Рассказ
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 2, 2000
Андрей Петрович Краснящих (Харьков, Холодная Гора)
родился в 1970. Публиковался в журналах В
Кругу Времён, їоюз Писателей (Харьков). Научные статьи публиковали
сборники: Тези Доповiдей Та Повiдомлень Мiжнародної Наукової Конференцiї «Комiчне У Свiтовому Лiтературному Процесi 20 Столiття»
(Харьков); Творчiсть М. Гумiльова
В Контекстi Культури Срiбного Вiку. Тези Мiжнародної Наукової Конференцiї, Присвяченої
110-Лiттю Вiд Дня Народження
М. Гумiльова (Дрогобич); Вестник Харьковского Государственного Унiверситета, вкл. выпуски
#394 [Философские Перипетии], #399 [Post Office. Памяти Howard’a Hugh’a, Пионера
Постмодернистского Быта] и #407 [Быт. Ритуал. Традиция] (Харьков), Материалы
I Всероссийской Конференции «Культура Как Способ Бытия
Человека В Мире» (Томск), III Мiжнародна Конференцiя «Францiя Та Україна: Науково-Практичний Досвiд У Контекстi
Дiалогу Нацiональних
Культур». 14–16 Травня 1996. Тези
Доповiдей. — Т. I, ч. II (Днепропетровск), Чтения
Молодых Учёных Памяти Л. Я. Лифшица (Харьков), Взаимодействие Литератур
В Мировом Литературном Процессе (Проблемы Теоретической И Исторической
Поэтики). Материалы Международной Научной Конференции (Гродно), Материалы
Всеукраинской Научно-Практической Конференции «Роль Инновационных Процессов В
Развитии Школы» (Харьков), Проблема Ответственности На Рубеже ХХ И ХХI
Веков (Материалы Мемориальных Чтений, Посвящённых 60-летию Профессора А. Ф. Плахотного) (Харьков), Матерiали
Мiжнародного Наукового Семiнару «Дослiдження ╡ Вивчення Романських Мов ╡ Лiтератур У Контекстi Нацiональних Культур»
(Киев), Новi Пiдходи До Фiлологiї У Вищiй Школi: Матерiали
Третьої Всеукраїнської Наукової Конференцiї
(Мелитополь), Тезисы Докладов Международной Научной Конференции Учёных,
Аспирантов, Студентов (Самара), Культура, Человек, Образование. Тезисы
Докладов Международной Конференции (Москва), Актуальнi
Проблеми Вивчення Мови Та Мовлення,
Мiжособової Та Мiжкультурної
Комунiкацiї: Мiжвуз. зб. наук. пр.
(Харьков), Культура ╡ Екологiя Юнацтва
(Хмельницкий), Толерантность Как Культурная
Универсалия. Материалы Международной Конференции (Харьков), Достоевский И Славянский Мир. Материалы Республиканской
Научно-Теоретической Конференции (Винница), Наследие М. М. Бахтина И
Проблемы Развития Диалогического Мышления В Современной Культуре. Тезисы
Международной Научной Конференции (Донецк), Современные Подходы К Изучению Национальной И Зарубежной Литературы В Школе И
Вузе. Материалы Научно-Методической Конференции (Могилёв),
Актуальнi Питання
Лiнгвiстики Та Методики Викладання ╡ноземних Мов: Тези Доповiдей
Наукової Конференцiї
(Харьков), IV Гоголiвськi Читання.
Зб. наук. ст.
(Полтава), Вторые Чтения Молодых Учёных Памяти Л. Я. Лифшица (Харьков), Суспiльствознавчi Науки Та Вiдродження
Нацiї. Зб. наук. пр. —
Кн. I (Луцк), Творчiсть ╡горя Сєвєрянiна
В Контекстi Культури Срiбного Вiку. Матерiали Всеукраїнської Науково-Теоретич ної Конференцiї, Присвяченої
110-лiттю Вiд Дня Народження ╡. Сєвєрянiна. — Ч. I: «Срiбний Вiк» Як
Явище Культури (Фiлософiя, Культурологiя, Мистецтвознавство) (Дрогобыч), Францiя
Та Україна. Науково-Практич
ний Досвiд У Контекстi Дiалогу
Нацiональних Культур. Тези Доповiдей У 2-х Томах, 5 Частинах. — Т. 1, Ч. II: Методика Викладання ╡ноземних Мов. Французька Лiтература У Контекстi Лiтературних Зв’язкiв З Лiтературами Захiдної ╙вропи Та Зi Слов’янськими
Лiтературами (Днепропетровск), Культура У Фiлософiї ХХ Столiття: Матерiали IV Харкiвських Мiжнародних Сковородинiвських Читань
(Харьков), Людина ╡ Мистецтво В
Гуманiстичних Вимiрах
(Львов), Творче, Практичне,
Критичне Мислення: Матерiали Всеукраїнської Науково-Практичної Конференцiї
(Житомир), Бахтинские Чтения. Выпуск Второй
(Орёл), Гуманiтарна Освiта:
Фактор Свiтової ╡нтеграцiї. Матерiали Мiжнародної Науково-Практичної Конференцiї (Черновцы), Бахтинские
Чтения-II: Материалы Международной Научной Конференции (Витебск), Знак.
