(Иван Малов, Юрий Селиверстов, Вячеслав Моисеев, Сергей Хомутов, Михаил Резинкин, Георгий Румянцев, Ольга Смирнова)
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2002
Иван Малов
Из цикла “Стихи о дождях”
***
Поглядел на левое
запястье,
И часы ответили: “Пора”.
Ухожу. Спасибо вам за счастье
Здесь побыть, степные клевера!
Вам спасибо,
летние тропинки,
К лесу выводившие меня!
Слышу я, как шепчутся травинки
В зное остывающего дня.
Этот лес, речной
изгиб и воды,
Звуки предвечерние от них —
Плоть и голос радостной природы
От дождей июньских проливных.
***
Синеву
процеживает летом
После ливня свежая листва.
Земляки спешат,
Спешат с рассветом
На луга, где рослая трава.
Там цветов раскрытые ладошки
Дарят пчелам буйноцветный мед,
И с клубникой полное лукошко
Над травой, как по волнам, плывет.
Былью, сказкой на просторе звонком
Видится окрестная заря:
Тянутся дубы по-над пригорком,
Словно тридцать три богатыря.
Синеву процеживает летом
После ливня свежая листва.
Земляки в луга
спешат с рассветом,
Там еще не кошена трава.
Из цикла “Горечи замкнутый круг”
1
Он решил: “Уйду
и — точка”.
Дни идут. И нелегко
Не с женой расстаться —
С дочкой —
И уехать далеко.
Расставанья грянет
время —
Он запомнит на всю жизнь
Просьбу: “Папа! В дневнике мне
Распишись…”
2
В ночь уходящий
мужчина
Смотрит на спящего сына.
Медлит ступить за порог
Всех невозвратных дорог.
Не провожает жена.
Сонно-угрюма она.
— Лучше не будет! — сказала.
Вышел. На площадь. К вокзалу.
Горечи замкнутый круг…
“Лучше не будет!”
…А вдруг?..
***
В. Моисееву
Когда по осени
день ото дня в природе
Становится прохладней и прохладней
И вдруг замерзнет до весны под
небом
Речная и озерная вода,
Тогда с небесными земные отраженья,
Нет, не вмерзают в равнодушный лед.
Они, как птицы, все летят незримо
Не зимовать до срока в теплых
странах,
А зимовать летят на небеса,
Чтобы с весны вновь отражаться в
водах —
В горизонтальных хрупких зеркалах.
Юрий Селиверстов
***
Ладно бы снилось,
А то ж наяву —
Штиль в непогоды.
Ладно бы умер,
А то ведь живу
Лишние годы.
Как ни куражься,
А жизнь не спеша
Петельку мылит.
Ладно бы в сердце,
А то ведь душа
Прямо навылет…
***
Ветер спутал
следы,
За углом сторожит.
Свет упавшей звезды
Над дорогой дрожит.
Я иду в никуда.
Что там — ночь или день?
И чем ярче звезда,
Тем зловещее тень.
Ухватила меня,
Ни сбежать, ни взлететь.
Как худая родня,
Как петля или смерть.
Зря судьбой не крути,
Эти цепи не снять.
Нам всегда по пути,
Нас уже не разнять.
Я пометил свой след,
Я звезду эту спас.
Тень —
Ведь это же свет,
Умирающий в нас.
***
Нет бы пьяного в
омут
Где-то в темной глуши.
Что же вы по живому,
Да еще от души?
Ну, посмотрим, кто рыжий.
Что тянуть за пращу!
Нет, я вас не обижу,
Я вас просто прощу.
Вот возьму и забуду.
И сойду, как с холста,
И пойму: без Иуды
Не бывает Христа.
***
Не Муза пришла,
А какая-то гадина.
Глядит исподлобья,
Хоть выплюй глаза.
Разверзлась в душе
Марианская впадина,
И канули в бездну
Мои паруса.
Тугие мои,
Штормовые, гудящие,
Разорваны в клочья,
Уже нет зашить.
Поэзия —
Девка, конечно, гулящая,
Но мало ли с кем
Нам приходится жить.
Вячеслав Моисеев
Сонет № 37
Мне тридцать семь!
