Анна Матвеева
Перевал
Дятлова
Повесть
Посвящается
девяти
Говорящий
не знает, а знающий не говорит.
От автора
Событие, о
котором идет речь в этой книге,
подлинное. Более сорока лет назад
загадочная гибель девятерых
туристов потрясла Свердловск, хотя
за пределами города мало кто знал о
ней. Военные ведомства и партийное
руководство взяли все под свой
контроль. Однако эта трагедия не
переставала волновать людей.
Окруженная тайнами, она и теперь не
дает покоя туристам и тем, кто далек
от туризма, — родственники
погибших, журналисты, военные,
криминалисты уже высказывали свои
версии случившегося.
В этой книге мне
хотелось показать историю 1959 года
глазами человека, переживающего
эту трагедию в году 2000-м. Передо
мной не стояла цель раскрыть
страшную тайну Горы мертвецов —
эта цель стоит перед Вами, дорогой
читатель, а я лишь старалась
сделать все, чтобы облегчить
решение этой задачи.
Документы,
приведенные в книге,
воспроизводятся по оригиналу,
иногда с небольшими сокращениями.
Современные герои — вымышлены,
хотя у некоторых есть прототипы.
Людям, у которых
есть личный опыт поиска, память
общения с погибшими, документы и
собственные версии, приношу
глубокую благодарность — их
преданность дружбе и поиску
справедливости потрясает, — а
также извинения в том случае, если
наши мнения расходятся.
Для читателей,
которых интересуют только
документальные сведения, в книге
проложен специальный маршрут: избегайте
основного шрифта.
Часть
первая
ПРИ
ДНЕВНОМ СВЕТЕ И СОЛНЕЧНОМ ДНЕ
В моей квартире
очень холодно.
На внутреннем
термометре — плюс одиннадцать.
Воображению не хватает толстых
медвежьих шкур и еще руками ломать
непропеченные кости у костра, чтобы
блики пламени путешествовали по
коже бородатых лиц.
Конец ноября,
ежегодная битва за согревание
началась. До марта буду пинками
поднимать себя в студеную утреннюю
жизнь. Кот мягко запрыгивает на
подоконник и рассматривает что-то
ему одному видимое-ведомое за
окном, где черный воздух и
капустный хруст снега.
Я не борюсь с
холодом в моей квартире как
причиной: нет смысла. Мне будут
говорить о том, что у нас мэр-ворюга
и теперь мне холодно оттого, что
ему, подлецу, тепло. Еще мне
расскажут, что дома у нас строят
как-то странно, а мой дом вообще
новый, ему всего лишь пять годков.
Спасаюсь
искусственным теплом обогревателя,
бессчетными кружками чая и жду
весны.
И все бы ничего,
вот только последнее время все чаще
показывают мне, как кино, один и тот
же сон. Или это не сон, а какие-то
утренние размышления сразу после
сна, которые трудно от него
отличить… Вижу я четко и ясно
высокие плотные сугробы, черные ели
и тощие кривые березки. Откуда-то
летит ко мне, в предпоследний год
этого тысячелетия, свист
смертельного, убивающего ветра и
как тихий подголосок ему — тяжелое
дыхание замерзающего человека.
Снежные крошки на красном лице.
Несгибающиеся ладони. Закрытые
глаза. Свист ветра…
Вечером я
проверяю, хорошо ли заперта дверь. В
такое время живем, что засовы и
решетки — лучшие друзья. Я тихонько
дергаю за дверную ручку, а потом —
на всякий — смотрю в “глазок”.
Там стоят люди —
но тихо, не шевелясь. Маленькое
стеклышко “глазка” искажает их
лица, но я все равно вижу, что они
улыбаются. Две девушки и несколько
мужчин. Все в лыжных брюках и
стареньких штормовках.
— Вы к кому? —
спрашиваю.
Они молчат, и
глаза их странно неподвижны.
Я замечаю лыжи,
приставленные к стене.
Куда понесло этих
людей — в лыжный поход по такой
погоде? Ненормальные.
Кот мурчит и
вьется низко летающей бабочкой
возле моих ног. На площадке — пусто.
Открываю дверь.
Слышится вежливый
запах папирос, и снег лежит в
полшаге от моего коврика.
1.
Утром в дверь
начали колотить с такой силой,
будто решили забить ее гвоздями. Со
мной внутри. Еле успев глянуть на
часы — полвосьмого, гады! — я
выпрыгнула из теплого одеяльного
убежища и бросилась в прихожую.
— Аня, открывай
скорее!
Это я услышала еще
на подлете к двери, с дополнением:
плач, крики и прочие элементы
коллективной паники, которая
начисто изничтожает
первоначальную злость
разбуженного человека.
На площадке, где
вчера были лыжники, стояла моя
соседка Ира и с ней еще какие-то
люди.
— Аня, мне срочно
позвонить — умер Эмиль Сергеевич.
Ира всхлипнула и
заговорила быстрее. Из этого
быстрого рассказа я поняла не все —
Ира и так торопится в разговоре, а
теперь и вовсе.
Пока она звонила
по моему телефону в “скорую”,
милицию и похоронное бюро, я вышла
на лестничную клетку и, пробравшись
между соболезнующими спинами
соседей, зашла в Ирину квартиру.
Ее свекор Эмиль
Сергеевич лежал на полу, вытянув
прямые ноги в продранных на пальцах
тапочках.
— Сердце, —
сказал кто-то тихий за моей спиной.
То, что Эмиль
Сергеевич болеет уже не первый год,
я знала. Он вообще-то был хорошим
дедушкой, не очень и старым,
насколько я понимаю, на пенсию
вышел года четыре назад. Очень
любил читать и постоянно одалживал
у меня книги. Я давала их охотно,
против обыкновения; вообще-то не
люблю, когда до моих вещей
дотрагиваются незнакомые руки.
Эмиль Сергеевич был очень
аккуратным и возвращал книжки неизменно завернутыми
в “Литературку”. Это подкупало.
Умерший старик
выглядел подтянутым и даже
красивым — не таким, какой был при
жизни.
Ира хлопком
закрыла дверь.
— Ань, ты чего, у
тебя ведь квартира открытая!
И, снова увидев
Эмиля Сергеевича:
— Ой, что же
теперь будет-то?
Ирины переживания
можно было понять. Свекор был
единственной опорой для нее и ее
маленького сына. Жили на его пенсию
и приработок, сути которого я не
знала.
— Ну ничего, —
утерла слезы Ира, — зато умер легко.
“За что за то?” —
подумалось мне.
Вслух я
произнесла:
— Ира, мне
очень-очень жаль. Я могу тебе как-то
помочь?
Ира сказала, что
спасибо, нет. Да и чем тут теперь
поможешь?
На выходе я снова
заглянула соседке в глаза.
— Я понимаю, что
это совсем некстати, но… ты не
видела вчера ночью группу лыжников
у нас на площадке?
Ира молча
покачала головой и снова ушла в
свое горе, как в глубокую нору.
На похороны Эмиля
Сергеевича я не попала — срочно
вызвали в Москву. Речь шла о моей
книжке, так что пропустить встречу
я не могла. Летела в самолете над
заснеженной землей и представляла,
как опускают Эмиля в могилу на
Широкой Речке. Рядом — памятник
сыну, Ириному мужу, которого убили
на улице пьяные подростки. На снегу
возле подъезда — еловые веточки.
А когда я
вернулась через четыре дня —
прокляв все и вся, потому что
встреча была абсолютно дурацкой и
непродуктивной, повесть вообще в
это издательство брать не захотели
(могли бы и по телефону, собаки,
известить), Иры в соседней квартире
уже не было.
— Уехала к матери,
в Серов, с мальчишком вместе, —
пояснила Надежда Георгиевна из
девяносто пятой квартиры. —
Сказала, что квартиру эту будет
сдавать. Не знаю, Ань, кто сюда жить
придет — как не боится, там ведь и
мебель оставила, и ковер…
Ковер и мебель у
Иры просто никакие, но Надежда
Георгиевна живет еще хуже, и ей
сравнивать не с чем.
И холодно у Иры в
квартире так же, как у меня. Но ведь
у ней-то еще и ребенок!
Я отвернулась от
Надежды Георгиевны, чтобы открыть
наконец свою дверь, но старушка
сказала:
— Аня, зайди-ка ко
мне.
Прямо с сумкой и в
дорожной пыли — но вежливая! —
зашла в обшарпанную девяносто
пятую. Жуткий стариковский запах —
вместе лекарства, старая кожа,
бедная, несытная пища, шерстяные
носки, в которых ходили не один
день.
Губы у Надежды
Георгиевны тем не менее накрашены.
Протянула плотную
папку, набитую бумагами, и два
больших мятых конверта картонного
цвета, прорванных по краю.
— Это Ирка тебе
велела передать. Эмиль Сергеевич
все сидел с этими бумажками и
говорил, что надо бы с Анной
посоветоваться — она ведь
литератор, но стеснялся. А теперь,
Ирка говорит, эти бумажки только
выкинуть, а тебе — вдруг сгодятся.
2.
Я зашла в
окончательно выстуженную квартиру.
Котишка со страшной скоростью
прилетел меня встречать, так что
когти заскользили по паркету.
— Кормить тебя не
забывали, Шуми? — я бросила папки и
конверты Эмиля в кресло и пошла на
кухню поставить чайник.
За спиной
раздался хлопок и долгий шелест.
Шумахер вспрыгнул на спинку кресла,
панически прижав уши.
Бумаги из папки и
конвертов покрыли пол плоским
ковром. Бумаги, отпечатанные на
старой машинке типа “Москва”,
документы, написанные под копирку
разными почерками, ксерокопии
каких-то странных карт и рисунков,
газетные вырезки, отксеренные так,
что посреди белоснежного листа
неловко томится крошечная заметка,
фотографии скверного качества и
толстая подшивка страниц в двести
(это она так звучно хлопнула об пол).
Я подняла ее.
Бледно-серая печать — еще одна
ксерокопия. И явно неполная —
многих страниц не хватает. После
восьмой сразу двадцать пятая.
ДЕЛО № __
прекращенное
уголовное
О гибели
туристов
в районе горы
Отортен
начато 1959 г.
закончено 1959 г.
Я наугад (и,
видимо, удачно) раскрыла папку.
Обстоятельства
дела:
23 января 1959 года
самодеятельная группа туристов в
составе 10 человек отправилась в
лыжный поход по маршруту Ивдель —
гора Отортен. От участка 2-й
Северный в лыжный поход пошло 9
человек. 1-го февраля 1959 года группа
начала восхождение к горе Отортен и
вечером разбила палатку у высоты
1079.
В ночь на 2-е
февраля при невыясненных
обстоятельствах произошла гибель
всех 9-ти человек.
Следующей в деле
была фотография лыжников, которые
стояли перед моей дверью в прошлую
пятницу. Две круглолицые девушки —
брюнетка и блондинка, веселый
парень в шляпе, еще один с раскосыми
глазами (мне такие нравятся)… Но
ведь прошло сорок лет! И если даже
предположить, что я сошла с ума и
мне всякое мерещится, непонятно,
чего им, духам, от меня надо! Я не
турист и даже не любитель природы —
мне никогда не приходилось жить в
палатке, и самое главное, мне всего
тридцать лет, я не
знала никого из этих туристов. Не
могла знать!
Снова (теперь уже
с начала) открыла копию уголовного
дела и начала читать все по порядку:
Прокуратура
Российской
Советской
Федеративной
Социалистической
Республики
Прокурору
Свердловской области
Государственному
советнику юстиции 3-го класса
тов. Клинову Н.
(лично)
Возвращаю
прекращенное уголовное дело о
гибели туристов Дятлова и других.
Приложение: 1.
Дело в 1 томе.
2. Альбом.
3.
ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ
Зам. прокурора
РСФСР
Государственный
советник юстиции
3-го класса,
(Ураков)
Тут же шла надпись
от руки, косо, как гордые писатели
обычно подписывают свои книжки:
т. Роговой Ю.И.
По указанию Н. И.
Клинова просьба хранить в
секретном архиве,
пакет хранить в
с/с производстве.
11/VII 59 г.
Я все-таки решила
выпить чаю. В конце концов, папки и
эти странные бумаги от меня не
убегут. Кроме того, мне просто
необходимо было подумать о том, что
же это за странные явления такие со
мною происходят. Раньше помогала
думать сигарета, а теперь — курить
бросила окончательно, поэтому оставался
только чай.
И тут случилась
очень необычная вещь. В голове у
меня начали крутиться шесть цифр.
Как песня: восемь — пять — один —
четыре — девять — два. Я уже устала
думать эти цифры, они же все
крутились в голове: восемь — пять —
один — четыре — девять — два.
Цифры были совсем
разные — ни одна не повторялась в
комбинации.
Индекс?
Код?
Мистическая
загадка?
Пора лечиться?..
Зазвонил телефон.
Телефон!
Я взяла трубку —
ошиблись номером. Спросили Евгению
Ивановну.
Тогда подумала:
восемь — это ведь межгород, не
может быть такого номера…
Все равно набрала,
и радостный инфантильный голос
ответил:
— Поздравляю, вы
первым дозвонились до радио
“Ля-бемоль”!
— Первой, —
машинально поправила я. — И что
теперь? Зачем я до вас дозвонилась?..
— Вы победили в
нашем конкурсе и теперь должны
подъехать за потрясающим призом!
Тут в трубке
что-то зашипело, слышны были дикие
выкрики.
— Я вообще-то не
хотела участвовать в вашем
конкурсе.
Инфантильный
голос засмеялся с явным недоверием.
— Записывайте
адрес!
Я покорно взяла
ручку. Рефлексирующий интеллигент,
самой противно.
3.
Когда я долгое
время не пишу, у меня развивается
сильнейший словесный токсикоз.
Слова прокисают внутри меня,
подобно невостребованному молоку в
грудях кормилицы. Я начинаю болеть
и бредить удачными, как мне кажется,
выражениями. Токсикоз пропадает
сразу же после того, как я получаю
доступ к компьютеру, блокноту, на
худой конец — к чьим-нибудь ушам
(хотя в таком случае мировая
литература недосчитается моих
находок; я теряю интерес к тому, что рассказано).
Теперь токсикоз обещал затянуться
— мало того, что в Москве все не то,
так еще и дома теперь: галлюцинации,
странные документы, а теперь
какой-то приз дурацкий!
Ладно, хоть
радиостанция эта вещала с соседней
улицы, — может, и не плохо
прогуляться, хотя холод —
собачий…. Шумахер явно
предсказывал скверную погоду —
свернулся пушистым кренделем на
диване и спрятал нос в лапки.
Иногда я жалею,
что не родилась кошкой. Можно спать
шестьдесят процентов жизни, а в
свободное время хулиганить.
Кстати, люди,
которые не любят кошек, всегда
оказываются если не плохими, то уж,
во всяком случае, не теми, с кем
стоит общаться. Это я проверила на
личном опыте. Зато у замечательных
человеков всегда есть кошка или
кот. Тоже проверено.
Я потрепала
Шумахера по гривке и пошла
одеваться.
На улице было
теплее, чем в моей квартире. Тем не
менее холодный воздух охотно
забирался в мои рукава и под
воротник, а застывшие снежинки били
по лицу, словно мелкие звенящие
стекляшки.
Замерзнуть я не
успела.
— На радио
“Ля-бекар”. Выиграла приз, — скупо
отчиталась я седобровому
охраннику, с любопытством
рассматривающему мой покрасневший
нос.
— Девушка, —
укорил меня охранник, — радио
называется “Ля-бемоль”. Бекар —
совсем другое дело, это значит, что
повышение на полтона отменили.
Черкнул мне что-то
на крохотульной бумажечке и
комсомольски указал на лифт.
