Цикл воспоминаний
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2003
Тарас Трофимов родился в 1982 году в Свердловске. Поэт, прозаик. Публиковался в журнале “Урал”, альманахе “Вавилон”, сборнике “Анатомия ангела”, на сайте “Молодая русская литература”. Дважды входил в лонг-лист премии “Дебют” в номинации “Поэзия” (2001, 2002). Живет в Екатеринбурге.
Цикл воспоминаний
I
Меня крестили в часовенке на холме с помойкой. Поп махал латунным стаканом и говорил: “Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я!..” Мне было четыре года. Мама была в платке. Бабушка была в платке. Дедушка был в платке. Бабужка был в палатке — эх, гормонь удалая!
Я задремал и упал в купель.
— Нягоже, — хмуро сказал поп.
— Оно, — согласился могильщик.
— Искуси писания! — крикнул священник. — Ныне и присно, аки корыстно, кручу-верчу, запутать хочу, шарик угадаешь — деньги забираешь! Подойди, отрок, к святофоре.
Святофора мигала желтым божественным огнем. Я вгляделся со всем старанием, и мне привиделся бог Ыэщюя “Га нацри”.
II
Церковь у нас была небольшая, ибо ее снесли меньшевики в 1915 году. Осталась дверца из чудесного дубика. Но меньшевики украли ее в баню для царя. А был подвал. И там мы часами простаивали с прабабушкой. Она всегда говорила:
— Черен, да удал, кирпич как будто бы ярко-ал.
Эту лукавую мудрую присказку я запомнил на всю жизнь.
Прадедушка сильно пьянствовал и бил иконки сапогами. Он ругал Андрея Рублева и Феофана Грека.
— Они сожители, — шептала прабабушка, имея в виду рай. И Пахом вторил ей.
Раз я пошел на кладбище глядеть череп. Но череп вдруг разверзся, и из него улетел в рай святой бог Ыэщюя “Га нацри”. Мне стало вольготно, склабчко и похробенно.
III
Часовенка наша стояла на горе с помойкой. Вокруг бегало собачко Рэкс. Его назвали так по той простой причине, что конурой собачку служил навес. Так и пошло: Рэкс-навес… Бежит Рэкс, брякает цепью ржавой, смолистой. Гавкает смолистым, зыбким, смоляным оскалом. Рвет полевку горстями умных, посмоленных лап, глядя на амвон смоляными глазами.
— Молиться! — зычно зовет нас отец. Насупил брови, бьет киркой о столб. И мы не смели ослушаться: душа потом тяжела, что твой амвон.
— Ох, — стонет бабушка, — чаво же там дедушка?
— Хо-ха-хо-хо-ха-ха-ха-хо-ха-ха-хо-хо-ха-хо-хо-хо-ха-хо-ха-хо-хо! — смеется хитрый дедушка, тайком парясь в бане.
IV
Ах, чугунок мой, чугунок! Да с кашей горячей, с котлетками отварными склизенькими! Грибочек по-простецки рукой в бочке выловишь, зажал его в кулак и бежишь к чугунку, пока не остыло!..
В блокаду наша деревня питалась лебедой, чурмаховкой и зизи. Особенно всем по вкусу была зизи — эдак поваришь с полчаса, поешь — и сыт. Правда, скоро зизи кончилась — много ли ее, той болонки? Перешли на шупенягу с колотым коштаном. Кололи коштан мы, дети. Тяжелая это была работа, но мы не ныли, понимали, что для себя же стараемся. Ох, вкусен коштан, ох, духовит!
А через две недели пришел немец. Звали его Фриц Пыц. Он принялся зверски убивать и насиловать. За плечом Пыц держал ружьишечко. Однажды ночью я, Леха Косой, Гриха Сопля и Зяма Екваланг увидели, как Фриц Пыц тащит к себе в часть чужие яйца.
— Ишь, отобрал у матки! — ненавидящим шепотом проговорил Гриха Сопля.
После этого Фриц Пыц немножко поиграл на губной гармошке и ушел в дубовый лес. Мы к этому времени уже ели бельчат. Да и кокоряпка зацвела!
