Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2002
Раиса Павловна Стоколяс — родилась в 1937 г. в Дагестане. Закончила институт культуры им. Н.К. Крупской в Ленинграде по специальности “библиограф высшей квалификации”. Работала более 30 лет на Пышминском опытном заводе зав. библиотекой. Сейчас — на пенсии. Ее стихи вошли в сборники “Спой мне, иволга!” и “Прикосновение”.
Вечер назывался “Без распахнутого окна”. Гости и артисты, собравшиеся в музее, были взволнованнее обычного…
Где ты, летняя пора?
Дунуло и нету,
Одуванчиком вчера
Облетело лето… —
звучали строчки из поэтического наследия Арсения Несмелова. Был апрель 1997 года. В зале, в первом ряду, сидела хрупкая, интеллигентная женщина, которой нелегко давалось спокойствие: ее рука крепко сжимала носовой платок…
Тогда впервые город узнал ее как дочь известного поэта-эмигранта. Наталья Арсеньевна Митропольская решила в тот год открыть тайну всей своей жизни, распахнуть окно. Это стало еще одним напоминанием не только о трагедии ее семьи, но и целого поколения, о котором говорят: эмигранты первой волны…
Судьба свела меня с дочерью Арсения Несмелова в 1965 году. Молодым специалистом, выпускницей Ленинградского института культуры им. Н.К. Крупской, я приехала в Верхнюю Пышму и стала работать заведующей научно-технической библиотекой на Пышминском опытном заводе. Наталья Арсеньевна на этом же заводе была начальником спектрального отделения Центральной заводской лаборатории.
Высокая, стройная дама в строгом костюме. Пышная короткая прическа, волосы светлые, почти белые. Серые глаза, умные, внимательные, никакого макияжа, может, брови чуть-чуть подправлены, голова всегда немного приподнята. Во всем облике ощущалась гордость. Нет, не спесь, не чванство, а именно скрытая, молчаливая, каким-то образом проявляющаяся гордость. Это первое мое впечатление не изменилось и потом. Добавилось одно: при близком общении Наталья Арсеньевна оказалась очень внимательным и доброжелательным человеком.
Сблизились же мы не на заводе, а на природе. В то прекрасное время нас охватило поголовное увлечение походами выходного дня. Дорабатывали до четверга. В четверг напоминали друг другу, что завтра — пятница. А в пятницу начиналась беготня: спальник надо взять на складе, закупить консервы, разыскать котелки. Перезванивались, бегали, суетились. На заводе возник клуб “Восток”, появилось много туристов-разрядников, ходивших по дальним, трудным маршрутам, сплавлявшихся по сложным рекам. Вот под их руководством желающие каждую пятницу вечером или в субботу утром уходили в поход выходного дня.
В одном из таких
походов мы оказались вместе на
берегу Таватуя. Как-то неожиданно
разговорились о травах (я
увлекалась лечебными травами),
о цветной фотографии, о грибах,
ягодах, о писателях. С этого дня мы
общаться начали чаще, и Наталья
Арсеньевна стала ходить с нами,
мной и моим мужем, в лес, на озера,
болота. Легкая на ногу, неутомимая,
терпеливая, всегда в хорошем
расположении духа, она была
приятным спутником в наших походах.
В семидесятые годы началось массовое увлечение книголюбством. Мне поручили создать на заводе общество любителей книги. Я пришла в Наталье Арсеньевне и спросила:
— Не хотите ли вступить в общество книголюбов?
— Ну, что ж, вступлю.
— Тогда нас будет уже двое.
Вскоре собралась компания читающих и начитанных людей и был создан при ДК “Восток” клуб книголюбов.
В 1975 году Наталья Арсеньевна ушла на пенсию, но с заводом связи не прерывала: звонила, приходила. Бывшие сотрудницы посещали ее, помогали во всем, опекали в последние годы жизни. Но никто из окружающих не знал, какую жизнь она прожила до приезда в наш город и каким миром заселена ее душа. Ни с кем она никогда не откровенничала, никому ничего о себе не говорила и держалась так, что никто из окружающих не решался спросить о ее прежней жизни. Жила она со своей старенькой мамой в однокомнатной квартире. И о маме ее тоже никто ничего не знал. Видели, как эта высокая старушка в белой панамке часто сидит на скамейке возле дома и читает. Слышали, что работала она прежде учительницей. И все.
