Повесть
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 16, 2015
Владимир Николаевич Бацунов родился в 1970 г. в Бердянске.
Окончил местный машиностроительный техникум. Служил в армии. Работал в
котельной слесарем, токарем-координатчиком на заводе,
программистом, в рекламном бюро, верстальщиком, дизайнером. Принимал участие в
археологических раскопках как чертёжник и художник. Занимался иллюстрированием
художественной литературы. С 2008 г. живёт в Харькове. Работает в Харьковской
правозащитной группе редактором. Переводы с сербского печатались в журналах
«Солнечное сплетение», «Крещатик», проза — в журнале
«Полдень XXI век», альманахе «Квартали», в «Антологiї українського самвидаву», периодике.
Видит
он крыши,
Над
крышами — дым.
Бемба иль Дремба
Лежит
перед ним?
—
Что это значит,
Скажите,
друзья?
Может
быть, я —
Это
тоже не я?
Лев
Квитко1
1
Я закрываю дверь квартиры, спускаюсь по лестнице, прохожу через двор, который не стал для меня родным (сколько их было, дворов этих, за последние годы?), выхожу на улицу — мне предстоит путь через город. Многие горожане совершают путешествие через город ежедневно, кроме выходных — на службу и со службы — ради куска хлеба насущного. Не все, конечно — кое-кто хлеб насущный зарабатывает, не выходя из дома, а кое-кто и не зарабатывает вовсе — с неба падает, как манна. Большинство всё же путешествие по городу совершает. Взять роман путешествий. Reise-Roman — одна из древнейших литературных форм, точнее, романных форм. Главное в романе путешествий — движение от пункта отправления к пункту назначения: из пункта А в пункт Б, причём путешествующий герой романа не обязательно пункта Б достигает, ведь главное — движение. А есть ещё роман о городе (плутовской и психологический роман оставим пока в стороне). Роман о городе и роман-путешествие — роман-путешествие по городу. Частью такого романа может быть история о том, как я нёс матрас. Нужно было купить матрас. Матрас нужен был не мне, и даже не моим близким, но мои близкие решили матрас подарить — такое движение души. Акт дарения матраса должен был произойти в другом городе, городе Х (Икс) на противоположном краю страны.
История о том, как
я нёс матрас
На собственном горбу тащил я из магазина на другом краю города домой новый свёрнутый в трубу матрас, поскольку даже и не пытался влезть в маршрутку, проводив взглядом две, набитые битком. (Патетически.) О, где вы, старые добрые городские автобусы?! Я нёс матрас как барашка, и можно было бы написать рассказ «Как я нёс матрас» или снять короткометражный фильм. Покупает человек матрас утром, несёт его через весь город, встречает знакомых, останавливается, болтает, выпивает, потом снова взваливает на плечи и идёт дальше. Дома оказывается только глубокой ночью. Или — несёт матрас из одного села в другое, в духе кинофильма «Мимино» режиссёра Данелия или ранних фильмов режиссёра Кустурицы. Или как у Гранта Матевосяна в повести «Похмелье» — мальчик идёт из села в город. То есть — предполагаются горы. Время действия можно перенести в XIX век, в любом случае — не позднее 30-х годов XX столетия — до Второй мiровой войны.
На этом заканчивается история о том, как я нёс матрас. А на следующий день я этот матрас плотно скрутил, обернул полиэтиленовой плёнкой, связал верёвками и снёс на автовокзал. Скрученный в трубу матрас самостоятельно совершил путешествие на другой край страны в багажнике междугороднего автобуса (из пункта А в пункт Б, из города Y в город X) и вечером того же дня был подарен. Я иду по улице города Икс, в котором матрас был подарен, и мне кажется, что сейчас весна, точно — не зима и не лето. Осень? Внутренние астрономические часы подсказывают, что нет: то ли воробьи чирикают не по-осеннему, то ли угол наклона дневного светила к горизонту не осенний. Короче говоря, скорее весна. Горожане топают в одном со мною направлении, иные же — мне навстречу, начав свои ежедневные путешествия по городу. Возможно, они не осознают, что путешествуют, но если осознáют — что тогда? Не знаю. Возможно, мiр перевернётся. По крайней мере, изменится уклад городской жизни — одним махом, революционно — в отличие от обычного медленного изменения, не заметного глазом. Оставив горожан, не подозревающих о возможном революционном изменении их жизненного уклада, на произвол судьбы, я останавливаюсь у чёрного автомобиля, стоящего у обочины.
Раньше я этого автомобиля почему-то не замечал, а между тем он показался мне странным. Казалось бы, автомобиль и автомобиль, обычная иномарка, похожая на гигантский кусок мыла. Был он запылён и как будто даже заброшен: сквозь затемнённые стёкла вовсе не было видно, что внутри, есть ли там кто и, если есть, то кто, а во все щели, к примеру, между капотом и лобовым стеклом, набились блёклые осенние листья, перезимовавшие под снегом, и дворники безжизненно лежали на лобовом стекле. Итак, машина стоит с осени (если сейчас весна), по неизвестной причине оставленная хозяином. Почему я раньше её не замечал, ведь хожу здесь почти каждый день? Или её приволокли ночью и бросили у обочины? Хозяин умер, заболел, уехал, стал недееспособным (скажем, сошёл с ума)? А может быть, он внутри? — мелькнула у меня шальная мысль, — превратившийся в мумию, или живой, но безумный? Никаких подтверждений, однако, ни первой, ни второй версии не было. Загадка! Казалось… Ах, да мало ли что казалось! Я записал в бортовом журнале путешественника, что сегодня, месяца марта 17-го дня (например), на ул. Ярослава Гашека мною обнаружен брошенный автомобиль чёрного цвета… Кстати, мой дедушка Мотл считал, что единственный приемлемый цвет для автомобиля — чёрный. К идее других цветов для автомобиля он относился скептически — чёрный, и всё тут! Понятно, дело вкуса, но, может быть, дело в том, что когда рос он и мужал, все авто были исключительно чёрные, и уже в зрелом возрасте, увидав какую-нибудь «победу» или «москвич» зелёного или оранжевого цвета, испытывал шок и отвращение? Может быть, но не один только мой дедушка Мотл придерживался такого мнения — ещё его придерживался изобретатель конвейера и потогонной системы масон-юдофоб Генри Форд, который заметил как-то, что у него вы можете купить автомобиль любого цвета, при условии, что тот будет чёрный. Капиталист-юморист. Сейчас на улицах чёрные машины тоже встречаются (вот, например, несколько минут тому назад я обнаружил заброшенный чёрный автомобиль), но это отнюдь не правило — современным производителям автомобилей плевать на мнение Генри Форда, тем более на мнение моего дедушки Мотла, причём плевать не только владельцам компаний, выпускающих «мерседесы», «ситроены», «фиаты», «сеаты», «пежо», «рено», разные «дакии» и «шкоды», я не говорю уже о «запорожцах» и «москвичах», наплевать даже владельцам «Ford Motor Company» — лично я ни разу не видел моделей автомобиля «Ford» чёрного цвета — может быть, их и нет вовсе, а может быть, мне просто не повезло. Впрочем, возможно, масон-капиталист Генри и сам бы отказался от своей категоричности, если бы того потребовал спрос, который, как извест-но, определяет предложение. А может быть, он не поступился бы принципами, сказав в интервью «Vogue», «Harper’s Bazaar» или «Burda Moden»: «Не могу поступаться принципами!» Но, как легко можно убедиться, бросив взгляд на бесконечный поток автомашин, над мнением и принципами старика-юмориста Форда посмеялись: авто сейчас самых разнообразных цветов — от яично-жёлтого и канареечного, красного и белого, до, очевидно, считающегося особым шиком горчичного с металлическим отливом. Зелёных машин, кстати, совсем нет — топаю уже минут десять и не встретил ни одной. Видимо, нет спроса. Да и ладно. Что-то я расписался о машинах — правда, с точки зрения пешехода, а можно было написать, например, что предки мои были из испанской Кордовы, и вот поэтому я еду сейчас по городу на машине марки «S.E.A.T. Córdoba» (я точно знаю, что машина испанская — Sociedad Española de Automobiles de Turismo) и прекрасно себя чувствую, ощущая не то что духовную — физическую связь с одной из прародин; но это было бы неправдой — мои предки не были сефардами2, и даже не марранами3 — предки мои были ашкеназами4, а то и вовсе хазарами (существует мнение, что хазары превратились в ашкеназов: этногенез — дело тёмное). Значит, о сефардских предках и «сеате» не буду — чего врать? Тем более что я никогда ничего не смыслил в марках и моделях автомобилей, даже в детстве. (Правда, когда я был маленький5, очень ценились модельки автомашин с открывающимися дверцами, капотом и багажником. Встречались они крайне редко, поскольку были заграничного производства и в советских магазинах не продавались6. Контрабанда? Не исключено.) Более того — никогда не хотел иметь машины, и тут я солидарен с Рэем Брэдбери, который, насколько мне известно, никогда машины не имел и иметь не хотел, а ведь мог себе позволить, будучи американцем, но ходил босиком, как настоящий хиппи7. Я не иду босиком, но иду дальше.
