Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2002
Краткие воспоминания о Д.Н. Мамине-Сибиряке, предлагаемые читателям журнала “Урал”, ранее не публиковались. Они принадлежат Марии Аполлинариевне Рябининой, урожденной Новиковой. Ее отец Аполлинарий Васильевич (1851—1902) — знакомый Мамина-Сибиряка по Екатеринбургу, фельдшер, член УОЛЕ.
Мария Аполлинариевна родилась в 1874 г., работала учительницей и давала частные уроки, выйдя замуж, воспитала 10 детей, из них 5 приемных. В 1948 г. она передала в музей письмо Дмитрия Наркисовича к ее отцу.
В фондах нашего музея хранится несколько предметов из семьи Рябининой. В 1988—1989 гг. внучка Марии Аполлинариевны Л.Н. Заякина передала в музей фотографии, печать из хрусталя, альбом с записями и рисунками, сделанными еще в конце XIX в., и некоторые другие вещи. Замечательно, что эти семейные реликвии тщательно сохранялись.
Письмо-воспоминание, которое мы публикуем, адресовано старшему научному сотруднику музея Мамина-Сибиряка К.А. Пьянковой, очевидно занимавшейся поиском людей, знавших Мамина.
Любое свидетельство о жизни Мамина-Сибиряка в Екатеринбурге имеет особую ценность. Читателю небезынтересно будет узнать о занятиях Мамина живописью. Не исключено, что упоминаемая Марией Аполлинариевной работа — это его картина “Генеральская дача”.
Е.К. Полевичек, главный хранитель Музея писателей Урала
Из письма в музей
18 ноября 1948 г.
Здравствуйте, т. Пьянкова! Здравствуйте на много лет!
Простите — задержалась ответом на Вашу открытку. Виной — моя неразворотливость по хозяйственным делишкам. От Вас получила открытку перед праздниками, а сегодня вот уже 18/XI. Время летит не только для молодых: не ползет оно и для старых. Быть в Свердловске я всегда желаю, но бытовые условия крепко пришили меня к Кыштыму. И когда же я попаду хоть на короткий срок в нечужой для меня Свердловск — не знаю ни я, ни кто другой. Перейду к воспоминаниям о Д.Н. Мамине-Сибиряке.
Не могу хвастнуть количеством встреч с Д.Н., т.к. их было не больше пяти. Первая встреча моя с Дмитрием Наркисовичем была в Свердловске (тогда Екатеринбурге), когда мне было лет 14, когда я училась в гимназии, т.е. в 1888 г. Жизнь поставила нас в пару у купели новорожденного в семье Шаваевых.
Итак, он — кум, я — кума. Следующие две встречи были тоже в Екатеринбурге, на квартирах Дмитрия Наркисовича: одна на улице, которая зовется теперь именем Мамина-Сибиряка, другая была где-то близко от старого телеграфа и Пушкинской ныне улицы. Не там ли теперь и музей, где Вы работаете? На которой-то из этих квартир — я помню — мой отец с Дмитрием Наркисовичем занялись чаепитием. Я отказалась и стала рассматривать вещи на письменном столе. Недалеко стоял закрытый мольберт. Ну как не заглянуть под полотно? Увидал это Дмитрий Наркисович, погрозил мне пальцем и строго сказал: “Детка, детка! Не трогай! Краски свежие, размажешь!” Меня не задел тон замечания, а возмутило обращение “детка-детка”. Ведь в 14—15 лет мы в наше время считали себя уже взрослыми. Следующие две встречи с Дмитрием Наркисовичем были в Кыштыме, в казенной квартире моего отца.
В одну из этих встреч Дмитрий Наркисович приезжал в Кыштым с художником Казанцевым. Мой отец (фельдшер Аполлинарий Васильевич Новиков) на своей лошади отвез их на озеро Увельды (18—20 км от Кыштыма), а дня через 2—3 съездил за ними. Результатом этой поездки у Дмитрия Наркисовича был рассказ “Три друга” (нынче он называется “Приемыш”). Что зарисовал на Увельдах Казанцев — не знаю. Одна из этих двух встреч как-то выпала из памяти. В одну из них (наверно, в ту, когда Дмитрий Наркисович был без Казанцева) писатель горячо стыдил меня за то, что я не могла вспомнить имени нашего с ним крестника. Устыдившись, я попросила Дмитрия Наркисовича напомнить мне имя крестника. Оказалось — и он не знает. Это вызвало общий смех.