Дожился, сукин кот…
А нет бы вышло все наоборот:
Мне двести лет, сроднился я с
могилой,
А тот певец, неведомый, но милый,
Лишь первый
сборник издает.
И спонсор врет ему: “Вот-вот
На счет издательства придет
Наш меценатский перевод…”
А Пушкин верит и
пальто берет,
Из пачки добывает сигарету.
Опять ноябрь, а он так любит лето.
Плевать на пыль,
да комаров, да мух…
На службе нужно быть не позже двух,
А на дворе ужасный гололед.
1999
Сивка
Баба с воза упала,
Легче кобыле стало.
Вроде и не устала,
Просто все надоело.
Сбруя бока натерла,
Сено не лезет в горло,
Словом, жизнь не поперла.
Ей бы другое дело!
Ей бы в сечу аллюром
Или в поля с каурым!..
Только она не дура,
Все она понимает:
Крыльев нет меж лопаток,
Век лошадиный краток,
Надо дожить остаток,
Надо его домаять.
Надо о ближних помнить —
Мы же все-таки кони…
Баба, вставай, поедем!
Дома мужик и дети,
В люльке — твой ребятенок,
В стойле — мой жеребенок.
2000
Мама
К тебе приходили
чужие люди,
Пили вино, хлебом твоим заедали,
Сыр овечий терзали на блюде.
Кивали: “Видали”.
“Мы ему, — говорили, — не судьи.
Только дойдет до ушей Пилата,
Что он прикажет тогда своим людям
В бронзовых латах?”
Через полгода увидишь ты сына.
В Кану, на свадьбу, где будет
гостить он,
Тебя привезут фарисеи — из сытых,
Маститых.
Скажешь ты: “Может, вернешься,
сынок?”
Он поглядит, кареглазый, упрямый,
Возле твоих опустится ног:
“Я не могу. Прости меня, мама”.
1985
Белый хлеб
Иногда печется
белый хлеб.
Правда, редко, но бывает все же
Белая пшеничная мука
В тесной, маленькой моей пекарне.
Русских ямбов корочки ржаные,
Кренделя сонетов и терцин,
Нежное китайское печенье,
Чей рецепт мне сообщил Ван Вэй.
Это все умею и люблю я.
Но порой выходит белый хлеб,
Белый стих, как долгий разговор
С другом за столом на кухне ночью…
А когда пшеничная мука
Кончится, родительный падеж
Сообщит печально: “Нету хлеба”.
Ничего, срифмуется в конце
Небо.
1999
Сергей Хомутов
***
Я растерял
черновики,
Забыл события и даты.
Лишь слово призраком строки
Дразнило и вело куда-то.
А звук охотничьих рожков
Манил в отъезжие владенья,
Где, постигая мир без слов,
Я в звуках все искал спасенья.
Хоть смысла не несет волна
И тоньше звука цвет поющий,
Я ритмизировал бегущий
Свой взгляд и небо пил до дна,
Пытаясь Божию поэму
Понять без звуков и без слов…
Господь не знал черновиков,
Когда разрушил мрака стену.
29 января 1837
Мойка, 12. Без
четверти три.
Умер поэт — остановлены стрелки.
Город ослеп, и смотри не смотри —
Снег за окном бесполезный и мелкий.
Стрелки, как два окончанья креста,
Те, что к земному поэта распяли.
Но он ушел. Вертикаль — пустота,
Та, что бывает в конце и вначале.
Город Петра повторяет слова,
Те, что апостол сказал перед
смертью:
— Тайна креста — это суть
божества,
А не скрещенные жерди.
Все мы распяты грехами земли,
Все мы несем вертикальные души…
Значит, ты жив! За меня помолись,
Пушкин.
***
Синева под
глазами, синева в небесах,
Осень пьяная в ярком трико
арлекина.
Ветер встречный, а значит, и нужен
лишь взмах.
И уже под тобой за долиной долина.
А потом по-над степью, над влагой
морской,
Над прибрежною кромкой, песками
Сахары,
Вдоль реки, а потом и над черной
рекой —
В мир, где все мы когда-нибудь
встретимся старыми.