— Не забудьте
пропуск подписать!
Лифт ехал ко мне,
скрежеща решетками и подвывая
механизмами. Здание оказалось
очень старым, и лифт под стать, с
надписями на двух языках — русском
и немецком, видимо, трофейные немцы
так развлекались. Лифт по-немецки
будет — “ездящий стул”.
Почему “стул”,
если в нем стоят?..
Белая дверь, за
которой должны были густо цвести
инфантильные голоса, оказалась
закрыта на специальный кодовый
замок. Естественно, кода я не знала
— мне его никто не сказал. Я
вздохнула и дернула за ручку.
Тишина.
— У них обед, —
сказал кто-то очень тихо и
застенчиво. Справа на каком-то
довоенном стуле сидела худенькая
девушка, похожая на умненькую
лисичку.
— Света, —
пояснила она. — Меня позвали
получить приз, хотя я просто
ошиблась номером. Звонила не к ним,
а маме. Я отпинывалась, но они тут
все такие настырные!
— Со мной та же
история. — Света смотрела
внимательно, и я спохватилась:
— Аня. Я пишу
книжки.
Света улыбнулась
и стала еще больше похожа на
лисичку.
— Я как раз искала
писателя, чтобы…
Тут она
засмущалась, и мне как будто
увиделись ее мысли: “я ведь совсем
ее не знаю!”
— Чем ты
занимаешься? — вежливо
переключилась я. Света была из тех,
кому сразу хочется говорить “ты”.
Таких людей очень мало. В основном
мне встречаются их
противоположности, которые
настаивают на более неформальном
обращении. А мне оно дается с трудом
— именно с ними. Я еще очень долго
срываюсь на “вы”, и
противоположности обижаются.
— Я учусь. —
сказала она. — На истфаке. Но
основная моя жизнь проходит не там.
Я увлекаюсь туризмом.
Пришлось сделать
сложное лицо. Я всю жизнь боялась
туристов. Во-первых, мне непонятно,
где они берут столько сил, чтобы
ходить под грузом тяжелых рюкзаков
на немыслимые расстояния,
во-вторых, я не знаю, зачем им это
надо: гораздо приятнее лежать под
пледом с книжкой, котом и бутылкой
красного сухого. Самое главное, я
чувствую остро, как бритвой по
пальцу, что туристы тоже меня не
поймут с моим ленивым образом
жизни. Будут переглядываться и
хохотать.
Потому что мой
папа — супертурист, начальник
экспедиции, охотник и рыбак с
тридцатилетним стажем. И вот, он
брал меня в детстве с собой в лес. Я
покорно проходила метров двести,
после чего садилась в траву и
кричала:
— Домой! Говно!
К чему относилось
последнее, непонятно, но мама
говорит, что этому слову меня
точно не учили. Папа страшно
обижался.
Меня усаживали на
пенек и давали книжку Успенского
про гарантийных человечков. Тогда я
еще как-то терпела.
После трех таких
походов папа умыл руки и отказался
от лесных общений со мною. Вот и
выросла я урбаноидом.
И вот теперь
нарвалась на настоящую туристку, да
она еще писателя ищет…
— Свет, а зачем
тебе писатель? — я въехала в
разговор заново и уже на танке.
Света смутилась,
поправила челку и сказала:
— Сорок лет назад
на севере Урала погибла
туристическая группа. Группа
Дятлова. Девять человек.
Тут дверь с
кодовым замком открылась, и в
проеме мы увидели улыбку.
— Здравствуйте,
здравствуйте! — сказала улыбка.
Дверь открылась шире, и прямо перед
нами появилась высокая фигура
унисексуального склада. Света тоже
улыбнулась как-то беззащитно, а
фигура (я честно не могла
определить ее пол) развернулась в
сторону кабинета и патетически
воскликнула:
— Прибыли наши
призеры!
Радийцы зашумели,
а Света тихонько сказала мне:
— Видимо, им
совсем уж никто не звонит. Хорошо,
что мы откликнулись, а то как-то
жаль их. Все-таки работают люди.
Нас торжественно
провели в комнату, и фигура (я
отметила у нее легкую, почти
красивую сутулость и уши, похожие
красной сморщенностью на дольки
сушеных яблок, — видимо, фигура
несколько молодилась) плеснула в
два стакана по щедрой порции
коньяка.
— Я за рулем,
извините, — мягко сказала Света.
— Оу! —
обрадовалась фигура и залпом
выпила коньяк. Я пригубила напиток:
надеялась еще поработать сегодня.
Потом нам
преподнесли два пластиковых
пакетика с логотипом “Ля-бемоля”.
В моем оказались кепочка, авторучка
и два компакт-диска с ужасными
рожами на обложках. Что было у
Светы, не знаю, но она всячески
показывала свое удовольствие.
— Большое
спасибо! — искренне благодарили мы,
продвигаясь к двери. Фигура кричала
нам вслед:
— Надеемся, что вы
станете нашими постоянными
слушателями!
— Мы же пропуск не
подписали! — вспомнила Света уже на
лестнице. — Надо бы вернуться, да
неудобно как-то.
— Попробуем так
прорваться. — Я решительно
двинулась к знакомому лифту.
Охранник широко
улыбнулся:
— Илья Петрович
предупредил, что вы сейчас выйдете.
Он сказал, что вы забыли пропуска
подписать…
— Илья Петрович,
наверное, и есть та странная фигура,
— сказала я.
Света удивилась:
— Я думала: оно —
женщина.
Мы засмеялись, и
мне показалось, что знакомы мы с ней
давным-давно. Хотя, честно говоря, я
с женщинами не дружу: у меня был в
жизни случай, связанный с отборной
девичьей подлостью. Подруга
красиво, как в шахматных этюдах
Рашида Нежметдинова, увела у меня
мужа. Я успела только вскрикнуть
вслед: е-два, е-четыре, и это больше
напоминало вопль: твою мать! После
этого я завязала и с одним полом, и с
другим. Шумахер — мой единственный
друг и соратник.
Света
приготовилась сказать что-нибудь
прощально-вежливое, я читала это на
ее милом лисьем личике. Видимо,
передумала, потому что услышалось
совсем другое:
— Садись, я тебя
подвезу.
Я уселась в
зеленую “восьмерку”, и Света
аккуратно выехала на улицу.
Через две минуты
мы были у моего дома.
— Зайдешь? —
спросила я неуверенно: тоже ведь
страшно незнакомого человека — и
сразу к себе домой. Мой бывший муж
просто убил бы за такое. Ну и пусть
убивает теперь свою-мою подругу,
заслужила.
— Да, — сказала
Света, — зайду. Вдруг и правда ты
именно тот человек, который мне
нужен. Который напишет правду. Все
как было.
4.
Пока я открывала
ключом дверь, под нежное
потустороннее мурканье Шумахера,
отворилась соседняя квартира, и на
площадке появилась накрашенная
Надежда Георгиевна. Она улыбнулась,
и стало видно красную помаду на
зубах, которая придавала старушке
зловещий вид.
— В городе ходит
ужасная ротовирусная инфекция, —
вместо приветствия сказала Надежда
Георгиевна. Все страшные новости
немедленно поднимали ей
настроение, особенного пика
которого можно было достигнуть,
делясь информацией с окружающими.
— Кишечный грипп! Берегитесь,
девочки! В поликлиники города
поступило четыре тысячи человек.
Из ее квартиры
звучало приглушенное эхо
теленовостей.
— Спасибо, что
предупредили, — сказала я, и Света
тоже кивнула в знак благодарности.
Света не сказала
ни слова про выстужающий холод моей
квартиры, а Шумахер сразу запрыгнул
к ней на руки, пока я варила кофе.
Замурлыкал и уснул. Шумахер —
тончайший психолог, поэтому я
окончательно расслабилась. Свете
можно доверять, она не станет бить
меня тефалью по голове, а потом
рыскать по квартире в поисках
несуществующих богатств. Мой
стылый труп в темных пятнах и
задранной до шеи юбке не покажут в
вечерних новостях, которые я так
люблю смотреть.
— Хорошо! — вслух
сказала я.
Света удивленно
посмотрела на меня.
— Послушай, —
начала я, — у тебя не бывает так, что
сон и явь не отличаются друг от
друга? Будто сны оживают или
реальные события как сон?
Света молчала.
Гладила Шумахера по спинке.
— Уже больше
недели мне снится один и тот же сон.
Я никому не могу его пересказать, в
силу того, что общаюсь… ну почти ни
с кем я, честно говоря, и не общаюсь.
— Какой сон? —
быстро спросила Света.
— Холодная
северная ночь, январь или февраль.
Хилые березы, черные елки,
невысокие и широкие горы. Каменные
груды такие, не помню, как они
называются…
— Останцы, —
сказала Света.
— Точно! Потом —
палатка, поставленная на склоне
горы. Кедр — высокий и мощный.
— А люди? Люди там
есть, в твоем сне?
— Несколько
человек. Они ползут по колючим
сугробам, их бьет ветер и снег. Люди
тяжело дышат, но пытаются
продвигаться дальше. Потом они
замирают, и тут я просыпаюсь.
Света сказала:
— Или ты врешь и
кто-то тебе все рассказал, или это
чудо!
Я обиделась. Уж
кем-кем, а вруньей я точно не была.
— Не обижайся,
пожалуйста, — попросила Света, —
просто твой сон удивительно
походит на то, что было в
реальности. Я начала тебе
рассказывать еще на радио —
помнишь, погибшие дятловцы? Может
быть, просто кто-то очень хочет,
чтобы тебе снился именно этот сон?
Мы притихли, и в
это время Шумахер вцепился когтями
Свете в ладонь. Она вскрикнула и
прижала руку к губам.
— Шуми! — я была в
бешенстве. Котишка тем временем уже
долетел птицей до подоконника и
начал носиться по нему туда и
обратно: Надежда Георгиевна вывела
гулять свою болонку, и Шумахер это
почувствовал.
— Охотник
недоделанный, — я извинительно
смотрела на Свету, но она почему-то
избегала моего взгляда.
Я взяла в шкафчике
зеленку и подошла ближе.
— Аня, зачем ты
придумала про свой сон?
Я убеждающе
приложила руку к сердцу, но потом
проследила Светин взгляд: она
увидела документы Эмиля!
— Я не успела
рассказать!
Света смотрела
недоверчиво.
— После этих снов
со мной случилась и вовсе
невероятная история. Они пришли ко
мне домой. Ну, лыжники. Они смотрели
на меня, и там потом был снег на
площадке.
Света смотрела
уже как-то тревожно.
— Понимаю, что это
звучит ненормально, но они чего-то
хотят от меня. А на другое утро,
как они приходили, умер мой сосед
Эмиль Сергеевич.
— Эмиль Сергеевич
Кац? — переспросила Света.
— Да, а ты его
знала?
— Он учился на
одном курсе с Игорем Дятловым.
Пытался расследовать причины их
гибели самостоятельно. Загремел в
тюрьму — возможно, что поэтому. Все
думали, он забросил это дело.
— Его невестка
отдала документы мне. Сказала, что
он проводил с ними все время. А там
были фотографии, я и узнала тех
лыжников. Потом эта встреча с
тобой…
— Ты не
специально пришла на станцию? —
подозрительно спросила Света.
— Как я могла
знать, что ты ошибешься номером? —
мне уже надоело оправдываться.
— Можно взглянуть
на документы? — спросила Света.
— Конечно.
Она взяла их
как-то опытно, начала
перелистывать странички беглыми
пальчиками, будто играла на
бумажной арфе.
— У него есть
интересные вещи. Если ты дашь мне
скопировать эти бумаги, я дам тебе
то, что насобирала сама. Уже десять
лет я собираю — по крохе — все, что
связано с дятловским делом.
Документы. Свидетельства
поисковиков. Воспоминания
родителей. Фотоархивы. За эти
десять лет дятловцы стали мне ближе
самой дорогой родни, и я знаю про
каждого все.Я не знаю только одного:
что же все-таки произошло на
перевале у горы Холат-Сяхыл,
(Отортен? — смутно
припомнилось мне, но я промолчала.)
на перевале,
который теперь носит имя Игоря
Дятлова и его группы?.. Чем больше
проходит времени, тем больше
рождается версий. Нужен человек,
который напишет книгу об этом —
может быть, найдется читатель,
которому откроется истина. Если ты,
Аня, говоришь правду — а мне
почему-то кажется, что ты не врешь,
— значит… этот
человек — ты.
— Я сейчас
вообще-то работаю над романом о
школьной любви… — виновато
сказала я. Как объяснить Свете, что
для этого своего романа я потратила
два месяца на преподавание
литературы в старших классах самой
близлежащей к моему дому школы? И
герои этого романа сейчас застыли в
неподвижных позах так, как я их
оставила на недописанном до конца
листе бумаги… — Может быть, чуть
позже? Мне интересно, но сейчас я не
могу.
Света улыбнулась.
— Ребята ждали
сорок лет, я — десять. Неужели не
потерпим еще полгода? Пиши свой
роман, потом примешься за наш.
— Наш? — ревниво
спросила я. — Мы что, будем писать
вместе?
— Нет, конечно, —
она все еще улыбалась.
— Как узнать, что
вся эта история — не сон? —
спросила я.
Света показала
мне разодранную Шумахером руку.
На другой день
Света принесла мне тряпичную
красную сумку с надписью Marlboro, в
которой лежали пластиковые и
бумажные папки, картонные коробки с
фотографиями и другие снимки в
черных “проявочных” конвертах,
маленькие записные книжки, видео- и
аудиокассеты.
— Главное, не
нарушай порядок. В каждом конверте
все разложено так, как надо. Начинай
изучать потихоньку.
Света ушла (на
полгода, думалось мне), а я
облегченно вздохнула, поставила
сумку в коридоре, поместив туда же
бумаги Эмиля, и села наконец-то за
наскучавшийся по моим пальцам
компьютер.
Шумахер лег возле
монитора и тут же уснул, убаюканный
тихим шелестом клавиш.
5.
Долго и
старательно смотрела я в
нежно-голубую гладь монитора,
набирая те самые слова, которые
мучили меня изнутри. Три страницы
написались легко, будто мне их
продиктовали. Внятно, разборчиво,
как детям в школе.
Я подняла руки
вверх, чтобы немного отдохнуть, и
посмотрела в окно. Потом — снова на
экран. Что-то привлекло мое
внимание, и я вернулась к первой из
написанных сегодня страниц.
Перечитала, как
обычно, с отвращением к себе.
Плохо, чуть лучше,
почти хорошо… Стоп, а это здесь
откуда?
В текст зашел
некий Игорь — крепкий, с раскосыми
глазами и большеротый. Игорь, как
было написано, “смотрел на нее
внимательно, будто чего-то ожидая”.
Я посмотрела на
дрыхнущего без задних лап Шумахера
и потом еще раз на монитор.
Честное слово,
никакого Игоря я не придумывала, в
моем повествовании и так уже дышать
нечем от огромного количества
персонажей!
Попробовала
писать дальше, забыв про это
странное появление. Просто
выделила этот кусочек и нажала delete.
Сделала еще пять страниц, молодец,
теперь можно и чаю выпить.
На кухню пошли
вместе с Шумахером, он терся
красивыми восьмерками вокруг моих
ног, будто расписывался в
бесконечности своего голода.
Пришлось дать верному дружку
кусочек вареного мяса, который я
планировала съесть за ужином.
Стройнее буду!
С кружкой чая в
руке, теперь уже без Шумахера (он
бегал с подаренным мясом по кухне,
делая из него нехитрые стенные
аппликации, потом скорябывал их
лапой и подбрасывал вверх, словно
Майкл Джордан в лучшие года),
вернулась я к компьютеру, на
мониторе которого плавали красивые
цветные рыбки.
