Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2003
Вениамин Голубицкий. Минование. — Екатеринбург: “Уральский рабочий”, 2-е изд., 2003. — 424 с. Огни субботы. — Екатеринбург: “Уральский рабочий”, 2003. — 256 с.
Впервые “Минование” было выпущено в 1999 году издательством Уральского университета. Второе, исправленное издание (на его обложке
сохранились замечательные картофельные свечи с первого сборника) появилось одновременно с новой книгой “Огни субботы”. Дизайн обеих книг общий — и достойный всяческих похвал, — и так ненавязчиво вниманию читателя предлагается, по сути, двухтомник избранных стихов В. Голубицкого. А также фоторабот.
Развернув обложку, попадаем в мир поэта, и здесь перо (курсор) впервые спотыкается: слово слишком многозначно, и точно ли это мир? Когда поэт восклицает “Господи, как хочется повыть”, это больше напоминает войну; да, но с другой стороны:
Стихи ли останутся, перья
Иль писк в голубых небесах,
Все равно заслужит доверья,
Качнется на тех же весах, —
так и не война, а вот что это: Ойкумена, описанная часть вселенной. И часть изрядная во всех отношениях — географически она простирается от Тагила до Солсбери, хронологически тоже значительно превосходит рамки, в которых реально была создана (скажем, с 1972 по сие время). Не скажу, что в двух томах тридцать печатных листов сплошных шедевров (во всей современной поэзии столько набрать бы), однако начни я их перечислять: “Опершись на желтую струю…”, “Я знаю, что мне не простят…”, “О, как жестоко не воспеты…”, “Охрану уже заменили, тиран, правда, жив..”, “Если голова твоя дырява…”, — и далее, рецензия бы затянулась, как ей нельзя. Объявить ли, как в аннотации: дело в том, что “книга эта во многом итоговая”, как бы отчет перед вечностью; пусть так, но что содержится в этом отчете? Если начать с еврейских мотивов (как сделал автор в посвящении первой книги и названии второй), то их главное достоинство то, что они не переходят в окончательно хасидские (в литературном смысле, то есть когда еврей как объект повествования становится его адресатом) и тем самым интересны и близки всем.
Затем вторично барахлит курсор (карандаш), пытаясь пробиться сквозь подступающую тавтологическую возможность определить главный мотив книги как самоопределение автора, как определение своих пределов. В. Голубицкий живет в мире, куда более широком и противоречивом, чем многие из современных ему поэтов, поэтому когда он говорит:
Жить можно только в мире слов,
Намеков на слова и знаков, —
это совсем не то, что такие же слова, сказанные каким-нибудь ортодоксальным представителем андеграунда. Если так, то неудивительно обращение к Господу с желанием повыть. Голубицкий силен в первую очередь как лирик (а не как эпик, историк, постмодернист или акмеист, или даже как поэт-песенник, хотя в двухтомнике есть разные стихи), а вышеозначенная Ойкумена — вещь не лиричная. Поэтому прочтем ее как некоторую культурную всеохватность, где поэт подобен пушкинской Татьяне в контексте “семьи ее родной”. Доказывать, что семья эта точно родная, в данном случае излишне. Кстати, всеохватность, оказывается, чревата и сугубой камерностью (что и понятно: таковую она тоже охватывает). В таких, например, вещах, как “Ничего невозможного нету…” или “Тексты явлены, как зеркалу язык…”, сверх эстетического есть и внелитературное, фактологическое напряжение, и весьма немаловажное, и не весьма доступное широкому читателю.
То есть я вообще-то намекаю — почему бы таковому у книг не быть? Тираж не миллионный, но по нынешним временам нормальный, в книжных магазинах они обе пока встречаются, в том числе и в московских. Но главное (может быть, это сознательный прием), что композиция двухтомника выстроена очень удачно, в смысле не отпускает внимания: путешествия, воспоминания, потом вдруг совершенно пронзительное излияние — и получается охнуть. Надеемся, что книга, пусть во многом итоговая, не будет последней и снова что-то со стилом.
Еще хотя бы одну цитату:
Время в том, чего не возвратить,
Как слезливы бывшие герои!
Танк стоит среди развалин Трои,
Кони ржут, поскольку хочут пить.
Андрей Ильенков