V
Вспоминается мне весна того далекого года. Мы шли с бабушкой по цветущей кокоряпке, а навстречу нам заяц. Бабушка выпила семь бутылок водки, и заяц ее не испугался. Он подбежал и грыз ее лапоть. А бабушка, помнится, тогда сказала мне:
— Запомни, внучек, примету верную: ежели заяц тебе лапоть грызет али удодушко умрет в камыше — значит, война кончится.
Мы дошли до репердухтера, и он сказал, что война кончилась, а Гитлер убежал за границу.
— Хо-хо-хо! — засмеялся на стерне дедушка. — Хи-хи-хи-хи!
— Гитлер — дурак, чмо и лох, — сказал учитель, стоявший в лодке.
Это был самый счастливый день в моей долгой и удачной духовной жизни.
VI
Мою первую любовь звали Катя. У нее был нос в пупырышках. И тут я пошел с дядей Джованни в церковь.
Дядя Джованни был мусульманин, но ему нравилось в церкви. Он всегда садился где-нибудь в уголке, прикурив от свечки.
В тот раз я побежал к алтарю и шепнул:
— Бог, милый бог! Ты не так уж и строг! Я девочку Катю люблю! Я ее очень люблю! Помоги, mon ami!
И тут я с ужасом увидал, что из стены выходит бог Ыэщюя “Га нацри”. Я закричал и ринулся в овраг, поняв, что Катя — это Антихрист.
VII
Мать была ласкова со мной и порой давала мне бубличек. Я посыпал его для вкусу бурьянцем и шел к прабабушке на чай. Прабабушка любила вспоминать одну пословицу:
— Копеечка железная, как сабля, а на ковре чего-то не звенит.
Она говорила, что это придумал в лицее Лермонтов. А самой прабабушке пословицу рассказал ближайший друг Лермонтова — Блавадский.
Я отправился в соседнее село, чтобы выспросить у Блавадского о Лермонтове и потом сообщить об этом ребятам на политинформации.
Блавадский был стар. Он сказал:
— Да, Мишка… Мы звали его “Нигратос”. Однажды я украл у него часы, платочек и стокан, так он полдня не мог успокоиться. “Стокан! — кричит. — Часы!” Забавный был человек. Черный, как гудроний. А кудряв — что твой пудель Лококон!
Я все записал в блокнот. Вот удивились ребята!
VIII
В сельмаге появились чулки, и бабушка сказала мне:
— Пойди-ко, купи чулки. Тебе.
Я тогда ходил в мятых валягах с поясками. Ну что мне чулки? Однако ж бабушка велела, а ее словцо я чтил завсегда.
В сельмаге стоял поэт Блох. Я сказал ему:
— Ну што?
— Эх-ма, белокурый ты мой замечательный мальчуган. Приветик бабушке. И тебе, — ответил Блох. А потом он взял концентрат кокоса.
Когда Блоха убили на войне, я сказал:
— Хо-ох, уху-га, Блох погиб на войне, вот это да.
А бабушка строго произнесла:
— Эге-хе, хо-ха-эхь, хлеб один, один за всех.
И я поехал в Мошкфу.
IX
Город Мошкфа силен и красив, как Рэкс. Там есть метро в будочке и мавзолениум. В мавзолениуме лежит Ленин-труп!
Милиционер подошел и спросил:
— Ну как Ленин-труп?
А я ответил:
— Ничаво.
И тогда милиционер рассказал, что ночью бородатый мужчина по имени Кровавый Пуповин выходит из гроба и давит детей в роддомах, чтобы они не занимались ремеслом. Поэтому он давит только то дитя, которое имеет большую голову. А дитя, которое имеет маленькую голову, он не давит, а дает конфету “Медведи в сосновом бору”. И дитя обретает счастье.
X
Прабабушка была сильной и властной женщиной. Ее не состарили годы. Но и не пощадили ее годы, согнули, наморщили, седанули, оболили. Идет прабабушка по селу, а нога у нее скрипит, как немецкий чеколат. Пацанва ее так и прозвала: “Бабуся — немецкий скрипящий чеколат”. Ух, дрался я с ребятами! Даже девочек колотил. И бил я глухонемого Петрушу Ноздрю. Бывало, стукну его в зубы, да покрепче, а потом в живот ногой. Это называлось “тарзанка”.
