Эссе, стихи
Опубликовано в журнале ©оюз Писателей, номер 1, 2000
Владимир
Георгиевич Яськов (1957—?), метис: отец —
украинец, мать — русская. Пишет по-русски (стихи, проза) и по-украински (стихи,
письма). Образование: высшее. Работал: инженером, сторожем, м. н. с. в литературном музее,
корректором. Публикации: «Антология
современной русской поэзии Украины» (Харьков, 1998); журнал «Волга» (Саратов, 1998-1999).
МАРФА
спонтанное словотворчество: каталог вопросов
Заметки эти родились из одиночества. Просидев полсуток за компьютером, я сомнамбулически выбрался из-за стола и потащился убирать за кошкой, которая — как до меня, наконец, дошло — уже минут десять брякала в коридоре своей жестянкой. Может быть, я еще долго не поднялся бы с места, но долетавший до меня заунывный однообразный звук очень походил на дребезжание каких-то варварских литавр — и я поймал себя на том, что давно уже не думаю о том, что вижу перед собой на экране: передо мною роились смутные красочные образы — смесь из Половецких Плясок Бородина, обрывков сильно разветвленных цепей каких-то полимеров — и странных мультипликационных викингов, скачущих на шахматных конях по клеткам периодической таблицы Менделеева (Дмитрий Иванович, видимо, вылез из-за кулис подсознания полюбопытствовать: что это так расходился коллега Александр Порфирьевич?)…
Идея использовать в качестве посадочного места коробку от кинопленки (точнее, ее половинку, так как она разнимается на две почти совершенно одинаковые круглые половины) была высказана одним моим другом еще десять лет назад, когда мы только удочеряли нашу Марфушу (это одно из множества ее имен) и перед нами во всей своей прозаической злободневности встала проблема отправления естественных надобностей; он и подарил нам первую такую коробку — замечательное произведение гэдээровской промышленности. Ничего лучше ORWO я с тех пор не встречал. Признаюсь, не раз за протекшие годы я почти с завистью наблюдал, как деловито, сосредоточенно, не побоюсь этого слова — профессионально, а главное — целеустремленно устраивается наша Матильда (Мотя, Марфа, Мара и проч.) на освященном многократными посещениями пятачке, на стартовой позиции в мир временного облегчения, на ритуальной площадке чистосердечно-языческого культа; зависть моя была сродни тому чувству, которое испытываешь при взгляде на совершенно безгрешного человека, удивляясь его чистоте, преклоняясь перед его всеобъемлющей добротой, смутно сожалея о том неиспользованном шансе, который давала тебе твоя собственная молодость, когда ты и сам тоже мог повернуть свою жизнь в нужную сторону — чтобы сделаться со временем таким же отрешенно-легким, равнодушно-снисходительным, безусильно-совершенным, самодостаточно-прекрасным…
…Совершая необходимый туалет, споласкивая под краном вышеупомянутую жестянку, я механически приговаривал над тершимся о мои ноги животным: "Заичка моя, Нюся, напудякала моя Зюма, заскучалась, а дядя Вося сидит истуканом — не бежит на наши бряки…" И вдруг в мозгу что-то клацнуло — я услышал свои причитания как бы со стороны — и поразился: что я такое несу? Что это за сюсюкающая ахинея? Да та же, что и всегда. Тысячи раз уже я приговаривал над своей Марфушей подобные и многие другие на ходу сочиняемые квазислова, псевдофразы, разного рода похвалы, увещевания, восторженные тирады и проч., начисто лишенные какой бы то ни было семантики. Расслышав их наконец, я задумался над ними — и вот что из этого вышло.
Во-первых, почему я вообще обратил на это внимание? Благодаря контрасту: много часов молчаливой сосредоточенности — и вдруг спонтанная речь, громко прозвучавшая в тишине.
