Перевод с украинского Александра Мильштейна, Игоря Белова, Юрия Цаплина
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 13, 2011
Перевод Александр Мильштейн, Игорь Белов, Юрий Цаплин
родился в 1974 году в г. Старобельск Луганской области. Окончил Харьковский государственный педагогический институт. Кандидат филологических наук. Книги: сборники стихов «Цитатник» (К.,1995), «Генерал Юда» (К.,1995), «Пепсi» (Х., 1998), «the very very best poems, psychodelic stories of fighting and other bullshit» (Донецк, 2000), «Балади про вiйну i вiдбудову» (Львов, 2001), «╡сторiя культури початку столiття» (К., 2003), «Марадона» (Х., 2007), «Ефiопiя» (Х., 2009), «Лiлi Марлен» (Х., 2009), сборник рассказов «Бi╢ Мак» (К., 2003), романы «Депеш Мод» (Х., 2004),«Anarchy in the UKR» (Х., 2005), «Гiмн демократичної молодi» (Х., 2006), «Ворошиловград» (Х., 2010), собрание произведений «Капiтал» (Х., 2006), сборники «Маскульт» (К., 2003; совместно с Ю. Андруховичем и А. Бондарем), «Трицилiндровий двигун любовi» (Х., 2007; совместно с Ю. Андруховичем и Л. Дерешем), «Кордон» (2009; совместно с И. Сидом и А. Поляковым; в переводе на русский). Переводился также на английский, армянский, белорусский, венгерский, итальянский, латвийский, литовский, немецкий, польский, сербский, словацкий, словенский, хорватский, чешский, шведский языки. Переводит с белорусского, немецкого, польского и русского языков. Живёт в Харькове.
Из книги «Марадона»
Госпелс i спiрiчуелс
Чим цiкавиться сучасне мистецтво? В тiй дiрi,
в якiй воно опинилось, сучасне мистецтво
цiкавиться виключно чорно-бiлими карточками,
на яких сфотографованi нашi легенi — дiрявi,
наче вiтрила китайських
риболовецьких
човнiв.
Натомiсть, є цiлi етнiчнi та релiгiйнi групи,
котрi iснують паралельно з офiцiйною культурою,
i котрi не заганяються з приводу смертi мистецтва.
Скажiмо, греко-католики Галичини,
котрi говорять: смерть — це будильник,
ти сам заводиш його на шосту ранку, а коли вiн
будить тебе своїм сатанинським дзеленьчанням,
починаєш нити:
мовляв, ще п’ять хвилин,
всього лише п’ять хвилин.
На рiздвянi свята менi довелось переїжджати
польсько-український кордон,
i це був повен автобус греко-католикiв Галичини,
жiнки в хустках, з тисячею
растаманських амулетiв та оберегiв,
жiнки, котрi сплавили в Пшемишлi
рiздвяний спирт i на виручене бабло
закупили iконки, свiчки i потяганi мощi святих
для своїх теплих греко-католицьких приходiв.
Але двi жiнки — очевидно, це були жiнки
без амулетiв та оберегiв — щось не скинули,
не встигли скинути, не закупили мощi
для свого приходу, i розумiли, що їм за це буде,
як вони влетiли, не дивно, що поводились вони
агресивно, чiплялись до iнших жiнок,
до їхнiх iконок, i поступово все це
перетворювалось на великi розборки,
сукаблядь — кричали вони одна однiй, нiби старе
вудистське прокляття,
сукаблядь — повторювали водiї, тримаючи в руках
срiбнi розп’яття,
сукаблядьсукаблядь — шепотiли ввi снi дiтлахи,
жуючи солодку ганджу.
╡ вiд цих слiв вогняний вихор
здiймався над снiговими полями,
ага — саме вогняний вихор,
i доки це все тривало,
снiг згортався,
мов кров,
на холодних полях Галичини.
Але варто було цим сукам
перетнути державний кордон,
як будь-ласка —
тиша запала в автобусi,
навiть дiти перестали жувати ганджу,
така запала тиша.
╡ в цiй тишi якась одна жiнка — можливо,
найбiльш набожна, можлива якраз
навпаки — та, котра не скинула спирт,
але якась одна затягла колядку.
╡ незабаром уже всi жiнки в теплих хустках,
i водiї, котрi вже давно опухли вiд цих колядок,
i навiть дiти, котрi також давно вiд всього
цього опухли, почали спiвати старих колядок,
i дивнi були це колядки, скажу я вам,
дуже дивнi,
якщо говорити своїми словами,
то десь такi:
Тепло й благодать сходять на землю Галичини,
на нашi теплi приходи, на нашi церкви,
критi срiблом та авiацiйним дюралюмiнiєм.
Спаситель стоїть помiж наших овець,
в руках у нього — коров’ячий дзвоник,
i вiн грає нам наше греко-католицьке ска.
Цар Соломон приходить на Галичину
з боку словацьких гiр,
i з серця в нього росте прикарпатська ганджа,
з якої вiн наробить кутi для веселих
дiтей з прикордонних районiв.
╡ голови колгоспiв, виходячи йому назустрiч,
говорять — радуйся, Соломоне, радуйся, Спасителю,
Син божий народився.
╡ снiг падає на землю.
╡ земля падає на снiг.
Госпелз и спиричуэлс
Чем интересуется современное искусство? В той дыре,в которой оно очутилось, современное искусство
интересуется исключительно чёрно-белыми карточками,
на которых сфотографированы наши лёгкие — дырявые,
как паруса китайских
рыболовецких
лодок.
При этом есть целые этнические и религиозные группы,
которые существуют параллельно с официальной культурой
и не заморачиваются по поводу смерти искусства.
Скажем, греко-католики Галиции,
которые говорят: смерть — это будильник,
ты сам заводишь его на шесть часов утра, а когда он
будит тебя своим дьявольским звоном,
начинаешь ныть,
мол, ещё пять минут,
всего лишь пять минут…
На рождественские праздники мне довелось переезжать
через польско-украинскую границу.
И это был полный автобус греко-католиков Галиции,
женщины в платках, с тысячей
растаманских амулетов и оберегов,
женщины, которые сплавили в Пшемышле
рождественский спирт и на вырученное бабло
закупили иконки, свечки и потасканные мощи святых
для своих греко-католических приходов.
Но две женщины — очевидно, это были женщины
без амулетов и оберегов — что-то не скинули,
не успели скинуть, не закупили мощи
для своего прихода и понимали, что им за это будет,
как они влетели, неудивительно, что вели они себя
агрессивно, цеплялись к другим женщинам,
к их иконкам, и постепенно всё это
превращалось в серьёзные разборки,
сукаблядь — кричала одна другой, как старое
вудуистское проклятие,
сукаблядь — повторяли водители, сжимая в руках серебряные
распятия,
сукаблядьсукаблядь — шептали во сне детишки,
не переставая жевать сладкую ганджу.
И от этих слов огненный вихрь
поднимался над снежными полями,
да-да, огненный вихрь,
и пока всё это продолжалось,
снег сворачивался,
как кровь,
на холодных полях Галиции.
Но стоило этим сукам
пересечь государственную границу,
как пожалуйста —
в автобусе стало тихо,
даже дети перестали жевать ганджу,
такая наступила тишина.
И в этой тишине одна женщина — может,
самая набожная, может, как раз
наоборот — та, что не сбагрила спирт,
неважно, какая-то одна затянула колядку.
И вскоре уже все женщины в тёплых платках,
и водители, которые давно уже опухли от этих колядок,
и даже дети, которые тоже давно от всего
этого опухли, начали петь старые колядки,
и странные это были колядки, я вам скажу,
очень странные,
если передавать их своими словами,
то где-то такие:
Тепло и благодать сходят на землю Галиции,
на наши тёплые приходы, на наши церкви,
крытые серебром и авиационным дюралюминием.
Спаситель стоит посреди наших овец,
в руках у него — коровий колокольчик,
и он играет нам наше греко-католическое ска.
Царь Соломон приходит в Галицию
со стороны словацких гор,
из его сердца растёт прикарпатская ганджа,
из которой он наварит кутьи для весёлых
детей из приграничных районов.
И председатели колхозов, выходя ему навстречу,
говорят — радуйся, Соломон, радуйся, Спаситель,
Сын божий народился.
И снег падает на землю.
И земля падает на снег.
Михаил Светлов
Про що пишуть сучаснi поети?
Сучаснi поети пишуть про зникаючу, примхливу
субстанцiю свого страху; сатана поезiї змазує
сажею замки на дверях, i ти сидиш зi своїми страхами
i пишеш про це вiршi, вiрш за вiршем,
ось таке враження
лишається
вiд сучасної
поезiї.
Натомiсть є окремi соцiальнi групи, якi мало цiкавляться
субстанцiєю страху. Я маю на увазi середнiй бiзнес.
Демони чорного налу,
якi пiдiймають iз колiн
республiку,
знаючи лише двох справжнiх друзiв —
друга Стєчкiна
i друга Макарова.
