечеловеческой грубости, тотальном недоверии, бумаготворчестве, что отвлекало аппарат треста от производственной деятельности, нередких угрозах со стороны Кагановича говорили делегат от Северного рудоуправления П.П. Кошкин, Н.П. Пашкин (парторганизация управления Баженовского строительства), секретарь обкома КПСС В.А. Куроедов и другие.
Серьезный удар Лазарю Моисеевичу с “приветом из 30-х гг.” нанес делегат от Центрального рудоуправления В.П. Бурмистров:
— В феврале 1937 года Каганович вызвал нас, курсантов 3-го курса Московского военного железнодорожного училища, к себе в приемную НКПС и дал задание: выбросить весь порожняк, который осел на Приморской и Дальневосточной железной дорогах. В то время Донбасс задыхался из-за нехватки этого порожняка. Вы, Лазарь Моисеевич, дали нам, пацанам, фантастические полномочия и грубо сказали: вам придется отстранять людей от руководства, лиц, которые занимаются диким обращением с подчиненными, отличаются высокомерием, кабинетным руководством. Действуйте смело! Мы “с честью” выполнили ваше задание…
Несмотря на это, стенограмма пунктуально зафиксировала шум в зале, возгласы “Долой!”, “Хватит!”. Значит, среди делегатов была и иная точка зрения, кто-то хотел хотя бы морально поддержать опального наркома. Не удивительно, что Каганович тоже попросил слова:
“Я должен сказать, что трест действительно перегружен текучкой и в этом ему помогают предприятия, загружая его мелкими вопросами, которые они с успехом могли бы решить сами. Моя ошибка как раз состоит в том, что я проявил слишком большую осторожность и медлительность в перестройке работы аппарата.
Я признаю, что у меня есть недостатки, бывают отдельные срывы на резкий тон. Я свои ошибки стараюсь каждодневно анализировать и устранять, не всегда это удается, нервы потрепаны и здоровье подорвано, но мне кажется неправильно выпячивать эти отдельные ошибки, безбожно преувеличивать их и возводить в квадрат, в куб и объявлять стилем моей работы.
Я могу иногда вспылить, но люди меня знают, что я, как говорится, быстро отходчивый, не злопамятный, не мстительный, я не умею втихую ужалить. Я не любитель выговоров и снятия с работы…
В своих неоднократных выступлениях в городе Асбесте я со всей ревностью признавал и сейчас признаю свои ошибки, осуждая свою политическую ошибку. Я всегда призывал и сейчас призываю к неуклонному выполнению решений ХХ съезда партии и всех последующих решений и постановлений ЦК.
Я сам со всей энергией делаю все для того, чтобы их успешнее осуществлять на том участке, где я сейчас работаю…
Речь Кагановича значительно превысила регламент конференции по прениям, председательствующий несколько раз напоминал ему об этом, однако зал требовал выслушать живого ученика Сталина полностью и, в конце концов, наградил оратора рукоплесканиями…
На другой день Свиридову позвонил из Свердловска разъяренный Кириленко:
— Что там у тебя происходит? Говорят, вчера Кагановичу даже президиум аплодировал…Ты-то куда смотрел?
Прощание по-английски
После этой конференции Лазарь Моисеевич заметно поскучнел, дела в тресте его интересуют все меньше и меньше. Он пытается как-то отвлечься, чем-то себя занять. Надеждинскому, например, он напоминал тогда чем-то Манилова из “Мертвых душ”. То просит себе референта, то предлагает возвести в Асбесте свой аэропорт. Другая любимая тема — как лучше застраивать город. Еще бы! В начале 30-х Каганович был Первым Прорабом Москвы, руководил реконструкцией столицы, создавал ее новый архитектурный облик ( к чему это привело, мы знаем).
Вот и здесь он пытался поучить местных руководителей, давал советы, где какой объект возвести, дома какой этажности поставить. К его наставлениям, понятно, не очень-то прислушивались, что страшно обижало Кагановича.
Наконец, он не выдержал и пришел к Свиридову на прием. Объявил, что хотел бы уйти на пенсию, все-таки возраст — 65 лет, ранение, полученное в 43-м на Кавказе, сказывается. Попросил устроить ему встречу с Кириленко.