Почему никто, как мне кажется, прежде меня не замечал за собой такого, — а ведь непроизвольное рождение неологизмов сопровождает всю нашу жизнь? Как вообще случаются подобные наблюдения? Почему человек вдруг замечает то, на что никогда прежде внимания не обращал? Можно ли постичь механизм таких "откровений" и сделать его воспроизводимым? И — как следствие: все ли "очевидное" мы уже заметили в языке? И чем вообще определяется каталог областей исследования языка, — областей, в которых мы занимаемся поисками и имеем какие-то результаты? Складывался ли этот каталог эмпирически — из таких вот наблюдений? Видимо, да: вряд ли на заре филологии кто-то заранее, "из головы" разработал стройную априорную теорию перспективных исследований — до того, как была накоплена гора эмпирических фактов — фонетических, морфологических, синтаксических и проч. Но хоть теперь-то наконец — существует ли что-то наподобие периодической системы Менделеева в химии, то есть единая теория структуры языка и его развития, — системы, в которой были бы предусмотрены "свободные места" для еще не открытых (или даже еще не возникших) языковых явлений?
Что вообще означает это явление — спонтанное продуцирование неологизмов — в плане чистой филологии — и в психологическом отношении, и как оно характеризует творца этих неологизмов: что он за человек и каковы его "лингвистические" способности, пристрастия и запросы? Как они — неологизмы — "делаются" и — что их порождает?
Насколько широко распространено это явление? Как часто среднестатистический homo loquentis прибегает к "сочинению" новых слов, и какой % из них закрепляется в его индивидуальной (а порой и в общенациональной) речи? Насколько это явление характерно для разных культур и цивилизаций ("как там у зулусов?", как поинтересовался бы какой-нибудь Леви-Стросс)?
I. ИТАК, О ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКАХ И, КАК СЛЕДСТВИЕ, СПОСОБАХ ОБРАЗОВАНИЯ НЕОЛОГИЗМОВ.
Из наблюдений над собой могу сказать: 1. потребность в обновлении ласки (как в сексе — новые позы, как вообще потребность в любых новых впечатлениях: путешествиях, еде, развлечениях etc.); 2. не исчезающая с возрастом потребность в творчестве, игре; 3. подсознательное ощущение противоречия между свежим чувством — и уже готовыми стереотипами его выражения, — вот источники новых слов.
Теперь немного подробнее об этом. Нежность не повторяется, а каждый раз рождается в груди заново, — потому и не надоедает, не приедается, обновляясь каждый раз в новых формах. Это — как голод, как усталость, как похоть: нежность, по-моему, является физиологической потребностью организма, нуждающейся в удовлетворении и не зависящей от "доброй воли", то есть — от произвола нашей психики. Видимо, время от времени организму требуется растрогаться — так же, как ему время от времени требуется, напротив, испытать чувство острой ненависти. Во всех таких случаях мы испытываем каждый раз совершенно другие чувства: другую ненависть, другую похоть, другой голод, другую нежность (прав был Гераклит). И, по-видимому, они настолько тесно связаны со способами их выражения (каким образом и почему — очень интересно было бы узнать!), что и порождают эти новые слова, синтагмы, интонации, жесты.
Другая причина появления подобных неологизмов — собственно потребность в творчестве: язык как он есть нас "не устраивает", — как не устраивает нас вообще все: зачем бы иначе мы периодически переставляли мебель в обжитой и вполне устраивающей нас квартире или украшали свой автомобиль всякими финтифлюшками? Может быть, вообще так называемая "творческая потенция" имеет по крайней мере одним из своих источников это вот стремление к украшательству и перекомбинированию структурообразующих элементов? Но и само украшательство и перманентная перестройка-переделка наличной данности — это не то же ли самое бегство от повторения, от воспроизведения в неизменном виде уже однажды полученных, испытанных ощущений (впечатлений)? Может быть, человек вообще — существо, наделенное неким врожденным стремлением к новизне, — как он, к примеру, наделен врожденным религиозным чувством? (В этой связи было бы интересно порассуждать на тему, что же такое эта самая новизна, то есть в какой мере человек, стремящийся к "новому", обречен лишь на "хорошо забытое старое", — подобно тому, как человек, стремящийся к "богу", обречен вечно ловить пустоту, оттого что никакого бога — увы! — нет; и вообще: почему столь фундаментальные, имманентные виду homo sapiens запросы неизменно остаются неудовлетворенными?).