Заезжал Дмитрий Наркисович к моим родителям и со второй своей женой, Марией Морицевной Абрамовой (артисткой). С ними была девочка лет 4—5, сестра Марии Морицевны, Елизавета Морицевна, потом жена писателя Куприна.
Хранится у меня письмо Дмитрия Наркисовича к моему отцу, где он просит поторопить работу экипажника с заказанным Маминым коробком и дополнить коробок кожаным фартуком. Письмо без даты. Чернила порыжели. Предполагаю, что оно относится к началу 90-х годов.
В 1937 году я перекинулась двумя-тремя письмами с племянником Дмитрия Наркисовича Борисом Дмитриевичем Удинцевым (работал в Москве в Книжной палате и отчасти в Литературном музее). Удинцев писал мне, что он пополняет законченную им биографию Мамина-Сибиряка. Делилась я и с ним своими воспоминаниями. Удинцев, как и я, делал попытку найти в Свердловске младшего сына Шаваевых — Александра Александровича Шаваева. Не знаю, нашел ли. Но этот сын Шаваевых был еще неграмотным мальчуганом, когда у них бывал Дмитрий Наркисович.
Шаваев-старик был очень умным, богатых знаний человеком. Я с ним ездила в 1900 году в Париж на выставку, где он экспонировал фальсификации золота и платины на Урале. Если этот Шаваев вел дневник или писал очерки, то его записи могли бы что-либо дать и о Дмитрии Наркисовиче. Не знаю, где умерла после родов Мария Морицевна, но мой отец был у Дмитрия Наркисовича в Гапсале (точное название не установлено. — Е.К.), где он был женат третьим браком на немке, бывшей гувернантке его Аленушки.
Первую жену, Марию Якимовну (Алексееву), я не знала. Дмитрий Наркисович, кажется, был моложе ее. Тогда говорили, что именно Алексеева двинула его на литературную работу и часто шлифовала его произведения. Дарил мне Дмитрий Наркисович с автографом рассказ “Емеля-охотник”. Но мои частные ученики или ученицы с концом зачитали его. Из Гапсаля с отцом посылал мне Дмитрий Наркисович “Самоцветы”, посылал в брошюрах, но отбирал, видимо, спешно и вместо нужных брошюр послал несколько от другого произведения, чем очень снизил ценность подарка, и я не старалась его сохранить. У отца были “Уральские рассказы” с автографом же. Судьбу этой книжки не знаю.
Знали Дмитрия Наркисовича и сестры Соколовы, Маринилла и, кажется, Мария. Последняя была замужем за братом Дмитрия Наркисовича (он был судейский).
В Кыштыме у железнодорожника (в том доме я давала урок девочке) я встречалась однажды с Гариным-Михайловским. Раз встречалась в Кыштыме же со знаменитым Менделеевым (в Кыштыме был случай, подозрительный по чуме, и он приезжал вместе с Заболотным).
Как же памятны такие встречи! Но значительны они лишь для меня. Хотела бы Вас видеть, потолковать с Вами. В музее обязательно буду, когда загляну в Свердловск.
Еще об Удинцеве (думаю, что он жив): он возмущался, что Свердловск долго не имел музея имени Мамина-Сибиряка, а также и тем, что издательства не выпускают полного собрания сочинений Дмитрия Наркисовича.
Моя мечта — иметь именно полное собрание. Не знаете, есть ли таковое? Где можно приобрести и за сколько? Издание Маркса, я знаю, ценится на вес золота и трудновстречаемое.
С приветом М. Рябинина.
18.XI.48.
P.S. 19.XI
Кыштым.
Еще маленькое воспоминание: была у меня черноглазая сестра, наружно похожая на башкирку. Я часто просила ее: “Галя, покажи Мамина-Сибиряка”. Портретов с Дмитрия Наркисовича у нас в семье не было. Галя брала в руки нитки, средину нитки перекидывала через переносье и, взявшись за концы нитки, подводила нитку под щеки и слегка подтягивала свои щеки вверх. Получалось удивительное сходство с Д.Н., если она в это время не улыбалась.
Есть у меня несколько вырезок рисунков с Маминым-Сибиряком. Откуда вырезала — не знаю. Один из них подвернулся сейчас под руку. Прилагаю. Вся тройка — хорошо помнится. Не бранитесь, что так много наболтала. Будьте снисходительным к старости и ее слабостям.
М.Р.