Поети не знають про любов нiчого,
любов — це бажання мати дiтей пiсля дефолту.
Хто бачив сонячнi хмарочоси в центрi, той мене зрозумiє.
В одному з них жив Марат,
який тягнув
трубу через Кавказ,
i дотягував її вже до кордону.
Ну, i все було добре —
благословення з боку московського патрiархату
i кришування з боку обласної адмiнiстрацiї,
i три жiнки, яких вiн любив i утримував,
себто дружина, коханка i ще одна жiнка, з якою вiн трахався,
одним словом — iнтенсивне особисте життя.
Але що йому не давало спокою — це його сни,
в яких вiн виповзав на пекучi поля Андалузiї
i сидiв на бiлому пiску,
наспiвуючи —
о, Андалузiє, жiнко
з чорною кров’ю,
ця твоя чорна кров,
чорнiша за нафту Месопотамiї.
О, Андалузiє тишi,
Андалузiє пристрастi,
я твiй пес, Андалузiє,
твiй безпонтовий бродяга.
Але всi три жiнки говорили йому — Марат, йобана в рот, Марат,
в країнi, Марат, бардак, вiзьми кредит, розрули з розтаможкою,
кров, Марат, кров у твоїй трубi, кров на твоїх пiджаках.
Але, засинаючи, вiн усоте повторював:
Твоє чорне-чорне волосся,
довше за коридори Рейхстагу,
довше за чергу на Мостиськах,
довше за прiзвища угорських депутатiв.
╡ хто був на окружнiй в районi ростовської траси,
той знає цей приватний сектор. В одному з тих котеджiв
i жила третя жiнка Марата,
там вiн
i забухав.
Щось у ньому зламалось, вiн взяв таки цей
кредит, i приїхав до своєї третьої
жiнки
з валiзою
бабла.
Ось, — сказав зi злiстю, — сто штук, мiй кредит,
мої пароплави й порти.
╡ вже пiсля цього забухав.
Можливо, в ньому теж
озвалася субстанцiя страху, тому що вiн пив
день, потiм пив ще один день, потiм знову пив,
випив парфуми сальвадор далi,
все повторюючи — моя Андалузiя, моя Гренада.
Потiм у котеджi вони дiлили його тiло.
Менi, — сказала дружина, — по хую бабки,
менi потрiбен вiн, я забираю його.
Нi, — сказала коханка, — менi теж по хую бабки,
тим бiльше я була в долi,
але його забираю я.
А третя сказала, — а ось менi бабки абсолютно не по хую,
ви не подумайте, що я така сука,
просто сто штук це грошi все-таки, але його я теж любила,
вiн навiть парфуми мої випив,
тому вiн залишиться менi.
╡ ось вони сидiли над його тiлом
i дiлили його мiж собою,
тому що є багато причин триматись за близьких нам людей,
тому що так чи iнакше любов — це командна гра,
тому, врештi-решт, що бiльше за смерть
кожен iз нас боїться
опинитися
сам на сам
зi своїм
життям.
Михаил Светлов
Про что пишут современные поэты?
Современные поэты пишут про скрывающуюся, прихотливую
субстанцию своего страха; сатана поэзии смазывает
сажей замки на дверях, и ты сидишь со своими страхами
и пишешь про это стихи, стих за стихом, стих за стихом,
вот такое впечатление
остаётся
от современной
поэзии.
При этом есть отдельные социальные группы, которые мало
интересуются
субстанцией страха. Я имею в виду средний бизнес.
Демоны его нала,
которые поднимают с колен
республику,
зная лишь двух настоящих друзей —
друга Стечкина
и друга Макарова.
Поэты не знают о любви ничего,
любовь — это желание иметь детей после дефолта.
Кто видел солнечные небоскрёбы в центре, тот меня поймёт.
В одном из них жил Марат,
который тянул
трубу через Кавказ,
и дотянул её уже до границы.
Ну, и всё было хорошо —
благословение со стороны московского патриархата,
и крышевание со стороны областной администрации,
и три женщины, которых он любил и удерживал,
то бишь жена, любовница и ещё одна женщина, с которой он
трахался,
одним словом — интенсивная личная жизнь.
Но что ему не давало покоя — это его сны,
в которых он выползал на горячие поля Андалузии
и сидел на белом песке,
напевая —
о, Андалузия, женщина
с её кровью,
твоя чёрная кровь,
чернее нефти Месопотамии.
О, Андалузия тишины,
Андалузия страсти,
я твой пёс, Андалузия,
твой беспонтовый бродяга.
Но все три женщины говорили ему — Марат, йобана в рот,
Марат,
в стране, Марат, бардак, возьми кредит, разрули с растаможкой,
кровь, Марат, кровь в твоей трубе, кровь на твоих пиджаках.
Но, засыпая, он в сотый раз повторял:
Твои чёрные волосы,
длиннее коридоров Рейхстага,
длиннее очереди в Мостисках,
длиннее, чем фамилии венгерских депутатов.
И тот, кто был на окружной в районе ростовской трассы,
знает этот частный сектор. В одном из этих коттеджей
и жила третья женщина Марата,
там он
и забухал.
Что-то в нём сломалось, он взял таки этот
кредит и приехал к своей третьей
женщине
с кейсом
бабла.
Вот, — сказал со злостью, — сто штук, мой кредит,
мои пароходы и порты.
И уже после этого забухал.
Возможно, в нём тоже
отозвалась субстанция страха, потому что он пил
день, потом пил ещё один день, потом снова пил,
выпил духи сальвадор дали,
повторяя всё время — моя Андалузия, моя Гренада.
Потом в коттедже они делили его тело.
Мне, — сказала жена, — по хую бабки,
мне нужен он, я забираю его.
Нет, — сказала любовница, — мне тоже по хую бабки,
тем более, что я была в доле,
но его забираю я.
А третья сказала, — а вот мне бабки абсолютно не по хую,
вы не подумайте, что я такая сука,
просто сто штук это всё-таки деньги, но его я тоже любила,
он даже выпил мои духи,
поэтому он остаётся мне.
И вот они сидели над его телом
и делили его между собой,
потому что есть много причин держаться за близких людей,
потому что, так или иначе, любовь — это командная игра,
потому что, в конце концов, больше смерти
каждый из нас боится
оказаться
один на один
со своей
жизнью.
Трамадол
Просування товару на ринок
починається з активiзацiї цiльової аудиторiї.
Це як у бiблiї — спочатку приходить предтеча i розводить
усiх на кредити з вiдсотками, потiм з’являється
спаситель i лiквiдує вiдсотки, лишаючи, втiм,
кредити. Потрiбно було уважно слухати книги,
якi нам читали в дитинствi, ось що я думаю, кожного
разу, коли доводиться чути
про трамадол.
Вся ця дитяча боротьба українського лiбералiзму
з опiатами, вона нагадує менi дiяльнiсть червоного хреста
часiв першої свiтової, коли члени царської родини
працювали медсестрами у вiйськових шпиталях.
Я собi це добре уявляю — ось ти лежиш без правої ноги,
i все, що тобi хочеться — це просто нормально потрахатись,
навiть без правої ноги, це ж не обов’язково, правильно?
А тут сидить якась сука iз царської родини i читає
тобi про царицю Савську.
Те саме i з трамадолом.
Кiлька рокiв тому, коли ми переживали
черговий сплеск боротьби з дитячою наркоманiєю,
i коли почали брати навiть не за вживання,
а просто за купiвлю товару в офiцiйних
торгових точках,
молодь Харкова знайшла чудесний спосiб
боротьби з системою —
вона пiдходила до аптечних кiоскiв, замовляла свiй трамадол,
засовувала голову до вiконечка, i кiоскер клав їй її
трамадол просто на язик:
пiди впiймай мене, якщо зможеш.
За всiм цим стоїть дух просвiтництва:
господь наш вигадав трамадол, аби
згладити тi гострi протирiччя, котрi iснують
в загальному цивiлiзацiйному розвитку.
Трамадол вiдкладається на устах закоханих,
коли вони цiлуються в кiнотеатрах.
Трамадол приносять птахи у дзьобах,
навеснi, коли повертаються з Гурзуфу.
Система бореться не з нами,
система бореться з нашими шкiдливими звичками.
Щовечора веселi ватаги пiдлiткiв
вибираються на черговi бойовi виправи,
в святкових спортивних костюмах,
взявши з собою лише бритви i мобiльники,
вiдправляються до найближчого аптечного кiоску
визволяти ╙русалим вiд невiрних.
Тi з них, кому пощастить,
охоронятимуть гроб господнiй.
Тi, кому не пощастить,
охоронятимуть платнi стоянки.
Бритви їм залишать у будь-якому разi.
Трамадол
Продвижение товара на рынок
начинается с активизации целевой аудитории.