А однажды приехал цирк, и прабабушка сказала:
— Всяк грешит, как бегемот,
А хотя ж он кошолот.
Я не пошел в цирк, а на следующий день повторил ребятам с нашей улицы прабабушкину хитрую пословицу. Ребятня засмущалась и перестала называть прабабушку “Бабуся — немецкий скрипящий чеколат”. Она стала называть ее “Бабушка — уважаемый скрипящий кошолот”. И я этим гордился.
XI
Подобрал я раз окурок, хотел согрешить, но тут из пищевода появился бог Ыэщюя “Га нацри”, и я в панике убежал.
А потом к нам приехал поэт Лев Косиль, и я встал на собрании, а потом спросил:
— Лев Косиль, скажи ребятам,
Добрым пафосным зверятам,
Хорошо ль курить?
Фить! Фить! Фить!
И все засмеялись, так это у меня складно вышло. А Лев Косиль ответил:
— Тук-тук-тук — это звук. Пых-пых-пых — это дых.
И все поняли, что курить вредно, потому что это нездоровье легким, и засмеялись. Миха Кундя сказал:
— Лев ты, Лев наш Косиль!
Ты тут всех научил!
— потому что с поэтом надо говорить стихами. И все засмеялись. А Лев Косиль обвел нас вдохновенным блуждающим взглядом и произнес:
— Хо-хо, ха-ха-ха!
Обучил я здесь вас, ха-а-а-а!
И топнул ногой в большом сапоге.
XII
Помнится, сидели мы с матерью и батерью и вечеряли. Бать отложил бублик и сказал:
— Что, понаразводили фильдеперсов вокруг! Ишь, голота окаянная!
Мать сжалась в комок. Бать еще сказал:
— Эх, забыли, шмондявье, двадцать шестой год?
Я убежал к бабушке, плотно прижав к бедру пахучий твердый каравай. Бабушка сидела и вечеряла. Увидев меня, она бросила вечерять и крикнула:
— Христос! Что ль, конечно, там?
Я, запыхавшись, протянул ей каравай. Бабушка надкусила хлеб, пожевала и предложила мне повечерять. Я молча сел за стол и начал вечерять. Бабушка посмотрела на меня и сказала стих. Я довечерял и лег в печь, чтобы было теплее.
Так, в труде и горе, жили мы аж до 51-го года.
XIII
Однажды в блокаду нам привезли кокос. Все ребята начали проверять на нем силу пальцев.
XIV
Дядя с Алтая подарил мне часы. Лежишь, бывало, ночью: тихо-тихо, только часы потикивают да колокол двухсотпудовый на колоколенке звенит. Благодать! А кот Васюточка в ногах: мяу-мяу-мяу-мяу-умяу-мя-мямяу, да прабабушка во сне: эх-ха-а-о! Да дедушка в бане: эх-ух! Хо! Хо-хо! Да дровишки трещат, да зениточка немецкая на пустыре бухает. Да в застенках кто-то: ой! Ай! Да палач эсэсовский: ха-ха-ха! Да Гитлер на парад приедет: штунден, бутерброд! Да кирпичик где хрястнет: хрясь! Хрясь!
XV
Хорошо было в деревне! Идет плуг, кошку разрежет, из нее котятки маленькие выбегут и ну танцевать! Потому что их любит бог Ыэщюя “Га нацри”. Иногда всей деревней устраивали спонтанные оргии с пьянством. Идешь ночью, несешь лучину да и наткнешься на окровавленный зловещий труп в кокоряпке. В блокаду тем и жили: принесут мертвеца домой и выдают его за дедушку. У Аркахи Пенздни в хате было четырнадцать мертвецов, а у нас — всего два, оттого и бедствовали. Одним спасались — алтарем. То щепочку отломишь, то позолоту слижешь, а если повезет, домой тайком утащишь, вываришь с бурьянцем — и назад. А на пороге церковки уж поп стоит:
— Ах вы мерзавцы, опять алтарь варили? Ну да ладно-то, бог есть ньюфаундленд. Идите с миром.