Вообще говоря, путешествие по городу можно сравнить с обычным путешествием, и такое путешествие можно придумать. Бывает, что человек за всю жизнь дальше областного центра никуда не выезжает. Да что там областного центра! — дальше родной деревни, а если горожанин, то знает только свой район города, а различные «черёмушки» и прочие выселки для него terra incognita. Да и зачем куда-то ехать, если есть телевизор, а в нём — «Клуб кинопутешествий» или, скажем, видеоприложение к журналу «National Geographic», канал «Discovery», «Survivorman», где выживающий человек с губной гармошкой («O, du lieber Augustin…») выживает в самых немыслимых условиях? Африка сама врывается к тебе в дом. Но вернёмся к путешествию по городу и его сравнению с настоящим путешествием по морям-океанам, городам и весям, но как бы уменьшенное, в масштабе (М 1:10 000). Можно вообразить себе героя, отправляющегося в странствия на поиски Беловодии — чудесной страны, тайной державы с царём-праведником во главе, существующей где-то на Востоке. Почему бы и нет? Я иду по городу и в то же время снаряжаю своего героя в путешествие. Как я уже сказал, «роман путешествий» требует от автора в первую очередь внимания к географии. Мы, однако, можем передавать географические реалии лишь условно — откуда мы знаем, как выглядели Бангкок, средиземноморское побережье Греции, Красное море, Шри-Ланка, Иерусалим, да отстроится он вскорости, в наши дни, Константинополь, село в Белоруссии в позапрошлом веке? Мы можем судить об этом лишь из текстов да по картинкам. Строим декорации, помещаем в них героя. Автора влечёт муза дальних странствий, и он, оставаясь дома, отправляет в путь героя. У героя нет пока имени, но и у Пиноккио сначала не было имени, а был он просто «буратино», что значит «деревянная кукла». Собственно, наш герой тоже своего рода «буратино», деревянная щепка, которую швыряет из стороны в сторону, скажем банальность, по волнам жизни. Итак, «Есть на Востоке страна Беловодия, — сказал Павел. — Почему такое название? Существует несколько версий, все они кажутся случайными, и каждая может оказаться правдивой. Например, это земля, где течёт молоко и мёд. Или: “белый” — цвет чистоты, и вода тоже чистота, очищает. Добраться туда непросто — карт не существует. Страна секретная, тайная, с царём-праведником во главе. Люди там живут — горя не знают». И — наш герой открыл дверь и отправился на поиски Беловодии. Конечно, так написать было бы здóрово, но так не бывает — никто не поверит. Тем более что и было не так. Он провёл в доме Павла ещё несколько дней, выслушал историю о его путешествии двенадцатилетней давности, собрал необходимые вещи и отправился в путь. Что же рассказал ему Павел? Действительно, что рассказал нашему герою некий Павел? Вероятно, он так запудрил нашему герою мозги, что тот тут же ринулся на поиски. Вполне понятно: молодо-зелено. А нам-то что? Ну и ринулся, и нам интересно, что же будет дальше. Путешествие, путешествие… Так, писать о герое «он» всё время — скучно, и сложно выстраивать предложения. Встречая в газетах и книгах фамилии, которые казались мне интересными, я записывал их в книжечку, потом мне надоело — я не знал, куда эти фамилии приткнуть. Может быть, что-то подойдёт нашему герою? Вот этот список:
Фамилии
Аверссон и Реверссон, Фабрикант и Пергамент, Балконов, Израильтян, Микробов, Пустобрюхов, Пустобрёхов, Иноверцев, Зверцев, Инородцев, Колёсников, Просвирин и Проскуркин, Жидецкий, Плакс, Тюпа, Мерзляк, Мерзлюк, Мерзляков, Мерзлюков и ещё тысяча и одна фамилия.
Всё это не то! Назову-ка я героя какой-нибудь буквой, скажем, буквой «М» — в честь моего дедушки Мотла — почему бы и нет? Я снаряжаю М. в путешествие, а сам в это время иду по городу. Город — это улицы. Это алгоритм. Прочерченный некогда и повторяемый изо дня в день маршрут. Город — это люди. Но город ещё — часть земной поверхности, и через него может проходить караван, а над ним, к примеру, — пролетать аэроплан. (Рифма в прозе — вещь нехорошая, если я, конечно, не ставлю перед собой такой задачи — использовать рифму в прозе.) Я иду по улице. Из-под гнилого мартовского снега ручьями течёт талая вода (значит, сейчас весна — ещё одно подтверждение помимо внутренних астрономических часов).
I
Проснулся я рано. Признаться, и не спал я вовсе, и хоть смежал веки и заставлял себя заснуть, глубже, чем в какую-то полудрёму, по-грузить себя не сумел. Всё волнение: капитан сказал накануне, что утром «Эспаньола» выйдет-таки к побережью, что пора уже — сколько можно кружить по этому Сиамскому заливу? Как черти нас за нос водят. В связи с этим мне пришло в голову, что это неспроста, видно, здесь что-то важное для меня, вот нечистая сила нам голову и морочит. Впрочем, возможно, для кого-то из пассажиров тоже что-то важное здесь есть, а я о себе лишь сужу, потому что мiр и время для каждого разворачиваются индивидуально, в чём я давно убедился, и это стало частью моего мiровоззрения.
Ну, так вот, проснулся я рано, ни свет ни заря, за иллюминатором белело что-то, видимо, рассвет. Я быстро оделся и вышел на палубу. Светало. Вода за бортом была белого цвета. «Неужели!» — выдохнул я. Неужели, Беловодия? И я добрался до неё! Неужели?!
По мере того, как разгорался день, белый цвет исчезал, и когда совсем рассвело, вода за бортом приобрела свой привычный зеленовато-синий оттенок. Вода была обычной, но меня это не смущало. В любом случае, думал я, это хорошее предзнаменование, да и почему, решил я, вода в Сиамском заливе должна быть белой круглые сутки? Может быть, и древний путешественник, увидав белую воду на рассвете, впопыхах назвал землю Беловодией, а потом и отменять не стал: красиво ведь получилось, поэтично.
— Видели вы чудо на рассвете? — спросил я капитана после завт-рака.
— Чудо? — удивился капитан.
— Да. Вода была белого цвета!
— А, — махнул он рукой, — такое чудо я вижу всякий раз, ко-гда бываю здесь. Говорят, это свойство здешнего тумана. Был как-то на борту у меня один немец, доктор философии, между прочим. Так он объяснял это оптическими явлениями: преломлением, отражением, рефракцией, интерференцией… Ну, я не запомнил всего. В общем, ничего страшного, — подытожил он.
— А я такое видел впервые.
— Ничего удивительного — я такое вижу только здесь. Вы ведь здесь ранее не бывали? Ну вот. Всё-таки пароходы — отличная вещь, надёжная и быстрая. Бываю здесь каждый год, а взять парусники? Нет, что ни говорите — парусники — позавчерашний день в мореплавании, — сказал капитан.
— Вчера вы говорили «вчерашний».
— Ну да. Это естественно. А завтра будет «позапозавчерашний». Это элементарная логика, так называемый здравый смысл. Да, — он помолчал. — Через два часа заходим в порт Банкон.
Из детской
энциклопедии
Пароход — 1. Судно на паровом ходу. Первый известный пароход «Клермонт» построен Робертом Фултоном (Fulton) в Америке в 1807 году. 2. Устаревшее название паровоза: см. (сл.) «Попутную песню» М. Глинки и Н. Кукольника.
Банкон — Бангкок, столица Таиланда.
2
Я продолжаю путь по городу Икс. Из-за угла мне навстречу выходит какой-то человек. Какой бывает человек? Бывает, например, человек с киноаппаратом, человек с аккордеоном, человек с ружьём, человек с бульвара Капуцинов, человек с Пятой авеню. Вот какой бывает человек. «Эй, человек!» «Сейчас я к тебе человечка пришлю…» Человечки тоже бывают всякие, например, зелёные, если не врёт падкая на сенсации буржуазная пресса. Беру у встречного человека бесплатную газету. «Как сообщает газета “Vox Populi”…», или «На первой полосе епархиальной газеты “Vox Populi”», или «корреспондент газеты “Ближний свет”, ссылаясь на источники, близкие к президенту…» — и что дальше? Газетная тема не интересна и со времён Чапека ничего здесь принципиально не изменилось — я сам долгое время работал метранпажем, газетную кухню знаю не понаслышке. Иду дальше, смотрю по сторонам, замечаю, фиксирую всякую ерунду, и это — написание книги по рецепту Дж. Леннона.
Дж. Леннон. Рецепт
написания книги
«Как вы пишете свои книги?» — спросили у Дж. Леннона. «Записываю всякую всячину на клочках бумаги и рассовываю по карманам. Когда карманы полны — книга готова», — ответил Дж. Леннон.
На днях видел в книжном магазине книгу Дж. Леннона — со-мнений в том, каким рецептом пользовался автор при её написании, у меня не возникло. А между тем можно пользоваться и другими рецептами. Возьмём, к примеру, так наз. противостояние faction — fiction. Использовать ли элемент fiction, выдумки? Или описывать события, передавая то, что вокруг, с фотографической точностью? Во-первых, это сложно, передавать то, что вокруг, с фотографической точностью, во-вторых, скучно, а в-третьих, зачем? Возможна и другая крайность — fiction ради fiction. Но это тоже скучно, и тоже непонятно зачем. Это такая еда, вроде телепрограмм — время убито, желудок пустой. Но это и как художник без натуры — в принципе, возможно — почему бы и нет? Итак, выбираем — золотую — ха-ха — середину. Вот два сюжета, которые пришли мне в голову по дороге. Если бы это было не скучно, я написал бы на их основе научно-фантастические рассказы и отправил бы в журнал «Невиданное» или в журнал «Неслыханное».