Это как в библии — сначала приходит предтеча и разводит
всех на кредиты с процентами, потом появляется
спаситель и ликвидирует проценты, оставляя при этом
кредиты. Надо было внимательно слушать книги,
которые нам читали в детстве, вот что я думаю каждый
раз, когда доводится слышать
про трамадол.
Вся эта детская борьба украинского либерализма
с опиатами, она напоминает мне деятельность красного креста
времён первой мировой, когда члены царской семьи
работали медсёстрами в военных госпиталях.
Я себе это хорошо представляю: вот ты лежишь без правой ноги,
и всё, что тебе хочется, — это просто нормально потрахаться,
даже без правой ноги, это же не обязательно, правда?
А тут сидит какая-то сука из царской семьи и читает
тебе про царицу Савскую.
То же самое и с трамадолом.
Несколько лет тому назад, когда мы переживали
очередной всплеск борьбы с детской наркоманией
и когда начали брать даже не за употребление,
а просто за покупку товара в официальных
торговых точках,
молодёжь Харькова нашла чудесный способ
борьбы с системой —
она подходила к аптечным киоскам, заказывала свой трамадол,
засовывала голову в окошечко, и киоскёр клал ей её
трамадол просто на язык:
поди поймай меня, если сможешь.
За всем этим стоит дух просвещения:
господь наш выдумал трамадол, чтобы
сгладить те острые противоречия, которые существуют
в общем цивилизационном развитии.
Трамадол откладывается на устах влюблённых,
когда они целуются в кинотеатрах.
Трамадол приносят птицы в клювах
весной, когда возвращаются из Гурзуфа.
Система борется не с нами,
система борется с нашими вредными привычками.
Каждый вечер весёлые ватаги подростков
собираются в очередные боевые походы,
в праздничных спортивных костюмах,
взяв с собой лишь бритвы и мобильники,
отправляются к ближайшему аптечному ларьку
освобождать Иерусалим от неверных.
Те из них, кому повезёт,
будут охранять гроб господен.
Те, кому не повезёт,
будут охранять платные стоянки.
Бритвы им оставят в любом случае.
Авторизованный перевод с украинского Александра Мильштейна
Марадона
Той, хто продавав кокаїн Марадонi,
i той, хто пiдносив губку iз оцтом,
i хто пробивав дубас на мiкрорайонi,
знають, що життя це штука iз сильним осадом.
Життя це те, чим ти почнеш розраховуватися
в кiнцi життя,
це поганi передчуття, якi починають збуватися,
це те, в межах чого ти вимушений переховуватися,
i заради чого ти погоджуєшся продаватися.
Те, що закладається в тебе замiсть агресiї,
те, що ти маєш сплатити до останнього цента,
життя — це бiзнес, на який ти не маєш лiцензiї,
бог — це менеджер iз аптеки, який не продасть тобi без рецепта.
Життя, це як курс бакса, який нiколи не стабiлiзується,
це як рахунок у банку, на який ти завжди опираєшся.
╡ якщо ти думаєш, що це тебе не стосується,
то я думаю, що ти глибоко помиляєшся.
Тому що кожному, хто вкладався i вписувався,
щедро воздасться зрештою за кожен iз траблiв,
за кожен iз листопадiв, що на нього осипався,
за тишу i темряву, до яких вiн потрапив.
╡ повернувшись до кожного, з ким довелось триматися
одних законiв пiд прогнутим небом вiдчаю,
я кажу — кожному з вас буде чого стрьоматися,
згадуючи про мене
i про мої свiдчення.
Хто знає, яким буде продовження,
часто життя i обмежується свiдоцтвом про народження.
Бiльшiсть речей навiть не намагаєшся повторити.
Чим бiльше бачив, тим менше хочеться про це говорити.
Знаючи текст, важко досидiти до кiнця вистави.
Часто останнє бажання — це бажання усiх пiдставити.
Як говорив ╡сус, розкинувши руки, —
Я повернуся ще, суки.
Марадона
Тот, кто продавал кокаин Марадоне,
тот, кто губку с уксусом протягивал распятым,
и кто пробивал ганджубас на микрорайоне,
знают, что жизнь — штука с привкусом неслабым.
Жизнь это то, чем ты начнёшь расплачиваться
в конце жизни,
это плохие предчувствия, что начинают сбываться,
это то, в пределах чего ты вынужден обозначиться,
и ради чего ты соглашаешься продаваться.
То, что заложено в тебе вместо агрессии,
то, что ты должен оплатить до последнего цента,
жизнь — это бизнес, на который у тебя нет лицензии,
бог — это менеджер из аптеки, который не продаст тебе без рецепта.
Жизнь, это как курс бакса, который всё время шатается,
это как счёт в банке, на который ты всегда опираешься.
И если ты думаешь, что это тебя не касается,
то я думаю, что ты глубоко ошибаешься.
Потому что каждому, кто укладывался и вписывался,
щедро воздатся за каждый трабл,
за каждый листопад, что на него осыпался,
за тишину и сумрак, в которые он попал.
И повернувшись к каждому, с кем довелось держаться
одних законов под прогнувшимся небом горечи,
я скажу — любому из вас будет чего стрематься,
вспоминая обо мне
и о том, что я вам пророчил.
Кто знает, каким будет продолжение,
часто жизнь ограничена свидетельством о рождении.
Большинство вещей даже не пытаешься повторить.
Чем больше видел, тем меньше об этом хочется говорить.
Зная текст, тяжело досидеть до конца представления.
Часто желание всех подставить является самым последним.
Как говорил Иисус, раскинув руки, —
Я ещё вернусь, суки.
I. R. A.
Мене найбiльш дратує,
що коли
╡рландська республiканська
армiя
бомбить супермаркети в Ольстерi
й бензозаправки
в Дублiнi,
i шанси республiканцiв при цьому далi лишаються примарними,
а сама iдея автономiї
виглядає
як надумана,
в той час, коли кращi сини i кращi доньки ╡рландiї
опускають державних службовцiв,
можна сказати,
просто пiд британським прапором,
бiльшiсть моїх друзiв
сидять
на мiнiмальнiй
зарплатi,
або взагалi спiвпрацюють iз злочинним держапаратом.
╡ коли вiдчайдушнi iрландськi докери вистрiлюють останнi набої,
протестуючи проти дня народження королеви-мами,
шахтарi Краматорська хуячать
по двi норми
в забої,
а селяни Полтавщини зустрiчають сонце
над колгоспними ланами.
Злочиннiсть системи iз усiм її апаратом
полягає в тому, що за спротив,
який виявлятись може по-рiзному,
тебе спочатку впевнено ставлять раком,
а потiм намагаються переконати,
що це наслiдки
виробничого
травматизму.
Бiльшiсть моїх друзiв, якi працюють по найму,
насправдi є профнепридатними,
як бiльшiсть населення в цiй країнi.
Ось вони i працюють на державу,
i коли їх посилають на хуй,
вони навiть не можуть щось заперечити на юридичному рiвнi,
тому що тiльки
солiдарнiсть трудящих
дозволяє не мати страху
перед роботодавцем — просто не мати його в своєму активi.
╡ коли роботодавець посилає тебе, скажiмо, на хуй,
ти можеш йому сказати
пiшов ти сам на хуй
i зберегти при цьому
робочу атмосферу у колективi.
╡ коли роботодавець захоче тебе випхати за незалежнi погляди,
мовляв — щоби я
бiльше не бачив
в цеху цього педераста,
єдиний хто влаштує тобi належнi проводи —
це твiй персональний раста!
Раста вiдстоює твої iнтереси, коли ти вистоюєш за соцiалом,
раста виводить тебе з депресiї разом iз усiм твоїм потенцiалом,
разом iз усiм твоїм чорним налом, це раста дає тобi шанс пiднятися,
шанс догнатися i стати на ноги, раста кличе тебе об’єднатися.
Кредити, якi ти нiколи не виплатиш, — це твiй раста!
Бiзнес, iз яким ти нiколи не вимутиш, — це твiй раста!
Раста — це дитячi садки i соцiальнi програми для арабської емiграцiї,
Раста — це можливiсть не працювати
за рахунок справедливого перерозподiлу працi.
Це свобода совiстi, яку отримуєш iз легалiзацiєю проституцiї.
Раста — це те, що вносять пакетом разом зi змiнами до конституцiї.
Одним словом, життя — це така конструкцiя
з мiсяцем на одному боцi й сонцем на iншому,
i доки крутиться сонце, i доки мiсяць крутиться,
ти завжди знаходишся в центрi всього цього перемiщення.
╡ фiшка не в тому, що утиски чи погрози,
а в тiм, що душа сама знає, де небезпека,
i взимку вона болить, тому що морози,
а влiтку — тому що спека.
I. R. A.
Меня больше всего раздражает,
что когда
Ирландская республиканская армия
бомбит супермаркеты в Ольстере
и бензозаправки в Дублине,
и перспективы республиканцев и дальше остаются кошмарными,
а сама идея автономии
выглядит
как надуманная,
в то время, когда лучшие сыновья и дочери Ирландии
опускают госслужащих,
не считаясь
с британским большим братом,
большинство моих друзей
сидят
на минимальной
зарплате,
либо вообще сотрудничают с преступным госаппаратом.