Здесь седой океан, запах йода и
тлен.
Для меня здесь конец всей земной
Ойкумены.
Впереди только остров один —
Кергелен.
А за ним — лишь Антарктики белые
стены.
Я, наверное, здесь бы хотел умереть.
Замереть, как скала, обращенная к
югу.
За собою оставить и путь свой, и
смерть,
Впереди только остров и южные
вьюги.
Михаил Резинкин
***
Душа больна. Как
кресла вами
насквозь пропахли, пахнет кровь
тем, что у вас зовут словами,
и тем, что мы зовем — любовь.
Зараза в глиняном бараке
недаром спрятана. Когда
садится солнце и во мраке
встают ночные города,
не зря ты окна ночью застишь.
Весь мир до третьих петухов —
беспомощный, открытый настежь
и для любви, и для стихов.
И мир тревожен, зная блажь их
и ей, как воздухом, дыша,
покуда мечется меж ваших
моя заразная душа.
Медведь
(Зимняя сказка)
Я обычно ложусь
спать поздно.
Сижу. Читаю. Дрова шипят поджаристо.
Стук в дверь. Входит медведь.
Спрашивает: “Можно?”
— “Можно, — говорю. — Входите.
Садитесь, пожалуйста”.
Входит. Садится. Продавливает стул.
Падает на пол.
Пугается. Делаю вид, что не замечаю.
Сидит на полу, поджав под себя лапы.
“Ах, что вы! Ах, это такая мебель. Не
угодно ли чаю?” —
“Угодно”. — “С малиной? С медом?”
И то, и другое несу.
Маленькие магазинные баночки. Все
быстро кончается.
“Ну и что у вас слышно? Что нового в
лесу?”
Господи, как он много ест и до чего
стесняется!
Господи, почему у него такая
звериная тоска в глазах?
По чьей вине?
А он же еще не человек, он же еще не
понимает многого.
Господи, ну зачем он пришел,
медведь, и почему ко мне?
Что ему, мало своего логова?
Шел. Увидел огонек. Зашел. Может, так
принято
у медведей?
Не знаю. Во всяком случае, надо
разыгрывать радушие.
Что делать с ним после ужина?
Никаких идей.
Сижу. Кушаю.
“Может, трахнем по маленькой?” —
смеюсь. Под рукой
колун.
“А почему без медвежат? А где вы
живете?
Неужели все время кочуете?
Ах, вы не устроились на зиму. Ах,
вы — шатун.
Так, может быть, вы у нас и
переночуете?”
А что, если он приручится? Что, если
он уже ко мне
привык?
Сидит совершенно непостижимый, тут
же вот он — я.
Ну о чем с ним разговаривать, если
он не смотрит кино
и не читает книг,
и о чем вообще могут разговаривать
человек и животное?
Ест. Поел. Наелся вроде.
Капает слюной. Урчит. Доволен,
наверное.
Сидим. Смотрим семейный альбом.
Разговариваем
о погоде.
А что говорить? Погода скверная.
***
Собачка, собачка,
что ж ты воды не пьешь?
Собачка, собачка, что ж ты по кругу
бегаешь?
Собачка, а ты ко мне жить пойдешь?
В мой дом не побрезгуешь?
Собачка, дай тебе слюну оботру.
Что ль, собачка, за тобой охотятся?
А я тебя в дому запру.
Пускай колотятся.
Ты ж больная совсем. Одна пропадешь.
Вон и морда вниз уже, чуть не
падаешь.
Доброе дело сделаешь — себя
спасешь.
Гостем будешь, собачка, детей
порадуешь.
***
Когда поймешь, что
зря живешь
наперекор судьбе и строю
и ощутишь, что злая ложь —
все, что написано тобою,
что чище лесть или доносик,
чем излагать свой смертный шиз
перед толпой кудрявых мосек
и умудренных лысых лис;
когда внезапно ощутишь:
душа нема, а плоть бескрыла,
а от толпы и надо лишь,
чтоб о тебе не говорила,
а правда в том, что ты молчишь,
меня на суд ваш не заманишь.
В тиши лишь голос свой услышь.
Молчи — и ближе к Богу станешь.