Сюжет № 1. Utopia ltd. (ООО «Утопия».) Герой рассказа видит в газете объявление: «Мы продадим вам утопию — в зависимости от ваших устремлений, склонностей, потребностей. Купите мечту!» Герой рассказа, заинтересовавшись объявлением, действительно находит по указанному адресу некую контору. Люди делают заказы. Далее описываются несколько историй покупателей мечты, например: героиня оказывается в, так сказать, раю: зелёная травка, приятная музычка, расслабленность, бесплотные создания в белых накидках и т. д. Наш покупатель мечты оказывается в каком-то мрачном мiре — тут и уэллсовская машина времени с морлоками, и трёхголовые атомные мутанты, гигантские летучие мыши и т. п. Приходит в себя после возвращения из своей мечты весь в холодном поту, а может быть, и в мокрых штанах, и начинает орать: «Вы же мне обещали утопию! Подам в суд! Деньги назад!» — «Да кто ж вам виноват, что вам именно страх нужен и ужас? Фобос, так сказать, и деймос? — отвечают ему в конторе. — Нет, дружище, каждый получает то, чего заранее хочет. Так-то». (Занавес.)
Сюжет № 2. Двое приятелей давно не виделись — несколько лет, созваниваются, договариваются о встрече: место, время. Приходят и не узнают друг друга: у них другие тела.
II
Пустые улицы. Ощущение, что в селе вообще никого нет. Куда-то подевались все жители. Куда? Впрочем, жители М. как раз не интересовали — никого из родственников, да и просто знакомых, здесь не осталось. Все давно умерли или разъехались кто куда.
Дом, в котором он вырос, не сохранился. Сгорел. М. решил взглянуть на пепелище. Оно давно поросло лебедой, которую с наслаждением жуют коровы. Две — чёрная и пятнистая. Приятного аппетита.
Вот изба, в которой помещался хейдер8 и жил меламед9. Сюда он пошёл, уже зная алефбейс, то есть азбуку. Меламед говорил, а дети повторяли. Меламед знал так себе, делал ошибки, и М. как-то раз — естественно, по простоте душевной — его поправил, за что и получил подзатыльник. Отец потом сказал: «Разве я виноват, что ты знаешь лучше него? Конечно, ты знаешь лучше. Ты и его сможешь научить, если бы он захотел. Наверное, тебе туда ходить не нужно. Будешь мне помогать в корчме. Хоть какой-то толк».
В корчме помогать М. не очень-то и хочется. Но что делать? Пользуясь каждым удобным случаем, он убегает в лес, на речку или просто на край села.
М. добрёл до кладбища. Ни души. Старые надгробия. Он читает надписи. Вот здесь лежит старый меламед. Всю жизнь был меламедом, меламедом и помер. Соседи, знакомые… Дед, бабушка, мать — могилы, знакомые с детства. Отец. Когда умер отец, М. уехал.
Сторожка. Тоже никого. Ни одной живой души ни в селе, ни на кладбище, если не считать коров и ворон. Удивительно. Дымка, марево. Сон?
3
Вскоре после переезда из города Игрек в город Икс, бредя по улице, я увидал огромное здание с куполом и подумал: планетарий (я знал уже, что в городе Икс есть планетарий). Оказалось — синагога, вторая по величине в Европе, а какая в мiре — не знаю. Планетарий не планетарий, а при большевиках/коммунистах здесь было спортивное общество «Спартак». И я вспомнил здание кенассы в городе Игрек. Сейчас к её стене прикручена пластмассовая доска с выпуклыми геометрическими буквами:
ЗДАНИЕ
КАРАИМСКОЙ
КЕНАССЫ
/КОНЕЦ XIX В. — 1930 Г./
Ниже почти вылинялое жестяное:
ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ
КОМИТЕТ
ГОРСОВЕТА Г. ИГРЕК
А ещё ниже на такой же проржавленной пластине:
СП…ТИВНОЕ ОБ…СТВО
«СП…Т…К»
ПРОФ…ЮЗОВ
УКР…ИНЬ
В здании кенассы города Игрек до сих пор спортивный зал общества «Спартак» — если подпрыгнуть, можно увидать внутри какие-то волейбольные сетки (почему-то добровольное спортивное общество профсоюзов «Спартак» любит иудейские культовые здания). Главный вход заложен кирпичом, и всё здание окрашено какой-то тёмной серо-синей краской, только лепные украшения над окнами, напоминающие скарабеев — белые. Я когда-то по просьбе приятеля зарисовывал эту лепнину — некое областное издательство собиралось издавать альбом, посвящённый архитектурным достопримечательностям области, и приятель хотел показать знакомому-издателю образец, как ему казалось (ах, да мало ли что казалось!), столь необычной для кенасс лепнины. Не знаю, заинтересовался ли издатель, и даже не знаю, вышел ли альбом. Ещё несколько лет тому назад на заложенном кирпичом главном входе поверх краски был нацарапан могендувид10, рядом — свастика и надпись «Jude». Сейчас ничего этого нет. Здание необычное, по крайней мере — непривычное, и когда мы с приятелем осматривали его со всех сторон, стоявшие возле нового входа, пробитого с противоположной стороны, спартаковцы смотрели на нас весьма неприязненно — опасались, видимо, что мы старые хозяева и отберём у них спортивный зал «Спартак». А мы и не собирались. В другой раз вечером пожилая женщина, подметавшая пятачок перед кенассой, спросила вдруг: «Что вы хотите?» Что можно ответить на такой вопрос? «Осматриваем достопримечательности, — ответил я и перешёл в наступление. — Вы знаете, что было в этом здании раньше?» — «Тут? Э-э-э… Церковь какая-то была. Мураимы… Бараимы…» — «Может быть, караимы?» — помог я. «Да, точно, ка-ра—имы. Ишь ты, правильно». — «А давно её закрыли?» — «Ну, до войны ещё ходили туда. Да. Моя свекруха ходила. Ей соседка говорит: приходи, говорит, посмотришь. Понравится, будешь ходить. Ну, она и пошла. Не молятся они там, а плачут. Свекруха так и сказала соседке: шо ж вы плачете, а не молитесь? Плачут всю дорогу, а не молятся. Это у них молитвы такие. Вот. Ну, свекруха и не стала ходить к этим, как вы их назвали-то? Да, к караимам. Что, говорит, я дома поплакать не могу?» На руке у неё была вылинялая татуировка «Валя» — «Я ношу в душе твой светлый образ, Валя…» — подумал я, а вслух сказал «Спасибо». «Пожалуйста, — ответила Валя. — А я думала, что вы там спрятаться хотите, за домом-то. Там часто молодёжь прячется, вечером». И продолжила мести пятачок перед воротами спортивного зала общества «Спартак», думая, вероятно, при этом: «И чего им эта как её, кара… церковь понадобилась?» А нам эта караимская церковь нужна была как памятник истории и архитектуры, только-то и всего. Зато теперь она понадобилась, но отнюдь не бывшим хозяевам, ибо караимов в городе Игрек осталось полтора с половиною человека, — главному местному менеджеру по переброске евреев на историческую родину пришла в голову идея устроить в здании кенассы еврейскую синагогу («Католики вон костёл построили вместо разрушенного когда-то»). Была в городе Игрек и синагога, находилась она рядом с кенассой, буквально в минуте ходьбы, но в 30-е годы XX века устроили в ней клуб авиаторов, а во время войны она и вовсе была разрушена. Не знаю уж, оккупанты ли постарались, или бомба попала (говорят, и в кенассу бомба попала, но стоит здание целёхонько). На том месте выстроили что-то из силикатного кирпича, и к стене этого чего-то прикрутили мемориальную доску с барельефным изображением авиатора и текстом, что, мол, в 30-е годы на этом месте был клуб авиаторов, и всё. А чего ты хотел? Исторической правды? Да, именно этого я и хотел! Но вернёмся к проекту устройства в здании караимской синагоги синагоги еврейской. Возражений от полутора с половиною караимов не поступило, и менеджер может смело отчитаться перед начальством: работа проделана, давайте денежки на ремонт, и хоть завтра свитки заноси. Ну, не завтра, а когда ремонт сделаем. В центре обрадовались и на счёт менеджера в городе Игрек перевели 500 тысяч сиклей серебра. А может быть, и не перевели никаких сиклей и так и будет в здании кенассы спортивный зал ДСО «Спартак» до скончания века. А через тысячу лет археологи, найдя остатки фундамента кенассы, а в ней пластмассовую доску, весьма обрадуются: «Найдена таблица из неизвестного материала с надписью на непонятном языке». Что же касается других вывесок, если они не окончательно проржавеют, укажут: «две железные пластины в оч. пл. сост.» В городе Икс тоже есть здание кенассы, и в нём теперь снова кенасса. А в 30-е годы прошлого века там был клуб-музей «Воинствующий безбожник»11 — куда смотрело местное руководство ДСО «Спартак»12?
III
Банкон оказался довольно шумным городом — низкорослые смуглые туземцы так и сновали туда-сюда — кто с поклажей, а кто и порожняком, вероятно, от избытка жизненных сил. Ничего толком они мне объяснить не смогли, когда я пытался разузнать у них о Беловодии. Видимо, из-за того, что не понимали моего языка.
Наконец я услышал колокольный звон и вскоре вышел к церкви. «О! — обрадовался я. — Здесь мне помогут». Я слышал, что местные жители не христиане, а значит, в церкви должен быть кто-нибудь из Европы. Диакон стоял тут же у входа. Я поздоровался и попробовал с ним заговорить. Понял я катастрофически мало: узнал только, что диакона зовут Благовест Иванович, происходит он из народа мяо, носит фамилию Мяо и ни слова не понимает по-русски. Он-то и по-церковнославянски не очень хорошо понимает, поскольку не имеет постоянной разговорной практики, ведь церковнославяне редко забредают в эти края. По совести говоря, последним церковнославянином из побывавших здесь был некий отец Игнатий, миссионер, обративший в православие отца Благовеста Ивановича. А может быть, и деда — понять диакона было непросто. Оказалось, что и приход, и батюшка — все были из местных жителей и тоже меня не понимали. Безбородый поп забавно выглядел в священническом облачении. Он развёл руками, благословил меня на всякий случай и начал службу. Я постоял немного и несолоно хлебавши отправился дальше на поиски взаимопонимания и общего языка. Бредя по улице и дивясь нравам и обычаям данной страны, я набрёл на консульство Великобритании.