Мне случилось раньше других от самой Натальи Арсеньевны узнать кое-что о ее жизни. То, что я узнавала, поражало меня, но я не могла никому ни полслова сказать об этом, иначе дверь к ней закрылась бы передо мной сразу и навсегда. Мы сохраняли с ней молчание до той поры, пока не начали появляться публикации о ее отце.
В 1987 году в номере 48 журнал “Огонек” представил поэтическую подборку из произведений четырех поэтов: К. Вагинова, Арго, А. Тинякова и Арсения Несмелова. В маленьком квадратике, отведенном Несмелову, поместился его портрет, уменьшенный до размеров фотографии для паспортов старого образца, даты жизни, справка — буквально в одну строку: “Жил на Дальнем Востоке. Автор нескольких поэтических книг” и одно стихотворение — “Воля”. Но никто из нас тогда не обратил на публикацию внимания. Наталья Арсеньевна — тоже. Может, “Огонек” не попал ей в руки? Позже она его разыскала.
А началось все с журнала “Юность” (№ 9, 1988 год). В разделе “Наследие” были помещены стихи Арсения Несмелова (Митропольского) со вступительной заметкой А.М. Галкина и Р.М. Янгирова “Неизбывен горечи родник”. И тут же довольно крупный портрет поэта, как позже выяснилось, из семейного архива Л.И. Хаиндровой. Когда мы прочитали полное имя поэта, тут же решили: это отец Натальи Арсеньевны. Уж очень они были похожи! Я побежала к ней, показала статью с портретом и спросила, кто это.
— Мой отец, мой отец, — она ответила тихо, сдержанно; глаза ее сияли.
Тогда все окружающие и узнали некоторые подробности о поэте. Вынужденный жить вдали от Москвы и России, в Харбине, он в 1935 году простился с самыми близкими своими женщинами — женой и дочерью, которые, подобно многим харбинцам, решили возвратиться в СССР. С тех пор ничего не знали друг о друге. И хотя умер Арсений Иванович в 1945 году, в камере пересыльной тюрьмы в Гродеково, его дух долго еще странствовал по просторам России вслед за его женой и дочерью.
Мы (пришли ее сотрудницы) шумели, охали, перечитывали стихи, а Наталья Арсеньевна молчала. В сентябре этого года она похоронила свою маму Екатерину Владимировну Худяковскую. Помогали ей все, как могли. Особенно ее сотрудники и администрация завода. Наталья Арсеньевна очень остро переживала смерть матери. Нервы ее были взбудоражены. Они много лет жили вдвоем. Теперь она осталась абсолютно одна. А тут этот журнал. Екатерина Владимирова немного (совсем немного!) не дожила до такого радостного момента. Ей уже шел 94-й.
В этом же месяце (в сентябре) выходит журнал “Знамя” — и тоже с Арсением Несмеловым (публикацию осуществил Леван Хаиндрава), а в ноябре — журнал “Октябрь”, и в нем — снова Арсений Несмелов (публикацию подготовил Евгений Витковский). На все наши вопросы, на охи и ахи Наталья Арсеньевна молчала. Но вдруг заспешила, засобиралась и вскоре уехала в Москву. Тогда она мне ничего не сказала, зачем едет. Сказала позже, когда было уже что рассказать.
В ту поездку она разыскала Левана Хаиндраву. Он рассказал ей о своей сестре Лидии Хаиндровой. Она тоже Хаиндрава, но для удобства еще в Харбине изменила звучание своей фамилии ближе к русскому. Лидия Хаиндрова лично знала Арсения Ивановича Митропольского, была его ученицей, он был ее любимым поэтом. Она бережно хранила его стихи и портрет. Сам Леван Хаиндрава лично не встречался с Арсением Ивановичем — читал его стихи и знал о нем со слов сестры. Семья Хаиндравы (мать, отец, сестра) жила в Харбине, а Леван учился в Шанхае. В Харбин не возвращался. Из Шанхая — в СССР. В 1988 году Лидии Хаиндровой в живых уже не было, и Леван воспользовался ее архивом для публикации в журнале “Знамя”. Позже он пришлет Наталье Арсеньевне этот журнал с дарственной подписью: “Наталье Арсеньевне Митропольской на память о ее отце. Л. Хаиндрава. Тбилиси, 1989 год”. Он прислал Наталье Арсеньевне несколько писем, но переписки у них не сложилось, чем-то он ей не понравился, и она не стала ему отвечать.