Молчи — и в очи Богу глянешь
и, плюнув, бросишь карандаш,
тогда стихов писать не станешь,
а прочитаешь “Отче наш”.
Сергей Котельников
***
Открутилось
колесо,
покатилось.
Покосилося косо,
повалилось.
Под телегой, век скрипя,
все крутилось,
а теперь хоть для себя
прокатилось.
***
Серебряному веку русской поэзии
Как тяжелый
магнит
петербургского неба,
всякий раз полонит
эта быль, эта небыль,
или божеский сон,
что придумал присниться
утомленной столице,
и — в печаль вознесен —
средь веков серебрится.
***
Утром весть
принесла мне сорока
на хвосте длинноватом своем.
От ее козырного наскока
округлились глаза в “ё-моё”,
“ё-мое” — что-то ухо оглохло,
“ё-моё” — и во рту пересохло,
“ё-моё” — и в груди колотье:
“ё-моё — ё-моё — ё-моё”.
***
Снова пьеса:
“Я и Вы”,
сумрак леса,
зов совы,
ломкий холод,
дрожь души,
и расколот
у межи,
суть обидчик,
звездный свет —
тонких спичек
давний бред.
Георгий Румянцев
Из цикла “ЖОРЖэтки”
Этка третья
Кривляясь,
танцует белье на ветру
изгибом
ночного крушенья.
Сверчок заводной замолчит
лишь к утру
без преду
прежденья.
Шлепки старых тапочек
сквозь коридор —
Предвестье разжатья
ладоней.
На кухне лишь дедушкин
“Беломор” —
Предмет благовоний.
Откашлявшись,
сын переводит свой взгляд
на пыльные полки шкафов.
Он был женат
Неделю назад…
…но разошелся
Шов.
И тьма одноглазая пялит зрачок
Сквозь дыры в безвкусных шторах.
Умолк…
Сверчок…
Рассвет…
Щелчок…
А
В
Г
олове — порох.
Звенит…
Умывальник…
Проснулся сосед…
Осипший…
От пьяного стона…
Пи. Эс.
Сюжет…
Простынно-наволочный
Балет
На сцене
балкона.
Ольга Смирнова
К музе
Это как сон:
снегопад, белая
вечная дымка, слезы сквозь снег.
Не убежишь, ничего не поделаешь,
так и останешься жить в этом сне.
Это как плен: глаза эти, волосы,
музыка голоса — рай на земле.
Жизнь перестала делиться на
полосы —
черные, белые. Это как плен.
Муза, лети, если хочешь, не мучайся
рядом со мною и вдаль не зови,
полно, у нас ничего не получится,
кроме испытанной снежной любви.
“Муза, лети”. И в минуту последнюю
белый свой сон оборвать захочу,
и за тобою, о, муза, последую,
и не успею чуть-чуть.
Предчувствие зимы
“В тот день
осиротела осень…”
И сочетанье этих слов,
как ветер, журавлей уносит
в край самых синих облаков.
И чтобы стать дождем и снегом,
густеют облака, плывут,
глядят на города под небом,
на те, что грезят наяву,
на те, которым снится холод —
прекрасный витязь ледяной.
В груди болит зимы осколок,
и тень зимы летит за мной,
и отголосок бури длится,
как будто песня, и близка
зима — как чистая страница,
как долгожданная строка.
***
Вот вечер,
прозрачен и беспредметен,
полон усталости, лишен оков,
соткан из вздохов и междометий,
из молчания алых облаков.
Ветрено, и ты бросаешь на ветер
слова легко, будто ты соловей,
будто слова не оставят отметин
на теле ветра, в душе моей.
О, время обманчивых расстояний,
время нежности издалека.
Не пережить больших расставаний
вечеру этому и облакам.
И я откладываю на завтра
спектакль, я иду домой.
Закат догорает так внезапно,
как будто этот закат — мой.
Об авторах
Сергей Николаевич Котельников — родился в 1966 г. Участник I Всероссийского совещания молодых писателей, на котором был принят в Союз российских писателей. Участник московского международного писательского симпозиума “Литературный экспресс “Европа — 2000” Издал книгу “Разбросанные сны”. Публиковался в областных газетах “Оренбуржье”, “Новое поколение”, “Оренбургская неделя”. Готова к изданию новая книга стихов “Падал свет”.