— Oh, Whitewater land, yeah, yeah! — кивал головой и размахивал руками консул. Больше ничего от него добиться не удалось: похоже, он был слабоумный. Впрочем, как и остальные двое сотрудников консульства: моторикша и садовник, который полагался консульству по штату, хотя никакого сада при консульстве я не заметил. Был ли при консульстве мотоциклет, я тоже не узнал. Впрочем, не больно-то и хотелось.
4
М. идёт по Бангкоку, я — по городу Икс. И вот, проходя мимо дома, в котором некогда жил поэт В., я подумал: «Мне страшно, что я двигаюсь не так, как жуки жуки». Пролетели жуки жуки. Это и есть элемент fiction, потому что на самом деле никакие жуки жуки в это время не пролетали — я их выдумал (в отличие от дома, в котором действительно некогда жил поэт В.; здесь его и арестовали). Поэт К., из стихотворения которого взят эпиграф к этим заметкам, жил в другом доме, но тоже в городе Икс. Насколько мне известно, арестовали его в другом городе — в городе Z.
Конец старого мiра
Старые дома ещё дореволюционной, до 1917 года, постройки. Солнце, зелень, и такое щемящее чувство: вот, жили люди, и тут появляются какие-то большевики (вечно появляются какие-нибудь большевики), революция, конец старого мiра. И пошло-поехало. Нет, старый мiр не был, конечно, идеальным, а этого и не требовалось, новый же — о дивный новый мiр — нёс с собою страх, ужас, фобос и деймос. Хребет старому мiру сломали году эдак в 1914–15, во время Первой мiровой (империалистической) войны, и никто, ни одна страна от этого не оправилась, что бы там ни говорили. Но ни одна не пострадала так, как наша. Старый мiр был неидеален, но он был стабилен. Старые дворы, в одном — вросший в землю старый автомобиль.
Никакой ностальгии по старым временам, тем более что я их и не видел, только читал, и никакой любви к старью, но почему же отказываться от чего-то старого и доброго? Кстати, о старье. В любом городе полно аптек и секонд-хендов. Люди обнищали настолько, что денег хватает только на вещи б/у «из Западной Европы»? Или основная часть средств тратится на лекарства и поэтому на новую одежду не хватает? Почему-то секонд-хенды без названий. Когда я был маленький13, аптек было не в пример меньше, всего несколько штук на весь город Игрек, и всего одна дежурная. Хватало ли этого? Вполне возможно, и все аптеки были государственными (представить себе государственный секонд-хенд с одеждой б/у из Западной Европы, где детский труд и безработица, трудно). Потом к аптекам и секонд-хендам добавились магазины стройматериалов. И банки. На каждом углу — деньги из воздуха. А ещё все поголовно устанавливают металлические двери — чтоб никто не вломился, и пластиковые окна — чтоб теплее (и чтоб красиво). «Из стекла и бетона! Из пластмассы и жести!» И ещё танцы в моде. «Магазин “Давайте потанцуем”: Всё для танцев!» «Покупаем волосы. Дорого» — такие объявления я видел и в городе Икс, и в городе Игрек, и в городе Игрек даже как-то хотел свои волосы продать, но уж больно мало предложили. Что они с волосами делают? Неужели, набивают матрасы? Чем был набит тот матрас, который я нёс, взвалив на плечи, как барашка? «Куплю книги, изданные до 1917 года», «Куплю картины советских художников (1917–1985)», «Школа радости».
IV
Нужно было найти людей, которые понимали бы еврейский, древнееврейский, польский, немецкий или русский. Или учить местный язык. Последний вариант был наиболее реальным. И М. взялся за дело — рано утром в течение недели он приходил на рынок, толкался среди народа — покупателей и торговцев, — прислушиваясь и запоминая названия предметов, явлений и понятий, а иногда просто тыкая пальцем в какой-нибудь товар и получая конкретный ответ: название предмета. Правда, тут случались ошибки, и М., например, долгое время был уверен, что слово «хороший» значит «яблоко», а слово «отличный» — «груша». М. записывал слова в тетрадку, ощущая себя В. Далем и Н. Миклухо-Маклаем одновременно. Возможно, он составлял первый в истории словарь здешнего языка. Сначала его записи не были упорядочены и имели примерно такой вид:
цвета: белый, чёрный, жёлтый
дары природы: яблоко, груша, виноград
разл. еда: мясо, хлеб, просо, чай
человек: женщина, рука, нога, голова, рот, ухо, ступня, пупок, волосы
материалы: железо, медь, камень
действия: ходить, стоять, летать, красть, есть, спать
разное: хозяин, начальник, вода, птица, рыба, хотеть, желать.
М. настолько увлёкся этнографией и языкознанием, что уже позабыл почти, зачем он здесь. С чем можно сравнить удовольствие, получаемое от погружения в пространство нового языка?! И М. наслаждался, и неизвестно, сколько бы времени это продолжалось (он уже приступил к сбору народных песен, сказок и легенд), если бы не встретил в одной из песен упоминания о «белой воде» и голос Павла во сне не спросил: «Как дела?» М. проснулся с чувством, будто что-то упустил безвозвратно. Несколько минут он сидел, вспоминая сон, затем понял, что ничего ещё не потеряно, если он, конечно, не упустил чего-то, не разобравшись, — по легкомыслию или отсутствию должной прозорливости.
Оказалось, впрочем, что упомянутая песня была о молоке, о том, чтобы «пить молоко, нужно регулярно кормить корову и не забывать её каждый день доить». Можно было попробовать истолковать текст песни не буквально, что, мол, время разбрасывать камни, и что каждому, мол, овощу своё время. Можно было: знаки разбросаны тут и там — знай только, собирай. И М. истолковал этот знак так: «Хочешь есть калачи — не сиди на печи». Пришло время продолжить путь к цели, ради достижения которой он уже прошагал и проплыл полмiра.
5
Город оклеен афишами. На сцене оперного театра — «Звёзды эстрады нашей молодости». Однажды мой друг М. Рыбкин рассказал историю о том, как ему не повезло. М. Рыбкин не стал звездой эстрады нашей молодости, хотя, если бы всё было в порядке, то и он мог бы выйти на сцену оперного театра. А вы могли бы? В моём исполнении история называется «Мюзикл».
Мюзикл
Мой друг М. Рыбкин задумал написать мюзикл «Шахматы». Это предполагалась такая рок-опера, но не совсем привычная по форме — не предполагалось отдельно оркестра и отдельно певцов, предполагалось, что музыканты будут наряжены в сценические костюмы — в костюм Короля, в костюм Ферзя, то есть Королевы, в костюмы Слонов, то есть офицеров, пешки — в солдатских мундирах… Ну, и хор тоже в солдатских мундирах, как Краснознамённый ансамбль песни и пляски Советской Армии. Предполагался Шут — как же без Шута? Такой себе Король в мантии из горностаевых хвостов, с короной на голове и, скажем, бас-гитарой. Или нет, пусть с бас-гитарой будет Первый советник, Король пусть будет со скрипкой. Ходят по сцене, поют, аккомпанируют… И вот друг мой М. Рыбкин получил два удара. 1) Ф. Заппа реализовал нечто подобное с формальной точки зрения (кажется, это был «Broadway The Hard Way», но не факт), и хотя там ничего не было о шахматах (впрочем, не уверен), с точки зрения формы М. Рыбкин не был первым. 2) Оказалось, что существует мюзикл Б. Ульвеуса и Б. Андерссона на слова Т. Райса «Шахматы». «Какой удар со стороны классика!» — мог бы воскликнуть мой друг М. Рыбкин и в первом, и во втором случае. Так он и сделал, но не запил, а вернулся к сочинению тяжёлого блюзового альбома «Полёты жуков жуков над городом». Главная идея нового альбома (не знаю уж, насколько оригинальная) — лидирующая бас-гитара.
V
Остров Цейлон более всего поразил меня и более всего запомнился знаменитым цейлонским чаем. Должен отметить, что к чаю я пристрастился ещё в юности, оказавшись в Варшаве. Правда, чай в Варшаву привозили из Англии, климат которой не подходит для его выращивания. Как мне посчастливилось узнать впоследствии от участ-ника просветительского кружка и большого почитателя как идей, так и лично Мозеса Мендельсона, моего приятеля Вальтера Вурдалау, чай в Англию привозили из Индии английские колонизаторы. От Вальтера же я впервые услышал, что Англия, а точнее Британия (составной частью которой Англия является) — огромная империя, в которой даже солнце не заходит (я долго не мог вообразить себе этого природного феномена, покуда не уяснил себе, что это особая фигура речи, выражающая в данном случае исполинские размеры государства). Не то чтобы я с тех пор невзлюбил Великобритании, но стал, однако, относиться к ней с некоторой опаской и предубеждением. Впрочем, речь не о политике, но о чае. Так вот, цейлонский чай несколько отличается от британского. Он несколько крепче и в то же время более мягкий, а зелёные сорта обладают сладковатым послевкусием. Но, конечно же, я не дегустатор, а всего-навсего дилетант-аматёр, поэтому ограничусь лишь своей любительской (я бы даже сказал, аматёрской) оценкой. О вкусах спорить не стоит, хотя порою и хочется, ибо о чём же ещё спорить, как не о вкусах? Да, зелёный цейлонский чай — крепкий напиток, для заваривания его можно брать, пожалуй, вдвое меньше, чем китайского; напиток сильный и бодрящий — следует знать меру (можно и заварки пожалеть, а заодно и себя).