Разыскала Наталья Арсеньевна и Евгения Владимировича Витковского. Побывала у него дома. Витковский уже много лет занимался разысканием наследия Несмелова и совсем не подозревал, что где-то есть его дочь. Он был очень удивлен, подарил ей две книги с дарственными надписями: “Строфы о бессмертии” (переводы западногерманской поэзии) с надписью: “Дочери Арсения Несмелова, которому посвятил половину моей жизни, Наталье Арсеньевне Митропольской, с почтением” и “Лирику” Фернандо Пессоа с надписью: “Наталье Арсеньевне Митропольской-Несмеловой — все еще в потрясении от самого факта нашей встречи — составитель и один из переводчиков. 27.III. 1990 г.”.
Позже между ними завязалась переписка, а скоро Витковский занял в жизни Натальи Арсеньевны исключительное место. В последние годы он был в центре ее духовной жизни. Она на него молилась. Она часто говорила мне: “Вы представляете, какую работу он провернул!” Мне казалось, что представляю. Сама когда-то немало побарахталась, занимаясь поисками разбросанного по различным газетам Бунина, составляя указатель его произведений. Но я попыталась осторожно ей сказать (тогда я еще не знала, сколько на самом деле сделано Витковским):
— Я думаю, это неизбежно должно было случиться, что Несмелов возвращен на родину. Не Витковский, так кто-нибудь другой занялся бы этим.
Она и договорить мне не дала:
— Вы что?! Да знаете ли вы, сколько он собрал материала об отце?! Я молиться на него должна. Нет, вы мне ничего такого о Витковском не говорите.
Потом я и сама
была поражена громадностью
выполненной им работы. Ведь он не
только при самых неблагоприятных
условиях (Харбин, т.е. заграница,
КГБ, секретность, тюрьма) собрал
такой богатейший материал
о Несмелове, не дал ему распылиться,
затеряться, исчезнуть, но и
скрупулезно изучил его — и
биографию Несмелова, и его
произведения.
Так вместе с фигурой Несмелова в нашу жизнь стали входить люди и события, сопутствующие судьбе Арсения Ивановича. И вот уже горизонт раздвинулся, шире стало пространство, и даже Харбин стал казаться ближе.
Каждый день Наталья Арсеньевна вспоминала Витковского.
— Что-то Витковский не звонит.
Или:
— Давно писем нет от Евгения Владимировича.
Она ему писала и звонила часто. Не знаю, все ли из написанного отправляла, но писала почти каждый день. А уж когда вышла в свет книга Несмелова “Без Москвы, без России” и она получила ее, то первое время почти не выпускала из рук. Она могла легко цитировать целые абзацы из статьи Витковского “На сопках Маньчжурии”, читать наизусть то или другое стихотворение отца. Письма Витковского она перечитывала много раз, предлагала мне читать их вслух, пока могла, все писала и писала ответы. Потом, когда стала забывать слова, не могла построить предложение, стала поручать составлять письма мне, а затем сама, уже нетвердой рукой, переписывала мои тексты. Часто после такого переписывания я их не узнавала, так как она теряла слова и т.д. Вскоре она стала поручать писать мне, только требовала затем прочесть ей весь текст.
Когда пришло последнее письмо Витковского (уже на мой адрес), Наталья Арсеньевна была очень слаба. Но еще ходила и строила различные планы. Мы поговорили с ней и решили, что надо оформить права наследования на публикации Несмелова Витковскому. Я предложила составить текст, хотя бы произвольный, не по форме, лишь бы была ее рука на бумаге, хотя бы подпись. Но она задумалась, сказала, что, конечно, оформим, только чуть подождем, может, она сумеет сделать это с нотариусом. Мне надо было на неделю уезжать в Каменск-Уральский. Решили: как только я вернусь, если она не оформит завещания, сделаем это вместе. Но когда я вернулась, она уже была без сознания. Для меня это стало неожиданностью. Ни погода, ни какие-то события, казалось, в эти дни ей не угрожали. Почему так случилось? До сих пор думаю об этом. Но окружающих это не удивило. Ей было 79 лет, и все пожимали плечами: “А что вы хотите?”
Вместе с Витковским в жизнь Натальи Арсеньевны вошел еще один человек. Евгений Владимирович помог Наталье Арсеньевне связаться с Валерием Перелешиным, который сотрудничал с ним, хоть и жил в Бразилии. Я не знаю, когда и как сам Витковский впервые встретился (или списался) с Перелешиным. Но у Натальи Арсеньевны сразу же завязалась с ним оживленная переписка. Ведь Перелешин лично знал Арсения Ивановича и встречался с ним в те годы, когда Наталья Арсеньевна с мамой уже уехали из Харбина. Перелешин был всего на 7 лет старше Натальи Арсеньевны. Наверное, поэтому он в письмах дружески называл ее Наташей.