Итак, как бы там ни было с новизной, по крайней мере одно несомненно: человек безусловно нуждается в непрерывном притоке информации извне, при этом новая информация предпочтительнее[1]1. Был, кажется, проделан даже эксперимент, подтвердивший, что человек, лишенный контактов с окружающим (имеется в виду полная изоляция, вплоть до тактильной), буквально подвергается тяжелейшему психологическому испытанию. И, следовательно, все разнообразие, все "новшества", вносимые нами в нашу жизнь, — это только увеличение, усиление тех самых внешних впечатлений, которые нам нужны физически (точнее — психически).
Касаясь же (только касаясь!) вопроса о способах образования новых слов и выражений, могу сказать, что "наличный материал" позволяет причислить едва ли не все их к так называемым "детским", словам, то есть шуточным, "нарочным", игровым, невсамделишным. В силу уже упоминавшегося ощущения "нехватки" наличной лексики, а равно и синтаксиса, т. е. в силу потребности в их расширении — я прибегаю к разнообразным способам деформации существующих слов (в том числе часто — к использованию несвойственных данному слову суффиксов и префиксов), к созданию новых "слов" на основе разного рода ассоциативных звукоподражаний, к нагромождению синонимов и т. п.
Два слова о сфере возникновения и употребления неологизмов (подчеркну: я все время говорю не о новых технических и прочих терминах, чье появление обусловлено корыстной потребностью той или иной отрасли общественной жизни — бизнеса, науки, искусства и т. п., — а о нечаянных "бескорыстных" неологизмах). На первый взгляд кажется, что по месту рождения и кругу применения все это — домашние, семейные слова, обращенные к "своим" — родным и любимым (косвенно это подтверждает хотя бы то, что я не помню за собой, чтобы предназначал эти "звуки му" кому-нибудь чужому, да и самый неизменно ласковый тон, которым они обычно произносятся, свидетельствует как будто бы о том же. Опираясь на это самонаблюдение и на вышеприведенные рассуждения о нежности, я хотел было предположить, что потребность в такого рода речевом творчестве свидетельствует о некоей "положительной заряженности", изначальной "доброте" как языка, так и его носителей… Увы, это вовсе не так. Потребность в расширении своих возможностей свойственна злу в той же мере, что и добру. Я никогда не забуду подслушанное лет двадцать назад во время воинских сборов обращение старослужащего солдата, "деда" — к молодому, "салаге": "Ну, ты, сынЯРА!.." В этом случае вполне легитимно-оскорбительное "сынок", применяющееся в армии почти как термин, показалось разозлившемуся "старику" недостаточно оскорбительным и грубым, и его врожденное чувство языка немедленно подсказало ему подходящий суффикс для изменения и усиления существующего слова. И произнесено это было, кстати, более чем выразительно: грубо, оскорбительно и угрожающе.
II. ТЕПЕРЬ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О САМОМ МЕХАНИЗМЕ ЗАРОЖДЕНИЯ этих новых выражений старых чувств (вернее, как следует из вышесказанного, адекватных проявлений обновленных психических состояний). Основываясь опять-таки на самонаблюдениях, рискну предположить: возможно, дело тут в непрерывном самоанализе? Может быть, начинается все так: сперва я слышу собственный голос, произносящий эти ласковые и бессмысленные звуки, непроизвольно и подсознательно вслушиваюсь в слова, интонацию, темп речи и т. п., воспринимаю и тут же подсознательно анализирую всю эту "сумму поведенческих актов" (речь, жестикуляция, увиденное в зеркале отражение своего лица и т. п.) — и, предугадывая, как долго я "предполагаю" пребывать в данном состоянии, я наконец как бы самонастраиваюсь на свою эмоцию. Т. е., увидев, как я себя веду, я сам себе начинаю непроизвольно подражать, более того — усугублять собственное состояние. Можно сказать, что это проявление известного "эффекта толпы" — атомарный его вариант. Видимо, в нас живет неистребимая жажда сильных переживаний (не это ли делает нас, например, наркоманами?), и мы — как бы огромные резонаторы, усиливающие буквально все достаточно заметные (выбивающиеся из общего фона) происшествия.