Собственно говоря, помимо чая меня на Цейлоне заинтересовали три вещи: царь Ашока, самое старое дерево в мiре и зуб Будды. Но обо всём по порядку.
Индийский царь Ашока (268–232 до н. э.), покровитель буддизма (это такая восточная религия, несколько слов о которой я скажу ниже) объявил себя как-то господином Цейлона и послал туда своего брата Махинду, дабы тот заинтересовал диких цейлонитов истинной верой, а сам, когда дело обращения местного населения будет завершено (в успехе Ашока не сомневался), занялся бы устройством больниц для людей и животных, рытьём колодцев и разведением лечебных трав. Махинда чудесным образом был перенесён на Цейлон и обо-сновался на горе Миссака. Когда сингальский король прогуливался в сопровождении сорока тысяч воинов в окрестностях горы, Махинда спустился и произнёс горячую проповедь. Ни царь, ни эскорт не смогли устоять и тут же приняли буддийскую веру, сущность которой заключается в достижении совершенного покоя и прекращения таким образом всякого страдания. Поклоняются буддисты богу по имени Будда, который раньше был человеком, что само по себе странно. Впрочем, в любом случае, если царь-приверженец этого учения склонен к построению больниц для людей и животных, учение не может быть дурным. По крайней мере, что-то хорошее в нём есть. Ясно, что история о царе-праведнике заинтересовала меня, однако никаких указаний на Беловодию я в этой истории не обнаружил. Но, если принять во внимание тот факт, что я мало представлял себе то, что должен был увидеть, ничего удивительного здесь нет, ведь предварительное представление о невиденном обычно оказывается мало похожим или вовсе не похожим на реальный объект представления, поскольку это представление о будущем слеплено в нашем уме из картинок прошлого и к объективной реальности имеет столько же отношения, сколько вяленая рыба к живой.
Махинда основал на горе монастырь, через некоторое время привёз на Цейлон свою родственницу — не помню, к сожалению, ни её имени, ни степени родства с Махиндой, — а та привезла с собою веточку с Дерева Бо. Она посадила эту веточку во влажную почву, и из неё выросло прекрасное фиговое дерево, которое растёт и поныне. Я, по крайней мере, видел его живым и здоровым. Дерево Бо — это дерево, под которым Будда стал богом. Случайно ли созвучие славянского «бог» и старинного индийского «бо»? Я не верю в такие случайности.
В одном буддийском храме в городе Канди хранится зуб Будды. Эта вещь считается большой реликвией и тысячи паломников стекаются в храм, чтобы хоть немного приблизиться к святости. Множество чудесных исцелений происходит в храме, — человек, который мне об этом рассказывал, был воодушевлён. Однако довелось услышать и мнение скептика: разве мог зуб длиною более вершка и толщиною в треть вершка принадлежать человеку? Что здесь скажешь? Подобные размеры могут говорить о том, что он всё же не был человеком, и это не противоречит моим сведениям о буддийской религии. И довольно об этом. Ничего, касающегося предмета моих поисков, обнаружить на Цейлоне не удалось, и надо ли говорить, что о Беловодии здесь никто и слыхом не слыхивал? Значит, нужно продолжать путь. Я направился в порт, купил билет на пароход «Эспаньола», принадлежавший «Пароходной компании Кука» ( «Международная пароходная кампания Кука. Наши пароходы — лучшие в мiре!» — такая реклама была на конторе пароходной кампании, а также в порту).
В тот же вечер, Anno Domini 1864 месяца августа 28 дня наш пароход вышел в Индийский океан или, если угодно, в море Индийское, как принято было писать на тогдашних морских и географических картах.
Из детской
энциклопедии
Чай — напиток из листьев и стеблей чайного растения: куста, а иногда и дерева. Содержит кофеин, эфирное масло, витамин С, дубильные и другие ценные вещества. Бывает китайский, индийский, цейлонский, грузинский, азербайджанский, краснодарский, карпат-ский, а также зелёный, чёрный, белый, жёлтый и красный. Очень полезный для здоровья продукт.
Мендельсон (Mendelssohn) Мозес (1729–1786) — деятель еврейского просвещения из Германии. Благодаря его идеям евреи вышли из гетто и оказались там, где оказались. Дедушка композитора Ф. Мендельсона-Бартольди.
6
Я, например, в уме сочинять не умею. Мне нужны или лист бумаги с ручкой (карандашом), или клавиатура с компьютером (ундервудом). Не представляю, как некоторые в уме сочиняют, ведь что такое ум? Как известно, ум — это круглая в плане комната, стены которой выкрашены в серый цвет. Как же я сочиняю в уме историю путешествия М. в поисках Беловодии? А я и не сочиняю в уме, а вот остановился и записываю важные моменты в бортовой журнал. Это узловые моменты, некие вешки на виртуальном пути, ключи, которые позволяют видеть всю историю сразу — im Ganzen und Vollen — целиком и полностью. Дальние страны, морские путешествия, книги «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ», «Приключения капитана Врунгеля», прочтённые в детстве, — а необходимо отметить, что «Остров сокровищ» был зачитан до дыр, — сделали меня впоследствии сухопутным адептом мореплавания. Стены моей комнаты были увешаны географическими картами, посреди неё стоял стол, вокруг которого я совершал путешествия, стоя на капитанском мостике парусника: «Отдать носовой! Отдать кормовой! Полный вперёд!» Итак, полный вперёд. Конечно, волновали загадки: Бермудский треугольник, «Летучий голландец»… «Летучий голландец» сошёл со стапелей тайной верфи III Рейха. Для того и создан был — для устрашения. Это тоже записано в бортовом журнале. А ещё мне в голову пришла идея фантастического рассказа, которую я тут же записал, не сходя с этого места.
Коллекционер улыбок
(идея фантастического рассказа)
Он рассуждает: «Улыбка каждого человека — неповторима». И, возможно, он прав. Однако, зачем ему чужие улыбки? Ощущение: не для доброго дела. Для недоброго дела. Страсть коллекционера? «Синдром скупого рыцаря»? А может быть, и торговля улыбками? Smiles for sale.
VI
— Как замечательно идёт наш пароход! — сказал М. капитану, когда они встретились во время прогулки по палубе.
— Вы знаете, — ответил на это капитан, — пароходы пароходной компании Кука — лучшие в мiре. На них установлены паровые машины Уатта.
— Да, у парохода — плавный ход. Неужели же наступила новая эра в мореплавании, и парусники остались в прошлом?
— Именно так. Парусники — это вчерашний день в мореплавании.
— Знакомое имя — Кук. Уж не имеет ли он какого-нибудь отношения к Дж. Куку?
— Имеет, да. Теперешний владелец кампании — потомок Дж. Кука. Компания процветает, однако сам хозяин в море не выходит, и никогда не выходил. Он даже на набережной не бывает, и когда зовут, отказывается, ссылаясь на то, что не умеет плавать. На самом деле, скажу вам по секрету, — тон капитана стал доверительным, — он просто боится диких гавайцев. Такие дела, — он помолчал. — Это у них семейное, да.
Из детской
энциклопедии
Паровая машина Уатта — тепловой поршневой универсальный двигатель для преобразования энергии водяного пара в механическую работу. Создан Джеймсом Уаттом (Watt) в 1774–84 годах.
Кук (Cook) Джеймс (1728–79) — английский мореплаватель, руководитель трёх кругосветных экспедиций. Открыл множество островов, в том числе и Гавайские. Убит (по др. версии — съеден) гавайцами.
7
Давно не открывал бортовой журнал. Открыл — а тут роман путешествий! Конечно, путешествие на Восток, да ещё в поисках тайной страны — дело не одного месяца, поэтому всё нормально. В то время как я совершаю свои ежедневные путешествия по городу, М. продолжает своё путешествие по комнате вокруг стола. Внутренние астрономические часы говорят мне, что вот-вот зима. Зима на носу.
Три разных утра
1. Первый морозный день. Утром, около семи, вышагивают грачи — чёрные, блестящие… Как будто слетаются на мороз.
2. Завтрак: чёрный кофе с чёрным хлебом.
3. Выхожу на улицу, а там зима на носу.
Спустя некоторое время в одно из таких утр, когда зима на носу, снова прохожу по улице Ярослава Гашека мимо чёрного автомобиля. Что-то в нём изменилось — теперь стёкла его прозрачны, и за ними никого нет.
VII
Мы уже третий день шли через тропический лес, который хотелось назвать джунглями или сельвой. Деревья вокруг росли совершенно разных пород: как привычные ясени и осокори, так и неизвест-ные в наших местах пальмовые, дынные и хлебные деревья, а также бамбук. Сверху свешивались лианы, на которых раскачивались человекоподобные звери — обезьяны. Обряди такую тварь в европейский костюм, и не отличишь её от обычного ремесленника или крестьянина, а то и от представителя благородного сословия. Язык этих существ, правда, мало напоминал человеческий. Обезьяны были самыми крупными обитателями сельвы, а были ещё какие-то бурундуки, то и дело перебегавшие нам дорогу и прятавшиеся в кустах, птицы и, разумеется, насекомые: бабочки всевозможных цветов и оттенков, жуки и жужелицы, богатейшую коллекцию которых я бы непременно собрал, если бы интересовался энтомологией. Однажды на привале я видел змею, пугливо скользнувшую прочь от нашего костра.