Валерий Перелешин
родился в 1913 году в Иркутске. Был он
из старинного польского рода.
Настоящая его фамилия —
Салатко-Петрище. В детстве мать
(журналистка Евгения Сентянина)
увезла его в Харбин. Писать стихи
Валерий стал рано, печататься — в 14
лет. Его крестным отцом в поэзии и стал Арсений
Иванович Несмелов. Он тогда был
редактором страницы юного читателя
газеты “Рупор”. Евгения Сентянина
знала Арсения Ивановича, брала у
него интервью и сама представила
ему своего сына. В Харбине
Перелешин жил до 1939 года. Потом — Пекин, Шанхай,
Тяньцзин, а с 1953 года — Бразилия. По
специальности — китаевед,
разумеется, знал китайский. Наталья
Арсеньевна писала ему, спрашивала
об отце, об Анне Кушель, жене
Арсения Ивановича после Екатерины
Владимировны, об общих знакомых, о
стихах отца — ей все было
интересно. Перелешин охотно
и подробно отвечал. Прислал ей свою
фотокарточку, книги с дарственными
надписями. Письма он писал на
плохой машинке, текст часто трудно
было разобрать.
Умер Перелешин в 1992 году в Бразилии. Книги, которые он прислал Наталье Арсеньевне:
Перелешин В. Три родины: 10-я книга стихотворений. — Париж. Изд-во “Альбатрос”, 1987. — 166 с. (“Дорогой Наталье Арсеньевне в напоминание о тех баснословных годах… Валерий Перелешин. Рио-де-Жанейро. 15 апреля 1990 года”.)
Перелешин В. Из глубины возвахъ… 11-й сборник стихотворений. — Холиок, Нью-Ингланд Паблишнг К╟, 1987. — 157 с. (“Дорогая Наталья Арсеньевна, даже если содержание этой моей книги Вам совершенно чуждо, надеюсь, что искусство примирит Васъ съ нею. Валерий Перелешин. Рио-де-Жанейро , 15. IV 1990 года”.)
Перелешин В. Поэма без предмета. Под ред. С. Карлинского. — Халиок, Пью Ингланд Паблишнг К╟, 1989. — 415 с. (“Дорогой Наталье Арсеньевне (просто Наташе) в память Незабвенного. Много тут и о нем, и о Харбине. Читайте со вниманием. И берегите книгу: у меня это последний запасной экземпляр. С сердечным приветом вам и крепко любимому Жене В. Валерий Перелешин. 15 июня 1990 года. Рио-де-Жанейро”.)
Интенсивная переписка у нее завязалась также и с Иннокентием Николаевичем Пасынковым. Она мне много рассказывала о нем, о его заболевшей жене ещё тогда, когда они жили в Салавате. Потом они перебрались в Москву, и оттуда Пасынков часто писал ей, присылал вырезки из газет и журналов, давал полезные советы по лечению и т.д. Переписывалась она с Пасынковым охотно и стремилась и ему сообщить обо всем, что у нее случалось интересного: именно Пасынков был свидетелем смерти Арсения Ивановича в пересыльной тюрьме в Гродекове в 1945 году.
Но ближе всех для нее был все-таки Александр Владимирович Колесов. Она относилась к нему, как к увлекающемуся делами сыну. Иногда даже слегка ворчала на него. Конечно же, она создала себе этот образ, но он ей был дорог, и я не разрушала его в наших разговорах. Так ей было лучше. Адрес Натальи Арсеньевны дал Колесову Витковский. Первое письмо от Колесова пришло в сентябре 1990 года. Тогда во Владивостоке готовились издавать альманах “Рубеж”, и первый его номер вышел в 1992 году. Колесов был его главным редактором. Об этом альманахе и сообщалось в его первом письме, так как в него входил материал о Несмелове. Их переписка длилась вплоть до смерти Натальи Арсеньевны.
Александр Владимирович Колесов оказался человеком чутким и внимательным. Он сообщил, когда выйдет из печати первый номер “Рубежа”, потом писал о последующих двух выпусках, говорил, что именно будет печататься в “Рубеже” о ее отце, благодарил за письма и фотографии. Наталья Арсеньевна так увлеклась перепиской с ним, что уже каждый день ждала от него каких-нибудь вестей. Если Александр Владимирович, случалось, долго не писал, она как-то вся сникала и грустно говорила:
— Он не хочет мне писать, ему не интересно мне писать.