Enter и перечитать
новый кусок. Героиня должна была
наконец-то слиться с героем в
порочной и мучительной страсти.
Вместо этого я
прочитала подробный абзац про
неких Зину и Люду. “Зина, —
говорилось в
фрагменте, — довольно крупная
брюнетка с большущими карими
глазами, а Люда худенькая, похожая
на умную лисичку”.
Сравнение действительно было
моим, но ко всему остальному я не
имела никакого отношения!
Я припала к
компьютеру и зачем-то понюхала его.
Запах был
абсолютно спокойным, мой
электронный друг и не думал
перегреваться.
“Сама
перегрелась…” — грустно
подумалось мне.
Раз уж все равно
сошла с ума, прочитаю до конца… Я
прошлась по предыдущему тексту: так
и есть, кусок про Игоря снова был на
том же месте…
Читаю дальше. Зина
и Люда крепкие, спортивные, хорошо
развитые девушки. Студентки УПИ.
Уральского политехнического,
который теперь называется
Уральский государственный
технический университет. Зина
Колмогорова и Люда Дубинина.
Тут в тексте
небольшой пробел, и чуть ниже,
левее:
Пожалуйста!
Как будто у того,
кто писал этот текст, совсем
закончились силы, и он резко
остановился, едва успев сказать
самое главное. Принтер тихо
вздохнул, зажег зеленый огонек и,
постукивая, словно деликатная
швейная машинка, начал печатать
последние страницы. Текст, который
писала не я, машина выделила
курсивом.
Я уже, конечно,
догадалась, в чем дело. Закрыла файл
по всем правилам и пошла в коридор,
к красной сумке Маrlborо. На ней,
развалившись и демонстрируя
пушистый испод, дремал Шумахер. Я
бережно взяла его под животик и
переложила в кресло. Он даже глаз не
разжмурил, продолжал спать. А я
открыла пластиковую молнию на сумке и
начала читать все бумаги подряд
прямо в коридоре, сидя на коврике.
6.
Очень скоро мне
стали проясняться обстоятельства
истории, случившейся сорок лет
назад. Огромное количество людей
излагали письменно и устно (под
запись) свое мнение, факты,
воспоминания, в сумке оказался
целый ворох газет и ксерокопий и
даже две книжки. Первая была старой
и называлась “Высшей категории
трудности”, вторая, зримо моложе,
носила название “Цена гостайны —
девять жизней”. Я прочитала обе за
два с половиной часа.
“Высшей
категории трудности” оказалась
повестью — об этом говорил и
внешний вид: синяя обложка с
костром и горами. Автор: Ю. Яровой.
Бывший журналист “Насменки”.
Повесть была довольно скучной, но
уже с первой страницы стало ясно,
зачем она писалась. История
дятловцев не давала автору покоя. И
он пересказал ее, как можно было в
то время: зашифровав имена,
топонимы да и само событие до
неузнаваемости.
Глеб Сосновский,
главный герой, — равно Игорь
Дятлов. У Ярового только он и погиб
при страшном буране, остальным
удалось спастись в заброшенной
избушке геологов.
Коломийцева =
Колмогорова, Васенина = Дубинина,
Постырь = Золотарев; я уже стала
различать знакомые характеры в
чужих образах.
Другая книжка,
совсем новенькая на вид и даже при
типографском запахе сереньких
страниц, выглядела не так
романтично. Автор по фамилии Гущин.
Похоже, что журналист. Книжка его
представляла собой довольно
толково составленную газетную
статью, в которой подробно
описывались события сорокалетней
давности и то, что было после.
Господин Гущин представил
несколько версий гибели ребят,
причем одна из них выглядела вполне
убедительной.
В книжке были
также иллюстрации скверного
качества, но я уже могла различить
некоторые лица даже в таком
изображении…
Вместе с сумкой и
Шумахером я плюхнулась на диван и
взяла в руки блокнот.
Так, что мне
известно?… Я начала писать быстрым
почерком, сокращая слова только мне
известными способами.
В конце января
1959 года, то есть через шесть лет
после смерти Сталина и через
четырнадцать после окончания
второй мировой войны, группа
студентов из УПИ отправилась в
очередной лыжный поход высшей
тогда категории трудности.
Собственно
студентов в составе группы было
пятеро — Дятлов, Колеватов,
Слободин и девушки. Юрий Дорошенко,
Георгий Кривонищенко и Николай
Тибо-Бриньоль были уже
выпускниками, то есть инженерами, а
самый старший участник Александр
Золотарев вообще работал
инструктором на Коуровской
турбазе.
(Примечательно,
что вначале в поход отправились
десять человек, но у Юрия Юдина
случился радикулит, и посему он
отправился домой из 2-го Северного
поселка.)
Я крупно написала
его имя и потом еще обвела овально.
Сначала все шло
по плану. Группа Игоря Дятлова (тот
самый, с раскосыми глазами) выехала
из Свердловска на поезде в Серов,
оттуда — в Ивдель, потом в Вижай, и
наконец попутка в лице телеги
увезла их вещи во 2-й Северный
поселок, сами ребята шли пешком…
Там, в поселке, они наконец встали
на лыжи и отправились в свой поход к
Отортену, горе на Северном Урале,
которая являлась основной целью
маршрута.
В ночь с 1 на 2
февраля 1959 года Дятлов решил
установить палатку на склоне горы с
труднопроизносимым названием
Холат-Сяхыл (в переводе означает
“Гора мертвецов”). Группа
расположилась на ночлег.
Дальше — только
домыслы, поиски, страх и полная
неизвестность.
Долгое время в
Свердловске ждали сообщения о том,
что группа Дятлова вернулась в
Вижай. Не дождались. Начались
поиски. И спустя двадцать пять дней
после случившегося на склоне Горы
мертвецов обнаружили палатку,
разрезанную ножом, а в отдалении —
мертвые тела. Двое лежали под
огромным кедром, трое замерзли
будто бы по дороге от кедра к
палатке. От палатки — цепочка
человеческих следов, а возле кедра
— “следы человеческой
деятельности”, то есть костровище.
Следов
насильственной смерти сначала
обнаружено не было.
Эту запись я
сделала в своем блокноте первой.
Потом начертила на девяти
страничках горизонтальные полоски
и написала сверху девять уже
знакомых мне имен и фамилий. Теперь
можно составлять личные досье. Но
это завтра, а пока я приняла душ и
улеглась в постель, прихватив с
собой еще одну картонную папку, на
этот раз из эмилевских. Очередная
надпись: Дело… скоросшиватель.
Ничего там
подшито не было — в папке лежали
тоненькие тетрадки с блеклыми
обложками: почти зеленая, уже не
белая, едва розовая… Это были
дневники туристических групп и планы походов. 1955—1957
годы, поход по Кавказу, Южный Урал, Чортово
(таковы были правописательные
требования) городище… Состав
участников групп, написанный в
специально разлинованной таблице,
менялся, но две фамилии встречались
мне повсюду: И. Дятлов (упоминался в
основном как начальник групп) и З.
Колмогорова (санитар, завхоз). Два
раза встретилась и фамилия Тибо
(без приставки Бриньоль).
Шумахер подполз
ко мне на брюхе, понюхал незнакомый
запах старых чернил (так пахло
от маминых отличничьих тетрадок,
которыми бабушка потрясала перед
моим “троечным” носом).
Я обняла кота, и мы
начали читать вместе.
8. Дневник
10/II — 57 г.
Последний день
сессии. Некоторые еще сдают
экзамены, другие налаживают лыжи,
запасают пленки, подгоняют
снаряжение. Ведь сегодня ночью
поезд понесет нас в далекие края!
Тут запись
прерывалась, что-то остановило
автора. Вообще, как я успела понять,
в походах туристы обычно ведут
дневники по очереди, причем делают
это без особой охоты. Сразу видно
женское письмо — и не только
слабеньким карандашным нажимом
выдает оно себя, но и подробными
описаниями, цитатами из диалогов,
“он сказал, она посмотрела” и так
далее… Мужчинам жаль тратить слова
попусту: в основном они сдержанно
сообщают, где в конкретный момент
находится группа, каковы погодные
условия и привлекательность
окружающего ландшафта.
В ожидании
электрички плясали, пели, прыгали,
ели конфеты. Грелись у одного
рабочего в квартире, были
свидетелями горя алкоголика и
радости человека. До Свердловска
доехали на двух электричках, весь
поход сопровождался различными
приключениями, интересными
авариями, как, например, у Володи
поломалось крепление, в ожидании,
пока ремонтировали, девочки
сочиняли на мотив бродяги:
“Авария-а-а-а…”
Точно, была такая
песня из индийского фильма с Раджем
Капуром “Бродяга”. Песня
называлась “Абарая”. Мама
рассказывала мне даже какую-то
частушку тех лет:
Радж Капур, Радж
Капур,
Посмотри на этих
дур:
Даже бабушка моя
И та поет
“Абарая”.
А запись эта, про
аварию, — явно женской руки.
Еще в одной
тетрадке — подробнейший маршрут по
дням, цели и задачи похода (видимо,
требовались спортклубом),
подробные списки снаряжения. Тут же
— картосхемы пути и чертежи,
насколько я могла понять, какой-то
печки, расчеты “в столбик” и
чернильные рожицы. Кто их рисовал?
Может, Дятлов?..
Все это
происходило за два года до страшной
гибели его группы…
Открыла общую
тетрадку в клеенчатой обложке.
Карандашная надпись уже на
развороте:
Дневник похода
по Кавказу
(лето — осень 1957
г.)
Сначала
восхищенные девушки подробно
расписывают дорогу в поезде и свои
ожидания от похода. Потом
появляется размашистый почерк:
26 августа 1957 г.
Странная погода,
впрочем, может, обычная для этих
мест: невыносимая жара днем,
довольно холодно ночью. Степь,
бесконечная степь. Исторические
места боев во время второй мировой
войны. На одном из полустанков —
памятник-пушка павшим
артиллеристам.
Скоро
Сталинград. Здесь все напоминает о
прошедшей войне. Сохранились
воронки от снарядов, братские
памятники-могилы. Большой красивый
вокзал построен в стиле
героическом. У входа — скульптуры
солдат, матросов — защитников
Сталинграда. Вот и Волга. Поезд
проходит в стороне от реки, лишь
иногда показывается ее голубая
гладь. Волго-Донской судоходный
канал имени Ленина. У входа —
огромная скульптура Сталина. Поезд
идет вдоль канала. Несколько белых,
новых поселков, видимо, жители их —
рабочие канала. А кругом сухая
степь. Железная дорога, видимо,
самое плодородное, удобренное
место, поэтому вдоль ее с успехом
растут тыквы,
арбузы, да такие большие, спелые. И
так без конца. Особых впечатлений
нет. Ярко вспыхивают зарницы, ведь
их видно здесь на сотни км.
Дятлов И.
Кавказский
дневник оказался самым подробным,
но размашистых записей Дятлова я
больше в нем не встретила, видимо,
как начальник он имел право
отвертеться от этой работы. Зато о
нем охотно и много пишут другие
участники похода:
Встал вопрос,
оставлять кого или нет здесь
сторожить вещи. Коля, и Славка, и
Пашка усиленно наседали на Игоря,
уверяя, что все украдут, если не
оставить никого. Игорь сначала
решительно сказал нет, но после
вторичного наступления ребят он
встал и, как Наполеон, долго думал и
спокойно произнес: “Останется Коля
и ты, Женя”. Для меня это было
неожиданностью, так как я не
изъявлял желания оставаться и
хотел вернуться.
Сразу за этими
заметками следовала длинная,
подробная запись на 7 страниц,
сделанная понятным, четким
почерком. Я сразу обратила на нее
внимание и потом уже увидела, что
почерк этот часто встречается в
дневнике и обладательница (без
сомнения, “обладательница”)
рассказывает о своих впечатлениях
с удовольствием, ей нравилось
писать.
1 сентября 1957
года
Добрый день!
Да,
действительно, это добрый день.
В разных концах
Советского Союза бегут в этот день,
кто в первый раз с родителями, а кто
уже и не первый раз, в школу, сколько
встреч, радости, рукопожатий,
поцелуев, взвизгиваний при встрече
и прочих вещей происходит 1-го
сентября. Может, сегодня и у нас, в
УПИ, за несколько тыс. км отсюда, у
спортклуба собрались наши друзья
походные и обмениваются своими
впечатлениями о проведенном лете,
кто-то побыл на Саянах, кто-то на
Урале, но все, радостные и веселые,
бегут к спортклубу. Правда, их
должно быть немного, многие на
практике, а многие и в походах.
Добрый день! В
этот день все, и старые и молодые,
все помнят о нем. Да и как о нем не
помнить! Вот и мы, 12 человек, шагаем
по Чегемскому ущелью и невольно
вспоминается, что сегодня 1-е
сентября!
Неумело, но
искренне, с душою. Я перелистнула
несколько страниц и прочитала
последний абзац этой записи:
…Кругом горы,
горы, снежные вершины, поднимаемся
выше и выше, встречается лес и
красивые цветы, изредка малина,
брусника в лесу, но вот перешли еще
один ручей и остановились на
привал. Место очень, очень красивое,
островок, кругом вода и горы, погода
противная стала, дождь идет. Вот уже
горит наш туристский костер и
готовится ужин, и так каждый день —
все новое и новое открывается, горы
так грандиозны и величавы, что
человек кажется среди них букашкой,
а ведь в то же время он всемогущ.
Может быть, еще допишу что-нибудь,
но пока на сегодня хватит.
С приветом,
Зколм…
Та, что писала эти
строки — возвышенная и чистая душа,
— Зина Колмогорова? Зиночка,
красивая даже по нынешним понятиям
брюнетка, через два года вместе с
другими дятловцами трагически
погибнет. Пока же они идут по
Кавказу, любуются незнакомой
природой и тщательно фиксируют
увиденное в коллективном
дневнике…
Старается
незнакомый мужской почерк:
Лес на правом
берегу Чегема, и первый привал. Мы
оказались в настоящем уральском
лесу: сосняк, береза, иногда ива. Из
ягод — брусника, черника,
земляника. Зина набрала полные руки
грибов и на ходу пыталась
расталкивать их в карманы рюкзаков
ребят.
А вот девушка
пишет:
Как только
кто-нибудь из нас повышает голос,
раздражается или слишком бурно
реагирует на окружающую среду, тому
сразу приписывают горную болезнь.
Сегодня она очень сильно
проявилась у Игоря. На предыдущем
привале он так долго ворчал на Лилю
из-за йода, что Лиля пожалела, что у
нее нет с собой никаких средств
лечения (как-то: каплей, мази,
таблеток и пр.) от горной болезни.
Я увлеклась и
читала уже все подряд. Кавказская
группа действовала
профессионально и шла строго по
маршруту. Успевали шутить и
смеяться.
Особенно
комичной была переправа Зины,
которая взгромоздилась на спину
Коле и таким образом, с ужимками на
лице, под дружный смех товарищей,
перебралась на другой берег. Бедный
Коля! Ему пришлось потрудиться, его
собственный вес 64 кг да еще + такой
же вес Зины — итого 128 кг.
Трудновато!
Сейчас
обеденный привал. Все хорошо, кроме
того, что у дежурных пригорело
какао, пачку которого нашел Игорь в
дупле большой сосны у места нашего
привала. Перевал мы не прошли, а
только дошли до него. Шли без особых
приключений, “по горам, по долам”.
Место для ночевки выбрали довольно
удачно. Здесь много дров, которые
приносят сюда альпинисты. Сейчас
Володя (дежурный) дует во всю мощь и
силу своих легких, способствуя этим
горению дров. Но вода нагревается
что-то очень медленно, а когда
закипит, и совсем неизвестно.
