Опубликовано в журнале Студия, номер 14, 2010
ПРУССКАЯ ЗИМА
Эта прусская зима
не для русского ума.
Дождь по нервам хлещет плеткой,
сердце мне зажав в тиски…
Дай-ка выпью стопку водки,
чтоб не сбрендить от тоски.
Эта прусская зима –
смерть для русского ума!
День бездарный, день постылый
все не кончится никак –
только знай мне тянет жилы
да мотает на кулак.
Эта прусская зима…
Ты не сбрендила сама?
То ли пил я – то ли нé пил,
то ли жил – то ли не жил…
Серых буден серый пепел
душу мне запорошил.
Эта прусская зима…
Не сойти бы мне с ума.
ЧУЖБИНА
Чужие улицы и скверы,
чужие лица и дома…
Мне разум застит дымкой серой
событий чуждых кутерьма.
Транжира дней своих пропащих
в пути от смеха до слезы,
теперь я просто барабанщик
какой-то отставной козы.
И мне уже открыли визу
в страну успенья всех начал…
И вздорная соседка снизу,
как смерть,
стучит мне по ночам.
НОВОГОДЬЕ
Декабрь – а ни стужи, ни снега.
День скучен и подслеповат.
И старого года телега
со скрипом ползет на закат.
Понуро плетется кобыла
с поклажей забот и труда…
Скорей бы двенадцать пробило!
Скорей бы дождаться, когда,
подкравшись походочкой тихой,
шалун и шутник Новый год
своей беззаботной шутихой
мертвящую мглу шуганет.
Промозглую слякоть разгонит
сиянием снега и льда…
И дни, точно резвые кони,
поскачут – незнамо куда.
ОДИНОЧЕСТВО
Уж давно не ищу приключений
и махнул на победы рукой.
Мне дороже гульбы и кочевий
строгий лад и душевный покой.
К черту славы назойливый топот!
Все милее становится мне
откровений застенчивый шепот
в предвечерней глухой тишине.
На российских мятежных просторах
побродив, поблудив, покружа,
в наших ссорах и в наших раздорах
одиночества просит душа.
Так слышнее сквозь будничный грохот,
сквозь громаду космических верст
ярых солнц жизнерадостный хохот,
тихий стон умирающих звезд.
ПРИТЧА
О БЛАГОЧЕСТИВОЙ
СТАРУХЕ
Докучливой осенней мухой
при нраве властном и крутом
благочестивая старуха
держала в страхе целый дом.
Она гоняла люд окрестный
и, день за днем борясь со злом,
грозила карою небесной
и милицейским патрулем.
Ночами мерный скрип кроватей
ее особенно бесил.
По стенам, бормоча проклятья,
она стучала что есть сил…
Но срок пришел. Сухое тело
оставила ее душа
и в выси горние взлетела,
к Престолу Господа спеша.
Чтоб там за пазухой Христовой
в раю вкушать душистый мед…
Однако Петр, ключарь суровый,
дал от ворот ей поворот.
Теперь зловредная старуха
в аду веками напролет
в смоле кипящей воет глухо
сквозь намертво зашитый рот…
Пусть на носу себе зарубит,
пусть на носу себе зарубит,
пусть на носу себе зарубит,
как “Отче наш”, весь женский род:
Господь сварливых баб не любит,
Господь сварливых баб не любит,
Господь сварливых баб не любит
и в рай к себе их не берет.
УЛЫБКА
Чудо и к нам прикоснулось –
чтобы нас побаловать.
Сизым ледком затянулась
луж буроватая гладь.
В городе празднично. Где бы
я ни шагал, надо мной
чистое радует небо
солнцем и голубизной.
И, точно зэк, по ошибке
выпущенный из тюрьмы,
я умиляюсь улыбке
прусской сиротской зимы.
ТЕЛЕГА
Века жесткая подпруга
режет плечи все больней…
Не грузи меня, подруга,
меланхолией своей.
Я и так, привычный к бегу,
к выкрутасам на скаку,
судьбоносную телегу
шагом еле волоку.
И неделю за неделей
грудь и холку трет шлея.
И давно осточертели
каламбуры бытия.
И во мгле дождя и снега
растворились небеса…
Пропадай моя телега,
все четыре колеса!
ГАВАНЬ
Калининградское утро
слезы привычные льет.
Жизнь моя лодочкой утлой
в море житейском плывет.
Бури гуляют кругами,
волны навстречу гоня…
Где-то уютная гавань
ждет не дождется меня.
Только бы сдюжила лодка
и не сломалось весло…
Только бы в жизни короткой
мне наконец повезло.