Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 14, 2012
родился в 1960 году в Ленинграде. Окончил химический факультет Ленинградского государственного университета. Книги: «Стихи разных лет» (СПб., 1992), «Последний враг: Романы» (СПб., 1994), «Перекрёстки: Стихи» (СПб., 1995), «Сторож ночи: Роман» (СПб., 1996), «Господин Ветер: Поэтическая версия романа» (СПб., 1998), «Записки на обочине: Стихи» (СПб., 2000), «Господин Ветер: Роман» (СПб., 2002), «Огненный дворник: Сборник стихов и прозы» (СПб., 2005), «И снова солнцу удивлюсь: Книга о Поладе Бюль-Бюль оглы» (СПб., 2006), «Другой фотограф: Стихи» (М., 2009), «Между играми: Стихи» (М., 2010), «Новые сказки: Стихи» (Таганрог, 2011), «На плечах Великого Хималая: Путевые заметки» (СПб., 2012). Публикации в журналах «Часы», «Обводный канал», «Митин журнал», «Черновик», «Сумерки», «Родник», «Новое литературное обозрение», «Арион», «Нева», «Звезда», «Дружба народов», «Крещатик», «Воздух», «Дети Ра», «Зеркало», «Зинзивер», «Волга», «Poesia» (Милан) и др., в антологиях «Русский верлибр. Итоги века», «Легко быть искренним», «Pamiec», «АКТ» «Современная литература народов России», «Стихи в Петербурге. 21 век» и др. Лауреат премии им. Н. Заболоцкого (2005). Стихи переведены на английский, польский, французский, чешский, сербский и итальянский языки. Живёт в Санкт-Петербурге.
Из цикла «Дзен и искусство выращивания свёклы»
Цикл стихотворений «Дзен и искусство выращивания свёклы» возник довольно странным образом. В своё время, когда книжная серия издательства «Амфора», означенная как «дзен и…», куда помимо классических «Дзен и искусство ремонта мотоциклов» и «Дзен и искусство стрельбы из лука», вошли и совсем неизвестные работы, начала иссякать, я пришёл в издательство с идеей книги «Дзен и искусство выращивания свёклы». Идея была вполне в духе времени, мне было предложено написать заявку, и я уже начал погружаться в пучину занимательного свекловодства, как вдруг понял, что «алмазные зёрна», ведущие к освобождению, не надо искать среди российских корнеплодов, они просто лежат на поверхности. Это… частушки.
Вот, например, такая:
Мы не сеем и не пашем,
мы валяем дурака,
с колокольни палкой машем:
разгоняем облака!
Валять дурака — отпустить свой ум, быть пустым и чудесным, палка же — это и волшебный жезл и посох путника, будь то просто бродяга монах или суфий, и вещь о двух концах. С обывательской точки зрения палкой разгонять облака бессмысленно, но бывает, что в результате правильной работы палкой расступаются облака неведения. (Можно рассмотреть и второй вариант, где под палкой подразумевается мужской детородный орган, и тогда семя истины летит с неба на землю.)
Или взять, например, весьма популярную частушку о топоре, плывущем по реке из деревни Зуево. Она вполне может быть отголоском притчи о том, как вполне материальный объект смог отбросить не только привязанность к рукам зуевского плотника, но и свободу от физической силы тяжести. Ну и пусть себе плывёт — говорит частушка.
Менее известная частушка:
Девки, я пойду плясать —
дома нечего кусать:
сухари да корки —
на ногах опорки
— в пояснениях вообще не нуждается. Потеряв все привязанности, дзенский человек просто пойдёт плясать: «Я пляшу, когда мне пляшется, и плачу, когда мне плачется».
В итоге, окунувшись в бескрайнее море частушек, я неожиданно почувствовал желание откликнуться на некоторые из них собственными текстами. Получились не комментарии и, тем более, не расшифровки, а просто некие стихотворения с эпиграфами. А книгу «Дзен и искусство выращивания свёклы» я так и не написал.
* * *
Мы не сеем и не пашем,мы валяем дурака,
с колокольни палкой машем:
разгоняем облака!
Гвоздями-колокольнями
землю прибили к небу.
А мы сидим наверху
словно огни святого Эльма,
машем своими палками,
при помощи нехитрой азбуки
передавая знание
тем, кто сидит на колокольне
в соседней деревне.