Ближе к концу
тетрадки мы с Шуми наткнулись на
еще одну Зиночкину запись, я уже
стала узнавать ее старательный
почерк отличницы. Текст меня
поразил. Может, Зина тоже что-то
предчувствовала:
Надо сказать,
что здесь не жарко, и мы идем на
перевал. Если перевал
Донгуз-Орунбаши можно назвать
перевалом “костей конских, ишачьих
и вообще скотских”, то перевал
Басса можно назвать перевалом
“костей людских”, но неизвестно,
немецких или русских, т.е.,
буржуазных или советских. На
перевал ведет довольно нудная тропинка
серпантином, и, вообще, перевал
легкий. Видели с него перевал
Чипер-Азау, кое-кто пожалел, что не
пошли через него, но большинство
ничего, песни поют про долины и
море. На ночлег остановились на
ровной площадке, и на бугорке стоит
могила, и, видимо, всяк, кто пройдет
через эти 2 перевала, поклонится
этой могилке. Сейчас все ушли за
дровами, и мне надо идти.
Мне стало не по
себе. Аккуратно закрыла последний в
пачке дневник и положила его на пол.
Прижала к себе Шумахера и уснула.
7.
Очнувшись поутру,
я обнаружила возле своей постели
две пары тапочек. Нет, со мною никто,
кроме кота, не спал, и ног у меня
всего две, а не четыре… Недолго
подумав, я вспомнила, что мне
померещился ночной звонок в дверь,
я бегала открывать и вернулась
обратно уже в других тапочках.
“Шизофрения
прогрессирует”, — печально
думалось мне. И тут раздался
реальный звонок: телефонный. Ему не
повезло, я приняла его за фантом,
вымысел моего окончательно
распоясавшегося воображения.
После краткой
серии телефон замолчал и потом
снова разразился противными
звонками.
— Алло, — сказала
я, уткнувшись губами в черную
пластмассу.
— Знаешь, мне так
легко представить себе твой сон…
С такой дурацкой
тирады начать беседу может только
один человек (из мне известных,
разумеется). Вадик. Мой бывший муж.
— Вадик, какой
именно сон ты имеешь в виду? Откуда
тебе знать, что мне снится?
— А еще писатель,
— расстроился Вадик, — я ведь о
твоем образе говорю… Как ты лежишь,
свернувшись калачиком и…
— Заткнись,
пожалуйста, пошляк, — сказала я
искренне.
Вадик обрадовался
энергии в моем голосе.
— Открывай дверь,
девушка, я у тебя под окнами. Надо
поговорить.
— Говори сейчас,
по телефону.
— Деньги капают, я
же по сотке звоню.
Деньги капают!
Я откинула одеяло
и сердито пошла к двери. Шумахер
побежал за мной следом и
расстроился, что я направилась не к
холодильнику.
Вадик уже стоял на
лестничной площадке. Худой,
длинный, нескладный. С фальшивой
улыбкой и мимозой в руке. Господи,
где он ее выкопал, болезную?
Я взяла мимозу и
погладила желтые пушистые ветки.
Шумахер неодобрительно смотрел на
меня.
— Здорово,
Хаккинен! — радостно сказал Вадик,
и Шуми заметно скривился от его
глупости. Вадик попытался
погладить котишку, но тот сбежал
немедленно на кухню.
Я поплелась
следом за ним, размахивая мимозой,
как веником.
Вадик
присоединился к нам.
— Представляешь,
Машка меня бросила!
Машка — та самая
подруга, которая увела Вадика
полтора года назад и все это время,
по моим расчетам, должна была
почивать на лаврах. Вернее, в
супружеской постели с еще не
остывшим после моих ласк Вадиком.
“Ладно, хоть
квартиру себе не забрали”, —
неромантично думалось мне.
— Бросила? —
озвучила я свои мысли. — Как же
безумная страсть, перешедшая в
ровное теплое чувство?
Вадик ярко
покраснел, потому что именно этими
словами лечил меня год назад.
— Все прошло, и
теперь Машка шалит с Наташкиным
Гришей.
Я в это время
набрала в рот воды — некстати,
потому что, захохотав, подавилась.
— Ей просто нужно
чужое, — старательно-серьезно
сказал Вадик.
— Наконец-то.
— Что наконец-то?
— не понял экс-муж.
— Наконец-то до
тебя дошло!
— Аня, — грустно
попросил Вадик, — не язви. Мне и так
больно.
— Больно ему, надо
же. И что я должна сделать? — я
заполняла мисочку Шуми свежей
телятиной, порезанной на тонкие
ломтики. Вадик жадно следил за
моими действиями. Голодный,
наверное. — Пожалеть тебя и пустить
обратно? Не дождешься, Вадик!
Большее, что я могу для тебя
сделать, — это обед. И только
потому, что сама есть хочу.
— Согласен даже
на обед, — нахально сказал бывший
муж. По его лицу было видно, что он
надеялся на большее. И продолжает
надеяться. Такие люди, как Вадик,
теряют надежду только вместе с
жизнью.
— Ладно, тогда
сиди тут и жди, — я положила
заледеневший кусман багрового мяса
в микроволновку (он тихонечко
звякнул) и нажала кнопку easy defrost.
Стеклянный круг послушно
завертелся, а Вадик пригорюнился, в
отличие от Шумахера, победно
вылизывающего мех посреди кухни.
— Мне надо
привести себя в порядок.
Перевернешь мясо, после того как
пропикает четыре раза.
— Я помню, — Вадик
готов был согласиться на что
угодно. Сложил ладонь лодочкой,
пока я снимала кольца с рук. И
смиренно подставил ее мне. Теплые
колечки брякнули друг о друга.
Многие из них мы выбирали вместе.
— Теплые кольца,
— мечтательно сказал Вадик и сжал
пальцы в кулак.
— Ты, Вадик, такой
романтичный, что меня сейчас
стошнит, — невежливо сказала я и
пошла в ванную. Громко закрылась
изнутри. И пустила воду, которая
захлестала тут же, как из насоса.
Тем не менее
жалобное мырканье Шумахера я
услышала и пустила его в ванную.
— А я? — страстно
спросил Вадик.
— А ты иди ставь
свою мимозу в вазу!
— Похоже на
ругательство или на плохие стихи.
Но ушел.
Шумахер встал на
задние лапки и нюхал мыльные
кружева, собрав усы в букет. Я сняла
пижаму и опустилась в горячую
пенную воду.
8.
В дверь колотили,
а мне было смертельно холодно.
Шумахер выл волком.
— Аня, открывай!
Вадик?.. Я
повернулась на бок и услышала плеск
воды. Надо же! Все еще в ванне.
Видимо, пригрелась и уснула. За это
время и вода остыла, и Шумахер с
Вадиком чуть не рехнулись…
— Не буду я тебе
открывать, успокойся, все в порядке.
Я быстро приняла
душ, умылась ледяной водой и
покинула свой банный рай.
Шумахер, прижатый
мною к боку, довольно раздувал
крошечные ноздри: по квартире плыл
удивительный запах, который может
принадлежать только одному
явлению: свиной отбивной с
абрикосами и сыром.
Вадик поспешно
снимал фартук, а на столе нахально
красовались маринованные грибочки
и домашнее лечо made by моя мама,
брынза с оливками и кедровыми
орешками и, наконец, две глиняных
кружки, из которых валил нешуточный
пар, который трудно было с чем-то
перепутать. Грог! Тот самый, что,
можно сказать, и сблизил нас с
Вадиком десять лет назад.
Вино явно пронес
под курткой, подлец, — у меня дома
запасы спиртного не задерживаются.
— Ну и что? —
спросила я. — Теперь я должна
растаять от умиления и одарить тебя
новой порцией своего доверия? А ты
будешь стоять смущенно, и скупая
мужская слеза прочертит мокрую
дорожку по загрубевшей щеке?
— Не щеке, а коже,
— обиженно сказал Вадик. Тоже мне,
художественный редактор.
— Вадик, Вадик! Не
читай ты эти глянцевые журналы —
там умных людей мало, в основном
работают блатные и бездарные. И
хорошего они тебе не посоветуют.
Даже самые замечательные
деликатесы (ах, удивите ее!) и
сладкие воспоминания не заставят
меня изменить решение. Впрочем,
обед ты приготовил сам, так что —
спасибо, сэкономил время. Давай ешь
по-быстрому и гудбай, у меня очень
много работы.
— Суров ты был, —
саркастически сказал Вадик. — А
вон, гляди, на какую речь пробрало —
не такие уж и дураки в этих журналах
пишут. Просто они имеют в виду
нормальных женщин, а не ударенных
жизнью писательниц.
— Вадька, меня не
жизнь ударила, а ты…
Я пошла
переодеться во что-то более
подходящее для парадного обеда с
грогом. Не стоило, наверное, быть с
ним такой резкой. Неважно, что
бывший, — все равно ведь родной
человек. Господи! Десять лет спать
рядом, драться из-за лучшей подушки,
приносить друг другу чай к рабочему
столу… Прятать подарки в квартире,
утешать, рассказывать истории —
просто любить, а потом: Аня, я пошел,
потому что Маша… Радостная и
счастливая собственной победой
Машка, ее хищная рожица рядом с ним
и… пустота, холод, умерший в
одноминутье телефон? Тихое
пьянство, выбегать на улицу,
плакать, искать дорогу к
заброшенной телебашне, не хотеть
дальше и больше, почти не жить…
Считать выкуренные сигареты
пачками, не отвечать на звонки. Говорить:
— Я полюбила бы
тебя, даже если бы ты был евнухом.
Или девушкой.
И вот теперь — он
приходит, его бросили, он
приготовил обед, а я должна
танцевать качучу от счастья.
Я рывком, как в
кино, раскрыла дверцы шифоньера.
Синхронно с моим движением с трех
плечиков упали три кофточки.
На помощь явился
Шуми. Он мягко запрыгнул в шифоньер
и начал теребить погаными лапками
кофточки. На борьбу с ним у меня
ушло довольно много времени. Потом
я выбрала одну из кофточек,
отряхнула ее от шумиковской шерсти
и напялила, застегивая на ходу.
Теперь джинсы, и хватит с него.
Подумав, я решила
причесаться. Краситься не буду —
Машка малюется, как портовая
проститутка, я буду выгодно
отличаться… Боже, о чем я думаю?
Какая разница?..
Вадик сидел у
стола, сгорбившись. При виде меня
распрямил плечи. Я увидела, что у
него на коленях — пачка листов.
— Ты не против? Я
взял посмотреть.
Я глянула и
обомлела. Он залез в красную сумку и
выудил оттуда одну из Светиных
папок.
— Вадик, ты забыл:
я всегда категорически против
копаний в моих вещах.
— Красиво
говоришь! — радостно сказал Вадик и
вернул мне листки. — К столу!
Во время еды мы
оба молчали, впрочем, у нас и раньше
была такая привычка. Мы никогда не
жаловались на проблемы с аппетитом.
Загрузив в себя по
паре отбивных в хорошей компании
лечо и грибочков, я залила все это
дело грогом, который Вадик успел
подогреть. Мне вдруг показалось,
что ест он слишком медленно. Время
тянет, что ли?
Вадик поднял
глаза.
— Ань, а что это за
материалы у тебя? Новая книжка?
— Ну да. — Я не
любила обсуждать ненаписанное с
чужими людьми. Исключение
составлял только он, Вадик. Но
теперь — фигульки, обратного пути
нет.
— Расскажи, —
попросил он и потянулся к кастрюле
с грогом.
И я вдруг
почувствовала, что мне хочется
поделиться с ним моими мыслями,
рассказать всю эту странную
историю, которая как-то непонятно
отражается во мне. Прорастает
сквозь мысли.
— Ты слышал о
пропавших туристах из УПИ? Это было
в 1959 году.
— И что, и что? —
Вадик внимательно смотрел, и я
чувствовала: ему на самом деле
интересно.
Я уже вполне
уверенно излагала факты. В
Вадиковых глазах мелькало что-то
вроде уважения с удивлением
напополам.
— Группа туристов
из Уральского политехнического
института отправилась в очередной
поход. Категорийный — многим из
ребят нужно было получить высшую
категорию и разряд. Посвящался
поход какому-то съезду партии. На
полном серьезе: ну, ты можешь себе
представить, какое там время было.
Вадик кивнул, а
меня несло, как Гомера.
— Возглавлял
коллектив Игорь Дятлов —
опытнейший турист, сто раз бывавший
в сложных походах. Впрочем, вся
группа подобралась ему под стать:
не было ни новичков, ни слабаков.
— Если бы они тебя
взяли, ох поплакали бы… —
философски сказал Вадик кружке с
грогом.
— Если ты будешь
меня перебивать…
Вадик замотал
головой возмущенно.
— Семеро мужчин и
две девушки, — терпеливо
продолжила я. — Правда, поначалу в
поход должны были отправиться 11
человек, но один отпал еще в
Свердловске — из-за “хвостов” по
учебе, а другой, Юрий Юдин, сошел с
маршрута на 2-м Северном поселке.
Маршрут, кстати,
задумывался такой: Свердловск —
Серов — город Ивдель — Вижай —
поселок 2-й Северный — гора Отортен
— река Унья — река Вишера — гора
Ойка-Чакур — река Северная Тошемка
— поселок Вижай — город Ивдель —
Свердловск. Протяженность — триста
километров.
Так вот, у Юдина
случился радикулит, и его решили
отправить обратно, у них с этим
делом было очень строго. Я читала
дневники предыдущих походов: если
что-то со здоровьем не так, участник
тут же отстранялся от дальнейших
действий. Впрочем, некоторые
говорили, что он сам решил уйти,
якобы чувствовал, что не тянет…
28 января группа
начала движение вверх по реке
Лозьве, а 31 числа начала подъем по
реке Ауспии и пыталась выйти через
перевал к долине четвертого
притока реки Лозьвы. Однако из-за
низкой температуры и сильного
ветра группа была вынуждена
устроить ночлег.
В первый
февральский день в верховьях реки
Ауспии был сооружен лабаз, где
туристы оставили запас продуктов и
лишних вещей.
— Лабаз? —
переспросил далекий от туризма
Вадик, а я важно покивала головой.
— За три дня
группа Дятлова должна была взять
Отортен и потом вернуться в лагерь,
чтобы продолжить маршрут. Поэтому
туристы торопились.
Я заглянула в
листок, подписанный младшим
советником юстиции Ивановым, чтобы
проверить, насколько хорошо я
запомнила цифры и факты. Пока вроде
бы все излагала верно.
— В три часа дня
начался траверс высоты “1079”,
которую местные манси называют
Холат-Сяхыл. Переводится это с
мансийского как “Гора мертвецов”.
Якобы во времена Всемирного потопа
там погибли девять манси.
— А дятловцев
сколько было, ты сказала?
— Девять. Меня
радует твоя наблюдательность,
Вадик. Не совсем еще конченый
человек.
Так вот, почему
они пошли на Холат-Сяхыл —
напоминаю тебе, что их главной
целью была гора Отортен, а никакой
“1079” в маршруте не значилось?
Траверсируя склон Горы мертвецов,
можно было избежать спуска в долину
четвертого притока Лозьвы, то есть
5—6-метровой толщи снега. Логичнее
было пройти по хребту, где
малозаснеженный рельеф, и
сохранить время и силы.
Туристы взяли
левее на несколько сотен метров и
вместо перевала между высотами
“1079” и “880” вышли на склон Горы
мертвецов.