— Что вы, Наталья Арсеньевна! Он обязательно напишет. Вы же понимаете, что у него таких, как мы, много. Каждому надо написать и для души, и для дела. Вы же не хотите, чтобы он поручал секретарше писать вам от своего имени?
— Нет! Что вы! Конечно, нет.
Поэтому, решали мы с нею, будем терпеливо ждать. Зато как она радовалась, когда приходило очередное письмо из Владивостока! Тут же звонила мне. Мы читали вслух вместе и готовили ответ. В одном из писем Александр Владимирович пригласил Наталью Арсеньевну приехать во Владивосток. Там готовился литературный вечер, посвященный Арсению Ивановичу. Как ей хотелось поехать! Все окружающие были против этой поездки. Соседка-врач, много помогавшая Наталье Арсеньевне, тоже категорически была против. А она упрямо собиралась, возмущение окружающих на нее не производило впечатления.
Я же поступила так. Не отговаривала ехать. Напротив, мы обсуждали детали поездки, искали человека, готового сопроводить ее. Но, как и все, понимала, что это путешествие ей уже не под силу. И я втайне радовалась, что там, во Владивостоке, все что-то откладывалось, затягивалось. А тут по телевидению то и дело стали передавать о трудностях в аэропорту и на железнодорожных вокзалах Владивостока: пассажиры помногу дней не могли оттуда выехать. Я старалась, чтобы Наталья Арсеньевна все это видела. И еще я хорошо понимала, что лучше всех нас о своих возможностях знает она и что она, со всей своей рациональностью мышления, скоро убедится, что нельзя ей ехать так далеко. Здоровье было уже не то. Дело в том, что в апреле 1990 года Наталья Арсеньевна перенесла микроинсульт, частично пострадала правая рука, была нарушена речь, и общее состояние было слабое.
В народе упорно ходили слухи, что пожилых людей больницы лечить не берут. Она расстраивалась, хотя к ней сразу же стали приходить и врач, и медсестра. Но нужен был стационар. Соседка-врач Тамара Семеновна сумела устроить ее в неврологическое отделение больницы в Среднеуральске. Лечилась она там месяц. Хорошие врачи, хорошее лечение, и она пошла на поправку. Продолжала лечиться и дома. Упорно разрабатывала руку, заставляла себя много говорить, сначала произносила слова медленно, потом — вполне нормально. Только слова находила не сразу, волновалась и каждый раз удивлялась:
— Вот видите, какая я плохая! — И слезы на глазах.
Она оставалась слабой и легкоранимой. Конечно, поездка была нежелательна. К такому выводу она пришла сама. И успокоилась. Но немного поплакала. До инсульта никто не видел ее плачущей. А теперь вот случалось. О подробностях Колесову мы писать не стали (хотя она могла потом и написать! Она все порывалась!), но сообщили, что приехать она не сможет. Да и денег у нее, как и у нас всех, не было. Правда, дорогу обещали оплатить, но все равно, без денег — скучно. Так она и не поехала. А как ей хотелось! Она уже представляла, что, может быть, съездит в Гродеково, что посетит церковь во Владивостоке, где ее младенцем регистрировали, и очень грустила, когда пришлось отказаться от поездки.
С тех пор, когда появились публикации об Арсении Несмелове и Наталья Арсеньевна познакомилась с людьми, которые знали об ее отце и его творчестве больше нее, с тех пор, как у нее завязалась оживленная переписка с этими людьми, жизнь Натальи Арсеньевны резко изменилась. Раньше она, оставаясь замкнутой, все же всегда готова была пойти на прогулку, поехать автобусом к озеру, отправиться в театр или на концерт. Теперь она еще больше замкнулась, отгородилась ото всего и всех и целыми днями сидела, уткнувшись в книгу или в лист бумаги. Даже на кладбище к матери перестала ходить, хотя до этого все хлопотала: то могилу подправляла, то цветы сажала, то памятник устанавливала, то просто наведывалась. Не выходя из квартиры целыми днями, она или читала и перечитывала стихи отца, или писала всевозможные письма. Она сосредоточилась только на отце. Больше она ни видеть, ни слышать ничего не хотела. Она жадно искала в стихах упоминания о матери и себе или хотя бы намеки на прежнюю жизнь. Ей хотелось удостовериться, что отец их не забыл. И она читала, читала, читала.