Бывает кто-то из нас кончает,
а в кого-то попадает молния,
но это не страшно,
у нас крепкие палки:
рано или поздно
все облака разбегутся,
и люди увидят
чистое небо.
* * *
Да у меня на головекорова отелилася.
Удивительный вопрос:
како поместилася?
Сидит у меня на голове корова,
который год сидит — уже и не помню,
волосы щиплет, жуёт потихоньку,
тёплые лепёшки кладёт прямо на затылок —
получается почти как шапка.
А тут вдруг — на тебе, отелилась,
но вот что удивительно,
как я быка проворонил,
того, что мою корову обрюхатил!
Зову ветеринара, говорю: «Беда,
корова, видишь ли, отелилась,
а как зачала, я и не заметил!»
А он отвечает:
«Радуйся, что нормальный телёнок, здоровый,
радуйся, что голова у тебя большая,
носи свою корову вместе с телёнком,
и не лезь ко мне с глупыми вопросами!»
* * *
С неба звёздочка упалапрямо милому в штаны,
пусть горит там что попало,
лишь бы не было войны.
В сентябре — звездопад
словно огненный дождь:
звёзды падают куда попало —
только собирай.
У парней в карманах
полно горячих осколков,
так что штаны оттопыриваются
и дымятся,
а старики топят звёздами печи.
Но я горю от желания
ярче всех этих падающих небесных тел!
Кто потушит меня, пока я не сгорела,
кого согреет моя любовь?
Говорят, звездопады к войне,
но какая может быть война,
если во всей деревне
с прошлого сентября
рождаются только девочки:
и у Машки, и у Любки, и даже у косой Натахи!
* * *
Ходи, хата, ходи, хата,ходи, курица хохлата,
ходи, сени и порог,
и сметана, и творог.
Дом сотрясается от смеха —
словно курицы кудахчут подружки,
они уже давно не девственницы:
молоко уже скисло,
но чем хуже жирная сметана
и сочный творог?
* * *
Кабы, кабы да кабына носу росли грибы,
сами бы варилися
да и в рот катилися.
Вот и выросли на носу грибы,
шляпы снимают, здороваются:
«Где нам свариться, — спрашивают, —
куда катиться?»
А я уже грибами полон,
говорю: «Катитесь себе в лес, гуляйте,
сидите под ёлками да берёзами,
будто бы памятники
над погибшими друзьями».
И они, подобрав полы своих шляпок, катятся
через порог и до тёмного леса.
Соседи приходят, говорят: «Грибы пошли,
дождь, видно, землю намочил!»
Я в ответ лишь с печи улыбаюсь
и нос прикрываю ладонью.
* * *
Посылала меня матьзагонять гусака,
а я вышла за ворота
и — давай плясака!
Ой, мама, зачем ты меня послала за гусаком —
я вышла из дома, а там суженый
взял меня за руку, отвел в сторону:
«У тебя, — говорит, — ворота,
а у меня — гусак,
так давай загонять, раз велела мать!»
Ой, мама, до чего же гусак оказался проворный —
туда-сюда шнырял, пока не устал,
а милый говорит:
«Давай выпустим его на волю,
чтобы ещё раз загнать по самые небеса!»
Ой, мама, не могу расстаться
с этим непокорным гусаком,
пляшу от радости голая посреди поля,
и не жди меня домой ни к обеду, ни к ужину —
я любовью сыта, любовью согрета!
* * *
Сидит милый на крыльцес выраженьем на лице.
А выражает то лицо,
чем садятся на крыльцо.
На крыльце сидит мой милый,
только странно как-то —
скорее лежит:
уткнулся носом в ступени,
пахнет перегревом и перегаром —
два шага не дошёл до двери,
знать, устал от тяжёлой работы…
Хорошо хоть не обмочился.
Я недавно крыльцо помыла,
каждую досочку протёрла тряпкой,
но затоптать успели
неблагодарные гости:
теперь на лице любимом
будет песок и мусор,
а само лицо станет плоским,
деревянным, с глазами-сучками,
и утром, когда он проспится,
я его уже не узнаю
и прочь прогоню от дома.
* * *
Сидит заяц на берёзепри калошах, при часах.
Я спросила: — Сколько время?
— Не женатый, холостой.
Заяц на нашей берёзе
странный завёлся:
чёрные у него калоши,
и часы — настоящий «ролекс».
