Опубликовано в журнале Студия, номер 14, 2010
* * *
“Мы не рабы, рабы не мы!” –
писали на доске
мы, долгожители тюрьмы,
сжимая мел в руке.
И – выросли ученики
учителям подстать.
Полны отравою соски,
что нам давала мать.
Мы воду в ступе растолочь
сумели, видит Бог,
но счастье рабства превозмочь
никто из нас не смог.
* * *
Птица-Сирин, что ты вьёшься
над моею головой?
Всё никак не распоёшься —
только скрежет, только вой.
Я заслушаюсь, застыну —
да не след стоять столбом.
Посох в руки, горб — на спину,
о родную землю — лбом.
* * *
Зима прикинулась весной.
Откуда этот липкий зной
и лепет птичий?
Воротишься к себе домой,
откроешь дверь в барак чумной:
— Где Беатриче?
* * *
Эта вечная бочка грохочет над нами,
и потоки воды, а не кровь под ногами.
Видно, вправду, сегодня еще не конец.
Не сегодня нам в сердце загонят свинец.
Эта зыбкая жизнь – за беспечность расплата.
Бесконечен период полураспада,
где над нами сгущается мрак проливной.
Нелюбимый, нелюбящий, – плачь надо мной!
* * *
Парить, не утомляя зренья,
по-над кремлёвскою стеной.
Проспать привычно дни творенья,
опомнившись под выходной.
Слезоточивая зевота –
во благо сердцу и уму,
покуда тёмная свобода
возводит новую тюрьму.
Покуда прочные устои
холопской памяти тверды
и есть простор для паранойи
у новой Золотой Орды.
* * *
Там хорошо, где нет
ни нас, ни вас, ни их.
Там хорошо, где свет
не жгут от сих до сих,
где, на руку не скор
и на слово не скуп,
ты не бежишь, как вор,
едва коснувшись губ,
где я себе не лгу,
тебе не лгу – вдвойне,
где гасну на бегу,
но смерти нет во мне.
* * *
В кофейной лавке шарф куплю,
покуда нет войны и мора.
В ответ услышу: “Не люблю
твои причуды, Айседора”.
Осенний выцветший рассвет
дохнул из недр иконостаса.
Гляди-ка, жизнь сошла на нет
в преддверье Яблочного Спаса.
Удушье, ладан, западня,
в руках – разменная монета.
Прости меня, спаси меня –
перед концом и тьмы, и света!
* * *
Ухожу в пустоту.
Не в эту, так в ту.
Не вверх, так вниз –
ни границ, ни виз.
Ни друзей, ни врагов,
ни молчанья, ни слов.
Ни ночи, ни дня.
Ни тебя, ни меня.
* * *
Живу — пока не надоест
(не выдаст Бог, свинья не съест),
пока река глядит окрест
и выгнута дугой.
Охота к перемене мест —
Норд-Ост зовёт или Зюйд-Вест.
Я смастерю в один присест
чугунный парус свой.
Пространство так искривлено —
взлетая, падаешь на дно.
А там и тихо и темно,
и некуда спешить.
И мне бы радоваться, но —
звезды холодное пятно
мне светит, как в глазу бревно,
и больно ворожить.
* * *
Это было, было уже стократ.
Все, кого любила, рядом стоят.
Ни на шаг не отходят, за горло берут –
всяк пригож, бессмертен и нравом крут.
Эти лица, ясные голоса…
Находит на камень моя коса,
находит тень моя на плетень –
всё боком, боком да набекрень.
* * *
На рассвете, когда лица ещё темны,
во лбу прорастает третий глаз.
И я, виноватая без вины,
прощаю того, кто меня не спас.
Он беспечен, будто глухарь на току.
Бесшумно вламывается конвой.
Передвигаются по потолку
серые тени вниз головой.
* * *
Закрою толстый том и радостно зевну.
О светло светлая! Порядка только нету.
Затем и разбрелись мы все по белу свету.
Назад оборотясь, вперёд мы будем плыть.
Кириллица в узде — не та отныне прыть.
Но всё ж не совладать с членистоногим юсом —
наш транспорт гужевой заходит в гавань юзом.
К далёким берегам причалила ладья.
Не воспарить душой чугунного литья,
гляди — окуклилась арбатская Психея,
всё озирается, всё спрашивает: “Где я?”
Тяжёлый медный ковш давно упал на дно.
Досадно. Между тем, поднять-то холодно,
и жажды сумрачной не утолить отныне.
О светло светлая!.. Настал черёд латыни.
И новый гулкий звук — напрасный приворот —
приблизится, взлетит — и в воздухе замрёт,
когда скривит губу матрешка расписная.
Как долго мы росли, о будущем не зная.
* * *
И вновь – повсюду постояльцы –
мы у ворот высоких ждём.
Сочится, как вода сквозь пальцы,
душа и шепчет о своём:
ещё, мол, вывезет кривая,
и нас услышат и поймут.
Но заперты ворота рая.
И к нам с ключами не идут.
* * *
Принимающие позу победителей вселенной
друг у друга на поминках разливают — только дай —
злое зелье по стаканам в эйфории внутривенной
и поют нестройным хором “испекли мы каравай”.
Победители природы, почитатели заветов
отрывают ручки-ножки у лягушек-пауков.
Праздник, именины сердца, и не надобно ответов
на проклятые вопросы: оторвал — и был таков.
Выше неба светит солнце — что в Можайске, что в Сибири.
Выше крыши дым отчизны, выше города плетень.
Главное — шагайте в ногу и считайте на четыре,
коли креститесь на марше, с автоматом набекрень.
* * *
Какое счастье – я одна.
Мне снится этот сон убогий.
Меж нами – чёрная стена,
меж нами – неба спуск пологий.
Там ангел больше не летит.
Парит орёл, а может решка.
И Бог с высот своих глядит,
и на губах его усмешка.