Стихи
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 5, 2003
Нина Ивановна
Виноградова Писательница, художница.
Родилась в 1958 под Харьковом. Автор поэтических книг
«Антология Эгоизма» (Харьков, 1999), «Просто Собака» (Харьков, 2002),
самиздатовских сборников «Подоконник» (Харьков, 1990), «Струм», «Свет Клином»,
«Соловей», «Память-Мачеха» (все — Харьков, 1997), «Найдёныш» (Харьков, 1998),
«Прописи» (Харьков, 2000). Участница коллективных сборников «Антология
Русских Поэтов Украины» (Харьков, 1998), «Верлибры — Пушкину» (Харьков, 1999).
Публиковалась в журналах «Знамя», «Смена», «Арион», «Алконостъ» (все — Москва), «Византийский Ангел» (Киев),
«Донбасс» (Донецк), «В Кругу Времён» (Харьков), а также в «їП№2».
* * *
Воспоминаний
я не касаюсь, не трогаю,
я ими брезгую.
Вот Саломеи замученный танец…
Вспомнили? Всё. На этом — отрезали!
Или же, скажем, завязали.
Что это там на осине колышется?
Из детского снега,
первоклассного марева
вылетает память-лыжница,
как положено, в шапочке с красным помпоном,
мускулистая, гибкая, здоровая сволочь,
длинноногая, быстроглазая —
с европейским привкусом Азия.
И разрезает лыжнёй
обыкновенный покой,
пересекает ночь —
и вот тебе: полночь и полночь —
две штуки!
И что с ними прикажете делать?
Спать в каком-нибудь уголке тела…
* * *
Кувшинка
— единица тишины,
Тогда как слон — вместилище печали.
Все кажимости, все детали
между собой сопряжены.
И в полумесяц профиль твой впечатан.
Парча (куда тут денешься?) листвы
бликует и глаза мои слепит
до слёз. Надежды тоненькая выпь
почти сливается с мелодией травы,
раскачивает пересохший лепет.
Пальто фланелевых туманов ноября,
лишь воротник до неба приподнять
(а осень каждой сироте — родная хата),
и ничего не ждать, не понимать!..
А музыка — как мак дрожит в коробках:
бесстыдно-страстная, и в то же время —
робкая;
уводит, как Сусанин, от людей
подальше,
но — к тебе (а ты — везде)
по краю пропасти прерывистою тропкой.
* * *
Жизнь,
вдрабадан пьяная от слёз.
«А вы закусывать не пробовали?»
Поздней страсти раненый лось
сослепу тычется, как в двери — гроб,
ищет укромности — ну, может, жалости.
Стыдно: старый, а как маленький.
Дни одинаковые, опаловые
(на просвет — кровоподтёки алые)
катятся из чрева гусыни-ночи,
и разбиваются о кафель вокзала.
Лето в косую полоску — от ливней,
лишь шаровые молнии — даром.
Норма, прописанная Беллини,
выпивается каждой парой,
выдувается каждым ветром.
Пышет жаром артерии альт.
Жалостливый край света
кутается в журавлиную шаль.
Волглый суглинок — нервный подтекст,
отрытое чернокнижие,
опара, нежное тесто мест
детских, песня про чижика.
* * *
Героиня
ветхого гербария,
героиновая дурь пергамента,
тёрен высох, и бессмертник высох,
и поля пустынные и карие.
Родные и двоюродные, дальние,
все вы, кто в иволгах, кто — в горлицах, рябине…
И веретёна тополей пирамидальных
наматывают скорби паутину.
Гримасы облаков, их поцелуи втуне
(не то что плотское пролитие дождя).
Ты всё простишь себе, лишь узкоглазый дунет
с востока ветер, вербы бередя:
и несказанность, недосказанность, и двери
захлопнутые, стиснутые губы,
и памяти гамак, зверюшки, звери
и крематория промышленные трубы.
* * *
Истерика
сырой сирени
как сгусток боли на столе
(и в неизбежном хрустале).
Одиллии мрак и мигрени —
из трав придуманный балет.
Тальк мелких насекомых. Мёд
медлительней густых молитв.
Лиловой пеною облит
летучей мыши сон-полёт.
Хоть май, а Врубеля знобит.
Болит букет. Кресты, кресты —
шитьё погоста православного.
Кипит сирень в холодном пламени.
Крест. Значит — двое крепко спаяны.
Писать ли дальше: я и ты?
* * *
Грибы
и рыбы засыпают,
мгла серым шифером струится
и проникает в гланды, пальцы,
смягчает живописцев лица.
Одутловатая надежда —
нежнейший шепоток гуаши.
Нас время спрашивает трижды:
«Который час?» Никто не скажет.
Откуда счёт вести — неясно.
Мне хочется — от плеч твоих,
где родинок густая россыпь,
а между них — телец стоит
и жадно пьёт моё молчанье
и втаптывает снег в мох.
Когда-нибудь найдёт название
для нас осенний тихий Бог.
* * *
Не возжелай вожжей ближнего своего.
Довольствуйся своими цепями
привычными. Счастья соскоб
скреби обеими руками,
набивай карманы, сумки, ешь, ешь,
не отдавай никому ни крошки.
Тебя я всегда узнаю меж
всех
по отсутствию на душе застёжки.
Захлебнись лазурью своих синяков
душевных, и кровью ран,
когда ад — как палисадник знаком,
как георгины в углу двора.
Не приставай к Господу
со своими просьбами —
Он и без тебя устал,
и, пока не позвал к себе в гости,
приучай повторять уста:
Всё, что люблю,
всё это — со мною,
а кто не со мною —
люблю
всё равно.