Горы там, Вадик,
судя по фотографиям, — широкие и
невысокие, лысые — почти никакой
растительности там нет. Правда,
один ученый, у которого куча книжек
про географические названия Урала,
писал, что несколько раз был на этом
самом Холат-Сяхыл и на вершине его
видел удивительно яркие
незабудки…
— Глубоко
символично, — сказал Вадик. —
Дальше?
— Дальше —
больше. Судя по фотоснимкам, прямо
на склоне (если точнее — в трехстах
метрах от вершины) поставили
лагерь. Вырыли яму в снегу, уложили
туда лыжи. То есть палатка стояла на
лыжах — так делают. И примерно в это
время заканчиваются записи в
дневниках дятловцев. У них был и
общий дневник, который они вели по
очереди, и почти у каждого был
личный — мода того времени.
Кстати, если
точнее, то записи в дневниках
датируются предыдущим днем — то
есть 31 января. А 1 февраля, то есть в
день, который нас особенно
интересует, ребята готовили выпуск
газеты “Вечерний Отортен” —
что-то вроде стенгазеты, только там
не было стен, чтобы ее повесить.
На 12 февраля был
назначен контрольный срок, когда
группа Игоря Дятлова должна была
сообщить о себе в Свердловск из
Вижая. Этого не случилось.
Честно говоря,
мало кто забеспокоился. Случалось и
раньше, что туристы не выдерживали
назначенных сроков, поэтому искать
их стали не сразу. И даже очень не
сразу…
Только 20 февраля,
можешь себе представить? Четыре
спасательных отряда, состоящих из
студентов, отправились разыскивать
затерявшихся туристов. И хотя ни о
чем особенно плохом по-прежнему не
думали, привлеклись к поискам и
люди военные. Сначала поиски были
безуспешными, но в конце концов, а
точнее — 26 февраля, одно из
поисковых подразделений
обнаружило палатку дятловцев.
Удивительно, что в
ней находились почти все вещи
туристов. Два одеяла, рюкзаки,
штормовки, брюки и еще целая куча
вещей. Тут же нашли продукты.
С подветренной
стороны палатки, именно там, где
находились головы, ткань разрезана
в двух местах так, что через эту
прорезь можно было вылезти. Ниже
палатки на протяжении 500 метров
сохранились следы, ведущие в лес и в
долину четвертого притока Лозьвы.
Следы восьми — девяти человек.
Некоторые шли без обуви, что лично мне кажется
странным… Все-таки февраль.
На расстоянии
полутора тысяч метров от палатки,
под огромным кедром, поисковики
обнаружили остатки костра. И тут же
были первые трупы… Возле бывшего
костра лежали раздетые до нижнего
белья Кривонищенко и Дорошенко. В
трехстах метрах от костра — труп
Рустема Слободина, дальше — тело
Зины Колмогоровой. Игорь Дятлов
полулежал-полусидел, обнимая рукой
ствол маленькой березки. Как и Зину
с Рустиком, его нашли как бы на
одной прямой от кедра до палатки.
Зина, кстати, была ближе всех к
палатке.
Умерли все пятеро
— по первому впечатлению от
переохлаждения. Однако Рустем
Слободин имел заметную трещину
свода черепа длиной около шести
сантиметров, которая разошлась на
0,2 сантиметра.
Обыскав все
вокруг и проверив снег щупами,
(Вадик снова
вздрогнул от незнакомого слова,
уверенно произнесенного моими
устами.)
поисковики на
время покинули место трагедии,
забрав с собой трупы и палатку.
— Подожди-ка, ведь
их было девять! А нашли только
пятерых — двоих у кедра и троих
потом.
— Вот именно.
Однако остальных нашли нескоро —
только четвертого мая! Внизу от
костра
(Я опять заглянула
в текст Иванова.)
по направлению к
долине четвертого притока Лозьвы
под толщей снега в 4—4,5 метра
обнаружили трупы Дубининой,
Золотарева, Тибо-Бриньоля и
Колеватова. Работа, которую провели
поисковые отряды, — это был адский
труд. Прощупывали каждый сантиметр,
использовали миноискатели, от
которых, впрочем, было мало толку…
Я замолчала. Вадик
задумчиво вертел в руке чашку с уже
остывшим грогом.
— И это все?
— Как тебе
сказать? Из того, что мы знаем
наверняка, — да. Есть целые кучи
документов, разных показаний,
исследований, домыслов и фантазий.
Вот я и пытаюсь читать их
постепенно, может, обнаружится
что-то новенькое.
— Ань, знаешь, я не
сомневаюсь в твоих способностях, но
ведь это немножко не твоя тема…
Я уже раскрыла
рот, чтобы рассказать Вадику о
мистических явлениях последних
дней, но вовремя опомнилась и
захлопнула челюсти громко, в
кошачьем стиле. Вадик — не из тех,
кто верит во всякие чудеса, скорее
заломит мне руки за спину да и
отвезет в дурку. Из лучших, причем,
побуждений.
Может, мне правда
туда пора?
Вадик явно ждал
объяснений, и тут очень кстати
зазвенел телефон.
— Алло? —
спросила я трубку чуть-чуть более
радостно, чем надо было.
— Рада до смерти?
— ответили мне вопросом.
— Машенька, это
ты, родная? Здравствуй! Ну как Гриша?
Обломился?
— Обломился, в
прямом смысле. Дай мне, пожалуйста,
Вадика.
— Конечно,
конечно. Вадик! Тебя твоя
сожительница!
Вадик замотал
руками в разные стороны и сделал
три просительных морщины на лбу. Но
я неумолимо всучила ему трубку, и он
пошел с ней в комнату. В мою комнату!
Я взяла бумаги,
которые Вадик достал из сумки, и
задумчиво перебирала их. Обида
кружилась вокруг меня почти
осязаемым ветром. Зачем я
рассказала этому чудовищу — чужому
чудовищу, между прочим, историю,
которая так важна для меня?! Будто
бы предала дятловцев, угрюмо
думалось мне.
А Вадик уже бежал
из комнаты со счастливой рожей.
— Я сказал, чтобы
она меня оставила в покое со своими
неумеренными сексуальными
требованиями. И вообще: чтобы она
оставила меня в покое!
— Чего ты ждешь от
меня? Похвалы и восхищений? Не
будет!
Вадик снова стал
серьезным и попытался пролезть за
кухонный стол.
— Мы
договорились, что ты уйдешь после
обеда. — Я картинно обвела рукою
разоренный стол. — Есть больше
нечего…
— Я могу
приготовить еще! — вскинулся муж.
— Вадик,
успокойся — и домой. К Маше, Даше,
кто там у тебя?
— Никого у меня
нет, — обиженно сказал Вадик. — Аня,
нельзя быть такой идеальной.
Господь Бог посмотрит на тебя и
подумает: она такая хорошая, что ей
нет смысла жить долго. Всю мудрость
она уже получила. Еще в юности…
Я не выдержала и
засмеялась. Знает, как подъехать.
— Можно, я приду
завтра? Сделаю тебе покушать…
— Нет такого
слова — “кушать”.
— Я принесу тебе
словарик Ожегова, и мы вместе его
почитаем, — смиренно сказал муж.
— Словарик, как ты
говоришь, у меня есть. Можешь прийти
в субботу, посмотрим вместе
Формулу—1.
Вадик засверкал,
как река на солнце, и пошел в
прихожую одеваться.
— Знаешь, —
сказал он мне, взявшись за дверную
ручку, — я тут подумал: может, и
хорошо, что они так погибли —
странно и загадочно?..
Я возмутилась и
причмокнула губами.
— Ты не поняла
меня. Вот скажи, сколько бы им
сейчас было?
— Шестьдесят два
— шестьдесят пять. Золотареву еще
больше, он старше всех.
— Видишь…
Превратились бы в противных
стариков: бегали бы с красными
знаменами у памятника Ленину,
писали бы в газеты, мешали бы своим
зятьям и невесткам спокойно жить…
Может, ругались бы в общественном
транспорте, а так — они ведь
шагнули в бессмертие, прости за
пафос. И по сей день их называют
просто по имени: Зина, Люда, Рустик…
Даже ты, девчонка, которая им во
внучки годится…
Я взглядом
остановила Вадика.
— Ты
катастрофически не прав. Ничего не
стоит дороже, чем право прожить
собственную жизнь. Даже если в
окончании ее — те самые красные
знамена и ругачки в трамваях. Ну и
что? А вдруг среди них был почти
готовый гений? Или просто хороший
человек, что, на мой вкус, лучше
любого гения… И
вообще: они могли родить детей и
сейчас нянчили бы внуков,
собирались бы по праздникам вместе
и пели под гитару. Почему нет?
Вадик развел
руками и ушел. А я в который раз за
день отправилась на кухню.
Посмотрела на грустный от
собственной пустоты стол и села к
нему, налив полный стакан остывшего
грога, который превратился в
противное пойло, лишившись высоких
градусов. В прямом смысле слова.
9.
Забытые Вадиком
листы лежали на другой табуретке, и
я решила почитать их, пока не
кончился день… На этот раз мне
попались документы более
официального стиля.
Протокол
допроса
свидетеля
14 апреля 1959 года.
Город Свердловск. Прокурор
следственного отдела
облпрокуратуры, мл. советник
юстиции Романов допросил в
прокуратуре в качестве свидетеля…
Колеватову Римму Сергеевну, 1929 года
рождения.
Судя по возрасту,
это сестра Саши Колеватова. (Я
поймала себя на мысли, что Вадик в
чем-то прав — я действительно называю
их просто по имени, про себя и
вслух.) Принесла на кухню блокнот и
начала делать пометки на страничке
с фамилией Колеватов. Показания
свидетельницы, которая
действительно оказалась сестрой
Саши, занимали несколько страниц и
были записаны ею собственноручно —
мелким аккуратнейшим почерком.
(Почерк всегда
кажется мне одним из наиболее
интимных человеческих проявлений.
Часто бывает неудобно видеть чужой
почерк, он о многом, чересчур о
многом говорит…)
При восхождении
на гору Отортен 2 февраля этого года
погибла группа туристов Уральского
политехнического института (в этой
группе учился и мой брат Александр
Сергеевич Колеватов, студент 4
курса физико-технического
факультета). Я хорошо знаю состав
группы, с некоторыми участниками
похода встречалась, знаю, как
снаряжалась группа (брат мой должен
был обеспечить группу всем
необходимым для похода). Мы с ним
много беседовали об этом. Наконец,
мне пришлось быть непосредственной
свидетельницей и даже немного
участницей начавшихся розысков
пропавшей группы.
Считаю
совершенно необходимым отметить…
следующие недостатки в организации
похода.
1. На организацию
таких туристских походов
отпускаются очень скудные
средства. Предстоял 22-дневный
лыжный переход по безлюдным местам
в зимних условиях. Естественно,
полагается иметь запас
высокопитательных продуктов, в
частности, каждому студенту нужно
было иметь неприкосновенный запас
шоколада (так же, как они имели
коробку спичек каждый в нагрудном
внутреннем кармане костюма).
Институт выделил каждому студенту
всего по 100 (сто) рублей в качестве
помощи, что, конечно, было
недостаточно. Остальные средства
участники группы собирали сами, складываясь по
350 рублей. Я не ошибусь, если скажу,
что многое для снаряжения группы
доставалось в спортклубе УПИ с
боем. Мой брат “отхватил”, как он
сам выразился, каждому участнику
похода штормовые костюмы, ему через
некоторое время сказали, что
штормовки полагается иметь только
альпинистам, и потребовали
возвратить их (за штормовыми
костюмами приходили к нам домой). В
последний день, в день выхода,
Александр достал шерстяные свитры
и приносил их домой
“контрабандой”, надев на себя по 3
штуки. Спальных мешков у группы не
было.
2. Несвоевременно,
с большим опозданием
начались розыски пропавшей группы.
В Свердловск группа должна была
возвратиться 14 — 15 февраля, 12
февраля они должны были дать
телеграмму из Вижая, их конечного
пункта по маршруту, с извещением о
прибытии в него. Родители
беспокоились о своих детях и,
конечно, звонили и в спортклуб УПИ,
и в городской спортивный клуб (со
слов Дубининых и Слободиных). Я сама
позвонила в институт только 17
февраля, спустя 3 дня после
контрольного срока. Зав.
спортклубом т. Гордо на месте не
оказалось, попытки дозвониться до
него были тщетны: его невозможно
было застать на работе. Сразу же я
позвонила в городскую спортивную
секцию т. Уфимцеву. Он заверил, что
беспокоиться не о чем, что группы
задерживаются в пути и на неделю и
т.д. Возмутителен и преступен такой
факт: 18/II т. Гордо информировал
партком Политехнического
института, что из Вижая получена
телеграмма, извещающая о том, что
группа задерживается в пути.
Секретарь парткома УПИ т.
Заостровский Ф.П. информацию т. Гордо
не проверил и о случившемся событии
не поставил в известность
директора института т. Сиунова Н.С.
Директор же узнал об этом только
тогда, когда ему позвонила из
горкома партии т. Федченко Е.П. (я
сама вынуждена была обратиться в
горком с
просьбой принять меры к розыску
группы).
Таким образом,
телеграмму перепутали (телеграмма
пришла от параллельной группы, от
группы Блинова), дирекцию института
в известность о случившемся не
поставили. Поиски начались только
лишь по настоянию родителей
туристов.
Когда
Политехнический институт начал
организовывать поиски, оказалось,
что в спортклубе не было схемы
маршрута, по которому студенты ушли
в поход, схемы, нанесенной на карту.
Заместитель председателя
спортивного клуба при УПИ т.
Мильман, узнавший от третьих лиц о
том, что у меня была карта со схемой
маршрута перед отправлением группы
в поход, позвонил моей сестре Нине
Сергеевне Анисимовой с просьбой
доставить карту, по которой можно
было бы начать поиски. Но эту карту
мой брат Александр взял с собою в
поход. Карту эту брату дал Игнатий
Фокич Рягин, заместитель
начальника треста
“Гипромедьруда” (если я не
ошибаюсь в названии), наш знакомый.
Он знал те места и беседовал с
братом о предстоящем походе. После
звонка из спортклуба УПИ И.Ф.Рягин
по нашей просьбе
по памяти восстановил маршрут и
нанес его на карту, которую я лично
19 февраля передала полковнику
Ортюкову (он первым вылетел на
поиски группы).
3. Возмущение
вызывает организация похорон.
Каждого из родителей вызывали в
отдельности или в обком
партии (т. Серкова З.Т.), или в
Политехнический институт и
предлагали хоронить погибших в
Ивделе. Какое отношение имеют
ребята к Ивделю? Жили в Свердловске,
учились в Свердловске, дружили в
Свердловске — а хоронить
предложили в Ивделе. Т. Серкова
каждого из родителей пыталась
убедить (с их слов), что все, даже
жители Свердловска, согласны
хоронить в Ивделе (лично мы,
Колеватовы, Слободины, Дубинины
сразу же категорически
запротестовали против такого
предложения), что их похоронят в
братской могиле, что в Ивделе им
будет поставлен обелиск. Возникает
вопрос: почему это же самое нельзя
было бы сделать в Свердловске?
Когда родителям Зины Колмогоровой
было тоже предложено похоронить
дочь в Ивделе, они ведь отказались
это сделать и предложили собрать
всех родителей в УПИ вместе, чтобы
согласованно решить этот вопрос. На
это секретарь парткома УПИ (точно
фамилии не помню) ответил, что
родители живут в разных местах и
собрать их невозможно. Что за
конспирация такая? Почему пришлось
претерпеть столько мытарств, даже
идти к секретарю обкома партии т.
Куроедову, чтобы добиться похорон в
родном Свердловске? Бездушное
отношение к людям, понесшим такое
большое, неутешное горе. Столько
заставили страдать матерей, отцов,
близких, потерявших хороших,
честных людей.