Иван Петрович Малов — родился в 1956 г. в селе Кинделя Ташлинского района. Окончил Литературный институт им. Горького, в 1994 г. принят в Союз российских писателей и несколько лет возглавлял его Оренбургское отделение. Автор четырех поэтических книг, стихи публиковались в “Литературной газете”, “Комсомольской правде”, в альманахах “Истоки”, “Поэзия”, а также в журналах “Урал” и “Уральский следопыт”, входили в общесоюзные антологии. В 2000—2001 гг. подготовил к изданию новый сборник стихов — “Голубиные шаги”.
Вячеслав Геннадьевич
Моисеев — родился в 1962 г. в
Оренбурге. Окончил факультет
иностранных языков Оренбургского
пединститута, служил в армии,
работал в газете “Новое
поколение”, главным редактором
газеты “Оренбуржье”, главным
редактором информационного
агентства “Априори”. Сейчас —
главный редактор газеты
“Оренбургский курьер”.
Публиковался в оренбургской и
московской периодике. В 1998 г.
выпустил сборник стихов и
переводов “Предлог”. Член Союза
российских писателей. С февраля 2000
г. — председатель Оренбургского
регионального отделения СРП.
Михаил Васильевич Резинкин — родился в 1960 г. в Оренбурге. После окончания школы жил в Сибири, работал на строительстве Байкало-Амурской магистрали, освоил несколько рабочих специальностей. Учился в Иркутском университете. Его стихи публиковались в столичной и оренбургской периодической печати, в альманахе Оренбургского отделения СРП “Башня” за 1998 г., вошли в поэтическую антологию “Строфы века” (составитель — Евгений Евтушенко). В альманахе “Башня” за 2001 г. вышла его поэма “Кот Баюн”.
Георгий Владимирович Румянцев — родился в 1971 г. в Оренбурге. Окончив школу, начал работать в Оренбургском театре кукол, в 1991 г. окончил Нижегородское театральное училище, работал в эстрадном коллективе “Группа риска” (Москва), в фирме “Три Т” Никиты Михалкова. Снимался в фильмах.Стихи начал писать в школе. В 1999 г. в Москве издал свои стихи под одной обложкой с Андреем Гродским. В Оренбурге публиковался в газетах “Московский комсомолец” (местный выпуск) и “Оренбургский курьер”.
Юрий Юрьевич Селиверстов — родился в городе Инза Ульяновской области в 1960 г. В 1982 г. окончил ОГПИ, служил в армии, работал в школе, с 1986 г. — диктором, корреспондентом ГТРК “Оренбург”, зав. отделом “Комсомольского племени”, с 1987-го — старший корреспондент “Южного Урала”. Затем семь лет — редактор “Оренбургских ведомостей”. Сейчас — собкор журнала “Директор” (Екатеринбург). В 2001 г. выпустил сборник “Стихов творения”. Публиковался в местной прессе, в альманахах “Каменный пояс”, “Поэзия”, журнале “Литературная учеба”.
Ольга Владимировна Смирнова — родилась в 1972 г. в Угличе. В детстве вместе с родителями переехала в Оренбург. Окончила филологический факультет Оренбургского пединститута. Работает в редакции научного журнала Оренбургского госуниверситета. Автор поэтического сборника “Стихотворения” (1999). Стихи публиковались в оренбургских газетах, в журналах “Оренбургский край”, “Наш современник”. В 2001 г. принята в члены Союза российских писателей.
Сергей Николаевич Хомутов — родился в 1960 г. Печатался в самиздатовских журналах, в областных газетах, в альманахе Оренбургского отделения СРП “Башня”. В 1998 г. под одной обложкой издал четыре книги стихов: “Второе зрение”, “Светлые песни”, “Арьергард”, “Зимняя радуга”. Готовы к выходу книги “Amo-amare”, “Привкус вечности”. Работает редактором газеты “Московский комсомолец” в Оренбурге. Член Союза литераторов Оренбуржья.