Символ. Образ. Матерiали Межвузiвського
Наукового Семiнару З Проблем Сучасної Семiотики. Випуск Четвертий (Черкассы), Satyra
W Literaturach Wschodnio-slowianskich
(Bialystok), Западно-европейският
Модернизъм И Славянските Литературы (Велико Търново).
К. Б.
Не смешно.
Карусель «Из
цикла «Парк Культуры и Отдыха»)
Вы знаете, что все люди после смерти становятся богами? Я тоже не знал, пока не умер.
Быть богом совершенно не страшно, только обязанностей много. Поначалу даже пугает ответственность, но в какой-то момент втягиваешься в работу, уходишь в неё целиком — и уже кажется, что ничего лучше, чем быть богом, и придумать себе невозможно.
Дали мне небольшой участок в несколько горных селений: тучи разгонять, болезни отводить, систематизировать и классифицировать молитвы, следить за тем, чтобы не передрались, чтобы песни пели каждый день, роды принимать и так далее. Я с таким азартом взялся за работу, что в моих горах даже нефть нашли и организовали общество поголовной трезвости.
Но с непривычки быстро выдохся, устал и попросился на каникулы. Каникулы мне дали, и, отпуская домой, предложили выбрать экипировку: шкуру, перья, кожу любого цвета или чешую. От экипировки я отказался, сказал, что пойду как есть. Меня предупредили, что как есть я буду невидимым, как градусы в алкоголе, и беспомощным, как куколка бабочки. Но я настаивал, и меня отпустили с Богом. Сказали только, чтобы не ел мяса, не занимался агитационной деятельностью и не выл по ночам на своей могиле, потому что всё это, особенно последнее, серьёзно ограничивает впоследствии масштабы и возможности моей работы.
Плана у меня не было никакого, хотелось просто побывать на родине, увидеться с родными, убедиться, что все живы-здоровы и всё такое. К вечеру добрался, иду по проспекту: машины красивые ездят, женщины ходят нарядные, студенты сидят за столиками, пиво пьют. «У нас такого нет», — думаю, и тут же спохватываюсь: «У нас другая жизнь. Со своими преимуществами и удовольствиями. Например, можно прикуривать от молнии или с ежами разговаривать».
Дошёл до родительского дома, звоню в дверь. Открывает мама. Поседела сильно, похудела, глаза печальные — подкосила её, конечно, моя смерть.
— Где тебя носило? — спрашивает. — Мы ждём-ждём, а тебя всё нет. Отец, — кричит вглубь квартиры. — Ты посмотри, какие у нас гости. А сама дверь перед моим носом захлопывает и — слышу по шагам — уходит. Звоню опять. Теперь открывает отец. Тоже постарел, ссутулился по-стариковски, но видно: старается держаться.
— Папа, — говорю. — Это я. Здравствуй.
— Здравствуйте, — отвечает. — Вот только Лёши вашего у нас нет. Не заходил он сегодня. Хотите, можете его подождать у нас.
— Хочу, — говорю я отцу и захожу. Дом. Всю жизнь тут прожил. И умер здесь. Вот и мои портреты по стенам развешаны. Смешной я был: физиономия дурашливая, лопоухий.
Отец подсаживается на диван к маме, и они молча смотрят телевизор, как будто бы меня и нет.
— Мама, — спрашиваю я. — Можно мне к вам?
— Как дует, — обращается она к отцу и поёживается. — Надо заклеить окна. Кто приходил?
— Пенсию принесли.
— За какой месяц?
— За апрель, кажется.
— Мама, — я становлюсь между ней и телевизором. — Я люблю тебя. Мама отворачивается к стене и поднимает взгляд к моему портрету. Долго смотрит на него и начинает плакать.
— Ну, что ты, — отец гладит её по голове. — Ну, не надо, успокойся. Ну, что поделаешь… Не надо.
— Только за апрель, — мама тихонько всхлипывает. — Только за апрель, Господи…
Я встрепенулся, хотя на этот раз обращаются не ко мне. — Переключи телевизор, пожалуйста, — просит мама, и я послушно переключаю каналы, пока не останавливаюсь на какой-то семейной мелодраме. Родители увлечённо смотрят на экран.
— Ну, я пойду, — говорю я им.
— Я закрою за вами, — встаёт отец. — Наверное, Лёша сегодня уже не зайдёт.