— Зачем ты сидишь на берёзе
и годы мои считаешь
словно кукушка?
Ты что, заяц,
с луны свалился?
А он сидит, молодой, весёлый,
Видать, нанюхался лунного порошка,
там наверху его немеряно:
бери — не хочу!
А я внизу, словно перезревшая ягода,
полная сладкого сока,
но где та крепкая рука,
что меня сорвёт,
где губы нежные
моего суженого?
Заяц сидит, насмехается,
Жаль, батюшка мой ружьё выкинул,
вмиг изверга уложила бы,
часы бы сняла, подарила суженому,
калоши принесла родной матушке,
и приготовила бы из зайчатины
обед праздничный.
Но заяц сидит, зубы скалит
над моим одиночеством,
может, и вправду замуж
пойти за ушастого,
какой-никакой, а жених,
при часах да калошах.
* * *
По реке плывёт топориз деревни Зуево1,
ну и пусть себе плывёт
железяка чортова!
Весна уже растворилась в крови,
плывёт рыба-любовь по каналу Грибоедова,
у неё серебряные плавники
и хвост фиолетовый.
Глупые рыбаки с удочками
цветными поплавками, крючками на тонких лесках,
пытаются её ловить,
но она плывёт в сторону лета
и сама поймает кого угодно,
только стоит взглянуть на неё в упор,
и не говори мне, что это из деревни Зуево
плывёт по реке обычный топор.
Продавец колючек
Эта история начинается с простых и бесспорных утверждений. Весной прилетают с юга птицы. Они пересекают залив и останавливаются на отдых неподалеку от Лахты, в болотах Юнтоловского заказника. Весной Гришина мастерская, а правильнее — большой жилой дом на самом краю посёлка, возле этих болот, заполняется гостями. Они, как и птицы, чаще всего приезжают с юга. На этот раз гостями были собрат по кисти Майкл и три девушки: две из Словакии, одна — из Белоруссии. Сам Майкл, хотя и жил в Питере, здесь, в Лахте, также считался гостем. В понедельник было солнечно и тепло, Гришина жена, Лина, утром уехала на работу, Петька, их сын, отправился в школу, а Гриша повёз друзей к морю. Незадолго до этого он прочитал в какой-то газете, что самые чистые городские пляжи находятся в Кронштадте. Недостроенная дамба превратила остров Котлин в полуостров, на карте похожий на мотыгу: ручка — линия дамбы, один конец, обращённый к Неве, город, другой — кладбище, огороды, форт Шанец.
Дорога на пляж тянулась вдоль кладбища и садоводства, затем ныряла под старинный земляной вал и упиралась прямо в форт. Точнее, в железные решетчатые ворота и забор. А по правую руку, вдоль дороги, за измятыми морским ветром деревьями находился пляж.
Через полчаса Гриша и его гости уже были на пляже. Они оставили Таракашку Кэт под кустами возле дороги, а к морю отправились пешком.
Таракашкой Кэт звали машину, «фольксваген-поло», на котором они приехали из города. В Гришиной семье было принято именовать машины, прошлая, «девятка», называлась Ласточкой. Потом Ласточку продали, и следующую Лина, не посоветовавшись с Гришей, назвала Кэт и даже прилепила на боковое заднее стекло полупрозрачную кошачью мордочку. А Гриша сразу окрестил машину Таракашкой.
«Тоже мне, придумал, — сказала жена, когда он предложил это имя, — я бы обиделась!»
«Нечего тут обижаться, — ответил Гриша, — тараканы очень быстрые, юркие и ловкие насекомые. Это вполне соответствует качествам машины. А ненависть и брезгливость человека к тараканам происходят лишь оттого, что люди и тараканы являются конкурентами в одной среде обитания. Они мешают друг другу, как коммунальные соседи, и вообще, таракан — весьма красивое насекомое, ничуть не хуже какого-нибудь жука».
«Жуки — это другое семейство», — возразила Лина.
Но в итоге у машины появились имя и фамилия — Таракашка Кэт.
