Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2002
Василий Чепелев(род. в 1977) – поэт, прозаик. Лауреат премии журнала “Урал” за лучшую поэтическую публикацию 2000 года. Участник Второго Московского международного фестиваля поэтов. Живет в Екатеринбурге
***
К.Т.
Ты узнаешь
меня по почерку. В нашем ревнивом
царстве
все подозрительно: подпись, бумага,
числа…
И.Б.
Это мой
любимый. Не надо ронять сапоги.
Лучше они пусть стоят в изголовье,
Чем морщатся шеями из кирзы
На загрязненном полу среди дорогих
Гостей и дешевых гостий, чьей
ловлей,
Скучая, мы занялись теперь вдали от
грозы
И от греха подальше. Я не похож на
вора —
И на мента — завтра отправлюсь
искать следы,
Отметины, что деятельность кипучая
Спящего о бок боком от съеденной
мандрагоры —
Не могла не сделать — оставила, и
теперь уж горды
Собой все семьдесят один фрагмент
хронологий случая.
Забавные игры. Кровь подбирается
мимо локтя к пальцам.
Не надо было снимать наблюдение и
менять его на билеты.
И чтоб гончим не выдал — ни моим, ни
своим, —
Теперь ищи ресницу в стогу и слушай,
как хвалится
Осенним утром. Щурься собаками в
разгар лета.
А синий залив пытается стать
голубым.
Sunday
Там, откуда я
родом, купальщики мокрые, те,
что не ходят, когда темно,
Обсыхают при свете восточной луны,
покрываясь узором, лестницей
Из кристалликов соли. Их шепот
глушит прибой.
Их взоры роднит с водами моря
глазное дно.
Я знаю только одно. А в ветках
упавшей ивы плещутся
Новоприобретенные. Псы и мальчишки
заражают друг друга самими собой.
Просыпаться
с утра здесь не принято одному.
Жара, и разбудит взамен
Запаха кофе – запах воды, тела и
глаженой простыни.
Твои спящие плечи. Слезы скрыты до
самых гланд.
Телевизор, включившись, смеется при
виде твоих колен.
Спина солона от моря. И мне не
хочется в эти дни
Повторяться словом “верни” every day
and every night.
И тем самым произведением, чье
месторасположение
На моем рабочем столе завершилось
из лени или по
Недоразумению и которое вместо
этого заблудилось в сти-
Хотворении, тени происхождением на
лице и неразученным рвением,
Естественным, как гиена; словом,
неожиданным, как сельпо,
Я хочу передать привет. Одними
губами. Твоим позвонкам, лопаткам
обычно такое льстит
Denver, Colorado
Пронизывающий
ветер иррационален, как хоровод. С
берегов Невы
голубые глаза, побелевшие пальцы.
Федор играет в прятки. А я наблюдаю
в окно ветки китовых деревьев.
Они подросли до моего этажа, до
моего лица и корни все глубже
прячут.
Ты мне должен? Разберемся. Кто-то,
смотри, умирает, старается —
Старик, угощавший нас мраморным
мясом и молодым. Он, постарев,
Не нашел себе вод для объятий, чем
здешние, глубже и мягче.
Позвони,
закажи билет до Америки. Денвер? Так
нам и надо.
Проснемся завтрашним утром на
влажных простынях мотеля,
разбуженные машинами.
Из окна — ничего не видно, город.
Поедем, посмотрим, что за земля,
Узнаем, зачем в такие
непримечательные деньки здесь, в
Колорадо,
С его фермами, оросительными
каналами и затопленными лощинами,
Куда любят заплыть мальчишки, мог
оказаться я.
Первое предложение
Маленькая
станция на линии, ведущей в Россию.
Ноябрь. И снова, ближайшее энное
время года,
Предстоит играть в меньшинстве за
команду всего остального мира.
Ступать на гулкие шпалы, следить и
думать, рифмуя слово Василий
Со словом деньги. Под ногами будет
кружить щенок любимой породы,
Впервые ступая на снег и дрожа,
словно мишень из тира,
Или – как занавески в проезжающих
пассажирских и скорых,
Идущих туда, куда не доходят ни
взгляд, ни море, ни континент,
Куда уплывают звездочки,
померещившись перед глазами,
Если резко встанешь с дивана и
шагнешь к книжной полке, ища опору.