Вот почему мой голос, прозвучавший в тишине, не только вызвал сильную волну эмоций, но и — методом "короткого замыкания" — эту статью.
III. НАКОНЕЦ — ОТТЯГИВАТЬ ДАЛЬШЕ НЕКУДА — ВОТ НЕКОТОРЫЕ ПРИМЕРЫ ТАКОГО РОДА НЕОЛОГИЗМОВ.
1. ВСЯКОГО РОДА ПЕРЕДЕЛКИ ВООБЩЕ.
"ЗаЕц мой серебрЯный"
(с четко произносимым Е в первом слове и
ударением на Я — во втором) — контаминация предварительно
деформированных "заяц (зайчик) мой" и "мой золотой
(серебряный)".
2. ИМЕНА.
Наиболее многочисленная группа неологизмов. Изначальные Матильда, Марфа, Мотя, Марфуш(к)а
порождают не только множество вариантов (Маруня,
Маруся, Мара и др.), но и служат отправной точкой для
возникновения далеко не родственных "имен": ЗЮма, СЕна,
ПОна и ТОна, ТоропУля, ДрУда (и ДУда), СетОра, ПарапУся и КарапУца,
БадУна (изначально — БодУна,
БодАтик и проч., порожденные привычкой кошки
"бодаться", требуя ласки), возникшая просто от полноты чувств БурАна и, как вариант, ПурАна
(второе не более осмысленно, чем первое[2]2, несмотря на то, что нечаянно совпадает с
названием одной из священных книг индуизма) и т. д. и т. п., — всех этих
эфемерид я припомнить не берусь. Большинство такого рода кличек одноразовы и
абсолютно неэтимологичны, хотя в иных случаях
источник имени прослеживается довольно просто, и само оно на некоторое время
закрепляется, некоторые же из них (видимо, около десятка) входят в более или
менее постоянный набор.
Вот, к примеру, не часто употребляемые, но и отнюдь не разовые и интересные для меня своей "прозрачностью" прозвища Мурзайка и Мурзаец (с ясным осознанием — в момент произнесения — похожести их на мерзавка и мерзавец, к которым они не имеют никакого касательства). Одно время у нас недолго жил котенок — "приемная дочь" Марфуши, — которую я за характерный разрез глаз и общее выражение лица называл в шутку "татарская морда". Отсюда родилось ее имя, когда пришлось представлять ее новым хозяевам, — Мурза (то есть модифицированное, "отатаренное" до полного совпадения с уже существующим в языке словом простонародное русское имя Мурка, каковое подходило как нельзя более к нашему приемышу за удивительно густое, громкое и какое-то непропорционально "большое" — по сравнению с ее некрупностью — мурлыкание). Вот это закрепившееся в памяти Мурза, в сочетании с уже упоминавшимся зайцем, и породили Мурзайца.
Но таких примеров сравнительно немного. Гораздо чаще возникают (да и закрепляются) слова более темные, — откуда, к примеру, возникла Труся?
3. ГЛАГОЛЫ.
Фургонить — мочиться, то же — пудякать (от пудить)
— переделки или редкие варианты глаголов, означающих естественные отправления (фургонить и пудить
— не придуманы мною, а услышаны в детстве в соответствующем применении
взрослыми в разговоре о детях или при обращении к детям).
4. ЭПИТЕТЫ.
Глупаник и умняка
(оба изобретены моей женой) — как замена стилистически
нейтральных (т. е. равнодушных) глупый и умный (точнее — глупец
и умница).