Гриша оставил ботинки в салоне — песок был рыхлый и тёплый, вполне пригодный для ходьбы босиком, но гости не последовали его примеру — они собирались на форт, а там всякое могло попасть под ноги. И Гриша, засучив штаны и по щиколотку утопая в песке, повёл их за собой. Песок перемежался пластами полусгнившего тростника, полосами облизанных морем камней и уже почти неотличимых от природных камней кирпичей, микролагунами с вялой, в зелёных прожилках водорослей, водой Маркизовой лужи — здесь это прозвище казалось особенно очевидным: далеко, метрах в ста от берега, маячила одинокая фигура какого-то безумного купальщика, зашедшего лишь по пояс. Форт находился справа, его серые каменно-бетонные стены отвесно поднимались над морем.
Когда-то пляж и форт разделяла колючая проволока на деревянных столбах. Столбы покосились, проволоку погрызли дожди и ветер, а немногие выжившие железные лианы укоренились в пляжном песке. Около бывших заграждений Гриша остановился и сел на бревно возле плоского, похожего на стол, камня.
— Вам теперь до стены и наверх, — сказал он, — а я здесь останусь. Я слово дал.
— Что такое слово? — спросила Яна, девушка из Словакии.
— Слово. Честное. Я пообещал, что больше не зайду на этот форт.
Гости попросили объяснить, и Грише пришлось рассказывать долгую и, на его собственный взгляд, довольно скучную историю своей первой прогулки по этим местам. Тогда, два года тому назад, форт уже не был грозной военной базой, а наоборот, представлял собой прекрасную иллюстрацию победы пацифизма над воинственностью — серые бетонные конструкции, зелёно-ржавые, похожие на осенние листья тополя, военные машины и орудия утопали в зарослях самых различных цветов — барбариса, сирени и прочих неизвестных Грише кустарников. В широком смысле это была победа природы над цивилизацией. Деревья и трава росли повсюду, даже на башне, бывшем маяке, на самом верху, где когда-то был фонарь, где постоянно дует ветер, развевая волосы, заостряя черты лица, и днём от яркого света приходится щуриться, потому что вокруг никаких преград — везде море, и в нём с одной стороны точки — корабли и вертикальная чёрточка — маяк Толбухин, с другой, словно черепаха — форт Тотлебен, с третьей — побережье, дамба, а с четвёртой, под ногами — Кронштадт и за ним, вдали, на самом горизонте — Питер.
Тогда Гриша тоже был с друзьями, они облазили весь форт, сфотографировались под цветущей вишней, и возвращались назад уже не по пляжу, а по асфальтовой дороге, заканчивающейся ржавыми воротами, решётки которых украшали некогда красные, а теперь такие же ржавые пятиконечные звёзды. Сбоку к воротам прилепилась деревянная небольшая сторожка. И, когда до выхода оставалось около ста шагов, из её дверей навстречу вышла странная разноцветная компания — две женщины средних лет в купальных лифчиках и джинсах, со старинными винтовками за спиной и в окружении собак различных размеров и пород: от большого и пушистого дворянина до болонки. «Это нас арестовывать идут», — пошутил один из Гришиных друзей. Однако «охранники» повели себя весьма дружелюбно: собаки даже не залаяли на пришельцев, а женщины никого не арестовали, правда, потребовали от Гриши, как старшего, честного слова, что больше он со своими друзьями здесь гулять не будет, поскольку форт — особо охраняемый секретный военный объект, отсутствие же забора объясняется отсутствием у государства денег на новую колючую проволоку, и добавили также, что в качестве штрафа, то есть наказания, кому-либо из Гришиных друзей стоило бы взять одного из щенят.
— От щенят мы отказались, — закончил Гриша, — а вот честное слово дали. С той поры я не могу зайти на форт, а вы, разумеется, можете.
Он достал из полиэтиленового пакета блокнот и авторучку, словно собираясь нечто нарисовать или записать о том, как фигурки его друзей удаляются, теряя детали, наконец, обнаружив разлом или лестницу в каменной стене — издалека не видно, поднимаются наверх и исчезают за деревьями. Затем он нашёл себе другое занятие: прогулялся до берега, отломил от заграждения несколько кусочков ржавой колючей проволоки, и принялся делать из них фигурки различных животных. Вскоре на камне появился целый проволочный зоопарк — от паука до жирафа. Гриша расставил их полукругом и перевёл взгляд на море.