4. Мне пришлось
каждого из погибших, найденных
туристов похоронить. Почему у них
такие коричневые, с темным оттенком
руки и лица? Чем объяснить тот факт,
что четверо тех, кто был у костра и
остался, по всем предположениям,
живым, не сделали никакой
попытки возвратиться в палатку?
Если они были значительно теплее
одеты (по тем вещам, которых не
хватает среди обнаруженных в
палатке), если это стихийное
бедствие, безусловно, пробыв у
костра, ребята непременно поползли
бы к палатке. Целиком группа не
могла погибнуть от бурана. Почему
они так панически бежали из
палатки?
Группа туристов
педагогического института
географического факультета (с их
слов), которая была на горе Чистоп
(юго-восточнее), видела в эти дни, в
первых числах февраля, в районе г.
Отортен какой-то огненный шар.
Такие же огненные шары были
зафиксированы и позднее. Какого они
происхождения? Не могли ли они
стать причиной гибели ребят? Ведь в
группе собрались выносливые и
бывалые люди. Дятлов в этих местах
был уже третий раз. Люда Дубинина
сама водила группу на г. Чистоп
зимой 1958 года, многие из ребят
(Колеватов, Дубинина, Дорошенко)
были в походах на Саянах. Не могли
они погибнуть только от
разбушевавшегося бурана.
Почему,
отправляя группу в поход, ее не
снабдили рацией? Видя
безвыходность своего положения,
ребята, несомненно, дали бы сигнал
бедствия. Когда эти же участники
похода встречали Новый, 1959 год в
лесу, выезжая на 2 дня на ст. Бойцы
(по Пермской железной дороге), у них
же была рация, они слушали Москву.
Рацию брал и нес с собою тогда Игорь
Дятлов (так
рассказывал мне брат). Это еще раз
свидетельствует о печальной
бесконтрольности наших спортивных
организаций.
И последний абзац:
Прошу
объективно разобраться в причинах
гибели группы туристов, родителям и
родственникам дать возможность
узнать об этих причинах.
— Как бы я хотела
знать эти самые причины, — сказала
я погрустневшему
Шумахеру. — И как бы удивилась
Римма Сергеевна Колеватова в тот
самый момент, когда писала эти
строки, обмакивая перо в
чернильницу, если бы узнала:
причины гибели группы Дятлова
никогда не будут раскрыты…
По крайней мере,
на тридцать лет о дятловцах и вовсе
забудут.
Под протоколом
скрывался небольшой листочек.
Копия телеграммы:
Куда:
Свердловская область,
гор.
Первоуральск, соцгород,
Садовая, 13.
Кому: Дятлову А.
А.
Адрес
отправителя: с. Вижай, Дятлов.
Здравствуйте,
все.
Сегодня, 26,
выходим на маршрут, доехали хорошо.
12—15 февраля
заеду в Свердловск. Домой, наверное,
не заеду, поэтому пусть Руфа
занесет к нам в комнату белье для
поездки в Пензу. Оттуда вернусь 5—7
марта.
С приветом,
Игорь.
То есть Дятлова
дома и не ждали — до марта…
Тут в мои мысли
врезался телефонный звонок.
Я ответила сразу,
будто ждала. И не удивилась, услышав
голос Светы.
— Ань, извини, что
отрываю…
(Забыла сказать,
что она мило картавила. В детстве я
точно так же говорила, но меня потом
зачем-то отучили мамины знакомые
логопеды.)
— Ты меня совсем
даже не отрываешь! Я сама хотела
тебе позвонить…
Света виновато
сказала:
— У меня какое-то
странное чувство осталось после
того, как мы у тебя были… Как будто
я вся такая загадочная и
всезнающая, а на самом деле, Аня, я
сама ужасно стеснялась, что ты
будешь смеяться.
— Над чем я должна
была смеяться?
— Понимаешь, у
девушек в моем возрасте уже другие
совсем интересы должны быть… А я
почему-то живу с сорокалетним
опозданием. У многих людей это
вызывает смех. Мне один знакомый
сказал: “Живые тебя не
интересуют”. Но ведь это неправда,
я просто не знаю, как объяснить.
— Объясни мне
лучше другую вещь, — я прижала
трубку подбородком к щеке (хотя
косметологи не рекомендуют так
делать — шея страдает) и щелкнула
авторучкой. — Как к тебе попала
копия уголовного дела и почему оно
такое… растрепанное? Неполное…
— Нет проблем, —
почему-то грустно сказала Света. Ей,
видимо, было неудобно за то, что она
разоткровенничалась. А я очень
боюсь чужих откровений. Видимо, это
почувствовалось. — Сейчас я
выключу чайник, подожди,
пожалуйста.
Чайник громко
свистел в глубине невидимой мне
Светиной квартиры. Я представила
себе чистый линолеум на полу,
аккуратный шкафчик для посуды и
окно почему-то на первом этаже…
Окно с решетками и сеткой от
комаров перед форточным стеклом.
— Света, у тебя
первый этаж и линолеум на кухне? —
спросила я.
— Да, а что, это
видно по телефону?
Мне стало совсем
плохо. Видимо, мутирую в
экстрасенса. Ладно, надо отвлечься
от этой ерунды и сосредоточиться на
деле. Света уже начала рассказ.
— Туризмом я
давно занимаюсь, еще со школы (мне
оставалось уважительно молчать), и
как раз классе в девятом кто-то
рассказал про то, как на Северном
Урале погибла группа туристов. Это
уже была легенда. Меня это не просто
заинтересовало, а поразило! Знаешь,
попадаются такие истории в жизни,
которые невозможно забыть, пока не
передумаешь все до конца, не
представишь себе все до мелочей…
Трудно объяснить.
— Я примерно
понимаю, что ты имеешь в виду.
— И вот, я начала
потихоньку копать — выяснять
подробности у людей, близких
туризму. Тогда, конечно, многие
боялись говорить правду: время было
не фонтан для таких вот откровений.
Но в 1989 году дорогу в областной
архив мне все-таки указали. И там я
встретила человека, который мне
здорово помог. Я сняла фотокопии с
уголовного дела, потому что его
могли уничтожить в любой момент за
сроком давности. Прочитала его от
корки до корки. Естественно,
заметила, что многого в этом деле не
хватает — ты права, оно какое-то
куцее. Скорее всего, разгадка
кроется именно в этих
отсутствующих страницах. Но
поскольку их не было, я начала
искать сама. Находила поисковиков
— одного за другим, встречалась с
родственниками дятловцев, со всеми,
кто имел хотя бы косвенное
отношение к этому делу.
— Родственники? —
подозрительно спросила я. —
Насколько я знаю, ни у кого из них не
было семьи, а родители их уже,
наверное…
— У Золотарева
могла быть жена и вроде бы даже
была. Но про него наверняка ничего
не известно. Он ведь старше их всех
— на момент похода ему исполнилось
тридцать семь. Многие потом
удивлялись — с каких щей его
понесло в поход с молодежью? И еще
говорили, что Колеватов был против
того, чтобы Золотарев шел в поход.
Не исключено, правда, что это всего
лишь досужие мысли. Ты еще
столкнешься с огромным количеством
художественного вранья, которым
это дело окружено со всех сторон.
Постарайся делать выводы только на
основании документов.
А что касается
родственников, то у многих
дятловцев были (и есть) братья и
сестры. Семьи ведь тогда были
многодетными. У Игоря Дятлова — две
сестры, Руфина и Татьяна, и брат
Слава, у Люды Дубининой — брат
Игорь. Если это нужно, мы с тобой
можем потом к ним съездить,
пообщаться.
— Конечно, нужно!
Свет, а что было дальше? Собрала ты
эти материалы, сложила их в красную
сумку, а потом?
Света вздохнула.
— Мы ходили на ту
самую гору. 2 февраля 1989 года,
тридцать лет спустя. Я видела сам
перевал и мемориальную доску,
которая там установлена. Потом
интерес к теме начали проявлять
журналисты — редкая газета
избежала статьи на разворот с
фотографиями и самыми разными
версиями, вплоть до того, что
дятловцы случайно напоролись на
сокровища древних ариев… И тому
подобный бред.
С каждым днем
появляется все больше и больше
экспертов по дятловскому делу. Они
важно надувают щеки, пыжатся и
неторопливо рассуждают о том, как
именно все было и отчего они
погибли… Мне же — напротив — с
каждым днем все меньше и меньше
хотелось об этом говорить, потому
что ничего не поменялось. По сей
день ничего не известно.
Правда, попутно
нам удалось немножко подправить
памятник дятловцам на Михайловском
кладбище, и еще кое-какие мелочи
сделали…
Поэтому я так
обрадовалась, когда встретила тебя.
Знаешь, меня нисколько не пугают
все эти мистические штуки, но даже
если ты их и выдумала для красного
словца — все равно попробуй
написать, может, будет толк…
— Ничего я не
выдумывала. А писать… — Я хотела
рассказать Свете про новые
“мистические штуки” моего
компьютера, но вовремя
остановилась. — Надо пока еще не
писать, а читать. Я начала.
Света так
обрадовалась, что я зримо увидела
ее улыбку. Она прозвучала у нее в
голосе:
— Читай, не буду
мешать. Позвони как-нибудь, если
время будет.
Я даже не успела
сказать, что сегодня время у меня
есть — потому что грог, но Света уже
отключилась. Пришлось вздохнуть и
вылить недопитое в раковину.
10.
— Шумахер, если бы
ты еще и посуду мыл, тебе цены бы не
было! — в сердцах сказала я котишке,
отчаянно суетившемуся у дверцы
холодильника. Сама вымыла посуду,
пятый раз за день накормила Шуми и
сварила себе кофе с кардамоном и
корицей.
Перетащила
выбранную Вадиком пачку на диван и
начала читать новые листки,
сколотые за угол степлером. Попутно
делала пометки в блокноте.
Протокол
осмотра вещей,
обнаруженных
на месте
происшествия.
г. Ивдель, 5 — 6 —
7 марта 1959 года.
Прокурор-криминалист
прокуратуры Свердловской области,
мл. советник юстиции Иванов в
соответствии со ст. 78 УПК РСФСР
составил настоящий протокол в том,
что в присутствии зав. кафедрой
физической подготовки УПИ
Вишневского и корр. газеты “На
смену!” Ярового Ю.
(Стоп! Эта фамилия
мне уже встречалась. Автор книги
“Высшей категории трудности” —
Яровой. Неужели он принимал участие
в поисках? Интересно, как ему это
удалось… Насколько я могу себе
представить, все было крайне
засекречено — если не сами поиски,
то последующие осмотры и
экспертизы.)
предъявил Юдину
Юрию Ефимовичу — студенту 4 курса
УПИ (г. Свердловск, 8 студенческий
корпус, к. 531) вещи, обнаруженные в
районе палатки туристов группы
Дятлова, в районе костра у трупов
Кривонищенко и Дорошенко, а также
одежду, имеющуюся на обнаруженных
трупах.
Юдину Ю.Е. было
предложено, исходя из личных
впечатлений, записей в дневниках
участников похода, а также путем
осмотра всех вещей распределить
принадлежность вещей тому или
иному участнику похода.
В результате
осмотра вещей Юдин Ю.Е. заявил, что,
по его мнению, вещи принадлежат
следующим лицам:
(До настоящего
осмотра поисковой партией вещи
были хаотически разложены по
рюкзакам .)
Предположительно
Колмогоровой
Зинаиде принадлежат:
а) рюкзак черный,
старый, починен по боковому
карману. В нем зубная щетка,
заворачивающаяся внутрь, бинт,
письмо из г. Березники на имя
З.Колмогоровой, кусочек мыла,
завязанный в тряпку, новая коробка
спичек, черный электрический
фонарик, катушка черных ниток,
светлая мыльница с кусочком
туалетного мыла, две баночки из-под
сухого молока с набором
медикаментов, мешочек-аптечка
(бинты, вата, йод), фотопленка,
железная баночка из-под зубного
порошка, а в ней набор медикаментов.
Юдин заявил, что, уходя от группы со
2-го Северного участка, он передал
все эти медикаменты З.
Колмогоровой.
З.Колмогоровой
также принадлежат: носки вигоневые
цветом почти черные,
Слово
“вигоневые” вдруг отозвалось во
мне со всей силы. Такое устаревшее
милое слово… Обозначает, если я не
ошибаюсь, “из грубой шерсти” или
“смесовые”…
…плащ-палатка,
варежки шерстяные голубые с
коричневым рисунком… синие
рукавицы типа “краги”, тапочки
суконные домашние новые, на подошве
снаружи рисунок в елочку.
Список
принадлежавших Зине вещей был
длинным, подробным и беззащитным,
как всегда бывает, если личное
выставляют на общественное
обозрение. Я могла себе представить
криминалиста Иванова,
показывающего Юдину одну вещичку
за другой, но не могла представить,
что чувствовал при этом Юдин.
Телогрейка
дамская с искусственным
темно-коричневым воротником…
куртка-штормовка защитного цвета. В
карманах штормовки обнаружено:
пропуск с фотокарточкой на имя
Колмогоровой, 5 руб. денег (рублями).
Особенно
внимательно перечитала список
одежды, в которой нашли Зину.
Девушка была одета достаточно
тепло.
…на трупе З.
Колмогоровой было одето: синий
свитр, под ним вязаная кофточка с
поперечными синими полосками,
ковбойка, синяя майка с рукавами…
брюки лыжные, брюки синие
тренировочные… Носки шерстяные
коричневые с меховыми стельками,
носки хлопчатобумажные. На голове
шапочка красная шерстяная, под ней
шапочка синяя шерстяная.
Вот и все. Кучка
вещей, которые не умеют говорить. А
то бы рассказали… Жаль, что не
могут говорить палатки, березы,
снега…
Предположительно
И. Дятлову принадлежат:
а) меховой жилет
(без покрытия тканью), куртка
меховая с замками “молния”. Рюкзак
старый, защитного цвета, рукавицы
грубого сукна, маска,
(Маска, наверное,
защитная — от снега и мороза. Вид
она, судя по фотографиям, имеет
жуткий. Человек в ней становится
похож на агрессивного
инопланетянина.)
носки красные,
запасные крепления, чехлы на
ботинки теплые, шапка лыжная
шерстяная, синяя с белыми цветами,
рукавицы кожаные черные, одеяло
темно-красное, брюки штормовые
защитного цвета и штормовка
светлая.
В карманах
штормовки и штормовых брюк Дятлова
И. обнаружено: очки в роговой
оправе, в футляре серого цвета,
записная книжка на имя Дятлова с
фотокарточкой З. Колмогоровой, нож
перочинный с карабином на
веревочке, дольки чеснока, компас,
маска, веревочки, проволока,
резинка к лыжам.
Минуточку!
Фотография Зины? Может, у них был
роман? Или это мое нетерпеливое
воображение нашептывает? Но
фотография… В записной книжке…
Правда, Игорь мог попросить Зинину
карточку для оформления
каких-нибудь документов. Надо взять
на заметку.
…На трупе
Дятлова И. была обнаружена одежда,
перечисленная в акте вскрытия
трупа: жилет меховой, обшитый синим
сатином. Ю. Юдин заявил, что этот
жилет принадлежит ему и 28/I-59 г.
передан им С. Колеватову.
Почему же он на
Дятлове оказался?
Ботинки теплые,
обнаружены в лабазе.
На трупе Дятлова
также было:
свитр синий
полушерстяной, рубашка-ковбойка,
майка синяя трикотажная, брюки
лыжные коричневые, брюки
тренировочные темно-зеленые…
носок шерстяной белый, рваный, два
хлопчатобумажных носка, упаковка
стрептоцида.
То есть Дятлов был
без обуви. На морозе. При этом —
одет сравнительно тепло.