В Свердловск они ездили вдвоем. Но к первому секретарю обкома Каганович ходил один. Потом Кириленко попросил заглянуть и Свиридова. “Не отпустил я его, — сказал Андрей Павлович, — маловато у нас побыл. Пускай еще повкалывает…”
Но в дело, видимо, вступила “группа поддержки” из Москвы. И, повертев ситуацию так и этак, власти решили-таки опустить “штрафника” на отдых. С миром.
И тогда еще одно удивительное обстоятельство открылось для асбестовцев. В тресте, а затем и в собесе, у Кагановича для оформления пенсии, естественно, запросили трудовую книжку.
— У меня ее нет, — заявил Лазарь Моисеевич.
— Как же мы вам оформим документы?
— Да вы что, — начал сердиться Каганович. — Возьмите любую энциклопедию или словарь — там вся моя жизнь расписана!
— Нет, так не годится. Готовьте справки. Делайте запросы в Москву…
Так он, скрепя сердце, и поступил. Документы из столицы пришли. И после необходимых расчетов Кагановичу объявили: будете получать 1150 рублей 20 копеек (до денежной реформы 1961 года. — Авт.). Он спорить не стал. И тут же снялся с партийного учета.
Выписка из протокола № 69 п.10 заседания бюро Свердловского обкома КПСС от 14 июля 1959 года:
“Тов. Кагановича от обязанностей управляющего трестом “Союзасбест” в связи с уходом на пенсию освободить…”
Новым руководителем треста был назначен М.П. Тутов.
А Лазарь Моисеевич, собрав нехитрые пожитки, тихо и незаметно, без прощальных банкетов, покинул Асбест. До Свердловска его провожал начальник АХО треста И.В. Бабушкин. Проводник московского поезда попался молоденький, без опыта. Иван Васильевич принялся ему внушать:
— Смотри, чтобы все было нормально. Это — Каганович…
Испуганный парень вытянулся в струнку, козырнул. Лазарь Моисеевич довольно усмехнулся в усы. Его знали и помнили…
Долгожители
Маленкова, Молотова и Кагановича свела вместе вражда к Хрущеву, неприятие его политики и стремление провести окончательную десталинизацию общества. В окружении вождя они жили друг с другом как кошка с собакой, держали подчеркнутую дистанцию и общались только по необходимости. Не было между ними каких-либо контактов и во время политической ссылки.
Молотов в 1957 году получил, пожалуй, самый престижный, хотя и относительно ответственный пост — его назначили послом СССР в Монголии. Эта работа не требовала от него каких-либо значительных усилий. Да и Москва его попросту игнорировала. Он и в Улан-Баторе жил словно в изоляции. Определенные симпатии Молотову в то время выражали лишь представители Китая и Югославии. В 1960 году Молотова переводят в Вену на должность руководителя советского представительства Международного агентства по атомной энергии при ООН, а уже через год разрешают вернуться в Москву.
И тут Вячеслав Михайлович, образно выражаясь, “подложил свинью” своим коллегам по изгнанию. Летом 1961 года в СССР началась подготовка к очередному, XXII съезду КПСС. В печати был опубликован проект новой Программы партии для его всенародного обсуждения. Молотов не удержался и направил в ЦК подробный, критический разбор документа, назвав его ошибочным и “ревизионистским”, чем вызвал сильнейшее раздражение у Хрущева. Тот включил в свой отчетный доклад съезду специальный раздел, снова посвященный “антипартийной группе”. В итоге тройка оппозиционеров была исключена из КПСС.
