Юбилейное
Юрий Богатырев
Гений
Славы Терентьева
У меня на столе
лежит сборник стихов Вячеслава
Терентьева, который составитель
А.П. Комлев и редактор Ю.Ф. Глушков
назвали “Звездный свет”. Книжка
издана тиражом всего в одну тысячу
экземпляров, объем ее менее девяти
печатных листов. Несмотря на это,
книга не только подкупает читателя
грамотным и продуманным
составлением, но серьезного
любителя поэзии она поражает и
глубиной поэтического содержания.
Мне, родившемуся к
живущему в Свердловске до
тридцатилетнего возраста, довелось
не только знать Славу Терентьева,
но и дружить с ним. В то время, в 60-е
годы, при журнале “Урал” было
создано литературное объединение.
Мы собирались то в отделении Союза
писателей на втором этаже ДРИ (Дома
работников искусств) на улице
Пушкина, то на первом этаже в
библиотеке — у Аллочки, первой жены
Славы Терентьева. Иногда заседания
литобъединения проводились в кафе
ДРИ. В таких случаях все это
происходило, как говорится, за
“рюмкой чая”. Литобъединение при
журнале “Урал” было, если его
можно так назвать, солидной
организацией. Кроме “Урала” наши
поэтические подборки и просто
отдельные стихотворения
публиковались в хорошо
здравствующем тогда журнале
“Уральский следопыт”, выходившем
тиражом более 100 тысяч экземпляров,
в газетах “На смену!”, “Вечерний
Свердловск”, “Уральский рабочий”,
в военной окружной газете “Красный
боец”, где ответственный секретарь
этой газеты поэт Венедикт Станцев
начислял нам самые
высокие гонорары, что было
немаловажно для безденежных
начинающих поэтов.
Многие ребята
издали тогда свои первые книжки,
стали, так сказать,
профессиональными писателями. Рано
“выбился в люди” Владимир Дагуров,
замеченный московским поэтом
Виктором Боковым. Появились книжки
у Бориса Марьева, Владимира
Сибирева, Альфреда Гольда, Майи
Никулиной, Германа Дробиза, ну, и у
Вячеслава Терентьева. Хотя у иных
поэтов книжки так и не вышли по
разным причинам…
После более чем
двадцатилетнего отсутствия в
Свердловске (я уехал работать в
Узбекистан, в редакцию областной
газеты “Джизакская правда”) я
вновь вернулся, правда в качестве
вынужденного переселенца, на свою
историческую родину, но уже не в
Свердловск (Екатеринбург), а в
Кировград. Вскоре после приезда
наведался в ДРИ. Там в Союзе
писателей и встретил Ювеналия
Глушкова, который тогда занимался
некоей издательской деятельностью.
Он с хваткой начинающего
предпринимателя (что было модно в
то время) начал “обрабатывать”
меня:
— Старик, давай
издадим твою книжку. Это будет
стоить всего…
Сейчас уже не
помню астрономической цифры тех
инфляционных времен, когда цены
галопировали с поистине
космической скоростью, но я
отказался от услуг издателя, да и
денег-то у меня, несчастного
“беженца”, не было.
Зато я
поспрашивал у Ювеналия, кто как
жив-здоров. И узнал, что у Андрея
Комлева имеется солидная рукопись
стихов Славы Терентьева.
— Юва, так надо
издать у тебя его книжку!
—
Подумаем-подумаем, — своей мягкой
скороговорочкой ответил Ювеналий.
И вот через
некоторое время книга стихов
Вячеслава Терентьева увидела свет.
Издатели педантично сохранили даты
написания многих стихотворений с
точностью до месяца и дня. А это для
знавших Славу фактор существенный:
ведь книга и разошлась в основном
по тем, кто знал его не понаслышке.
Многие стихи были мне знакомы и
помнились если не полностью, то
хотя бы частично. У профессионально
пишущих стихи и память
вырабатывается на этот предмет
профессиональная. Но стихов Славы
Терентьева я не так много видел с
листа, а впитывались они просто на
слух: в литобъединении, в гостях у
наших друзей, у меня дома, в
Славиных временных пристанищах,
где-нибудь в скверике (обычно
недалеко от ДРИ), в кафешках.
Непросто было воспринимать на слух
не только сложную грамматику стиха
этого поэта, но особенно — подачу
темы, всю ее, как говорят филологи,
смысловую нагрузку. Тем более было
отрадно заново открывать поэта,
вчитываясь в его строки глазами.
Вот одно из его коротких
стихотворений, которое помнилось
полностью (как помнилось и то, что
прочитал мне его сам автор сразу после
написания):
Века этажами,
с
двадцатого, нетерпелив,
кричу в
двадцать первый:
Скорее, ну
что вы там спите?
Эй, парни,
когда вы направите в прошлое лифт?
Мне нужно в
подвал,
где
тоскует по мне Нефертити.
Есть
поэты-гермафродиты. По их стихам
(особенно песням) непонятен пол
написавшего. Прочтет их мужчина: да,
мужские. Прочтет их женщина: да,
явно женские. Еще хуже дело обстоит
с песнями…
Стихи Вячеслава
Терентьева по своей сущности чисто
мужские.
То же
стихотворение про Нефертити. Разве
захочет женщина-поэтесса, конечно,
понимающая суть дела, спускаться в
тот же подвал, где вдруг
“затосковал” по ней, допустим,
Александр Македонский. Да он ей
башку отрубит, в крайнем случае
оставит в качестве куртизанки.