И когда отчаянные ирландские докеры дерутся до последнего патрона,
протестуя против дня рождения королевы-мамы,
по две нормы в забое
хуячат шахтёры Краснодона,
а крестьяне Полтавщины встречают солнце
у силосной ямы.
Преступность системы со всем её аппаратом
заключается в том, что за сопротивление
этому сволочизму,
тебя сначала уверенно ставят раком,
а потом пытаются убедить,
что это последствия
производственного
травматизма.
Большинство моих друзей, работающих по найму,
на самом деле профнепригодны,
как и большинство населения этой страны.
Вот они и работают на государство,
и когда их посылают на хуй,
они молчат, даже юридически не отрицая своей вины,
ведь только
солидарность трудящихся
позволяет не чувствовать страха
перед работодателем — просто не иметь его в своем активе.
И когда работодатель посылает тебя, скажем, на хуй,
ты можешь ему сказать
пошел ты сам на хуй
и сохранить при этом
рабочую атмосферу в коллективе.
И когда за твою независимость шеф захочет тебя выгнать без всякого повода
и скажет — чтоб я
больше не видел
в цеху этого педераста,
единственный, кто устроит тебе нормальные проводы, —
это твой персональный раста!
Раста отстаивает твои интересы, когда ты выстаиваешь за социалом,
раста выводит тебя из депрессии вместе со всем твоим потенциалом,
вместе со всем твоим чёрным налом, это раста даёт тебе шанс подняться,
шанс догнаться и встать на ноги, раста зовёт тебя объединяться.
Кредиты, что ты никогда не выплатишь, — это твой раста!
Бизнес, с которым ты никогда не вымутишь, — это твой раста!
Раста — это детские сады и социальные программы
для эмигрантов в больших городах,
раста — это возможность не работать
за счёт справедливого перераспределения труда.
Это свобода совести, которую получаешь с легализацией проституции.
Раста — это то, что вносят одним пакетом с изменениями в конституцию.
Одним словом, жизнь — это такая конструкция
с месяцем на одной стороне и солнцем на другой,
и пока вертится солнце, и пока месяц крутится,
ты в центре всей этой движухи, если ещё живой.
И фишка не в том, что наезды или угрозы,
а в том, что душа не ждёт от жизни подарка,
и зимой она болит, потому что морозы,
а летом — потому что жарко.
Портовi склади
Склади, в яких вiд нас ховають консерви i каву,
олiю сутiнкiв, молоко туману.
Можна було народитись у цьому мiстi,
i оббирати туристiв на пляжi;
повертатись iз порту,
порозпихавши по кишенях вогонь, мелений перець ненавистi —
навiть якщо потрiбно спалити всi кораблi,
що стоять на рейдi,
у мене вистачить часу;
я жеру тi самi помиї, що й пси,
якi охороняють цi склади,
я можу кожному з них сказати:
Як ти будеш
вгризатися в моє горло?
Ти бачиш море?
Воно за тобою.
Воно, як i ти —
нарване i незалежне
вiд кожного лузера
на цiлому побережжi.
Тепер, коли всi проти мене,
навiть офiцер берегової охорони,
навiть вiн кричить —
дивiться,
не пiдпускайте його до кораблiв,
женiть його вiд портових складiв.
Тепер, коли проти мене весь свiт,
навiть кораблi, кораблi торгового флоту,
навiть вони
вiдвертаються, мов корови,
з молоком
у залiзних
коробках
трюмiв.
╡ я говорю їм, ей, звiдки б ви не були,
але краще б пливли ви собi, куди пливли,
краще б вивантажили всi свої вантажi,
зняли б кам’яне вугiлля iз своєї душi.
Бо простiр зроблено так, що скiльки ти не пливи —
ти не пливеш, бо анi я, нi ви
не маємо де iти,
i нашi серця
важко б’ються вночi,
наче вiйська,
або
об стiнку м’ячi.
Портовые склады
Склады, в которых от нас прячут консервы и кофе,
масло сумерек, молоко тумана.
Можно было родиться в этом городе,
и грабить туристов на пляже;
возвращаться из порта,
рассовав по карманам огонь, молотый перец ненависти —
даже если нужно сжечь все корабли,
что стоят на рейде,
у меня хватит времени;
я жру те же самые помои, что и псы,
стерегущие эти склады,
и каждому я сказал бы:
Как ты будешь
вгрызаться в моё горло?
Ты видишь море?
Оно за тобою.
Оно, как и ты,
обойдётся невежливо
с любым лузером
этого побережья.
Теперь, когда все против меня,
даже офицер береговой охраны,
даже он кричит —
смотрите,
не подпускайте его к кораблям,
гоните его от портовых складов.
Теперь, когда против меня весь мир,
даже корабли, корабли торгового флота,
даже они
отворачиваются, словно коровы,
с молоком
в железных
коробках
трюмов.
И я говорю им, эй, где б ни носило вас,
но лучше плывите себе, куда плывёте сейчас,
лучше б сгрузили всю тяжесть с ваших палуб больших,
чтобы осыпался уголь камнями с вашей души.
Пространство устроено так, что сколько бы ты не плыл —
ты не плывёшь, оставаясь там, где всё это время был,
некуда нам идти,
и наши сердца
тяжко бьются в ночи,
словно войска,
или
об стенку мячи.
Солодкi ножi м’ясорубки
Ну, i звiсно, не лишається нiчого, крiм спогадiв. Далi починаєш давати собi з ними раду, повертаєшся до них, упорядковуєш i класифiкуєш, говорячи сам до себе: спогади — це найкраще, що в мене є, пам’ять насправдi прикольна фiшка, прикольнiша за секс, особливо — хороша пам’ять. ╡ особливо — за пiдлiтковий секс. Так чи iнакше все зводиться саме до нього — до сексу, себто навiть до чогось iнтимнiшого за секс, до якихось деталей, якi запам’яталися найкраще. Очевидно, це i є ностальгiя, у всякому разi — я її розумiю саме так.
Ностальгiя, ця велика механiчна м’ясорубка,
крiзь яку пропускаєш серце, нирки i легенi, пропускаєш i береш до рук рожевий фарш
свого серцебиття, який продовжує битись за щось своє, незалежно вiд тебе. Ностальгiя
— нездорове почуття провини перед собою, ти весь час порпаєшся в списаних блокнотах
i перечитуєш старi книги, повертаєшся до будинкiв, у яких жив, i починаєш знову
спiлкуватися з друзями, яких не бачив останнi сто рокiв, переконуючи себе, що для
них це були справжнi сто рокiв самотностi, ну, звiсно — як вони без тебе iснували
цi свої останнi сто рокiв, потрiбно ж повертатись на мiсце вбивства, збирати камiння,
вiдновлювати комунiкацiї. ╡ ти повертаєшся i починаєш збирати, починаєш вiдновлювати,
продовжуєш сам себе переконувати
i раптом розумiєш, в яку депресiю здатна ввiгнати тебе твоя власна пам’ять. Без
жодного шансу на повернення.
Насправдi це пiдстава — немає жодної ностальгiї, жодних спогадiв i жодного минулого, просто ти час вiд часу починаєш грузитись, ну i тодi вже спробуй розгребти. Давай, починай — що там у тебе iз минулим? Що здатне викликати ностальгiю?
Скажiмо, рiзнi iсторiї з дев’яностих, весь цей алкоголь в кровi й слинi, переповненi спиртом язики друзiв i ворогiв, драйв твого соцiального становлення, драйв економiчного становлення країни. Ну, i за чим тут шкодувати? Що там було ще? Очевидно, була жiнка, власне, не жiнка, дiвчина, ну, не так важливо, одним словом. Пiдозрюю, це була закоханiсть, ну, звiсно, як iнакше, iнакше ми про це б i не говорили. ╡ був такий випадок — моєму приятелю батьки з iншого мiста передали троянди. Ви спитаєте — для чого йому троянди. Ну, скажiмо, в нього теж була дiвчина i була закоханiсть. У них були «серйознi стосунки», якщо ви розумiєте про що я, вони намагались якось налагодити своє життя, вiн уже навiть звик до неї, i це була чи не єдина корисна звичка в його досить-таки безтямному життi. ╡ ось його батьки, розумiючи все це, передали йому троянди. Хоча я цього не пiдтримував, краще б вони тушонки якої-небудь передали, говорив я. Щодо тушонки — приятель погоджувався, але троянди забирати на вокзал поїхав. Пам’ятаю, доки ми чекали на його троянди, не оминаючи жодного привокзального бару, на мiсто спали раннi березневi сутiнки, ну i все зводилось до того, що нам i без троянд було добре. Троянди лише доповнили цю загалом патову ситуацiя — в нас було по пiв лiтра на рило i букет на двох, майже за класиком — троянди й виноград, красиве i корисне, хоча красивого в цьому всьому було небагато, а про корисне я взагалi мовчу.