Мы, кто был рядом с
нею, понимали, что добром это не
кончится. Надо было ее как-то
отвлекать. Иногда я предлагала
взять книгу и идти гулять,
а там, под деревьями, почитать
вместе. Она соглашалась, но ее
раздражали встречающиеся знакомые,
которые подходили, что-то говорили,
не подозревая, с каким нетерпением
она ждет, чтобы они удалились.
Иногда на мои просьбы отдохнуть она
раздраженно и плаксиво говорила:
— Ну, что вы можете понять?! Вы не видите, что мне ничего не интересно, кроме отца, его стихов, его жизни мученической!
Мы видели, что это начало заболевания, но сделать ничего не удавалось. Ее крутая самостоятельность, ее самолюбие и неприступность сдерживали нас. Она не слушала ни меня, ни своих бывших сотрудниц. Кончилось это, как уже известно, инсультом в апреле 1990 года.
Оправившись от инсульта, она стала меньше читать, переписку переложила на меня, но интересы ее остались те же: отец и его творчество. Три литератора — Евгений Витковский, Валерий Перелешин и Александр Колесов — составляли сердцевину духовной жизни Натальи Арсеньевны в последнее ее десятилетие, и она почти каждый день кого-то из них вспоминала:
— Что-то от Колесова нет писем. Наверное, опять уехал куда-нибудь в Америку или Австралию.
— До Витковского не могу дозвониться. Совсем, думаю, закопался в книгах и журналах.
— А вы заметили, какая смешная фамилия у Перелешина. Надо же! “Салатко-Петрище”!
И начинала рассказывать о Перелешине, показывать его небрежные, на плохой машинке отпечатанные письма. Как-то я сказала, как неряшливо написаны эти письма. Она тут же бросилась объяснять мне, что у него плохое зрение:
— Ему, я думаю, вообще трудно писать.
Я тут же поправилась:
— Нет, нет, Наталья Арсеньевна, я не буду трогать Перелешина. Он хороший.
Конечно же, нам с нею было очень интересно говорить об этих людях, обдумывать письма к ним. Творцы духовных ценностей, они наполняют содержанием жизни людей, а уж ее-то жизнь они заполнили до краев. Только ими она и жила.
Когда популярность ее отца стала так стремительно разрастаться, я однажды спросила ее, не позволит ли она мне подготовить лекцию (или беседу) о Несмелове — я была лектором по вопросам литературы в нашем городе. Но Наталья Арсеньевна как-то даже агрессивно ответила:
— Нет. Я вас прошу без этого. Не надо никакой лекции. Я не хочу, чтобы кто-то о нем что-то говорил.
Против ее воли я идти не собиралась, но мне стало немного обидно. Время шло. Как-то я ей сказала:
— Зря вы так, Наталья Арсеньевна. Вы уже не сможете повлиять на этот процесс. Хотите вы или нет, но будут продолжаться публикации, появятся люди, желающие защитить диссертации о нем, о его творчестве, и все будет так, как всегда бывало. Вам не дадут сидеть наедине с вашим отцом и никого к нему не подпускать. Он уже принадлежит миру.
Постепенно она начала свыкаться с подобной мыслью, а когда к ней стали приходить письма незнакомых людей с просьбами хоть что-то рассказать об отце, она сдалась и разрешила мне подготовить беседу и о нем, и об усилиях многих людей, кто собирал и популяризировал его творчество. Запрет был снят.
Вот тогда я пришла в наш городской исторический музей, рассказала о Наталье Арсеньевне, о Несмелове. Там живо заинтересовались этим, и решено было собирать материалы о них. Директор музея Елена Степановна Селина с большим вниманием отнеслась к Наталье Арсеньевне, они созванивались, завязались теплые дружеские отношения.
А письма все приходили.
Расскажу о некоторых из них. Из Акмолы пришло письмо от Д.С. Глухих, который просил хоть что-нибудь рассказать об отце. Он писал, что готовит диссертацию о харбинских литераторах. Прислал страницу газеты “Столичный проспект” от 21 декабря 1995 года, где была помещена большая статья “Два поэта. Несмелов и Ачаир”. На статье дарственная надпись: “Уважаемой Наталье Арсеньевне в дань преклонения перед талантом Вашего папы — легендарного Арсения Несмелова, от автора”.