IV. НАКОНЕЦ, ЕЩЕ ОДИН МОМЕНТ — ВАЖНЫЙ И ТОНКИЙ. Почему такое острое, почти жгучее чувство стыда испытал я, когда привел первую цитату в начале статьи? И почему такую же сильную неловкость, даже отвращение, настигающие всякого нормального человека, когда ему случается оказаться свидетелем чего-то интимного, чужого, ему не предназначенного, — почему такое же сильное чувство отталкивания, неприятия испытает, я уверен, большинство читателей этого примера? (И почему я так в этом уверен, откуда эта уверенность?). Какие тонкие психологические механизмы задействованы здесь, что и сколько в них осознанного, а что и сколько — подсознательного, бесконтрольного? И что в этом эмоциональном шоке, в этом чувстве стыда-неловкости-отвращения имеет своим источником "культуру", воспитание, традиционное ханжество (и откуда и как они возникли и во имя чего и каким образом культивировались и в каком состоянии пребывают сейчас?), а что идет "от физиологии", от врожденного, видового, животного?
КРАТКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ — БЕЗ ВЫВОДОВ И МОРАЛИ. Соблазн и тайна вопросов — в том, что они не столько требуют ответов, сколько порождают — лавинообразно, по механизму цепной реакции — тьмы новых. Интересно, сколько еще соединенных друг с другом смысловыми и прочими связями и порождающих друг друга вопросов можно задать в нашем случае?..
1997
P.S. Избранные неологизмы-"ономастизмы", не включённые мною (из-за стеснительности) в основной текст:
|
БОба; |
|
|
БусЮна |
Видимо, от "буся",
"бусинка", которая восходит, я предполагаю, к древнерусскому "бусый" (серый), по неизвестной мне причине
бытовавшему в народе как "ласкательный" эпитет (ср.: "За рекой
собачка лает, // бусенькая дамочка. // Дай послушать-постоять:
// чья ревёт тальяночка? // Не тальяночка ревёт — // заришный (то есть — заречный. — В.Я.) голос
подаёт". Эту старинную русскую частушку я записал в
начале 1980-х гг. от своей бабушки Анны Михайловны Сосуновой,
урождённой Уточкиной (1906, Пермская обл. — 1997, там же). Поскольку 1)
считается, что возникновение частушечного творчества было следствием широкого
проникновения в русскую деревню гармошки; учитывая также,
что 2) я специально оговаривал в разговорах с бабушкой, что интересуюсь
только дореволюционными частушками, которые она слыхала и пела в детстве, и
т.к., наконец, 3) общерусских частушек в докоммуникационную
эпоху не существовало, можно довольно смело предположить, что частушка была
сочинена на родине моей бабушки (запад современной Пермской обл., на р. Сива)
в 1880-х — 1900-х годах. Я хочу этим подчеркнуть, что слово "бусенький" в значении "симпатичный",
"маленький", возможно — "изящный" (не зря же —
"дамочка") — входило в активный народный словарь ещё 100-120 лет
назад. И, может быть, в моём "бусюна"
слышится замирающее эхо этой семантики. |
|
ДОда |
|
|
Калёпа, Калёпа-Малёпа и просто Малёпа |
|
|
КалупАна |
Не
исключаю, что где-то в подкладке здесь лежит украинское колупати
[колупаты] (рус. ковырять) — от её привычки драть мебель.