Жизнь Славы
Терентьева изобиловала переездами
по территории Советского Союза и
перемежалась солидными выпивками,
писанием стихов, изучением
иностранных языков (французский
Слава знал очень хорошо), работой
учителем, журналистом, рабочим в
изыскательских партиях,
инженером…
Он побывал в
разных уголках Сибири и Урала,
работал в районных газетах
Свердловской области и Казахстана,
бывал на Тюменщине, где в местечке
Мегион и завершилась его земная
жизнь.
В книжке
“Звездный свет” публикуется
своего рода послесловие “Почва и
космос Вячеслава Терентьева”,
которое написал Андрей Комлев.
Андрей был совсем юным по возрасту
и по писательскому опыту, когда
познакомился со Славой
Терентьевым, в то время бывшим уже
“мэтром” для молодых. Но эта
разница не помешала им быть
друзьями и тем более не помешала
Андрею быть “опекуном” Славы.
Андрей не только открывал ему свою
дверь в ночь-полночь, когда Слава
являлся после очередного
колоброденья, не только устраивал
его на работу в какой-нибудь
“Гипроместпром” и старался, чтобы
у Славы не было разрыва с очередной
женой, но и был хранителем его
архива, а главное —рукописного
сборника “500 стихотворений”.
Стихи легкими не
бывают. Запомнились строчки тогда
молодого Андрея Комлева:
Переделаю,
перепишу,
Поле целое
перепашу…
Слава Терентьев
же мог сочинить за день несколько
стихотворений. Но это не говорит о
том, что стихи были для него, как
слукавил Сергей Есенин, “не очень
трудные дела”. За такой день Слава
выкладывался настолько, что
вечером отправлялся в запой. Сам же
он как-то признался: лучше всего ему
пишется после легкого похмелья. Но
пьянка начиналась только после
изнурительной, опустошительной
работы.
Молодые поэты тех
лет часто выступали с эстрады.
Хорошо помнится одна встреча с
любителями поэзии в актовом зале
ДРИ. Выступали около десяти поэтов.
Все были по-своему интересны.
Оценку ставили зрители-слушатели
поднятием руки (голосованием).
Слава получил второе место, на
первом оказался Герман Дробиз.
Женскую аудиторию пленили не
только стихи автора, но и его
бархатный баритон. А “картавинка”
Славы Терентьева была оценена
рангом ниже. Слава глубоко
переживал это “поражение”.
Стихи Вячеслава
Терентьева надо читать с листа.
Поэт, с его углубленной
метафоричностью образов, иногда с
интригующе-усложненным
построением фразы, с необычайной
глубиной мысли, заставляющей тебя
искать за ней что-то еще и
домысливать в силу твоих
интеллектуальных способностей,
такой поэт воспринимается во всем
своем объеме только о листа, при
неоднократном прочтении текста.
Такова уж была и остается
особенность дара Вячеслава
Терентьева. Пример:
Великие
умели умирать:
пьет яд
Сократ,
и в шторм
уходит Шелли.
А я к утру
подумал:
неужели
намного
легче медленно сгорать?
Живу в
большой разборчивой стране,
неласковой
к своим поэтам лучшим,
но если
что-то с ней меня разлучит,
то это
смерть на медленном огне.
Но и тогда
—
уверен я в
одном —
в земле
лежать останусь русской, горькой,
под
медленно сгорающею зорькой,
под осени
медлительным огнем.
И оглянусь:
который
век подряд —
снега
пошли, дожди заморосили —
по всей
моей неласковой России
ее костры
торжественно горят.
Славы Терентьева
не стало, когда ему не было и 35 лет.
Он умер, начинаясь и — одновременно
— успев вырасти в большого,
объемного, масштабного
по-вселенски поэта. Он весь жил
поэзией. Сочинять стихи было для
него естественным состоянием. Бог
водил его рукой. Высокий
поэтический профессионализм Славы
Терентьева остался
невостребованным при жизни из-за
житейской незащищенности самого
поэта.
Трудно жилось
Славе Терентьеву, “не имевшему за
душой ни гроша, ни кола, ни двора,
богатому одним поэтическим
талантом”, как пишет Андрей Комлев.
Вячеслав Терентьев современен и
сейчас. Его поэзия входит в новое
столетие благодаря не только
богатому поэтическому таланту
автора, но и благодаря его
гениальной озаренности,
проявившейся и
материализовавшейся в его строчках
несколько десятилетий назад. Нынче,
в год Дракона, 28 декабря Вячеславу
Терентьеву исполнилось бы 60. В
шестидесятые—семидесятые годы
гороскопа толком еще не знали. И
Слава называл свой год рождения
просто високосным годом.
В високосном
году
на буграх
голубая трава,
в
високосном году
облака
расстилаются ласково,
руки тонут
в воде,
и во
времени тонут слова,
и кружится,
кружится,
кружится
над озером
ласточка.
В
високосном году
ветки
ломятся гроздьями гнезд,
птицы
песнями ткут
васильковую
ткань над дорогою.
На
прозрачной заре
разбуди
меня пением, дрозд,
я тебя за
версту
благодарно
глазами потрогаю.
Все куда-то
уходят,
я тоже
куда-то уйду.
Возвращаться
иными —
какая
неумная мания.
Моя новая
мама,
роди
в
високосном году
на
бескрайних дорогах
словами
забытыми
маяться.
С днем рождения
тебя, Слава!