Уходя, я целую его в морщинистую кожу щеки, и он закрывает за мной дверь.
Я выхожу на улицу и долго курю на лавочке у подъезда, потом спохватываюсь, что забыл дома свой нимб, и возвращаюсь. Родители уже спят. Я в темноте разыскиваю нимб, который мама заботливо уложила в мисочку с водой рядом со вставной челюстью отца, вытираю его полотенцем и тихонько, стараясь не тревожить спящих, ухожу насовсем.
Раз я побывал у родителей, то надо зайти и к сестре. Она живёт с мужем и детьми в соседнем подъезде. Звонок у них никогда не работает, и я стучу. Моментально, будто бы меня ждали, распахивается дверь, и мне улыбается сестра, хорошенькая, курносенькая, в коротком оранжевом халатике (хотя я в последнее время путаюсь в цветах — может быть, в жёлтом или красном).
— Привет, — говорю я ей. — Как ты?
Сестра смотрит на меня сверху вниз:
— Бедненький! Ты заблудился? Голодненький?
Она уходит, возвращается через минуту и ставит передо мной тарелку с молоком.
— Пей молоко, пей. А тощий-то какой! Потерял своих, да? — говорит она, пока я лакаю молоко. — Бедненький. Какой ты грязный… И ухо порвано. А хвост где? Я бы взяла тебя, но у дочки аллергия на шерсть.
— Не ври, — хочу я сказать ей. — Никогда у тебя не было дочери, у тебя два сына. Не обманывай животное. Ты всегда была врушкой, с детства, просто так, без причины, врала направо и налево. — Но вместо этого я говорю ей:
— Мур-р-р.
— Что? — переспрашивает она меня. — Что ты сказал?
— Мур, — я трусь о её ноги и широко, во всю морду облизываюсь.
— Приходи завтра, — говорит мне сестра. — Я тебе ещё молока вынесу.
— Завтра не могу, — отвечаю я. — Завтра мне на работу. Каникулы заканчиваются.
— Что? Что ты сказал?
— Каникулы, говорю, заканчиваются, — кричу я ей, сбегая вниз по лестнице. — Каникулы. Меня работа ждёт. Я теперь бог.
Выбегая из подъезда, я машинально заскакиваю в подвал, но потом вспоминаю, что хотел ещё увидеться с другом. К его дому можно пройти коротким путём, через кладбище, а можно в обход, через пустырь и стройку. Раньше я выбирал долгий путь, но сейчас кладбище меня не пугает.
На кладбище пустынно и тихо, слышно только, как кто-то из богов негромко воет на своей могиле. Я прохожу мимо своей, останавливаюсь и придирчиво её разглядываю. Мило; скромненько, конечно, но довольно прилично, главное — не вычурно и без аляповатостей. Вот только не прибрано: наверное, давно никто не приходил; листья сухие валяются, грязные следы, на плите и памятнике — белые звёзды птичьего помёта. Надо привести себя в порядок. Нахожу веник, тряпку и тщательно, даже любовно убираю свою могилу, потом ещё раз придирчиво оглядываю её и остаюсь доволен работой.
Очень хочется сесть на свою могилу и немного повыть, но я с усилием преодолеваю искушение и иду дальше.
Дверь квартиры друга полуоткрыта, а сам он лежит голый и пьяный на диване: курит, пытаясь стряхивать пепел на длинные уши своего спаниеля.
— Ну, вот и ты, — встречает меня он. — А я уже думал, тебя сегодня не будет.
— Вот и я, — отвечаю. — Здравствуй. Зачем ты так напился?
— Я пью, — он затягивается и глубокомысленно смотрит на меня, — чтобы… Выпей со мной. — И он протягивает мне стакан.
Я выпиваю мерзкий на вкус зелёный самогон (а может быть, жёлтый или белый: мне трудно различать цвета в последнее время) и занюхиваю спаниелевым ухом. Ухо мягкое и тёплое — мне тоже хочется такое.
— Поговорим? — предлагает друг.
— Поговорим, — соглашаюсь.
Сидим, молчим, курим. Друг внимательно смотрит сквозь меня:
— Что-то сегодня у тебя хвост короче и рога вроде поменьше.
— Может быть, линяю, — поддерживаю разговор я.
— Может быть, — мой друг всегда был покладистым. — А может, я сегодня ещё мало выпил.
— Может, — я тоже всегда старался с ним не спорить.
— Послушай, — взгляд у друга становится настолько пристальным, что мне кажется: он начинает трезветь. — А кто ты на самом деле? Ну, вот кто ты такой вообще?