Отряд наш состоял из трёх человек — меня и двух мяо по имени Ми и Му, которые, я так и не понял почему, пошли со мной: язык их я понимал плохо. Люди они были доброжелательные и, подозреваю, согласились идти со мною просто от скуки: какое-никакое приключение. Я же не идти просто не мог: если и существует где-то Беловодия, то только здесь, и другой дороги к ней, кроме как через джунгли, нет. «Только вперёд! Иначе незачем было вообще затевать путешествие». Размышляя таким образом, я налетел на невидимую преграду. В спину мне уткнулся Ми, а ему в спину, в свою очередь, Му. Целенаправленное движение было остановлено. Я опирался всем телом о воздух, как это, вероятно, выглядело со стороны. Ми и Му отошли назад, отошёл и я. Впереди всё было как обычно. Я протянул руку и снова наткнулся на невидимую стену. Ощупывая воздух, я дивился гладкости и идеальной прозрачности стены. Ми и Му, с застывшими на лицах улыбками, тоже ощупывали воздух слева и справа от меня. Я опустил рюкзак на землю, сел сверху и, закурив трубку, стал разглядывать стену. Разумеется, никакой стены я не видел. Меня удивило, что для растений и животных она была проницаема: некая обезьяна, раскачавшись на лиане, перелетела на нашу сторону свободно, а перепуганные этим обезьяньим перелётом бурундуки, бабочки и птицы бросились врассыпную, совершенно не замечая преграды. Невидимая стена существовала только для людей. Как звук не существует объективно, а лишь для существ, наделённых слухом (как звук мы воспринимаем колебания воздуха, а могли бы воспринимать их, например, как цвет, имей мы соответ-ственное строение организма — так объяснил мне некогда Вальтер Вурдалау). И тут я удивился по-настоящему: значит, понял я, есть в человеке нечто, не дающее ему сквозь стену пройти, хотя природа этой странной стены и не была мне ясна. Ми и Му смотрели на меня, недоумённо улыбаясь. Я решительно поднялся и спрятал трубку в карман. «Что зря сидеть?» — решил я и растолковал спутникам, активно жестикулируя, что Му останется здесь, Ми пойдёт направо, а я налево, чтобы выяснить, насколько далеко тянется стена. Впрочем, не помню, кого я отправил вдоль стены, а кого оставил на месте, поскольку Му и Ми были для меня неразличимы; возможно, они были близнецы.
Я шёл, касаясь стены пальцами правой руки — деревья росли не слишком густо, иногда стена проходила прямо сквозь стволы — и думал, что если через пару часов обстановка не изменится, нужно будет возвращаться, а там уже решать, куда поворачивать, учитывая, что скажет Му, или Ми, в общем, тот из моих спутников, который пошёл направо. Где-то часа через полтора я увидел впереди мелькающую среди деревьев человеческую фигуру. Остановившись, я некоторое время приглядывался и прислушивался, а потом двинулся навстречу человеку. Когда мы были друг от друга на расстоянии вытянутой руки, я остановился, а человек едва не налетел на меня и легонько вскрикнул, наткнувшись на мою вытянутую руку, поскольку шёл с закрытыми глазами. Это был мой спутник Му (Ми), отправившийся в противоположную сторону. Узнав меня, он улыбнулся. Улыбнулся и я, хотя мне было не до смеха. Невидимая стена огораживала некое — гиблое? — место.
Мы вернулись, я снова раскурил трубку и задумался. Солнце близилось к закату, и как-то само собою получилось, что мы остались на ночлег перед невидимой стеной. Му (или Ми) развёл костёр и принялся готовить нехитрый ужин: варить в медном котелке просо с пахучими травами, а вместо хлеба мы использовали плоды хлебного дерева, бывшие в ту пору в изобилии. Брат разводившего костёр сидел рядом со мной и тоже о чём-то думал, правда, не курил. Возвращаться? Но если так, значит признать, что Беловодию я не нашёл. А вдруг Беловодия за стеной? — осенило меня. Путём несложного расчёта я тут же определил, что невидимая стена обрамляет территорию площадью в несколько квадратных вёрст. Что могло помещаться на этой огороженной территории? Большая деревня, местечко, хутор с хозяйством, избушка на курьих ножках, замок Мерлина или Дворец царя-праведника и несколько кварталов, населённых его избранным народом? Как туда проникнуть? Мы поужинали, и хотя я с детства знал, что утро вечера мудренее, решение уже созрело: двигаться дальше — чего там ждать у моря погоды, когда сезам сам отворится? А если не отворится? Короче говоря, двигаться дальше — может быть, повезёт, и мы встретим знающего человека, имеющего ключ от невидимых ворот. Или который, по крайней мере, сможет объяснить что к чему: сказать, например, правду, даже горькую, что ключа, мол, не существует. В любом случае, нужно было идти вглубь материка — даже если Беловодия и не за невидимой стеной, то позади её точно нет. Вперёд! — по всем отрывочным сведениям, по всем легендам и досужим домыслам Беловодию искать больше негде.
Утром я отметил на карте невидимую стену, и мы двинулись дальше.
8
Люди тасуются, как карты. Людей тасуют, как колоду карт. Израиль, Германия, Америка, Австралия, я не говорю уже про Россию и Белоруссию. То, что ещё 20 лет тому назад было немыслимо, сейчас — обычное дело. Люди расползаются по мiру (пó мiру), причём те, которым далее своей деревни жить по всем раскладам не полагалось, тоже расползаются. Голос в трубке. Из неизвестного, неведомого мiра, с другой планеты. Давным-давно выходил такой журнал — «Всемiрный путешествователь». История путешествия М. вполне могла быть помещена на его страницах. Вопрос: А кто теперь всемiрный путешествователь? Ответ: Сегодня любой — всемiрный путешествователь.
VIII
Через три дня без каких-либо приключений мы добрели до избушки на опушке леса. Собственно, это была обычная для тех мест хижина, крытая пальмовыми листьями, а не какая-нибудь там избушка на курьих ножках, как у нас. Перед дверью, а точнее — перед входом, завешенным циновкой, сидел трёхцветный лечебный кот, а я постучал в бамбуковую стену и вошёл. Ми и Му остались снаружи.
Внутреннее убранство хижины было более чем скромным: чисто выметенный утоптанный земляной пол, небольшая железная печка, на которой кипел котелок, распространявший запах чая, а на полу — циновка; на ней сидел неприметный человечек: круглоголовый и лысый, с глазами-щёлочками, с реденькими усами и бородёнкой, одетый в серые домотканые рубаху и штаны. Борода и усы были совершенно седые, и я понял, что передо мною старик. Я поклонился и поздоровался, сказав «Шолем»14, человечек склонил голову и указал на циновку подле себя, затем зачерпнул ковшиком из котелка, налил две чашки чая и одну подал мне. Так мы сидели некоторое время, молча наслаждаясь напитком. Вошёл кот и уселся перед нами. Мы сидели втроём, и мир был в душах наших. Впрочем, я был несколько обеспокоен.
— Беловодия, значит… — сказал, наконец, хозяин на чистейшем древнееврейском языке. Я же, почти не растерявшись, ответил:
— Да.
— Всё правильно, — сказал старик, помолчав. — Всё правильно, — повторил он. — Белая вода, молочные реки с кисельными берегами, земля, где течёт молоко и мёд, царство с царём-праведником во главе, в глубине восточных джунглей, за непроницаемой стеной.
«Значит, моя догадка была верной!» — подумал я и почти крикнул:
— Как же мне туда попасть?!
— Что тебе сказать? — старик помолчал. — Ты уже кое-что видел. И тебе были даны знаки.
— Какие? — жадно спросил я.
— Знаки были даны именно тебе с учётом того, каков ты есть. Тебе их и толковать. А затем действовать или бездействовать в зависимости от результата. Мне, например, были бы даны другие знаки.
Старик подал мне ещё чашку чая, я принял её почти машинально: моя мысль лихорадочно работала, пытаясь отыскать в груде воспоминаний последнего времени эти самые знаки.
— Ну хоть намекните! — взмолился я.
Старик только улыбнулся и похлопал меня по плечу. От его прикосновения мне стало легче. Ага, думал я, знаки. Всё правильно. Иначе и быть не может, если по-настоящему. Только сам, иначе грош цена знанию. Да я и не поверю, если сам не разберусь, эдакий я Фома неверующий по прозвищу «Близнец». Я почувствовал к старику благодарность и понял, что пора. Я погладил кота, поднялся и поклонился.
— Спасибо, — сказал я.
Ми и Му сидели возле хижины и как ни в чём не бывало играли в кости.
— Подъём, — сказал я. — Мы возвращаемся.
Они оторвались от игры и удивлённо уставились на меня. Сообразив, что обращаюсь к ним по-древнееврейски, я повторил свою фразу на местном жаргоне. Я испытывал усталость, которая, впрочем, была приятна: будто бы меня промыли насквозь водой или, может быть, каким-нибудь эфиром.
— Возвращаемся, — повторил я.
9
Гнилой снег, тепло, сколько там по Фаренгейту, неизвестно, но какая-то неправильная зима, что-то в природе сломалось, но я в этом году не против. Рыжий кот с рыжими глазами на мусорнике по улице рыжих кошек (ул. Рыжих кошек), подходит: «Маууу, маууу…», но я могу дать ему разве что старую перчатку или мобильный телефон, но не дам — оно ему ни к чему, а мне ещё пригодится. Я не стану заглядывать коту в глаза подобно М. Буберу15. По крайней мере, сейчас. Солнца нет, растительности нет, населена роботами… Тема роботов в современном городе не раскрыта. Эта тема, не побоюсь этого слова, ещё ждёт своего исследователя. Возможно, это будет человек, который не пользуется ноутбуком, и даже молескином. Вместо этого у него старая пишущая машинка «Москва», тетради Понинковской бумажной фабрики и блокнот того же производства. И это — принципиально. «Город без роботов». Даёшь город без роботов! Дорогой друг! Уверен ли ты в том, что не робот? Проверь себя! Может быть, ты всё-таки немножко робот? Наш адрес… Справки по телефону… Космическая опера современного города, убогое фэнтези неоновых реклам, постсоцреализм метростроевцев имени Ващенко16 — строка за строкой в тетради Понинковской бумажной фабрики.