╡ ось у такому станi вiн i взявся налагоджувати своє життя, пiшовши таки дарувати свої троянди. Його, ясна рiч, вигнали, вiн, до його честi, розвернувся i нi на мить не випускаючи троянди з рук, розчинився в тих березневих сутiнках. На ранок вiн прокинувся з букетом у руках, зовнi це нагадувало якiсь поминки, скажiмо — поминки за його регулярним статевим життям. Приятель згадав усе що мiг, прийшов, наскiльки мiг, до тями, i зiбрався викидати квiти. Ти що, сказав я йому, давай доведемо справу до кiнця. Я забрав його вже доволi пом’ятi квiти й поїхав з мiста.
Менi є куди їхати, так я собi думав, у мене теж є якiсь стосунки, а тепер у мене є квiти, кльовий букет ламаних троянд, вони не надто добре виглядають i пахнуть вони скорiше одеколоном, але це додає подiям свого шарму, аякже, i вже далi почався якийсь безкiнечний автостоп березневою трасою i з’явився якийсь розбитий iкарус iз напiвмертвими пасажирами, i почалося здавання квiтiв до багажника, й iншi захоплюючi речi, котрi в нашому конкретному випадку, очевидно, й стосуються ностальгiї. Хоча по приїздi несподiвано виявилось, що не все так просто, що стосунки, виявляється, рiч надзвичайно заплутана, а закоханiсть, виявляється, це взагалi щось iлюзорне, до того ж троянди у багажнику вiднайти так i не вдалось, тому все мимоволi перетворилося на веселий березневий маразм, iз видаванням мене за свого брата (двоюрiдного), з дружнiми компанiями гопникiв, з повною неспроможнiстю порозумiтись, одним словом — iз речами i явищами, котрi, знову ж таки, в нашому конкретному випадку, нi ностальгiї, нi тим бiльше сексу не стосувались.
— Ну, i за чим тут шкодувати? — знову питаються в мене кухарi, стоячи бiля своїх важких м’ясорубок.
— Як за чим? — вiдповiдаю. — За тими сутiнками, за барами, бiльшiсть iз яких давно встигли закритись, та навiть за гопниками — нормальнi гопники були.
— Значить, це i є наша з тобою ностальгiя? — питають вони далi.
— Думаю, що так, думаю, це саме вона.
— Значить, ти справдi про це згадуєш?
— Згадую, звичайно, про що менi ще згадувати?
— ╡ це справдi для тебе важливо?
— Ви навiть не уявляєте наскiльки.
— ╡ це справдi для тебе щось значить?
— Бiльше, нiж я мiг передбачити.
— ╡ ти хотiв би знову туди повернутись?
— Що я — псих?
Сладкие ножи мясорубки
Ну, и конечно, не остаётся ничего, кроме воспоминаний. Потом начинаешь как-то с ними разруливать, возвращаешься к ним, упорядочиваешь и классифицируешь, говоря самому себе: воспоминания — это лучшее, что у меня есть, память и вправду прикольная фишка, прикольней, чем секс, особенно — хорошая память. И особенно — чем подростковый секс. Так или иначе, всё сводится именно к нему — к сексу, то есть даже к чему-то ещё более интимному, чем секс, к каким-то деталям, которые запомнились лучше. Очевидно, это и есть ностальгия, во всяком случае — я её понимаю именно так.
Ностальгия, эта большая механическая мясорубка, сквозь которую пропускаешь сердце, почки и лёгкие, пропускаешь и берёшь в руки розовый фарш своего сердцебиения, который продолжает биться за что-то своё, независимо от тебя. Ностальгия — нездоровое чувство вины перед самим собой, ты всё время копаешься в исписанных блокнотах и перечитываешь старые книги, возвращаешься в дома, в которых ты жил, и начинаешь снова общаться с друзьями, которых не видел последние сто лет, убеждая себя, что для них это были настоящие сто лет одиночества, ну, конечно — как они без тебя существовали эти свои последние сто лет, нужно же возвращаться на место убийства, собирать камни, возобновлять коммуникации. И ты возвращаешься и начинаешь собирать, начинаешь возобновлять, продолжаешь сам себя убеждать и вдруг понимаешь, в какую депрессию способна вогнать тебя твоя собственная память. Без всякого шанса на возвращение.
На самом деле это подстава — нет никакой ностальгии, никаких воспоминаний и никакого прошлого, просто ты время от времени начинаешь грузиться, ну и тогда уже попробуй всё разгрести. Давай, начинай — что там у тебя с прошлым? Что способно вызвать ностальгию?
Скажем, разные истории из девяностых, весь этот алкоголь в крови и слюне, пропитанные спиртом языки друзей и врагов, драйв твоего социального становления, драйв экономического становления страны. Ну, и о чём тут жалеть? Что там было ещё? Очевидно, была женщина, собственно, не женщина, девушка, ну, не так важно, одним словом. Подозреваю, это была влюблённость, ну, конечно, как же иначе, иначе мы об этом бы и не говорили. И был такой случай — моему приятелю родители из другого города передали розы. Вы спросите — зачем ему розы. Ну, скажем, у него тоже была девушка и была влюблённость. У них были «серьёзные отношения», если вы понимаете, о чём я, они пытались как-то наладить свою жизнь, он уже даже привык к ней, и это была чуть ли не единственная полезная привычка в его довольно-таки безумной жизни. И вот его родители, понимая всё это, передали ему розы. Хотя я этого не поддерживал, лучше б они тушёнки какой-нибудь передали, говорил я. Относительно тушёнки — приятель соглашался, но розы забирать на вокзал поехал. Помню, пока мы ждали его розы, не обходя ни одного привокзального бара, на город обрушились ранние мартовские сумерки, ну и всё сводилось к тому, что нам и без роз было хорошо. Розы лишь дополнили эту в целом патовую ситуацию — у нас было по пол литра на рыло и букет на двоих, почти по классику — розы и виноград, красивое и полезное, хотя красивого в этом всем было немного, а о полезном я вообще молчу.
И вот в таком состоянии он и взялся налаживать свою жизнь, пойдя-таки дарить свои розы. Его, ясное дело, выгнали, он, к его чести, развернулся и, ни на мгновение не выпуская розы из рук, растворился в этих мартовских сумерках. Наутро он проснулся с букетом в руках, внешне это напоминало какие-то поминки, скажем — поминки по его регулярной половой жизни. Приятель вспомнил всё, что мог, пришёл, насколько мог, в себя, и собирался выбросить цветы. Ты что, сказал я ему, давай доведём дело до конца. Я забрал его уже довольно помятые цветы и поехал из города.
Мне есть куда ехать, так я себе думал, у меня тоже есть какие-то отношения, а теперь у меня есть цветы, клёвый букет ломаных роз, они не очень хорошо выглядят и пахнут они скорее одеколоном, но это придаёт событиям свой шарм, а как же, и уже дальше начался какой-то бесконечный автостоп по мартовской трассе, и появился какой-то разбитый икарус с полумёртвыми пассажирами, и началась сдача цветов в багажник, и прочие захватывающие дела, которые в нашем конкретном случае, очевидно, и касаются ностальгии. Хотя по приезде неожиданно выяснилось, что не всё так просто, что отношения, оказывается, вещь чрезвычайно запутанная, а влюблённость, оказывается, это вообще что-то иллюзорное, к тому же розы в багажнике найти так и не удалось, поэтому всё поневоле превратилось в весёлый мартовский маразм, с выдаванием меня за своего брата (двоюродного), с дружественными компаниями гопников, с полной неспособностью понять друг друга, одним словом — с вещами и явлениями, которые, опять-таки, в нашем конкретном случае, ни к ностальгии, не тем более к сексу не относились.
— Ну, и о чём тут жалеть? — снова спрашивают меня повара, стоя возле своих тяжёлых мясорубок.
— Как о чём? — отвечаю. — О тех сумерках, о барах, большинство из которых давно успели закрыться, и даже о гопниках — нормальные гопники были.
— Значит, это и есть наша с тобой ностальгия? — спрашивают они дальше.
— Думаю, что да, думаю, это именно она.
— Значит, ты действительно об этом вспоминаешь?
— Вспоминаю, конечно, о чём мне ещё вспоминать?
— И это действительно для тебя важно?
— Вы даже не представляете, насколько.
— И это действительно для тебя что-то значит?
— Больше, чем я мог предвидеть.
— И ты хотел бы снова туда вернуться?
— Что я — псих?
Кривава баня у Фастовi
Про криваву баню у Фастовi заговорили вiдразу, щойно рушив потяг,
i говорили якось непевно, натяками, нiби лякаючись власних слiв.