— Вообще-то я сейчас бог, — отвечаю я честно. Я ему никогда не врал. Он пьёт, потом курит, потом гладит спаниеля, потом встаёт, берёт меня за руку и подводит к двери. Наклоняется к самому моему уху, лысому и твёрдому (у спаниеля лучше), и шепчет:
— Иди отсюда. Здесь черти водятся. Не надо тебе здесь. Иди-иди, — и подталкивает меня за порог. Потом вдруг сжимает мою руку и прищуривается заговорщицки: — А я тебя вспомнил, узнал. Ты не думай, что я тебя не узнал. Я узнал тебя. Но ты не беспокойся: я никому не скажу. Иди.
От выпитого самогона кружится голова. Собственно, пора возвращаться, вот только на минуту заскочу к ней, посмотрю на неё, а то там никогда себе не прощу, что побывал на родине, а к ней не зашёл. Хотя и немного страшновато, чего уж там говорить — неизвестно, за кого она меня примет: вдруг за таракана и раздавит, или за рулон туалетной бумаги. Путешествуя без экипировки, ничего нельзя знать наперёд: сплошные неожиданности.
Живёт она, конечно, далековато, но для меня сейчас преодолеть любое расстояние — пара пустяков.
Звоню в дверь. Никто долго не открывает. Неужели её нет дома? Звоню, опять жду, а когда поворачиваюсь уходить, из-за двери раздаётся её голос:
— Кто там?
— Я, — честно отвечаю и с сомнением добавляю: — Наверное.
Она открывает дверь. Такая же молодая. Такая же.
— Ты?
— Я, — подтверждаю.
— Заходи.
Она обнимает меня:
— Какой ты заросший. И небритый. Ты знаешь, как я по тебе соскучилась. Почему ты не шёл так долго?
— Я работал, — отвечаю я не без хвастовства. — Богом.
— Ух ты. Я всегда знала, что у тебя всё получится, что ты выбьешься в люди. Ты навсегда?
— Я на пять минут.
— Я так истосковалась. Я так тебя ждала. Я ждала и верила, что ты вернёшься за мной.
— Я не за тобой, я на каникулы.
— Разве ты не заберёшь меня с собой?
— Нет, я не могу.
— Тогда оставайся сам.
— Мне нужно отпроситься. Но я очень постараюсь.
— Я люблю тебя, — она целует меня в губы. Прикосновение её губ жжёт до боли. — Какой ты холодный. Ты не заболел? Давай я тебе померяю температуру.
— Не надо. У меня нет температуры.
Я начинаю нервничать, потому что сомневаюсь, кого она видит перед собой, и спрашиваю:
— А кто я?
— Ты — это ты. Другого такого, как ты, не было, нет и не бывает. Ты один, единственный. — Она продолжает целовать меня. — Я всё время о тебе думала, ждала каждый день и боялась, что ты не придёшь, что ты забыл обо мне.
— Ну что ты, глупенькая. Как же я мог забыть?
Мне становится стыдно, что я редко о ней вспоминал.
— Я так скучала по тебе! Как ты там устроился?
— Ничего, — говорю, — нормально.
— Я верила, что ты вернёшься. Не уходи.
Мне и в самом деле пора. Скоро рассвет, и мне надо уже быть на месте, а то хватятся, а меня нет, разговоров потом будет.
— Мне пора, — говорю я и поворачиваюсь к двери. Передо мной стоит и смотрит на меня в упор хмурый неприветливый мужчина в майке и кальсонах.
— А он? — спрашиваю я. — Его ты тоже возьмёшь с собой?
— Чудак, — смеётся она, — такой же ревнивый. Это же ты. Ты стоишь напротив зеркала.
Неужели это действительно я? Боже мой, как я изменился! На всякий случай поднимаю руку — мужчина напротив повторяет мой жест.
— А нимб? — кричу я. — У него нет нимба!
— Нимбы в зеркалах не отражаются, — она смеётся ещё громче и добавляет: — Ты обязательно должен вернуться. Я, когда тебя целовала, забрала твою душу.
Я смеюсь вместе с ней, поддерживая игру, ведь я знаю точно, что души у меня нет: души у нас реквизируют в первую очередь, при поступлении.
— Конечно, я вернусь, но ты не жди меня: у нас минуты — у вас годы.
— Я люблю тебя. Я дождусь.
— До свидания.
— До встречи.
Я спускаюсь по лестнице. Вслед мне машут руками две фигуры: она и мужчина в кальсонах. Неужто она обманула меня? Или это моя душа в самом деле осталась с ней?
Возвращаясь к себе, я размышляю, как бы так аккуратно переговорить с нашими, чтобы её действительно забрать к себе. Или мне самому вернуться к ней. Но постепенно мои мысли возвращаются к работе. Сколько же предстоит ещё сделать! Нет, всё-таки хорошо быть богом. Мне нравится моя работа.
Но с ребятами я всё же переговорю. При первой возможности.
1999