Из Хабаровска написал ей журналист Игорь Литвиненко. Хотел встретиться, но почему-то не получилось. Журналист Плаксий прислал запрос в отдел культуры администрации нашего города с просьбой помочь найти дочь известного поэта-харбинца Арсения Несмелова. Вот после этого и в нашем городе наконец узнали, что тут действительно живет дочь большого поэта.
В 1993 году кинодокументалист Свердловской киностудии режиссер Борис Григорьевич Урицкий снял документальный фильм о харбинцах “Чужие города”. Замысел фильма возник, можно сказать, из стихотворения А.И. Несмелова, написанного в 1931 году в Харбине и посвященного как раз рождению Бориса Григорьевича. Все эти немыслимо долгие годы оно хранилось в архиве его матери Ларисы Александровны Дмитриевой. Когда Борис Григорьевич увидел публикации стихов Несмелова в журналах, его взволновал тот факт, что он — обладатель стихотворения Несмелова, посвященного лично ему. Это вызвало желание рассказать о харбинцах. Он снимал и Наталью Арсеньевну, а она потом ездила несколько раз к нему и его матери в Екатеринбург.
Надо отметить, что Борис Григорьевич Урицкий первым заговорил у нас в Екатеринбурге об А.И. Несмелове. Потом, позже, журналист Э.П. Молчанов напечатает подборку стихов А.И. Митропольского в газете “Наука Урала” (1995 г., № 14) со своей вступительной заметкой. Там были представлены шесть стихотворений: “Память”, “Флейта и барабан”, “На водоразделе”, “Эпитафия”, “Родина”, “Моим судьям”. Все они раньше вошли в сборник “Без Москвы, без России”, вышедший в серии “Московский Парнас” в издательстве “Московский рабочий” в 1990 году.
Затем Э.П. Молчанов поместил материал о Несмелове в журнале “Уральский следопыт” (1996, № 10—12) со вступительной статьей: “Арсений Несмелов. “Без Москвы, без России”. Здесь тоже предлагалось шесть стихотворений: “Гумилев”, “Память”, “На водоразделе”, “В Нижнеудинске”, “Бродяга”, “Родина”. Все они, кроме стихотворения “Гумилев”, тоже из сборника “Без Москвы, без России”. А стихотворение “Гумилев” было опубликовано Б. Можаевым в журнале “Новый мир” (1991, № 4).
В 1997 году Э.П. Молчанов выпустил книгу “Встречи с мужеством”, куда вошел очерк о Несмелове и о Наталье Арсеньевне и восемь стихотворений: “В этот день”, “Цареубийцы”, “В Нижнеудинске”, “Потомку”, “Гумилев”, “Прикосновение”, “Моим судьям”, “Бродяга”. Все они раньше были напечатаны в уже упомянутом сборнике или в центральных журналах. Впечатление от очерка несколько снижают досадные неточности. Вот они. В тексте сказано: “В начале тридцатых годов семья распалась, мать с дочерью вернулись в СССР и были подвергнуты репрессии…” Уточняю на основании документов и свидетельств Натальи Арсеньевны: ее родители разошлись в 1927 году, в СССР они с матерью поехали лишь в 1935 году, репрессии подверглась только Екатерина Владимировна, а Наташу не тронули.
Еще в тексте сказано: “Предлагаемая вниманию читателей подборка стихов предоставлена проживающей в пригороде Екатеринбурга дочерью поэта Н.А. Митропольской. Лишь после смерти Сталина Наталье Арсеньевне удалось получить высшее образование”. Уточняю: у Натальи Арсеньевны не было ни одного стихотворения Несмелова — были только впервые появившиеся публикации в центральных “толстых” журналах последних лет и книга “Без Москвы, без России”; все бумаги ее матери были изъяты или уничтожены еще в 1937 году; у нее же самой никогда ничего, напоминающего об отце, не было; в УрГУ она поступила летом 1952 года, то есть до смерти Сталина. Ей рискованно было поступать в столичные вузы, а на Урале ее приняли.
В тексте повторяется: “стихи из архива Натальи Арсеньевны Митропольской, дочери Арсения Несмелова…” Еще раз уточняю: не было у нее стихов отца, ни одного. Она собирала журналы с опубликованными стихами. Все эти неточности были, конечно, результатом поспешности, торопливости. Я тогда сразу же сказала Наталье Арсеньевне обо всем этом. Она ответила мне так:
— Ну, что ж делать? Уже все напечатано, не изменишь. Да и спасибо, что хоть так написал, другие и этого не делают.