Это было чувствительным ударом по Кагановичу. После Асбеста вернуться в Москву ему не разрешили, пришлось ехать в Калинин (Тверь). Но он очень рассчитывал на XXII съезд. Узнав о его решении, невероятном для старого большевика, Лазарь Моисеевич не стал стреляться или переосмысливать свой жизненный путь:
“Судя по тем обвинениям, которые мне предъявляют, я уже труп, мне нечего делать на земле, когда подо мной земля горит, как можно продолжать жить. Надо умирать. Но я этого не сделаю…”
Кагановичу позволили вернуться в Москву только в 1965 году (а Маленкову, замечу, вообще в 1968-м, лишь после выхода на пенсию). Он поселился в квартире № 384 по Фрунзенской набережной, 50. Девятый подъезд, 6-й этаж. Пенсию, назначенную еще в Асбесте, ему не увеличили. Каганович попробовал писать мемуары, много раз ходил в Ленинку и Историческую библиотеку. Стал много читать, и не как раз раньше — “по диагонали”. Посещал музеи и театры. Но больше всего любил просто гулять — по набережной, в парках, катался на речном трамвае. Пристрастился к домино: со стариками в своем дворе он играл летом до глубокой ночи и даже, хвастался, стал чемпионом квартала…
С бывшими заговорщиками общался редко, больше с Молотовым и в основном по телефону. А вот с Маленковым после 1957 года практически не виделся, хотя тот жил рядышком на Грановской улице. Большую часть времени несостоявшийся “наследник” Сталина проводил в доме своей матери в поселке Удельная под Москвой. Впрочем, и раньше Маленков не отличался общительностью, был замкнут, слыл чопорным человеком.
Умер Георгий Максимилианович в январе 1988 года в возрасте 86 лет. Чуть раньше, в 1986-м не стало персонального пенсионера союзного значения В.М. Молотова, который двумя годами раньше при Черненко был восстановлен в КПСС, прожив 96 лет. И ему единственному из опальных партийцев в советской печати по случаю кончины было посвящено краткое извещение от имени Совета Министров СССР.
Но всех их пережил Каганович.
Казалось, что все ниточки, связывавшие его с Асбестом, Уралом, после увольнения из треста оборваны и больше о нем здесь никогда не услышат. Услышали. И не раз.
Дело в том, что в Асбесте одним из заместителей Кагановича — по материально-техническому снабжению — был А.И. Милявский. Они в какой-то мере, казалось, понимали друг друга. Больше того, используя имя бывшего наркома путей сообщения, тяжелой промышленности и председателя Госснаба СССР, снабженцы треста мотались по всей стране и фантастически легко выбивали (фамилия Кагановича действовала как мандат, золотой ключик, старые кадры его прекрасно помнили) запчасти, станки, материалы, дефицитное оборудование, насосы, сырье и т.д..
По словам Милявского, бывая в Москве. Он обычно звонил бывшему патрону: дескать, не забыли еще, нельзя ли в гости, завезти презентик. Каганович обычно разрешал. Тогда Милявский покупал и захватывал с собой сухого винца, колбаски, фруктов, сладостей и мчался на Фрунзенскую набережную.
Но однажды, уже в 80-х, на подобный звонок Лазарь Моисеевич ответил довольно строго:
— Ничего с собой не бери. Но приезжай побыстрей…
Что стряслось? Но уралец, конечно, все сделал так, как ему велели. Каганович с порога приветил гостя и сразу повел его на кухню. Открыл огромный холодильник — смотри.
Тот был доверху забит всякой всячиной. Даже беглого взгляда хватило для того, чтобы Милявский понял: многое из снеди и представленных коробок, бутылок он видел впервые в жизни. А хозяин, чрезвычайно довольный достигнутым эффектом, пояснил: вот, мол, паек дали — 4-й категории, да и лечиться прикрепили к “спецбольнице”…
Действительно, в 1980 году, по свидетельству историка Роя Медведева, Каганович перенес обычную для стариков урологическую операцию, болел. Его дочь, преодолев робость, обратилась в ЦК с просьбой “облегчить” участь отца. Там неожиданно пошли навстречу и сообщили, что отныне Кагановичу разрешено лечение в Кремлевской больнице и возвращен “наркомовский” продуктовый паек. Увеличили и пенсию — до 300 рублей. Каганович был счастлив, но пробурчал: “Лучше бы они вернули красную книжицу (то есть партийный билет. — Авт.)”.
По всей вероятности, это был последний контакт Лазаря Моисеевича с Асбестом. “Последний из могикан” скончался 30 июля 1991 года на 98-м году, пережив жену, сына, всех братьев, бывших коллег и единомышленников из окружения вождя.
Закончилась ли с ним и эпоха Сталина? Это, знаете ли, большой вопрос…