IX
И снова порт. Несколько дней, проведённые М. и его спутниками у невидимой стены, ничего не дали. Всё было точно так же и на этот раз: никаких знаков М. не распознал и, следовательно, не смог их истолковать. «Неужели и мне не повезло, — думал М. горько. — Павел не нашёл, а я вроде бы и нашёл, а что толку?» Вдруг ему показалось, что старик из лесной хижины чем-то неуловимо напоминает Павла. Да и кто он, этот старик? Сидит в джунглях, пьёт чай. Как будто ждал меня. Или он всегда готов встретить гостя чашкой чая? Знает лушн-койдеш17. Потомок утерянных колен? Цадик18, читающий в сердцах людских?
М. попрощался с Му и Ми, отблагодарил их, а они только улыбались. Почему-то и эти близнецы теперь казались ему похожими на старика из лесной хижины, и на Павла тоже. Может быть, они все за одно, а он, М., как всегда не видит очевидных вещей из-за собственной слепоты и зашоренности ума (который, как известно, представляет собою круглую в плане комнату, стены которой выкрашены в серый цвет)? Он хотел было пообещать, что будет писать, но вспомнил, что местный язык ещё не имеет письменности, а он не успел эту письменность придумать или хотя бы приспособить какую-нибудь из уже существующих. Правда, мелькнуло у него в голове — может быть, и они понимают святой язык, но скрывают это? Он глянул на бесхитростные лица братьев и отбросил эту мысль. Возвращаюсь. Не солоно хлебавши.
М. снова купил билет на пароход пароходной компании Кука и отбыл на нём в Европу, домой.
10
Каждый день по дороге на работу встречать одних и тех же людей, проходить мимо них, покупать «булочку зерновую» в одном и том же киоске, поздоровавшись с продавщицей, и она уже не будет требовать с тебя мелочь. Закрыть глаза и бежать, бежать. Или не закрывать. Конечно, можно использовать жизнеутверждающие пассажи вроде того, что будет солнце и трава, будет весна, и птицы прилетят; или — среди зимы — что вот, солнцеворот, и Солнце в точке замерзания, и самая долгая ночь, но завтра уже день начнёт прибывать, а ночь уменьшаться и т. д. «И всё-таки на календаре было 22 декабря, ночи уменьшались, а день прибывал, солнце становилось теплее и ярче, хотя это ещё не бросалось в глаза. …И растает снег, и птицы вернутся с юга, и будет ещё зелёная трава, и будет ещё лето…» и тому подобное. Путешествие по городу, туда и обратно, туда и обратно. Стоя на тряском полу вагона метро, ощущаешь, что ты капля белка в океане города. А человек только и делает, что кричит: вот я, любите меня, я хороший, я значительно лучше, чем я о себе думаю. Или даже: я значительно лучше, чем я есть на самом деле. Написать что-то вроде «Плача по Лейбовицу» Уолтера Миллера, но чтобы действие происходило где-нибудь в Евразии, Восточной Сибири, например, но католический антураж заменить православным. Пародия выйдет. Тогда и писать незачем.
Каждый день, подходя за «булочкой зерновой» к киоску, вижу балкон второго этажа хрущёвки, на балконе — белая лохматая собака, похоже, уже старая, приветствует всех, во двор входящих, хриплым лаем. Или не приветствует — возмущается. Иду дальше, в голове неупорядоченный поток мыслей (не знаю, может быть, у других та же история), и они, в основном, о вещах, которые в повседневной жизни не нужны, но иногда кажется, что нужны: старый ламповый радиоприёмник со стеклянной шкалой, на которую нанесены названия всех городов мiра: «Москва, Берлин, Бомбей, Токио, Бангкок…», старая пишущая машинка «Москва», блокноты Понинковской бумажной фабрики. Какие ещё вещи мне нужны? Забыл. Всё по кругу. «Кружимся, кружимся, и всё на месте — ноги из олова, крылья из жести». И календарь — цикличный.
X
Долго ли коротко, через Опоньское царство, в котором опанки не носят и непонятно поэтому, почему оно так называется, через земли, населённые охотниками за пушным зверем, через каракумы-кызылкумы, Амударью, Сырдарью, Волгу-Итиль и Днепр — домой, всё дальше от Беловодии, окружённой непроходимой стеной.
Перво-наперво М. отправился к Павлу и нашёл дом его пустым и нежилым. Соседи объяснили, что отбыл Павел неизвестно куда, вот уже год как отбыл. Ага, подумал М., стало быть, так и надо. А я уже хотел к нему за помощью обращаться. Да видно, всё-таки самому придётся разбираться.
Он остался в доме Павла, тем более что никто не возражал: соседям было всё равно, а родственники не объявлялись. А если и объя-вятся — разберёмся как-нибудь. М. вставил стёкла, законопатил щели, купил на зиму дров, керосину и табаку, чаю, картошки и муки, бумаги и чернил, решив, что если будет испытывать в чём-нибудь нужду, продаст безделушки, привезённые из путешествия на Восток: статуэтку Будды, яшмовые бусы (зачем они ему?), пару песцовых шкурок и другие мелочи, и взялся писать «Повесть о путешествии М. Р. в поисках таинственной земли Беловодии, о том, что он видел и слышал во время путешествия, а также о том, что с М. Р. происходило по пути, написанная им самим».
Была осень, и М. каждый день выходил прогуляться по местечку, подышать свежим воздухом, а кроме того — несколько развеяться и вернуться в здешнюю пространственную точку, ибо он настолько живо ощущал то, о чём писал, что начал уже беспокоится, как бы не остаться совсем в своём путешествии и в своей книге. Он брёл по улице, одетый в чёрное пальто с большими пуговицы, в широкополой чёрной шляпе, размахивал руками и что-то бормотал себе под нос. Жители местечка считали его слегка чудаковатым, однако не сума-сшедшим: если его о чём-либо спрашивали или просто заводили с ним разговор, он отвечал разумно и толково. Кроме того, время от времени он покупал что-нибудь в лавке. Лавочник как-то и спросил его, что это он всё время бормочет себе под нос, и М. понял, что надо всё-таки следить за собой. Или меньше шататься по людным местам.
М. завёл себе кота, чтобы было с кем перекинуться словом. Поленья потрескивают в печи, М. смотрит на огонь, кот свернулся калачиком на коленях. Мир в доме… А всё же, всё же — невидимая преграда, а за ней земля, в которой текут молоко и мёд.
Рукопись всё толще. Путешествие на поезде из Варшавы в Одессу, оттуда на пароходе через Чёрное море, далее через Босфор, Мраморное море, Дарданеллы, Эгейское море. Побережье Греции. М. заснул на берегу и ему приснилось, что на него напал автопод — морское чудовище, сплошь из ног состоящее, двенадцать штук их у него, каждая длиною по два аршина с четвертью, и ещё два выпуклых глаза с чайное блюдце размером; только если за глаза ухватишь, спасёшься. М. проснулся в холодном поту и глянул на карту, висевшую над столом: Греция, изрезанное побережье, маленькие острова вулканического происхождения — зыбкая твердь. Острова тонут, возникают вновь, но в других местах. Далее Стамбул, оттуда — караваном до Иерусалима, да отстроится он вскорости, в наши дни. Святая Земля! Но уж больно она напоминает другие пыльные восточные города: полудикие бедуины и совсем ничего похожего на написанное в умных книгах. И сюда стремятся наши мудрецы! Или М. опять ничего не понимает и не видит, и духовные очи его закрыты, а сам он — новорождённый котёнок в духовном мiре! Как бы там ни было — двигаться дальше, отметив краем сознания, сделав, так сказать, пометку на полях, что паломничество в Святую Землю совершено, правда, молоко и мёд здесь не текут. А текут они, возможно, в Беловодии, которую ещё нужно найти. Снова караван, на этот раз до побережья Красного моря, через которое давным-давно учитель наш Моисей перевёл Израиль яко посуху. М. купил билет на французский пароход. Когда он отчалил и пассажиры вышли прогуляться по палубе, к М. подошёл некий господин и обратился к нему по-русски:
— Каким-то чутьём я узнал в вас соотечественника, — начал он, — вы ведь из России?
— В некотором роде, — ответил М. — Я из Польши.
— О! — воскликнул господин. — Я учился в Краковском университете! Меня зовут Алексей Пушкин-Бенкендорф. Да-да, по материнской линии я потомок великого поэта. Да и сам в какой-то мере поэт! Сейчас я в увеселительной, так сказать, поездке.
— Меня зовут М. Р., — представился М. — Путешественник. По личным, так сказать, надобностям.
— Прекрасно! Предлагаю выпить за знакомство: тут на судне — прекрасный винный погреб, э-э-э, трюм. Широкий выбор француз-ских вин. Мадам Клико, мадам Тюссо, мосье Самтрест.
— Благодарю вас, — ответил М., — но я вовсе не пью в обычные дни, да и по праздникам не злоупотребляю…
— Напрасно! Но дело ваше — не терплю насилия над личностью. Я — человек широких европейских взглядов, поэтому выпью сам, но за ваше здоровье!
— Спасибо, — сказал М.
— Пустяки, — ответил новый знакомый. — Вы знаете, мы сейчас идём Чермным морем, по которому Моисей-боговидец яко посуху перешёл с израильским народом! Каково, а?!
— Да, — ответил М., — я как раз об этом думал.