Група менеджерiв передавала один одному теплi фугаси з бухлом,
я ще подумав, що менеджери чомусь завжди тримаються групами,
мов пiнгвiни, щоправда пiнгвiни стiльки не п’ють. Лiто минало,
i в цьому лiтi ми хапались за власну самотнiсть, витягували її з цього
лiта, наче футболки iз подорожнiх торб. ╡ тодi один iз них сказав:
— О, Фастiв, проїжджаємо Фастiв. Хто знає, скiльки душ
занапастило це дивне мiсто! Чи ви коли-небудь чули, — звернувся вiн
до мене, — про криваву баню у Фастовi?
О, це окрема iсторiя, — додав вiн, i розповiв таке:
Хто не знає фастiвську автобусну станцiю? Всi знають, всi вiдчували
тривогу, коли доводилося в’їжджати на мертвi платформи, де здiймається
курява i вiтер несе у безвiсть важке перекотиполе.
На станцiї працювали два бари — бар «Пролiсок» i бар «Страшний суд».
╡ все було добре в «Страшному судi» — бiлi скатертини, попiльнички
з пивних банок, кредит для постiйних клiєнтiв. Натомiсть темнi i незрозумiлi
речi дiялись у «Пролiску» — холодному i вогкому, нiби цвинтарний склеп.
Нiхто не знав напевне, що там вiдбувається, проте кожного
вечора, зачиняючи примiщення автостанцiї, диспетчерка
чула голос смертi, що лунав iз «Пролiска».
╡ ось одного пекельного ранку, на вибiлену сонцем
платформу в’їхав автобус Київ—Жмеринка, i з нього зiйшла жiнка —
в короткiй червонiй сукнi i з чорною шкiряною торбинкою. Хто знає, що
вона перевозила в своїй шкiрянiй торбинцi, але вся автостанцiя завмерла,
заворожено дивлячись як вона проходить платформою, помiж
вибiлених сонцем собачих черепiв, проходить i зупиняється,
дивлячись на бар «Пролiсок» i так само
на бар «Страшний суд».
╡ тодi з «Пролiска» вийшли твоє рiзникiв iз кривавими розводами
на сорочках i стали кликати її до себе: давай, мала, — сказали вони, — заходь,
<випий чого-небудь, дивись, яке сонце, випий чогось холодного.
Аж раптом iз «Страшного суду» вийшов молодий священник iз дробовиком
у руцi й сказав таке: не поспiшайте, мем, не поспiшайте — життя, мем, коротке,
на все воля божа, тож навряд чи в цьому мiстi хтось iще запропонує
вам тепло i затишок. До того ж, мем, у нас кредит для постiйних
клiєнтiв. ╡ так вiн це сказав, що жiнка хитнула стегнами i повiльна рушила
в бiк «Страшного суду». Але, — сказав менеджер, помовчавши, —
нiщо в цьому життi не минає безкарно, за все потрiбно платити,
особливо за сервiс. ╡ тодi рiзники повернулись i зникли в чорнiй проймi дверей.
Проте за якусь мить вибiгли з важкими рiзницькими ножами i
увiрвались до «Страшного суду».
╡ тут почалася кривава баня.
Але це ще не все, — додали, подумавши, менеджери. — Це ще далеко не все.
Далi було найцiкавiше.
Ми знаємо цю жiнку, — сказали вони в один голос, — вона працює
пiар-менеджером у нашому представництвi. Ви знаєте, що вона робить?
Вона вiдрiзає вуха своїм чоловiкам! Так-так, не смiйтеся! Вiдрiзає їм вуха!
╡ сказавши це, менеджери почали разом вкладатися спати.
╡ спали вони так глибоко,
що смерть, проходячи вагонами,
навiть не помiчала їх
пiд темними водами сну.
Кровавая баня в Фастове
Про кровавую баню в Фастове заговорили сразу, как только тронулся поезд,
и говорили как-то неуверенно, намёками, будто боясь собственных слов.
Группа менеджеров передавала друг другу тёплые фугасы с бухлом,
я ещё подумал, что менеджеры почему-то всегда держатся группами,
словно пингвины, правда, пингвины столько не пьют. Лето заканчивалось,
и в этом лете мы цеплялись за собственное одиночество, вытягивая его из этого
лета, точно футболки из дорожных сумок. И
тогда один из них сказал:
— О, Фастов, проезжаем Фастов. Кто знает, сколько душ
загубил этот странный город! Вы когда-нибудь слышали, — обратился он
ко мне, — о кровавой бане в Фастове?
О, это отдельная история, — добавил он, и рассказал такое:
Кто не знает фастовскую автобусную станцию? Все знают, все ощущали
тревогу, когда приходилось въезжать на мёртвые платформы, где вздымается
пыль и ветер несёт в никуда тяжёлое перекати-поле.
На станции работало два бара — бар «Подснежник» и бар «Страшный суд».
И всё было хорошо в «Страшном суде» — белые скатерти, пепельницы
из пивных банок, кредит для постоянных
клиентов. В то же время тёмные и непонятные
вещи творились в «Подснежнике» — холодном и влажном, будто кладбищенский склеп.
Никто не знал наверняка, что там происходит, однако каждый
вечер, закрывая помещение автостанции, диспетчерша
слышала голос смерти, который раздавался из «Подснежника».
И вот одним адским утром, на выбеленную солнцем
платформу въехал автобус Киев—Жмеринка, и из него вышла женщина —
в коротком красном платье и с чёрной кожаной сумочкой. Кто знает, что
она перевозила в своей кожаной сумочке, но вся автостанция замерла,
заворожённо глядя, как она идёт по платформе, между
выбеленных солнцем собачьих черепов, идёт и
останавливается,
глядя на бар «Подснежник» и точно так же
на бар «Страшный суд».
И тогда из «Подснежника» вышли двое мясников с кровавыми разводами
на рубашках и стали звать её к себе: давай,
детка, — сказали они, — заходи,
выпей чего-нибудь, смотри, какое солнце, выпей чего-нибудь холодного.
Как вдруг из «Страшного суда» вышел молодой священник с дробовиком
в руке и сказал так: не спешите, мэм, не спешите —
жизнь, мэм, коротка,
на всё воля божья, так что вряд ли в этом городе кто-то ещё предложит
вам тепло и уют. К тому же, мэм, у нас кредит для
постоянных
клиентов. И так он это сказал, что женщина качнула бёдрами и медленно двинулась
в сторону «Страшного суда». Но, — сказал
менеджер, помолчав, —
ничего в этой жизни не проходит безнаказанно, за всё нужно платить,
особенно за сервис. И тогда мясники повернулись и исчезли в чёрном проёме
дверей.
Однако через секунду выбежали с тяжёлыми
мясницкими ножами и
ворвались в «Страшный суд».
И тут началась кровавая баня.
Но это ещё не всё, — добавили, подумав, менеджеры. — Это ещё далеко не всё.
Дальше было самое интересное.
Мы знаем эту женщину, — сказали они в один голос, — она работает
пиар-менеджером в нашем представительстве. Вы знаете,
что она делает?
Она отрезает уши своим мужчинам! Да-да, не смейтесь! Отрезает им уши!
И сказав это, менеджеры начали дружно укладываться спать.
И спали они так глубоко,
что смерть, проходя по вагонам,
даже не замечала их
под тёмными водами сна.
╡з зашморгом на шиї
Жiноча агресiя, — сказав вiн, — жiноча агресiя, ось чого потрiбно боятись. Чому? — спитався я. Чому я маю чогось боятись? Тому, — вiдповiв вiн, — що жiноча агресiя це те, що не залежить вiд тебе. Бiльше того — вiд неї вона теж не залежить. Жiноча агресiя — це як мiсячнi, це диво фiзiологiї, яке викликає подив i ненависть, проте нiколи не викликає бажання з ним боротись. Хоча би тому, що боротись iз мiсячними, це те саме що боротись зi стигмами святого Франциска — вiн же не винен, що вони в нього вiдкриваються, вiрно? Вiн просто живе собi, уживаючись зi своїми стигмами. Це речi, якi вiд нього не залежать. Те саме з жiночою агресiєю: жiнка слабка iстота з сильними рефлексами, навiть увi снi вона пам’ятає всi образи, котрих ти їй завдав, тому прощаючись iз жiнкою, нiколи не розслабляйся. Розслабишся — обов’язково залишишся без яєць. В якому сенсi? — не зрозумiв я. В переносному, звiсно, — пояснив вiн. ╡ в прямому теж.