Впрочем, не уверен: зачем было производить "функциональное"
прозвище от глагола довольно далёкого по смыслу, когда есть русские драть,
царапать, когтить и др. и украинские дерти [дэрты], дряпати [дряпаты] и пр. А какое роскошное слово пазурЁ [пазури] (рус. когти)! |
|
и МартупАша |
Явно
полученная скрещением Калупаны
с Марфушей. |
|
Кусайкин |
А
это уже как бы не "имя", а "фамилия", произведённая от
привычки кусаться в игривом настроении. |
|
МалапАга |
Не
имеет никакого отношения к фильму Рене Клемана 1948
г. У стен Малапаги (По ту сторону решётки). |
|
МанОна |
|
|
МасЮлис |
Совпадение
с фамилией замечательного литовского актёра — случайность. Думаю
превращения здесь совершались по схеме: Марфа-Мара-Маня-Мася—Масюля-Масюлис. Тот
оттенок маскулинизации, который появился в конце, не редкость в шуточном
стиле: одна моя знакомая, разговаривая с близкими на
"домашнем" языке, говорит: "Я пришёл" и проч. — не
вследствие склонности к "сафизму", а как
бы переходя на "детский", "нарошный"
язык. |
|
САнта-ПузАнта |
А
эта "кликуха" как раз чрезвычайно
прозрачна: "Святая Толстушка", сочинённая на ходу по образцу
названия известной мыльной оперы. |
|
СантОба |
|
|
СантупАра |
|
|
СапАда |
|
|
СапурАна |
На
примере малоэтимологичных звукосочетаний особенно
бросается в глаза, что в наших семейных ласкательных прозвищах Марфуши звуки "а", "о", "у"
встречаются значительно чаще, чем "е" и "и". В (не
подбиравшихся специально) примерах, приведённых в основном тексте и в
дополнении к нему, их % исчезающе мал: ведь даже Калёпа — это Кальопа: никакого
"е" тут нет. Объясняется ли это исходными именами моей героини
(Матильда-Мотя, Марфа-Мара) либо какими-то
неизвестными мне психолингвистическими факторами, — не знаю. |
и т.д. и т.п.
[ Декабрь 2000 ]
Все еще
сбудется
***
выйдешь ли ты из классической тьмы
шалью своей потрясая как гривой
и если да что сподобимся мы
зреть когда выйдешь походкой игривой
неравномерной не равной себе
с речью отточенною и крылатой
провозвещая о нашей судьбе
и если да что услышим когда ты
выйдешь и что сквозь разряды помех
сможем понять и успеем запомнить
оду молитву проклятие смех
тень твоя все молчаливей огромней
бродит шатаясь в больничном окне
и замирает у ночи на страже
мы только сны твои только миражи
старость с бесстрастностью наедине
моно-но аварэ
печальное очарование вещей
печаль очарования вообще
печаль очарования но не
очарование печали
***
не землетрясение
и не океанская качка
тени листьев подбадривают
мраморную льдину стола
и кафе виктория
вплывает в завтра
содрогаясь от воспоминаний
взрывающихся невпопад
наши собственные слова
прорастают из прошлого и догоняют
охотников на привале
среди обломков кораблекрушения
мы еще барахтаемся
бормоча заклинания
заламывая руки
заговаривая зубы
закатывая глаза
рябь листвы на поверхности
поражает воображение
порождает иллюзии
складывается в слова
день слепящий и ветреный
ощупывает добычу
и часы на запястье
там где не целовал
мы еще барахтаемся
строим глазки завтрему
строим отношения
в общем из ничего
совершая гнусности
оставаясь собою
фабрикуя алиби
не оставляя следов
***
ничего не наследовать
не оставлять долгов
не впадать в отчаянье
не питать иллюзий
не скрывать растерянности
не казаться лучше
не давать обещаний
ничего не ждать
все еще сбудется
раньше или позже
может быть не с тобою
это неважно главное
переменить убеждения
перевести дыхание
не думать о будущем
выспаться хоть однажды
На смерть поэта
в общем-то как всегда
дело в привычке что ли
магия круглых дат
так нас учили в школе
магия четных числ
синих чернильных литер
сильно терявших смысл
в близости слова питер
шедших под нож в утиль
в армию в самом лучшем
случае как шутил
сами сегодня учим
в свете стоваттных ламп
в свете новейших данных
все это только хлам
тлеющий в чемоданах
тающий на полях
в буковках маргиналий
третьего февраля
то есть когда узнали
вот почему врасплох
лучше чем подготовясь
ибо не разум плох
но не в порядке совесть
надо свести концы
перешерстить начала
черный как антрацит
космос молчит звучала
больше уже ничто
может быть только мама
памяти решето
черпает ночь упрямо
как нам теперь одним
господи если можешь
сжалься хоть ты над ним
что тебе стоит боже
господи ведь и ты
в сущности только сумма
жреческой суеты
стука сердечных сумок
сумма обычных слов
что подтвердил когда-то
тот кого занесло
нынче в твои пенаты
[
Frankfurt am Main 3 февраля 1996 ]