Вдали на камнях сидели чайки. А по берегу, что-то выискивая в гнилом тростнике, ходили две вороны. «Здесь они мирно сосуществуют», — Гриша вспомнил, как прошлым летом на южном берегу озера Ильмень они с Линой наблюдали взаимоотношения этих двух видов птиц. Там была серая галька, ярко-зелёная трава и валуны — группами и поодиночке. «Васнецовский пейзаж, — сказала Лина, — только трёх богатырей не хватает». Над ними, несмотря на жару, висели низкие облака, под которыми, словно куски рваной бумаги, носимой ветром, летали чайки. Ильменьские чайки были белее питерских, да и занимались они традиционным для чаек промыслом — ловили рыбу, а не выискивали съедобный мусор. Но вдруг откуда-то с берега налетели вороны, чёрные, крикливые, эдакие птичьи бандиты. Тактика их нападений была довольно изощрённой: одна ворона ждала, когда чайка поймает рыбу и поднимется в воздух, затем атаковала её, пытаясь сшибить и вырвать добычу, а вторая тем временем подлетала снизу, чтобы подхватить выпавшую из клюва чайки рыбу. К счастью, ворон было меньше, и не вся рыба доставалась им. А потом, ближе к сумеркам, весь этот крикливый «птичий базар» куда-то исчез, и небо заняли ласточки.
Одинокий купальщик, здоровенный краснокожий дядька, давно уже вернулся на сушу, и сидел на цветной подстилке возле самого берега, метрах в тридцати от Гриши, спиной к нему и лицом к морю. Или это был уже другой купальщик. Гриша не заметил, когда он появился. Дядька, словно почувствовав гришин взгляд, повернулся и помахал рукой. На самом деле этот жест предназначался женщине и двум мальчишкам, появившимся на тропинке за гришиной спиной.
— Толя, чего ты сидишь… — перекрикивая слабый голос моря, позвала женщина, — мы там уже всё разложили!
Мальчики тем временем подошли к Грише и не стесняясь принялись рассматривать его творения. Старший, на вид ему было около двенадцати, спросил:
— А что это у вас?
— Сувениры, — серьёзно ответил Гриша, — военные животные. Сейчас туристы пойдут, я их продавать буду.
— Здесь туристов-то не бывает.
— Бывают. Вот этот пять баксов стоит, — Гриша дотронулся пальцем до железного паука. — А этот всадник — десять.
— Я таких, знаешь, сколько могу понаделать, — сказал младший, обращаясь уже не к Грише, а к своему спутнику.
— Понаделать всякий может, а вот продать, — усмехнулся Гриша, — продать трудно.
Тем временем подошёл и купальщик с цветным полотенцем в руке.
— Папа, смотри, дяденька колючки продаёт.
Он то ли удивлённо, то ли укоризненно покачал головой и, взяв младшего за руку, повёл куда-то за гришину спину, скорее всего, на полянку среди ивовых кустов, где «всё уже было разложено». Старший отправился следом. Гриша представил бутерброды на салфетках, пластиковые стаканчики, бутылки с лимонадом, пивом, обернулся — и представленная им картина материализовалась. Только вместо пива было вино. «Пора бы и нам… Впрочем, вообразив собственную трапезу, голод не утолишь».
Гриша раскрыл блокнот и принялся рассматривать вчерашние собственные записи. Читать было трудно: белая бумага даже на северном солнце слепила глаза, ветер бросал на страницы песок, и песчинки превращали одни буквы в другие, изменяя слова. Гриша представил себе такую книгу: книгу, переписанную песком.
Его размышления прервали голоса — возвращались друзья. Яна, высокая, с развевающимися во все стороны дредами, громко рассказывала о чём-то. Она говорила по-русски, но с довольно сильным акцентом. Гриша отложил блокнот и встал.
— Hey, mister, miss, come here, please!2 — закричал он и принялся махать рукой. Его подмывало обернуться и посмотреть на реакцию сидящей сзади семьи, но он сдержался и продолжил свои зазывания: — These are unique war souvenirs! Very cheap! Exclusive!3
Когда друзья подошли, Гриша, понизив голос почти до шёпота, объяснил:
— Майкл, я тут со скуки бесплатный цирк устроил. Подыграйте, пожалуйста. Ты гид, остальные — туристы. Яна, достань доллары и сделай вид, что покупаешь. А потом уйдите, будто бы вы купили, к машине. Я вас догоню.
Девушки принялись рассматривать фигурки, крутить их в руках.