Но Молчанову она позвонила, и они поговорили о неточностях. Он тоже развел руками: уже напечатано. Но екатеринбуржцы и все наши земляки получили возможность прочитать это на страницах наших городских, уральских изданий. Можно было, конечно, промолчать о таких мелочах, но пройдут годы, и подобные мелочи могут ввести в заблуждение будущих исследователей истории литературы.
Мы с Натальей Арсеньевной были приглашены на презентацию книги Э.П. Молчанова “Встречи с мужеством”. Мероприятие это проходило в Екатеринбурге, в литературном музее (ул. Пролетарская, 10). Там собрались родственники, дети и друзья героев очерков, составивших книгу. Все личности выдающиеся. Был среди них и сын Тимофеева-Рессовского (Зубра) А.Н. Тимофеев. Нас не предупредили, каким будет содержание вечера. Оказалось, что Наталье Арсеньевне надо было что-нибудь сказать, но она так разволновалась, что сказать ничего не смогла. Мне она тоже ничего не поручала подготовить. Так мы и промолчали.
Приезжала к Наталье Арсеньевне радиожурналист из Свердловска, сделала неплохую радиопередачу, прозвучавшую в эфире два или три раза. Кассету подарила Наталье Арсеньевне.
Из последних писем, пришедших к дочери поэта, наиболее интересным было письмо китаянки Ли Мэнг, которая готовила докторскую диссертацию о творчестве Несмелова в Чикагском университете. Она просила у Натальи Арсеньевны доверенность для того, чтобы ей, Ли Мэнг, выдали личное дело Арсения Ивановича из архива ФСБ Московской области. Только иностранка могла докопаться и узнать, где хранятся документы Митропольского. Это или что-то другое вызвало у Натальи Арсеньевны вспышку гнева, и все время она волновалась, когда кто-то упоминал имя китаянки. Чуть-чуть успокоилась, когда Витковский сообщил ей, что и он сотрудничает с Ли Мэнг. Но отвечать ей так и не стала.
В последние месяцы жизни Натальи Арсеньевны я по ее предложению рассылала в разные адреса просьбу прислать документ, удостоверяющий факт и дату смерти Арсения Ивановича. Писали в Хабаровск, во Владивосток, в Москву. Но отовсюду приходили ответы, что в их архивах материалов о Митропольском (Несмелове) нет. Мы же ведь располагали лишь свидетельством очевидца, хоть и очень добросовестного, но все же это не официальный документ. А она пыталась найти документы, считая, что в КГБ (ФСБ) все равно были таковые. Найти их мы не успели. Но кто-то другой все равно доберется до них.
19 февраля 1998 года в городском музее Верхней Пышмы состоялся вечер памяти Арсения Несмелова (Митропольского) с участием Натальи Арсеньевны. Как раз накануне по ее заказу художница Г.И. Круглова по фотографии сделала интересный портрет Арсения Ивановича, и он украшал наш вечер.
Собралось довольно много людей, в основном бывшие сотрудники Натальи Арсеньевны. Мне доверено было сказать о поэте. Потом выступила начальник департамента культуры администрации города Эльвира Иосифовна Бронникова, проработавшая много лет вместе с Натальей Арсеньевной в заводской лаборатории. Стихи Арсения Ивановича прекрасно читала Зинаида Владимировна Федотова. Звучала музыка, все были взволнованы. Наталья Арсеньевна весь вечер говорила о родителях и осталась очень довольна вечером.
Каждый прожитый день ее последних лет был отдан отцу. Только о нем она думала, только с ним были связаны любые ее поступки. Она была одержима популяризацией его имени и очень хотела, чтобы на Урале, в Екатеринбурге или в Верхней Пышме, вышел сборник его произведений. А я, глядя на нее, каждый раз думала, знал ли Арсений Иванович хоть что-нибудь о судьбе жены и дочери, находясь там, в Харбине? Вряд ли, конечно. Но вспоминал их, думаю, не раз.
А ведь были ж в моем былом
И жена, и лото, и кошка,
И маячило огоньком
В чью-то ночь и мое окошко.
И такая меня тоска
Разрывала тогда на части,
Что на удочки рыбака
Променял я все это счастье.
И теперь я свободен, как
Ветер, веющий взмах за взмахом,
И любой мне не страшен мрак,
И смеюсь я над всяким страхом.
И когда мне беззубым ртом
Смерть подскажет судьба-гадалка,
В этом мире, уже пустом,
Ничего мне не будет жалко!