Неумолимый
криминалист продолжал свою работу.
Предположительно
Л. Дубининой принадлежат:
а) рюкзак черный,
старый, очки сломанные в футляре,
зубная щетка в футляре, мыльница с
мылом, зубная паста. Одеяло
темно-синее, штормовка светлая,
майка синяя, лыжные брюки черные,
подшлемник белый, ботинки лыжные,
кофточка шерстяная и носки
шерстяные белые, валенки черные.
Ковбойка в мелкую клетку, маска,
носки коричневые и носки серые
шерстяные. Ю. Юдин заявил, что носки
он отдавал Л. Дубининой.
В карманах
штормовки обнаружено: бумажная
веревочка, заплатка из
плащ-палатки, английская булавка,
немного пудры и лук. Над карманом
штормовки значок туриста. Левый
рукав штормовки вывернут вовнутрь.
В карманах
лыжных брюк обнаружено: эластичный
бинт, начало письма… Вале…
расческа большая, 2 карандаша,
скрепка для волос и деньги 35 рублей.
Скрепка для
волос… Как странно звучит — теперь
никто бы так уже не сказал. Это из
той же породы, что вигоневый свитр
— забытые слова.
Шапочка синяя
лыжная, мешочек х/бумажный. Дамские
носовые платки — два белых с
коричневой каймой и один в клетку.
Скрупулезно и
тщательно был составлен этот
протокол. Чем дальше я читала, тем
страшнее мне становилось. Я четко
видела перед собой груду не новых,
не очень чистых предметов,
почему-то оказавшихся в какой-то
комнате ивдельской прокуратуры.
Вещи, которые
предлагалось опознать Юдину, были
очень похожи между собой. Обычная
для тех лет туристическая
экипировка. Ну как, например, можно
отличить одну пару шерстяных
носков от другой? Юдин же, судя по
записи, неплохо справился с
заданием.
Предположительно
Н. Тибо-Бриньоль принадлежат
следующие вещи:
а) рюкзак,
баночка из-под чая с фотопленкой,
одеяло грубошерстяное темно-синее,
шляпа старая… спички в клеенке,
ковбойка в клетку (обнаружена у
костра — один рукав ее вывернут),
штормовка, ботинки.
В карманах
штормовки и брюк: носовой платок,
бинт, коробок спичек, карманный
фонарик, нож перочинный и нож
финского типа, компас, булавка,
запасные ремни для лыж, 1 рубль
денег, телогрейка черная,
застегивается на левую сторону,
валенки черные, подшитые.
Предположительно
Слободину Р. принадлежит рюкзак
новый, защитного цвета, к нему
привязана игрушка — резиновый
медвежонок, полотенце, бинокль,
одеяло красное, штормовка светлая,
штормовые брюки, телогрейка черная,
прожженная, подшлемник, один
валенок… плоскогубцы, проволока.
Игрушка ежик, карандаш, коробка с
шурупами, 2 катушки ниток, леска,
записная книжка-блокнот.
Фотоаппарат “Зоркий”, номер не
известен, ботинки лыжные, маска.
Вещи Рустема, или,
как его называли свои, Рустика,
немного повеселее, чем у друзей.
Еще, вспомнилось мне, он любил
играть на мандолине — очень модном
по тем временам инструменте.
На трупе
Слободина Р. одето: свитр черный
хлопчатобумажный, под ним ковбойка.
Между свитром и ковбойкой лежат 2
войлочные стельки, в кармане
ковбойки авторучка, паспорт на имя
Слободина, деньги 310 рублей (100, 50х4 и
10 руб), под ковбойкой серая
трикотажная с начесом рубашка, а
под ней майка.
Брюки лыжные… в
карманах перочинный нож, расческа и
карандаш.
На правой ноге
валенок и 4 пары носок, на левой ноге
носки, а валенок отсутствует. В
штормовке Слободина 3 экз. письма в
отношении Биенко, а в кармане
лыжных брюк письмо профкома.
В моей голове
что-то тихонько застучало. Сначала
мне подумалось, что это
самовыражается грог, но потом стало
понятно, что дело совершенно не в
нем.
Рустем, Игорь и
Зина были найдены в снегу, между
кедром, где лежали Кривонищенко и
Дорошенко, и палаткой. Насколько я
помнила, хуже всех были одеты двое у
кедра, то есть на них была только
самая легкая амуниция. Достаточно
тепло — те, что были в ручье, но лучше
всех защищены от мороза Дятлов,
Слободин и Зиночка.
Пока это всего
лишь факт, и непонятно, как он
сможет мне понадобиться. Тем не
менее я сделала пометку в блокноте:
мысль — субстанция летучая, и лучше
ловить ее за хвост тут же.
Бесстрастный
почерк Иванова тем временем
продолжал:
Дорошенко
предположительно принадлежат
следующие вещи:
рюкзак черный,
одеяло бордовое, телогрейка синяя,
брюки трикотажные тренировочные,
ботинки, шарф в клетку вигоневый,
шапка-ушанка, штормовка светлая, а в
карманах ее две записные книжки и 20
руб. денег (10х2).
На трупе
Дорошенко было одето: ковбойка в
крупную клетку, кальсоны теплые,
майка салатного цвета… На ногах
три целых х/б носка, три рваных
носка и пара шерстяных носок со
следами прожога.
Опознаны как
вещи Золотарева:
а) одеяло
зеленое в полоску, штормовка
светлая, шарфик белый шерстяной,
ботинки, починены проволокой, берет
черный, шапочка лыжная, бутылочка с
витаминами… фотопленки 1 штука. В
рюкзаке Золотарева тетради, журнал
“Крокодил”, лавровый лист, перец.
Телогрейка черная, фотоаппарат с
видоискателем и доп. объективом.
Тела Золотарева,
Тибо, Люды Дубининой и Саши
Колеватова в момент составления
этого протокола еще не были
обнаружены. Только их вещи, одежда и
рюкзаки. У родных все еще
оставалась какая-то надежда…
Колеватову
предположительно принадлежит:
рюкзак черный, одеяло из
солдатского сукна, штормовка и
брюки, жилет меховой, ботинки
лыжные, подшлемник… обломок
расчески, пачка сигарет
“Ароматные”, фляжка алюминиевая.
Я четко увидела
перед собой алюминиевую фляжку. У
моего отца была такая. Пузатая,
надежная, прохладная… Да,
интересно: в какой именно одежде
нашли тела
последних четверых? Протокол давал ссылку
на акты вскрытия, они лежали в
отдельной папке.
Кривонищенко
предположительно принадлежат вещи:
рюкзак, одеяло
темно-зеленое, телогрейка синяя
прожженная, штормовка и брюки
штормовые, мандолина в чехле,
(Вот тебе раз! а
играл-то на ней Рустик!)
меховые чулки,
подшлемник и рукавицы из
декоративной ткани, ботинки лыжные,
валенки, фляжка алюминиевая.
Здесь двойное
дежа-вю.
В кармане
штормовки расческа, компас и
маленькие ножницы. На штормовке 2
знака: 2 спорт. разряд и “турист”,
струна “ре” для мандолины, игрушка
“мишка”.
На трупе
Кривонищенко было одето:
рубашка-ковбойка, рубашка
нательная, остатки кальсон, плавки,
один носок.
Мало одежды для
февраля на Северном Урале.. Ладно,
пока я не разберусь с одеждой
оставшихся четверых, ничего не
прояснится…
В протоколе
оставалась последняя страничка.
Кроме того,
часть вещей осталась неопознанной,
как-то:
чехлы на ботинки
(все прорваны — 9 пар);
носки х/бумажные
целые и рваные — 25 шт.;
носки шерстяные
и вигоневые, целые и рваные — 21 шт.;
рукавицы
шерстяные, меховые, х/бум., обшитые и
необшитые — 20 штук;
гетры — 17 штук
(синие и черные);
подшлемники — 3
шт.;
мешочки разные
из-под продуктов — 12 шт.;
туфли домашние
(тапки) — 1 пара.
В списке
неопознанного мне также
встретились одна майка, три
свитера, полотенце, шарфики, маски,
трусы, шапочка, воротничок меховой,
кожа от ботинок, носовые платки,
жгуты, очки —4 —4,5 Д в зеленом
футляре, фонарик “жучок”, зубная
щетка, топоры, пила двуручная, одна
пара лыж, один ледоруб и посуда —
семь ложек, пять кружек, три
алюминиевых чашки, два ведра и
печка с трубами. Печку, насколько я
помнила по книгам Ярового и Гущина,
смастерил Игорь Дятлов, у которого
были всякие таланты по этой части.
Крупная,
уверенная подпись Юдина заверяла
протокол.
Стемнело. За окном
грустно летали снежинки, похожие на
маленьких замерзших человечков. Я
задумчиво сложила протокол обратно
в папку и почувствовала, как тихо в
квартире…
Что ж! Посмотрю
немного телевизор и пойду спать.
Вяло нажимая
кнопки на пульте управления, я
честно пыталась посмотреть
несколько передач. По первому
показывали очередного Джеймса
Бонда.
На позывные
бондианы прибежал Шумахер и
запрыгнул ко мне на диван. Я
положила его рядом с собой, и
полтора часа мы с удовольствием
наблюдали за абсолютно нереальными
и оттого прекрасными подвигами
абсолютно ненатурального и оттого
раздражающего мужчины. Я бы с таким
даже разговаривать не стала.
Наверное.
Под конец фильма
меня сморил сон, тем более Шумахер
мурлыкал вместо самого лучшего
снотворного. А когда я очнулась —
на экране был цветной “матрас”, и
противный писк летал по комнате,
специально для таких, как я: не
забудьте выключить телевизор.
А в 1959 году уже
были телики или еще нет? Наверное,
были, но далеко не у всех… Народ в
основном ходил в кино и внимательно
разглядывал афиши.
В зеркале
отражалось мое заспанное лицо с
красными полосками на левой щеке —
от сморщившейся диванной подушки.
Быстро умывшись, я поместила себя в
кровать, но — вот гадство! — теперь
спать совершенно не хотелось. Я
ворочалась с боку на бок больше
часа, а потом поплелась в кухню за
недочитанной пластиковой папкой.
— Надо бы
почитать акты вскрытия, — хрипло
сказала я самой себе. Интересно,
если я целыми днями не буду ни с кем
разговаривать, голос пропадет или
нет? Наверное, мне просто не
захочется его использовать. Как
Робинзону Крузо.
Акты вскрытия
наверняка лежали в красной сумке,
но мне вдруг стало не по себе. Ночь
на дворе, начитаюсь сейчас всяких
ужасов и окончательно сойду с ума.
Я решительно
взяла следующий по порядку
документ из давешней папки. Еще
один допрос свидетеля по делу.
ПРОТОКОЛ
допроса
свидетеля
14 апреля 1959 года
прокурор следственного отдела обл.
прокуратуры Романов допросил в
прокуратуре области
Дубинина
Александра Николаевича, 1903 г.р.
Отец Люды!
Постоянное
место жительства: ул. Декабристов,
дом 16/18, подъезд 44, кв. 379. Сл. тел.:
Д-1-39-40.
Тогда такие были
номера в Свердловске, смешные…
Ввиду того, что я
не был на месте гибели группы
туристов и меня как родителя никто
не информировал об истинной
причине гибели моей дочери, позволю
себе высказать свое мнение о
причинах и виновниках гибели…
До сих пор не
могу свыкнуться с мыслью — как у
нас в Советском Союзе, в большом
промышленном, культурном центре
страны, могло иметь место такое
преступное, наплевательское
отношение к сохранению жизни целой
группы людей.
Отправлять
людей в опасный для жизни поход по
горно-таежной, ненаселенной
местности, где в январе — марте
имеют место сильные бураны,
сваливающие с ног (по рассказам
местных жителей…) не только
человека, но и оленя, частые обвалы,
не разработав и не проведя
абсолютно никаких, даже
элементарных мероприятий, в какой — то мере
предотвращающих опасности для
жизни…
…Такая
организация похода, граничащая с
авантюризмом и основанная на
безрассудном риске, да еще в связи с
трагическим случаем, имевшим место
около горы 1079, исключала
возможность спасения кого-либо из
группы…
Физически больно
было читать этот текст, написанный
человеком, который уже потерял свою
дочь, но еще не смирился с этим. Тело
Люды Дубининой пока не нашли… И ее
отец пишет:
…слышал
разговоры студентов УПИ, что
бегство раздетых людей из палатки
вызвано взрывом и большим
излучением… заявление зав.
административным отделом обкома
КПСС т. Ермаша, сделанное сестре
погибшего т. Колеватовой, о том, что
остальные, не найденные сейчас 4
человека могли прожить после
смерти найденных не более 1,5 — 2
часа ,
заставляет думать, что вынужденное,
внезапное бегство из палатки
вследствие взрыва снаряда и
излучения вблизи горы 1079,
“начинка” которого вынудила…
бежать от нее дальше и, надо
полагать, повлияла на
жизнедеятельность людей, в
частности на зрение.
Вот это да! Людин
папа достаточно смело высказывал
свои соображения. По тем временам —
беспримерно смело… Кстати, мне
тоже приходило в голову, что
дятловцы были ослеплены. Дело в том,
что костер возле кедра горел
полтора или два часа. И для того,
чтобы поддерживать огонь, кто-то
(вероятнее всего, дятловцы — пока
мы ничего не знаем о присутствии на
перевале еще каких-то людей)
залезал на этот самый кедр —
высоченный, раскидистый — и прыгал
по веткам, чтобы их сломать. Кроме
того, срезал ножом ветки растущих
рядом тоненьких березок, несмотря
на то, что их легче было сломать
руками. Тогда как в двух шагах от
костра, по свидетельству
поисковиков, находился валежник! То
есть ребята ничего не видели… (Если
даже предположить, что кругом была
темная ночь, все равно не сходится
— свет луны и отражение его снегом
сделали бы свое дело.)
Свет снаряда 2/II
около семи часов утра видели в г.
Серове. Наблюдала это, по рассказам
студентов УПИ, некая группа
туристов, пребывавшая в то время в
походе у горы Чистоп. Думаю, что
предполагаемый снаряд был пущен
извне территории СССР, и потому
меня удивляет, почему не были
закрыты туристические маршруты из
г. Ивделя…
И кроме этого,
если снаряд отклонился и не попал
на намечаемый полигон, по моему
мнению, ведомство, выпустившее этот
снаряд, должно выслать на место его
падения и разрыва аэроразведку для
выяснения, что там он мог натворить,
и для оказания потребной возможно
помощи.
…Если
аэроразведка была сделана, то можно
предположить, что она подобрала
остальных четырех человек.
Изложенным
здесь моим личным мнением я ни с кем
не делился, считая это не
подлежащим разглашению.
Бедный Александр
Николаевич! Еще оставалась у него
маленькая надежда, что дочку
забрали спасатели из аэрогруппы…
Через две недели найдут Люду и
троих парней, а в начале мая их
похоронят.
В конце странички
была сделана пометка карандашом,
видимо, рукой Светы — младший
брат Люды — Игорь, живет в
Березовском, инженер.
Я прижала к себе
листочки. Горе отца, потерявшего
любимую дочь, до сих пор витало над
страницами.
В папке остался
еще один протокол допроса
свидетеля. Владимир Михайлович
Слободин, председатель профкома
УПИ, которому после гибели сына еще
и влепили строгий выговор (Господи,
в какие времена они жили?..),
подробно высказывал свои
соображения о виновниках беды. Их
искали только среди организаторов
похода. Владимир Михайлович
ссылался на разные документы и
постановления, доказывая, где
оплошали руководители спортклуба и
УПИ, просил наказать их… Особенно
должно было влететь Льву Гордо,
председателю спортклуба.