— А фараон с войском потонул! Да, кстати! Говорят, из моря вылезают водяные фараоны и кричат пассажирам судов: «Когда будет свету преставление?» Нужно внимательно смотреть за борт, глядишь — и повезёт, и увидим мы морских фараонов. Ну, я вас покину, пойду освежусь в бар.
Через пару часов он подошёл ко мне, пошатываясь, и спросил, не видел ли я фараона. Я отрицательно помотал головой. А вечером он что-то выкрикивал, свесившись за борт, поддерживаемый двумя матросами. Мне удалось разобрать только что-то вроде: «Как только, так сразу!» и «Держи карман шире!» Матросы провели Бенкендорфа-Пушкина мимо меня, очевидно в каюту, причём г-н Пушкин счастливо улыбался. Больше мы с ним не говорили, а в первом же порту его высадили на берег по причине беспробудного пьянства и нарушения вследствие этого судовой дисциплины.
Далее плавание по Арабскому морю. М. часами простаивал на палубе и глядел на дельфинов, сопровождавших судно. Созерцание огромных просторов опустошало ум, вводило в состояние покоя, и время пролетало незаметно, точнее, времени как бы и не было. Нет мысли — нет времени. Вот и Цейлон.
На Цейлоне М. заболел — видимо, сказалось переутомление. Лежал какое-то время без сознания, в бреду, и за ним ухаживала некая женщина. Кто она? М. говорил с нею по-немецки. Потом она провожает его на пристани, машет платком на прощанье. Или это всё ему пригрезилось в горячке? Приснилось? Но ведь я отчётливо помню, как она махнула мне платком! А затем, промокнув этим платком глаза, смутилась и убежала! В то же время М. ясно видит себя сидящим в портовой чайной в ожидании отхода «Эспаньолы». Он пьёт свою последнюю на Цейлоне чашку чая и думает только о Беловодии. Да и болел ли он? Ничего об этом сказать нельзя. Нет никакой уверенности.
Белая вода на рассвете, составление словаря местного языка, диакон Благовест Иванович и, наконец, невидимая стена в лесу, о которую он бьётся, как рыба об лёд, как муха о стекло, а растения и животные проникают сквозь неё свободно… Стоп! Вот оно! Он явственно представил себе обезьяну, пролетевшую на лиане сквозь невидимую преграду. Чтобы пройти сквозь стену, нужно стать растением или животным, точнее, избавиться (хотя бы на время!) от той составляющей в собственном существе, которая отличает человека от животного. От чего избавиться? Что это? М. бросил перо, вскочил со стула и забегал по комнате. Кот бросился в угол. Так, спокойно. Кот. Что меня всегда поражало в зверях, так это естественность и отсутствие уныния. «Всё! Буду естественным и не буду унывать!» — громко произнёс М. и засмеялся. Это безнадёжно. Каким-то, кем-то стать! Он не такой, он озабоченный не в меру, озабоченный своими поисками, а пять минут тому назад снова озаботился тем, что вот надо кем-то стать. Да он не сможет просто! Или стать деревом? Чем дерево отличается от человека? Оно спокойно, не озабочено, естественно — уж куда естественней! — бесстрастно и абсолютно тупо — мозга-то нет! Стать деревом! И ехать, ехать! Возвращаться к невидимой стене в джунглях. М. вспомнил слышанную или читанную когда-то историю об одном мудреце, который несколько лет сидел неподвижно и в своей неподвижности достиг такого совершенства, что однажды весной ласточка свила гнездо у него в ладонях. Но я не тот мудрец, и я не дерево! Оказавшись возле зеркала, он вдруг вместо своего отражения увидел старика из хижины в джунглях. М. опять смеётся. Что произошло с ним, неизвестно, по-скольку с тех пор он ничего больше не написал и рукопись его книги обрывается на описании невидимой преграды в далёких юго-восточных джунглях. Мы знаем только, что он надел пальто и шляпу и вышел на улицу. Была весна, из-под гнилого мартовского снега ручьями текла талая вода. Дети играли с собакой, кот глядел с крыши, звонко таяли сосульки. М. зашёл в лавку, купил пряников и стал раздавать прохожим, взрослым, детям, крошить птицам, бросать собакам.
Из детской
энциклопедии
Опáнки — простая крестьянская кожаная обувь.
Опоньское царство — Япония, страна древней культуры.
11
Кто только ни брался за написание романа о городе. Ещё бы. Известно, однако, что самая старая разновидность романа — роман-путешествие. Не обязательно в современном понимании: некоторые священные тексты тоже представляют собою роман-путешествие, структурно в первую очередь. О структуре как раз и речь, древность формы не имеет значения. Стало быть, город. Если рассматривать человека как существо биологическое, отчасти животное, каким он стал в результате грехопадения, можно согласиться с тем, что он не приспособлен к жизни в каменном мешке. Тесно, задыхается человек в городе, вынужденный контактировать с огромным количеством себе подобных существ — пусть даже и очень милых. Теснота. Возникновение городов, тем не менее, было необходимостью. Роман о брошенном городе. Археологическая история о раскопках старинного умершего города. Роман путешествий по городу. Потягивая глинтвейн, сваренный из обычного портвейна, качество которого можно немного улучшить сахаром, корицей и чёрным перцем, почти механически перебирая античные камешки, — а вот и кот пришёл, прыгнул на колени, — перелистывая пожелтевшие страницы бортжурнала, разглядывая чёрно-белые любительские фотографии, погружаясь в мiр выдуманного персонажа, который становится героем романа путешествий совершенно для себя неожиданно в последний месяц календарного лета. А за окном — минус десять, второй месяц зимы: роман о городе.
Я надеваю куртку, застёгиваю молнию, закрываю дверь, спускаюсь по лестнице.
The End
сентябрь 2003 — сентябрь 2011
Post scriptum:
В VI томе полного собрания сочинений В. Г. Короленко (Приложение к журналу «Нива» на 1914 год, Издание Т-ва А. Ф. Маркс в С-Петербурге, 1914), неизвестно откуда взявшемся в нашей домашней библиотеке, среди прочего помещены путевые заметки «У казаков. Из летней поезд-ки на Урал». В V главе этих заметок — рассказ о путешествии казаков в Беловодское царство. Из него-то я и позаимствовал некоторые детали легенды о Беловодии, а также само слово «Беловодия» вместо привычного «Беловодье».
1
«Из Бембы в Дрембу»
(перевод с евр. Ел. Благининой).
2
Сефарды — потомки испанских евреев, изгнанных в конце
XV в. с Пиренейского полуострова. Название происходит от топонима Сфарад — еврейского названия Испании. Язык —
еврейско-испанский (ладино или джудесмо).
3
Марраны — испанские и португальские евреи — жертвы
насильственного крещения (конец XIV в. — XV в.), а
также их потомки.
4
Ашкеназы — потомки евреев средневековой Германии.
Название происходит от топонима Ашкеназ — старинного
еврейского названия Германии. Язык — еврейско-немецкий
(идиш).
5
«Когда я был маленький» — название повести немецкого писателя Эриха Кестнера (1899–1974).
6
А. К. Были, были и советские: и «волга», и «победа», и «москвичи» с «жигулями»
самых разных моделей, и даже «рафик», много чего.
Вон на книжных полках стоят, книги доставать мешают.
7
В послесловии к сборнику рассказов «Вождение вслепую» (1997) Брэдбери пишет: «За всю свою долгую жизнь я так и не
удосужился получить водительские права и даже не научился управлять
автомобилем. Но некоторое время тому назад мне приснилось, будто я еду по
загородной дороге, а рядом находится моя вдохновительница — греческая муза. Это она вела машину, а я просто сидел рядом, на месте стажёра».
8
Хейдер — начальная еврейская религиозная школа.
9
Меламед — учитель в хейдере.
10
Могендувид — «щит Давида», шестиконечная звезда (гексаграмма).
11
А. К. А после войны — автотранспортный техникум и — в позднесоветское
время — транспортная организация Хартрансэкспедиция.
12
А. К. Оно смотрело на хоральную синагогу. Вернее, из неё.
13
См. сноску № 5.
14
«Шолем» — еврейское приветствие.
15
Ср.: «Иногда я смотрю в глаза домашней кошке. Не то чтобы прирученный зверь
получил от нас (как нам иногда представляется) дар истинно “говорящего”
взгляда: нет, он получил лишь ценой утраты своей первоначальной
непринуждённости — способность обращать свой взгляд на нас — чудовищ. Но вместе
с тем в этом взгляде, в его предрассветных сумерках и потом в его восходе,
проступает нечто от изумления и вопроса — чего совершенно нет в тревожном
взгляде неприрученного зверя. Эта кошка начинала обязательно с того, что своим
взглядом, загорающимся от моего прикосновения, спрашивала меня: “Возможно ли,
что ты имеешь в виду меня? Правда ли, что ты не просто хочешь, чтобы я
позабавила тебя? Разве есть тебе дело до меня? Присутствую ли я для тебя? Здесь
ли я? Что это, что исходит от тебя? Что это объемлет меня? Что это во мне? Что
это?!” (Здесь Я заменитель отсутствующего у нас слова, смысл которого
обозначение себя без “ego”, без “Я”; под “это”
следует понимать струящийся человеческий взгляд во всей реальности его
способности к отношению.) Только что так великолепно расцвёл взгляд зверя, язык
страстной тоски, и вот он уже закатился. Мой взгляд, конечно,
длился дольше; но это уже не был струящийся человеческий взгляд» (Мартин Бубер. Я и ты. Перевод Натана Файнгольда).
16
«Метробудiвникiв iменi Ващенка» — станция метрополитена в городе X.
17
Лушн-койдеш («святой язык») — древнееврейский язык с
элементами арамейского.
18
Цадик — праведник.