Я знаю в чому тут рiч, — продовжив вiн, — рiч у тiм, що в жiнок є такий ген, котрий вiдповiдає за агресивнiсть. ╡ нiхто не може вирахувати коли саме i завдяки чому вiн активiзується. Тому жiнки, як правило, iмпульсивнi й непередбачуванi, саме тому в них трапляються iстерики й нервовi зриви, я думаю саме тому вони й вагiтнiють. Думаєш? — не повiрив я. Так, — запевнив вiн мене, — розумiєш, жiнка сама краще за всiх вiдчуває в собi присутнiсть цього гену агресивностi, вона сама вiдчуває, що в нiй сидить якась хуйня, яка час вiд часу перетворює її на скотину, здатну придушити тебе твоєю ж краваткою. ╡, звiсно, її це лякає. Це зрозумiло? Зрозумiло, — сказав я, — мене б це теж лякало. Тебе це не буде лякати, — пояснив вiн, — ти просто придушиш, коли це буде потрiбно, i лякати тебе нiчого не буде. Тому що в тебе немає цього чортового гену. Натомiсть — жiнка. Вона вiдчуває, що кожної митi може зiрватись i намагається приховати цю свою потенцiйну агресивнiсть за неадекватною поведiнкою та великою кiлькiстю косметики. Саме косметики. Повiр менi: останнє, що ти вiдчуєш у цьому життi, — це парфуми жiнки, котра душитиме тебе твоєю краваткою. Тому що в кожнiй iз них — на рiвнi генетики — закладене це бажання: придушити тебе, причому зробити це по можливостi акуратно, аби при похованнi не тратитись на нову краватку.
╡ є щось таке, що може заблокувати цей ген? — спитався я.
Силiкон.
???
Так, саме силiкон, — повторив вiн.
Я це зрозумiв цiлком випадково. ╡ знаєш хто вiдкрив менi очi? Памела! Ти взагалi слiдкуєш за її кар’єрою? Я теж спочатку стiбався, а потiм помiтив одну рiч — кожного разу, як Памела виймає зi своїх грудей силiкон, вона тут таки свариться зi своїм чоловiком. Ну, ти, очевидно, знаєш усю цю бодягу про Памелу та її чоловiка? Я не пам’ятаю всiх деталей, але там якось так, що вiн у неї грає християнський рок, в якiйсь рок-бандi. ╡ як усi християнськi рок-музиканти сидить на транках. ╡ на синьому. ╡ трахається з усiма. ╡ через це вона з ним кiлька разiв розлучалась, в сенсi — через християнський рок. Все це кожного разу супроводжувалось страшними скандалами в пресi, розбiрками в судi, записами нових альбомiв християнського року, i кожного разу, розумiєш — кожного! — перед тим, як пiти вiд нього, вона викачувала собi з цицьок чергову порцiю силiкону. Пiсля цього вона просто звiрiла i вони розбiгались. Але варто було їй вкачати в себе по новiй лiтр-два цього чортового силiкону, як ген агресiї блокувався, вона виловлювала його на черговому фестивалi християнського року, вiдмивала його вiд ригак, лiкувала вiд трипера i народжувала йому дiтей. ╡ так декiлька разiв, кожного разу одне й те саме — як тiльки вiдбувався рециклiнг її силiкону i вiн — силiкон — починав згортатись, як молоко, вона вiдчувала творче пiднесення, знiмалась у черговiй сесiї для плейбою, брала участь у благодiйних дитячих програмах, поступово починала пити, дiставала свого лузера-чоловiка, говорила, що час йому зайнятись чимось чоловiчим i перестати грати для цих пiдарiв-мормонiв, чоловiк теж починав пити, преса уважно слiдкувала за новим етапом їхнiх стосункiв, що стрiмко псувались на очах свiтової громадськостi, першi скандали її чоловiку вдавалось швидко локалiзувати, спочатку завдяки регулярному сексу, потiм завдяки колумбiйському коксу, але снiгова лавина вже наростала, Памела ставала все iстеричнiшою, все бiльш непередбачуваною i хуйовою, аж у якийсь момент не витримувала, лягала в клiнiку i викидала з себе силiкон, мов риба iкру. Пiсля цього чоловiк просто ховався на квартирах друзiв-мормонiв, а Памела йшла на телебачення i пiддавала обструкцiї весь християнський рок загалом i участь у ньому свого чоловiка зокрема. ╡ тому, можеш говорити менi що завгодно про свої страхи i неврози, про свої принципи й переконання, але пам’ятай одну рiч — iснують явища, зiткнувшись iз якими ти просто не знаєш, як себе вести. Цi явища позбавляють нас нашої iндивiдуальностi, вони деформують наш внутрiшнiй свiт i нашу духовну складову. Знаєш, як про це говорив Франциск? Франциск говорив — ти можеш бути добрим рибалкою, ти можеш знати поведiнку риби та її звички, ти можеш бачити рибу пiд водою, але все одно, якщо не хочеш облажатись — краще скористайся динамiтом.
Можливо тому Франциск i став святим, — сказав вiн i послабив вузол краватки.
С петлёй на шее
Женская агрессия, — сказал он, — женская агрессия, вот чего нужно бояться. Почему? — спросил я. Потому, — ответил он, — что женская агрессия это то, что не зависит от тебя. Более того — от неё она тоже не зависит. Женская агрессия — это как месячные, это чудо физиологии, которое вызывает удивление и ненависть, однако никогда не вызывает желания с ним бороться. Хотя бы потому, что бороться с месячными, это то же, что бороться со стигматами святого Франциска — он же не виноват, что они у него открываются, верно? Он просто живёт себе, уживаясь со своими стигматами. Это вещи, которые от него не зависят. То же самое с женской агрессией: женщина — слабое существо с сильными рефлексами, даже во сне она помнит все обиды, которые ты ей нанёс, поэтому, прощаясь с женщиной, никогда не расслабляйся. Расслабишься — обязательно останешься без яиц. В каком смысле? — не понял я. В переносном, конечно, — пояснил он. И в прямом тоже.
Я знаю, в чём тут дело, — продолжил он, — дело в том, что у женщин есть такой ген, который отвечает за агрессивность. И никто не может вычислить, когда именно и благодаря чему он активизируется. По-этому женщины, как правило, импульсивны и непредсказуемы, именно поэтому у них случаются истерики и нервные срывы, я думаю, именно поэтому они и беременеют. Думаешь? — не поверил я. Да, — заверил он, — понимаешь, женщина сама лучше всех чувствует в себе присутствие этого гена агрессивности, она сама чувствует, что в ней сидит какая-то хуйня, которая время от времени превращает её в скотину, способную придушить тебя твоим же галстуком. И, конечно, её это пугает. Это понятно? Понятно, — сказал я, — меня бы это тоже пугало. Тебя это не будет пугать, — объяснил он, — ты просто придушишь, когда это будет нужно, и пугать тебя ничего не будет. Потому что в тебе нет этого чёртового гена. Другое дело — женщина. Она чувствует, что в любой момент может сорваться, и пытается скрыть эту свою потенциальную агрессивность за неадекватным поведением и большим количеством косметики. Именно косметики. Поверь мне: последнее, что ты почувст-вуешь в этой жизни, — это парфюм женщины, которая будет душить тебя твоим галстуком. Потому что в каждой из них — на уровне генетики — заложено это желание: придушить тебя, причём сделать это по возможности аккуратно, чтобы на похоронах не тратиться на новый галстук.
И есть что-то такое, что может заблокировать этот ген? — спросил я.
Силикон.
???
Да, именно силикон, — повторил он.
Я это понял абсолютно случайно. И знаешь, кто открыл мне глаза? Памела! Ты вообще следишь за её карьерой? Я тоже сначала стебался, а потом заметил одну вещь — всякий раз, когда Памела выкачивает из своих грудей силикон, она тут же ссорится со своим мужем. Ну, ты, очевидно, знаешь всю эту бодягу про Памелу и её мужа? Я не помню всех деталей, но там как-то так, что он у неё играет христианский рок, в какой-то рок-банде. И, как все христианские рок-музыканты, сидит на транках. И на синем. И трахается со всеми. И из-за этого она с ним несколько раз расставалась, в смысле — из-за христианского рока. Всё это каждый раз сопровождалось страшными скандалами в прессе, разборками в суде, записями новых альбомов христианского рока, и каждый раз, понимаешь — каждый! — перед тем, как уйти от него, она выкачивала себе из сисек очередную порцию силикона. После этого она просто зверела, и они разбегались. Но стоило ей вкачать себе по новой литр-другой этого чёртового силикона, как ген агрессии блокировался, она вылавливала его на очередном фестивале христиан-ского рока, отмывала от блевотины, лечила от триппера и рожала ему детей. И так несколько раз, каждый раз одно и то же — как только происходил рециклинг её силикона и он — силикон — начинал сворачиваться, как молоко, она чувствовала творческий подъём, снималась в очередной сессии для «Плейбоя», принимала участие в благотворительных детских программах, постепенно начинала пить, доставала своего лузера-мужа, говорила, что пора ему заняться чем-то мужским и перестать играть для этих пидоров-мормонов, муж тоже начинал пить, пресса внимательно следила за новым этапом их отношений, которые стремительно портились на глазах мировой общественности, первые скандалы её мужу удавалось быстро локализовать, сначала благодаря регулярному сексу, потом благодаря колумбийскому коксу, но снежная лавина уже нарастала, Памела становилась всё более истеричной, всё более непредсказуемой и хуёвой, так что в какой-то момент не выдерживала, ложилась в клинику и выбрасывала из себя силикон, словно рыба икру. После этого муж просто прятался на квартирах друзей-мормонов, а Памела шла на телевидение и предавала обструкции весь христианский рок в целом и участие в нём своего мужа в частности. И поэтому, можешь говорить мне что угодно про свои страхи и неврозы, про свои принципы и убеждения, но помни одну вещь — существуют явления, столкнувшись с которыми ты просто не знаешь, как себя вести. Эти явления лишают нас нашей индивидуальности, они деформируют наш внутренний мир и нашу духовную составляющую. Знаешь, что об этом говорил Франциск? Франциск говорил — ты можешь быть хорошим рыбаком, ты можешь знать всё о поведении рыбы и её привычках, ты можешь видеть рыбу под водой, но всё равно, если не хочешь облажаться — лучше воспользуйся динамитом.