— These figurines were made of wire from days of Peter the Great!4
Гриша подумал, что это он уже загнул. Вряд ли во времена Петра была колючая проволока.
— This one. How much?5
Яна указала на разноногую собаку.
— Five.6
— Too much7, — сказала Кристина.
Гриша полуобернулся, и краем глаза увидел, что вся семья наблюдает за ним.
— And this one?
— Ten.
— Maybe ten for two?8
Гриша кивнул. Кристина достала деньги. Он рассмотрел купюру на свет и, сложив, убрал в нагрудный карман. Затем не спеша выдернул из блокнота два чистых листика, завернул в них фигурки и вручил девушкам.
— Good luck!9
Гриша помахал рукой вслед друзьям. Снова подошли дети.
— Ну чего смотрите, будете покупать? Вот, например колючий жираф. Очень приятный. Или вот крокодил.
— А это кто? — спросил старший.
— Это? Кентавр. Наполовину человек, наполовину лошадь.
— Знаю, — сказал старший.
— Нравится?
Младший кивнул головой.
— Ну вот что, торговля сегодня что-то плохо идёт. Поэтому я вам их просто дарю. — Гриша сделал широкий жест рукой. — Сегодня такой чудесный день, вишня цветёт, работать лень. Пойду погуляю…
Гриша бросил в мешок блокнот и ручку, поклонился застывшим от неожиданного подарка детям, затем, загребая ногами песок, пошёл вдоль берега. Роль нужно было выдержать до конца, и он вернулся к машине, сделав довольно большой крюк.
— Ну что, продавец, — спросил Майкл, — удивил народ?
— Как мог. Кристина, спасибо, — он протянул Кристине деньги.
— Эта собачка красивая, — сказала Яна, — такой панк. Я оставлю на память.
— Как вам форт? Не арестовали?
— Круто! Там вообще никого не было. Одни только мы…
Таракашка Кэт успела нагреться на солнце и собрать неизвестно откуда добрую дюжину мух, но их быстро выдуло встречным ветром.
С той весны прошло лет восемь, но в гришином доме мало что изменилось. Разве что Петька вырос и перебрался в Петербург. Но по весне всё так же — птицы и гости. Вечером гости сидят на большой кухне, где работает телевизор, эдакий городской камин.
Переключать программы лень, и весь вечер кухню озаряет-озвучивает канал «Культура». Фильм про Ломоносова сменяется интервью с каким-то молодым художником. Гриша разговаривает с Линой, наливает чай и телевизор почти не смотрит, но вдруг его взгляд цепляет на экране нечто знакомое — фигурку из колючей проволоки, несколько лет тому назад согнутую им на пляже.
— Это очень значимый для меня подарок, — комментирует молодой художник, — и связан он с одной мистической историей. Однажды, когда мы жили в Кронштадте, я гулял с родителями и братом по берегу залива и увидел босого нищего старика, который сидел возле форта на каком-то бревне, сгибал из ржавой колючей проволоки различных животных и расставлял их перед собой на плоском камне. Он сидел давно, может быть, целую вечность, его седые волосы развевал ветер, а пальцы его ног успело занести песком. Форт был почти заброшен, и железа всякого там было навалом.
Я подошёл к нему и долго смотрел на то, как в его руках неживой, ржавый, предназначенный для убийства металл становился птицами, лошадьми, кошками и собаками. Я что-то спросил, типа, для кого эти фигуры, зачем… А он ответил как бы невпопад: «Вон, деревья цветут…» И показал мне на форт, заросший деревьями. Причём это была весна, отцветала вишня, и ветер носил над заливом лепестки. И я вдруг увидел… Вы понимаете, о чём я говорю? Раньше я лишь смотрел, а тут вдруг увидел! Это было какое-то потрясение. А когда я очнулся, старик исчез. Остался камень и на камне его маленький железный зоопарк. Я взял одну из фигурок и побежал за родителями. Так вот с этого момента я и стал художником…
1
А. К. У нас — «с города Чугуева».
2
— Эй, мистер, мисс, идите сюда!
3
— Это уникальные военные сувениры! Очень дёшево! Эксклюзив!
4
— Эти фигурки были сделаны из проволоки времён Петра Первого!
5
— Эта. Сколько?
6
— Пять.
7
— Слишком много.
8
— А эта?
— Десять.
— Может, десять за две?
9
— Удачи!