Несчастные и
наивные родители, до своей смерти
так и не узнавшие причину, по
которой у них отобрали самое
главное в жизни, весь ее смысл — детей…
Родители дятловцев боролись за
правду, как львы. Боролись всеми
возможными тогда способами —
писали заявления, давали показания,
добивались приема у начальства,
расспрашивали студентов и
туристов… Сами отправлялись на
место происшествия, но там, кроме
молчаливых снегов и холодного
ветра, ничего и никого не
повстречали.
Света говорила,
что никого из них уже нет в живых.
Наверное, их души повстречались с
душами убитых детей — убитых
природой, людьми или
сверхъестественными силами…
Теперь они знают правду.
Листки выпали из
моих рук, и я заснула моментально,
безо всяких переходных периодов.
11.
Я шла по красивому
заснеженному городу. Он снится мне
довольно часто: удачный гибрид
Свердловска, Екатеринбурга,
Ленинграда и Санкт-Петербурга.
Шумят, раскачиваясь, будто деревья,
тонкие и высокие дома, неподвижны
редкие сосны с общипанными
верхушками, машины едут скучным и
скученным потоком. Одно за другим
зажигаются окна, веселый пьяница
падает на раскатанной до блеска
дорожке. Громко, старательно
матерится и встает. Я иду в старой
шубе, подняв воротник обеими
руками. Совсем стемнело — только
снег чуть светится, и видны грязные
края сугробов.
Передо мной —
старик, он бредет аккуратно, словно
боится разбудить в себе болезнь
резким движением. Неспешные,
правильные шаги, как машина:
раз-два, раз-два. Дорожка
узехонькая, мне приходится
подстраиваться под этот солдатский
ритм. Но я куда-то тороплюсь,
поэтому вскоре его спина, прикрытая
старым шерстяным пальто, в котором,
наверное, очень
холодно, оказывается прямо перед
моим носом, так что я даже могу
уловить запах лекарств, летающий
рядом.
Он оборачивается,
погружает в меня блекло-голубые
глаза.
— Эмиль
Сергеевич?
— Здравствуй,
Анечка, — мы встаем плотно в
сугробе (на месте стой, раз-два!).
— Вас же, то есть…
вы же… — я совершенно не могу
артикулировать.
— Что-что? Ах, ну
да, это совершенно неважно! Анечка,
я что хотел тебе сказать — ты вот
сейчас читаешь документы все
подряд, это, конечно, хорошо, но ты
найди там у меня такой картонный
конвертик — посмотри, что внутри. В
первую очередь. И еще, Аня, — у тебя
ведь не все бумаги по этому делу!
Ира моя никогда аккуратницей не
была. И не увидела еще несколько
листочков, я их как раз в тот…
м-м-м… день смотрел. Ты уж найди их,
пожалуйста.
Я кивнула, держась
за воротник шубы. Прямо от меня
убегала абсолютно свободная
дорога, протоптанная в глубоком
снегу. Но я никуда больше не
спешила. Как тот ямщик.
Утром этот сон
благополучно забылся. Я проснулась
в замечательном настроении и
подумала, что надо бы пойти
прогуляться, тем более на улице
немного потеплело. Так мне
показалось.
Уже на выходе меня
тормознул телефонный звонок.
Редактор из Москвы. Тот самый, что
отказался от моего романа. Нет, в
смысле романа со мной он был как раз
очень не против, несмотря на лысину;
ему не хотелось издавать
произведение с “недостаточным
эротическим контекстом”. Что он
имел в виду, мне в
общем-то понятно. Блистал при этом
глазками и облизывался, что
абсолютно укладывалось в искомый
им “контекст”.
— Здравствуй,
деточка, — заговорил редактор, и
мне показалось, что я чувствую
запашок, как будто мой собеседник
не почистил зубы поутру. В Москве
как раз было раннее утро, так что
редактор звонил из дома. — Ты
подумала о том, что мы говорили?
— Да, — сказала я,
тоскливо глядя на дверь. Очень
хотелось на улицу — проветрить
голову. И тело. И шубу.
— Ты переделаешь?
— Может быть, мы
созвонимся попозже?
Короткие гудки. Я
аккуратно положила телефон на
подзарядку. Странно, этот разговор
меня совершенно не расстроил, хотя
насчет эротического контекста —
дело дохлое. Видимо, романа не
будет. Никакого. Я вышла вон из
опостылевшей за несколько дней
квартиры.
Как хорошо было на
улице! Тот самый зимний день, что
представляют себе эмигранты в
далеких Парижах и Нью-Йорках…
Морозно, но совсем не холодно, и
даже снег скрипит по-деревенски,
синеватый, плотный, настоящий.
Будто мы и не в городе-миллионере!
Я медленно пошла
по своей улице вниз. Улица
Декабристов. Странно — насколько
сильно прикипаешь к названию,
настолько же оно теряет смысл…
Когда-то здесь шли декабристы в
Сибирь, а теперь, не спеша и с
удовольствием, плетусь я,
придерживая полы шубы, и
параллельно мне течет многорядный
поток машин.
Справа парк, я
часто тут гуляю. Дорога удобная —
спуск с горы. Слева — магазин, а я
помню, что когда-то в этом здании
работала пивная под названием
“Кафе “Восточное”, там можно было
встретить самых разных
замечательных людей. Где они
теперь?
Где-где. В Москве.
Пусть и не в рифму, зато правда. И
чего всех тянет в этот несчастный
город?
Я плюнула в урну. У
нас в городе очень мало урн. Можно
сказать, повезло.
Хорошо идти и
думать о всякой ерунде.
Перед
перекрестком с Белинского зашла в
“Уральскую книгу”. Купила себе
пару книжек. И потом перебралась на
правую сторону — там открывается
очень красивый вид на Исеть. Я,
правда, смутно представляла себе
этот самый вид, но мне помнилось
откуда-то, что он красивый.
На старом
каменном мосту, глядя на чуть
дымящуюся гладкую воду, толстую
трубу канализации, которая
тянулась вдоль Исети, и на стволы
нежных берез, я вспомнила давешний
сон, забытый поутру. Вспомнила
четко, будто только что увидела.
— Надо срочно
бежать домой и смотреть, что в
папке, — сказала я речке, трубе и
березам. Хотя очень здорово было бы
еще немножко погулять — не убежит
ведь от меня эта папка. А в квартиру
Эмиля мне пока просто не попасть —
собственный информатор Надежда
Георгиевна сообщила, что новый
жилец въедет только через неделю.
Тогда Ира и появится. Надежда
Георгиевна делала какие-то смелые
предположения касательно Ириных
контактов с этим самым жильцом, но я
делала вид, что не понимаю ее,
героически храня молчание.
В общем, надо еще
пройтись. Дойду до конца
Декабристов, где
Александро-Невская церковь и
монастырь.
Загорелся
зеленый, и я машинально подчинилась
его вежливому приказу.
Здесь было уже не
так много машин. В задумчивости я
пересекла еще одну проезжую часть и
оказалась прямо перед круглыми
куполами храма. Этот храм
небогатый, но какой-то очень
внушительный, настоящий. Мимо
нищих, матерящихся в споре за
лучшее место и моментально
изменивших риторику при моем
появлении, мимо трех старых
автомобилей, припаркованных чуть
ли не под иконой на церковных
воротах, мимо граждан, идущих с
осторожностью по заледеневшим
дорожкам, я прошла на церковную
территорию и теперь остановилась
перед входом в храм. Чего-то ждала.
Из храма вышли
невысокая старуха в черной косынке
и молодой человек. Оба крестились
истово, по всем правилам.
Я бы тоже хотела
так уметь… Завидую тем, кто
искренне верует, не изображая
каких-то несуществующих чувств, не
подделывая свои эмоции. Легко
представить себе, каким мощным
подспорьем может стать собственная
вера. В принципе, только она
способна оправдать и объяснить все,
даже самые нелепые и страшные
события жизни.
Верующим людям не
страшно умирать — они думают, что
их ждет лучшая жизнь — где-то там,
далеко.
А у меня не
получается в это поверить. Не знаю,
что тому виной — атеистическое
воспитание, которое досталось
всему моему поколению, или не те
книжки, читанные в детстве… Как бы
мне хотелось поверить, что Бог — не
есть придуманное, но настоящее, и
что после смерти есть что-то еще. С
детства боюсь смерти, даже не
самого этого факта, а осознания
другого — после смерти не бывает
ничего. (По-английски звучит так:
“бывает ничего”, у них нет двойных
отрицаний — очень удобно.) Меня
мучили кошмары про это самое ничего,
оно представлялось мне чем-то вроде
полой статуи, в которую меня
поместят, так что складки мрамора
повторят черты лица и контуры тела
и будет нечем дышать. Я даже маме не
могла объяснить, что именно так
пугает, просто спрашивала:
— Мама, я умру?
— Нет, — говорила
мама. И я успокаивалась.
А потом одна
знакомая мне сказала:
— Все обязательно
умрут. В чем-то другом можно
сомневаться, но смерти еще никому
не удавалось избежать.
Мучительная
правда этих простых слов стала моим
наваждением. И с годами этот страх
не пропал. Я окрестила его
танатофобией и научилась жить с
ним.
Меня совершенно
не устраивала советская мораль —
дескать, надо совершить подвиг или
какое-нибудь там открытие, чтобы
народ запомнил мою личность и потом
с этим самым открытием бы и
отождествлял. Да наплевать! Какая
разница, если мое тело к тому
времени перестанет существовать, а
душа… А кто сказал, что душа
существует? Пока что в этом
расписываются только дешевые
газеты, из тех, что оставляют краску
на пальцах через несколько секунд
контакта…
Как-то раз,
по-моему три года назад, одна моя
подруга позвала гостей на
Рождество, и мы — четыре вполне
взрослых и самостоятельных девицы
— устроили спиритический сеанс.
Написали буквы на круге из ватмана,
зажгли свечи и начали крутить
блюдце. То есть мы его не крутили —
оно натурально ездило само по себе
и “писало” с
помощью наших букв всякие слова. Мы
всего лишь держали руки в
нескольких сантиметрах от этого
блюдца, причем я готова поклясться,
что никто из девчонок к нему не
прикасался.
Сначала мы
вызвали дух Беллинсгаузена. Почему
именно Беллинсгаузена, я не помню.
Но он пришел и долго, обстоятельно
отвечал на все наши глупые вопросы:
когда я выйду замуж? сколько у меня
будет детей?
Помню, как
спрашивала Наташка — очень
серьезно и вежливо, будто на приеме
у врача:
— Скажите,
пожалуйста, мой жених будет
богатым?
Потом мы
“отпустили” Беллинсгаузена и
вызвали дух поэта Николая
Олейникова. И вот тут начались
очень странные вещи. Блюдце просто
летало по ватману и составляло
слова, которые оказались
олейниковскими стихами! Я потом
специально проверила по книжке: он
“читал” нам про жука-антисемита.
Вряд ли кто-то из моих подруг мог
знать это произведение.
Потом дух
остановился, перевел дух и
написал одно слово:
Шлюхи.
Наташка побелела
и спросила:
— Мы вам не
нравимся?
И он ответил:
Люблю.
Предсказания
духов не сбылись. Наташка, которой
пообещали “полную чашу” во всех
смыслах, до сих пор одна, да и у
остальных девчонок, включая меня
саму, все остается по-прежнему или
даже становится хуже. И мы часто
спрашиваем друг у друга: что это
было? Массовый психоз? Истерика? Или
правда?
Тогда я тоже
ходила в церковь и поставила две
свечи — за упокой души Фаддея
Беллинсгаузена и Николая
Олейникова; души людей, которые мы,
глупые девицы, потревожили.
Мне все равно
кажется, что Олейникову
нравилось с нами болтать.
Как они живут там,
эти души? Откуда мы их вызвали?
Почему они не вселяются заново в
тела новорожденных младенцев? Ведь
если рассудить здраво, Богу
совершенно невыгодно создавать
новые души для новых людей — лучше
брать старые. А если душа уж совсем
поганая, как у Ленина или Гитлера,
тогда ее можно оставить на вечное
поселение в аду. Но таких ведь мало,
в основном все люди — почти все —
достойны жизни.
Когда-то я видела
индуистские похороны в Непале, в
храме Пашупатинат. Индуисты
поджигают своих покойников на
берегу священной реки и потом
радуются тому, что у души
начинается новая жизнь. Та, которую
ты заслужил в прежней. Мне никогда
не пришло бы в голову радоваться,
если кто-то умер.
Единственное, что
я могу себе представить хорошее в
смерти, это редкое чувство покоя,
которое иногда приходит перед
самым глубоким сном, когда
становится все равно — проснешься
ты или нет. Еще мне иногда снится
сон, в котором понимаю, что это жизнь
моей души — в этом сне я всегда
лечу мимо красивых зеленых
деревьев, лечу невысоко, но быстро,
меня никто не
видит, а я вижу все. И при том —
совершенно счастлива.
Вот о чем я думала,
глядя на храм. Пара, крестившаяся на
купола, давно ушла, и я была
совершенно одна во всем церковном
дворе.
Моя бабушка
окрестила меня в каком-то совсем
невменяемом возрасте, поэтому я
спокойно захожу в храм и даже
иногда молюсь — как умею, и ставлю
свечи.
Теперь мне надо
было поставить девять свечей.
Я спросила у
строгой старушки, которая
продавала при входе церковную
литературу, иконки и свечки — они
стояли пучками в стаканах:
— Можно ставить
свечу, если человек не крещеный?
— Можете
поставить, помолиться, а вот у
алтаря поминовение заказывать
нельзя.
Я не уверена в том,
что все дятловцы были некрещеными.
Время для людей религиозных было
катастрофическим, но многие
крестили детей тайно. Наверняка
крестили Зину — она родом из
деревни, да и многих других тоже. Но
я ведь не знала этого наверняка.
Купила не девять,
а десять свечей — захотелось
поставить одну за здравие. Бывшего
мужа — Вадика.
Когда я подошла к
иконе, у которой ставили свечки за
упокой, руки уже стали чуть
скользкими от воска. Я ставила
свечки одну за одной, они стояли
ровно и стройно, пламя вытягивалось
высоко-высоко.
Упокой, Господи,
душу раба твоего Игоря и всех
сродников и благодетелей моих,
прости им все их прегрешения
вольныя и невольныя и даруй им
Царствие Небесное ныне и присно и
во веки веков.
Я прочла молитву
ровно девять раз, меняя имена. Мне
вправду хотелось, чтобы Господь
услышал мою молитву, я ведь не
совсем неверующий человек — просто
у меня сомнения… Долой бы их — как
легко бы стало жить…
Мама моя всегда
говорит, что для нее очень важное
доказательство существования Бога
— погода на Пасху. Она с детства
проверяла это — и в самом деле, на
Пасху всегда небо очищается и
солнце блестит, даже если накануне
был волчий холод и темная слякоть.
С последней,
“Вадикиной”, свечой я пошла к
другой иконе, и тут случилась
неожиданная вещь. Каким-то образом
свеча погнулась у меня в руке, я
хотела ее выправить, разогнув
обратно, но она сломалась на две
половинки, скрепленные фитилем. Я
ужасно растерялась. Что теперь было
делать? Выбросить свечку? Не
хотелось…
Пришлось вырвать
фитиль из одной половинки и
поставить свечу — в два раза
укороченную и с длинным хвостиком
— перед иконой. Она загорелась
ровно и ярко, но я все равно
подумала, что это не очень хороший
знак: не быть нам с Вадиком вместе.
Оставшуюся
бесполезную для зажигания
половинку свечи я положила в
кармашек сумки. И пошла к выходу,
мелко и неумело крестясь.