Пес машет хвостом, а я – машинисту
шапкой, чтобы слышать гудок в ответ.
Снег идет, и все новые дети
отращивают усы и говорят “мы
сами”.
И все светлее ночами. И чьи-то
цепкие руки хватают
Меня за подол телаги, высовываясь
из шума, из ветра, –
Пальцы качаются, суставы хрустят,
подделываясь под лес.
Эта станция слишком глуха и мала, и
я отправляю в аут
Мне адресованный пас. Пьяный
стрелочник, как горло барана,
разрежет красную ленту.
Я приду умирать на остров
Барсакельмес.
От окраины-2
Сначала —
центральные улицы спальных
микрорайонов,
на чьи кипящие лица выбрасываются
тенями кухонные разговоры;
улицы, днем через которые
переползают гусеницы-старухи —
от поликлиники до аптеки; где
торгуют фруктами
липкие азиаты и бывшие соседки по
лестничной клетке;
улицы, которые четырежды в сутки
переходят детки, не выросшие за
лето, —
детки в дешевых куртках и
спортивных костюмах, не устроенные
родителями в приличные школы;
наблюдение из окна трамвая за
подобными улицами результативно,
как баскетбол
(литература, как кровь по сосудам мозга, движется к перемене пола).
Но если долго
сидеть, уперевшись лбом
в костяшки пальцев, а ухом — в
стекло с надписью “сделано (Боже,
типа, как давно это было) в ЧССР”,
будет больно
всем.
И в конце
кондуктор разбудит меня (иглы в
затекшей руке) на Народной Воли,
неподалеку от места, где произносят
“да”
абсолютно многие, даже вода,
по зданиям
ударяя и о провода,
новые капли рождая,
даром,
что всё равно твои номера
телефонные разбросаны по городам.
***
Ведь
закалившееся на юге
и запылившееся в Москве, где люди
думают/ходят быстрее, причем и
летом,
когда среди толпы – тающие лбы;
где по контрасту так сонно можно
пройти отдыхая, никуда не не
успевая,
сжимая в руке газету спортивную,
здесь
не мажущую типографской краской
отпечатки пальцев ласки,
и где люблю я сильнее “да” и злее,
чем “нет”, скользкое, словно нить,
–
вернувшееся,
заспанное с дороги, с вагонной
тряски,
солнце мое ясное
вышло покурить.
***
Осеннее утро,
не отличимое покамест
от лета. Тучи медленно разбежались,
а где-то наступило
время, когда пьянеют лошади.
Сын перевел
– как мило –
весь лак для волос с проседью
искусственной на бесфреонной
основе,
избрызгав его на руль и раму
велосипеда, и таким образом вновь,
впервые придумав моду.
Его мама останется без седин еще
что-то возле года.
Чайный
китаец в соло-
менной шляпе напевает разрезом
глаз, до пола,
рифленого, будто бы макароны, не
доставая в трамвае
ногами, а я вспоминаю,
как играют во вскрытие нежности и,
стесняясь, заменяют
всего лишь звонкий звук в имени –
на глухой,
е – на дрожащее ё, а покой –
на телефонный звонок:
“ты проснулся?”.
***
“Я
по-мальчишески изгородь не
перемахивал даже в детстве”, — это,
извиваясь ночью на простыне,
буду думать остаток лета,
соблюдая ли стройность С.,
или трогая трусость Т.,
просыпаясь в своей на время постели
от сна по чужим машинам,
угрожая телом чьим-то зрению в
минус шесть
и ножницами — на плюс десять
тянущей бороде,
вместо “и…” выговаривая трусливо
какую-нибудь “Ирину”,
сам с собой на пару шагая в лес,
чтобы там, ногами пошаркав,
расчистить почву
от полуторалетних листьев
зарифмованных вблядь берез
для того, что my baby похож на других не
очень;
два глубоких делая вдоха — за
вдохом вдох —
от пихтовой лапы поверх лица,
или пытаясь сно-
ва выдохнуть пару приличных строк,
хоть чуть-чуть отличных от образца,
или забирая сеткой от мух окно.
А потом придет осень
моего роста.
И двадцатого, под видом
аттракциона,
я, не меняя тона, взгляда, пойду
домой.
Ты мне с перрона, я — с эшелона
грустно помашем рукой.