***
вот и боль соскользнула с души
как с плеча полушалок
от былого на сердце ушиб
и душа обветшала
подступают холодные дни
как монголы под киев
вот и вновь мы с тобою одни
только кто мы такие
неизвестно ни мне ни тебе
этой сказке конца нет
что еще нам о нашей судьбе
злая ночь нацыганит
подступают под сердце слова
да сказаться не смеют
разучились уста целовать
даже лгать не умеют
россыпь зерен на синем снегу
караулит синица
извини что уже не смогу
ни прийти ни присниться
но зато словно струн перебор
как эолова арфа
все звучат имена до сих пор
магдалина и марфа…
даже если от нас ничего
не останется даже
белым облаком облачено
этот стих не расскажет
продолжается дождь обложной
и снежинки кружатся
ибо сказано шоу должно
продолжаться
P. S.
вот и прожита жизнь впопыхах удлиняются зимы
и остаток ее на глазах тает невыносимо
не успеть ни понять ни сберечь ни заклясть ни подслушать
эти веру надежду и речь и бессмертную душу
***
Вышла жаба на дорогу.
...ха, пустыня внемлет Богу.
ФЕТ-ЛЕРМОНТОВ
ни жаб
на дороге
ни звезд
в вышине
ни жалоб
ни жажды
ни жалости
не надо о боге
его больше нет
заткнись, если можешь
пожалуйста
***
как гремучая смесь
начиняет предсмертность страницы
за дремучую спесь
мне уже не успеть извиниться
за душою уже
ни единого чистого звука
и отрадно душе
только то что она близорука
погляди на закат
не бывало алее пожаров
то-то огнь языкат
то-то вопль неразумных хазаров
как кровавый сургуч
запечатал все прочие звуки…
с точки зрения туч
там внизу все мы так близоруки
оттого и пронзит
напоследок стыдом точно страстью
нашей жизни транзит
только слепок того самовластья
что уже не горит
но воскреснуть из пепла готово
от зари до зари
от тебя до пространства пустого
***
дальше быль опаленная снегом припадание
к дремлющим негам
колыбельная сказка труда после смерти ведущей туда
дальше то что иначе зовется там веревочкой горе завьется
там не будет ни вас ни меня пустоту как оправу храня
ты поймешь что случилось не зная и красотка твоя записная
под скрипучую музыку нот глянет в душу как муза в блокнот
все что есть там беспошлинно длится и ложится бесстрастность на лица
и таврует прощеньем чело всем кого в этот край
занесло
1994—1999
[1] Собственно, только новость и является информацией — потому что сведения, сообщения, получаемые нами извне и определяемые в словарях как информация, — включают в себя как невычленимую составляющую сам процесс их получения в первый раз.
[2]
Возможно, Пурана — неосознанно-звукоподражательное, одной генеалогии
с англ. purr "мурлыкать".
МАВРА (Маврочка,
Мавруня) (греч.) — темная, черная (ср. Mauros — мавр; от mauroх — затемняю, лишаю блеска).
Маня (от МАРИЯ) — то же, что Мариамна (др.-евр. Maryãm — возм., от
1) mãrã: оказывать
сопротивление, отказываться, отрицать; 2) mгra: быть горьким; 3) др.-егип.
m-r-y-m: любимая (богом), желанная).
МАРФА, Марфуша, Мара —
гр. Martha от арам. mãrtã: госпожа, хозяйка.
МАТИЛЬДА — сильная в сражении; заимств. из нем.: Mathilde от древнего Mechtild (двн. macht — сила, мощь и двн. hiltja — борьба, бой).
МАТРЁНА, Мотя — замужняя женщина, знатная женщина (лат. matrona).