Возможно, поэтому Франциск и стал святым, — сказал он и ослабил узел галстука.
Авторизованный перевод с украинского Игоря Белова
Игорь Белов родился в 1975 году в Ленинграде. Книги стихов «Весь этот джаз» (Калининград, 2004), «Mузыка не для толстых» (Калининград, 2008). Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Континент», «Воздух», «День и ночь», «Север», «ШО» и др., переводы из белорусской, польской и украинской поэзии — в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Воздух», «Сибирские огни», «Интерпоэзия», «Новая Польша», «ШО», TextOnly и др. Стихи переводились на белорусский, немецкий, польский, украинский, шведский и эстонский языки. Живёт в Калининграде.
Из книги «Баллады о войне
и восстановлении»1
Музика для товстих
юрiй андрухович в цьому притулку для лiтнiх
сварливий сiмдесятирiчний письменник
автор напiвзабутих детективiв
доглянутий мiстом i профспiлками
вiн — iз купою старечих заморочок
з нетлями у кишенях пiжами
з фенечками на жилавих зап’ястях
з бритвами i виделками посеред кiмнати
переводить стрiлки годинника на зимовий час
вiддихується слухає голос за кадром:
сальман рушдi — iндiєць
юрiй андрухович — українець
якщо ти не схибив
поезiя твого народу зрозумiла iншим
без перекладу
навiть коли тобi на це насрати
тридцять рокiв без вiйни
тридцять рокiв без майбутнього
тридцять рокiв старої музики
писання в порожнечу
країна з аграрним драйвом
ось вони твої валiзи
твої нирки
твоя лiтература
коли тобi минає 64
i коли кров пригальмовує щоби подумати
куди їй далi бiгти
в цьому мiсцi
так саме
в цьому мiсцi
швацька машина всесвiту ридає до ранку
крутить свої замученi механiзми
не зупиняючись
нi на мить
i ось приходить ранок пiд вiкна притулку
i небо коричневе пiсля дощу
i риби на пательнi лежать нiби
коханцi на розпеченому серпневому лiжку
i юрiй андрухович якого тут всi знають в обличчя
переглядає вчорашнi газети i
пiдкреслює маркером свої прiзвища
пiдкреслює думки що йому сподобались
пiдкреслює iмена померлих друзiв
пiдкреслює цiкавi радiопередачi на наступний тиждень
зграя слiв i натовп перехожих
таке дахау лишається вiд цiлого поколiння
i вже виходячи на снiданок
пiзнiше
помiчає нiби мiж iншим:
тепле повiтря
сухе повiтря
шкода лишень що немає птахiв
утiм їх нiколи i не було
в цьому барацi
Музыка для толстых
юрий андрухович в стариковском приюте
ворчливый семидесятилетний писатель
автор полузабытых детективов
призреваемый городом и профсоюзами
он — с купой олдовых заморочек
с ночными бабочками в карманах пижамы
с фенечками на жилистых запястьях
с бритвами и вилками посреди комнаты
переводит стрелки часов на зимнее время
отдышался слушает голос за кадром:
салман рушди — индиец
юрий андрухович — украинец
если ты не промазал
поэзия твоего народа понятна другим без подстрочника
даже когда тебе на это насрать
тридцать лет без войны
тридцать лет без будущего
тридцать лет старой музыки
исповеди в пустоту
страна с аграрным драйвом
вот он твой багаж
твои почки
твоя литература
когда тебе уже не 64
и когда кровь тормозит чтобы подумать
куда ей дальше бежать
в этом месте
да именно
в этом месте
швейная машинка вселенной рыдает до утра
крутит свои замученные механизмы
не останавливаясь
ни на миг
и вот приходит утро под окна приюта
и небо коричневое после дождя
и рыбы на противне лежат будто
любовники на раскалённом августовском ложе
и юрий андрухович которого тут все знают в лицо
просматривает вчерашние газеты и
подчёркивает маркером свои фамилии
подчёркивает мысли которые ему понравились
подчёркивает имена умерших друзей
подчёркивает интересные радиопередачи на следующую неделю
стая слов и толпа прохожих
такое дахау остаётся от целого поколения
и уже выходя на завтрак
позднее
замечает словно между прочим:
тёплый воздух
сухой воздух
жаль только что нет птиц
впрочем их никогда и не было
в этом бараке
* * *
якщо ти надумаєш їхати з цього мiста
нiби апостол чи добрий нi╢ерський пастор
вистукуючи пальцями по словнику
хвилюючись i зазираючи до нього щомитi
шлiфуючи гострi камiнчики
з вервицi складнопiдрядних речень
в гарячих морських каютах
в вагонах середнього класу
мiсто з якого ти щойно емi╢рував
наче стiна якої не мурував
наше з тобою дитинство старi гаражi
труби розбомбленої водостанцiї
офiцерськi швейцарськi ножi
емi╢рацiя камандiр це довга тривала путь
не буде туману в душi i росiйських лiтер в газетах
в европi циклон починається i трива
мюнхенськi турки готуються до рiздва
в цiй не найзеленiшiй iз країн
вони кочують родинами на вiкенд
бачуть ранковий снiг за вiкнами електричок
й господнiй цiлунок лягає на їхнi серця i наплiчники
iрландський студент — юний прихильник ╡РА
життя для якого рулетка а свiт дiра
святковий дублiн теплi в’язанi светри
кренберiс в плеєрi тмiн i табак на столi
цi ангели тероризму завжди навколо тебе
їхнiй заселений простiр
їхнiй святий миколай
їхнi контрацептиви в туалетах на автозаправках
я буду молитись за тебе i твiй маршрут
за твiй страховий полiс i скати вантажних машин
за воду в холодних рiках i листя яке вже палять
за все що ти тут забув
i що забуваєш тепер
де б ти врештi не був
за все що забудеш потiм
та найголовнiше — за пам’ять твою за пам’ять
* * *
когда ты надумаешь подыскать себе новое место
словно апостол или добрый нигерский пастор
выстукивая пальцами по словарю
волнуясь заглядывая в него поминутно
шлифуя острые камешки-
чётки сложноподчинённых фраз
в горячих морских каютах
в вагонах среднего класса
город откуда ты прыгнул из всех своих жил
словно стена которой ты не сложил
наше с тобою детство старые гаражи
трубы расстрелянной водостанции
офицерские чудо-ножи
эмиграция камандир это долгий и продолжительный путь
не будет тумана в душе и русских литер в газетах
в европе циклон начинается и течёт
в мюнхене турки готовятся к рождеству
в этой стране где зелёное — наперечёт
они кочуют семьями на уикенд
видят утренний снег за окнами электричек
гоcпода поцелуй ложится на их сердца рюкзаки и плечи
ирландский студент — юный сторонник ИРА
которому жизнь рулетка а мир дыра
праздничный дублин тёплые свитера
крэнберис в плеере тмин и табак на столе
эти ангелы терроризма рядом с тобой всегда
их населённый простор
их святой николай
их контрацептивы в туалетах на автозаправках
я буду молиться за вас и за ваш маршрут
за твой страховой полис и скаты гружёных машин
за воду в холодных реках и листья что так и палят
за всё что ты здесь забыл
и что забываешь теперь
где б ты ни ехал ни плыл
за всё что забудешь потом
но дольше всего — за память твою за память
Авторизованный перевод с украинского Юрия Цаплина
Юрий Цаплин родился в 1972 году. Окончил Харьковский авиационный институт. Автор книги «Маленький счастливый вечер» (Х., 1997). Стихи и проза публиковались в «їП» № 1, № 3, № 10, журналах «Воздух», «Арион», «Черновик», «Новый мир», «Наш», «Полдень, XXI век» и др., антологиях «Освобождённый Улисс», «Очень короткие тексты», «Время “Ч”», «Готелi Харкова», «Харкiвська Барикада № 2», альманахах «Вавилон», «Окрестности», «Новая кожа», «Временник Новой Камеры хранения» и проч., интернет-изданиях. Живёт в Харькове.
1 «Балади про вiйну i вiдбудову».