Опубликовано в журнале СловоWord, номер 74, 2012
CТРАНА, ГДЕ МЫ ЖИЛИ
Нелли Бударина-Асланян
БЫЛЬ
Грузовые машины с высокими бортами въезжали в спящий город одновременно со всех концов. Мощённые булыжником мостовые гудели. Стояла тёплая южная ночь, было около трёх часов.
Месяц как немецкие войска ушли из города. Сейчас господствовали «наши», наводили порядок.
Город замер в предчувствии. Слухи о выселении целых народов ходили давно. Но никто не верил, ведь это казалось таким невозможным. Жили веками на этой земле татары, армяне, греки, болгары, немцы, русские – Крым!
Ей было двенадцать лет. Уже не ребёнок, но ещё и не девушка. Природа одарила её красивой внешностью: большие карие глаза, чуть удлинённый тонкий нос, пухлые, ярко очерченные губы, красивый овал лица. Она казалась совсем ребёнком из-за небольшого роста.
Никки – так назвала её мать, вычитав в юности это имя из какого-то английского романа. Её отец был арестован в 1938 году, отправлен в Бутырскую тюрьму и погиб в лагере от побоев и голода. Мать – выпускница Московского университета – была арестована как жена врага народа.
Никки была единственным ребёнком. В этом городе у них не было родных. Только в соседнем посёлке жил её дед, который поселился там, чтобы быть поближе к сыну.
У них был чудесный дом. Его окружали кусты сирени, жасмина, деревья туи.
Всё! – ничего этого больше нет.
Вот уже месяц в доме жил майор НКВД со своей семьёй. Они заняли этот дом, никого не спрашивая. Теперь они были хозяевами.
Стоит грузовик перед домом, и ей приказано немедленно собираться в дорогу, взять только самое необходимое.
Ники совершенно растерялась.
Что могла собрать Никки? Много ли понимала девочка того времени? Она наспех покидала в чемодан какие-то вещи, которые ей казались нужными, оставив добротные вещи своих родителей, наивно полагая, что родители вернутся и все эти вещи понадобятся. Вспомнив, что не взяла своё зимнее пальто, она побежала домой. Но двери дома были уже закрыты. Никки стучала, но ей не открыли и не впустили в её же дом.
Кое-как Ники взобралась на грузовик. Там уже сидели с вещами люди, которые теперь назывались спецпереселенцами. Всё было вперемешку: чемоданы, ноги, узлы. Когда погрузка закончилась, на машину взобрался военный из охраны. Он больно наступил сапогом на ногу Ники и продолжал так сидеть. Она не могла двинуться с места от испуга. Так, замерев и корчась от боли, просидела она всю дорогу.
Их привезли на товарную станцию за городом. Там уже стоял длинный состав из товарных вагонов. И море людей: женщины, дети, старики. Их вывозили с обетованной земли. Куда? Никто не знал.
В каждом вагоне было невообразимое количество людей, мешков, тюков. Никки попала в один вагон с семьей врача Каро, их соседа. У него была русская жена, тоже врач. Она была беременна. Она имела право остаться как русская, но она разделила судьбу мужа-арменина.
В вагоне был главврач больницы Трандофилов, где работала мама Никки. Он был грек. Он был болен раком горла и уже не мог говорить. Были и бывшие мамины пациенты. Люди жалели Никки и поддерживали ее, совсем одинокую и растерявшуюся.
Дорога была тяжелейшей. Состав шёл очень медленно, останавливаясь на каких-то полустанках, а то и просто в поле. Давалась команда, и измученные люди выползали из вагонов, начинали собирать щепки, чтобы на огне приготовить какую-нибудь похлёбку и согреть воду.
Сейчас, когда прошли годы, Ники не может представить, как выдержали эту дорогу дети и старики. Были такие, которые не выдержали.
Её дед, отец её отца, жил в соседнем посёлке. Это был очень красивый, статный старик с правильными чертами лица, с прекрасными чёрными всегда грустными глазами, с чёрной бородой с проседью. В свои семьдесят лет он привлекал внимание женщин. Дед не выдержал дороги. Его сердце разорвалось от тоски, страха и гнева. Труп деда был выброшен из вагона во время движения поезда.
Никто не понимал, кого вез этот поезд. Когда состав останавливался около населённых пунктов, собирались люди, чтобы поглазеть на сгрудившихся у раскрытых дверей вагонов. Иногда спрашивали: «Вы – кто? Евреи?», «Вы враги народа?» Бывало, что бросали камнями по вагонам. А бывало, сердобольные русские женщины горестно всплакивали и вздыхали, глядя на детей и женщин.
Ехали очень долго, около месяца. Никто не знал, куда их везут, только по меняющимуся пейзажу понимали, что на север.
Привезли их в окрестности уральского города и выгрузили в чистом поле, где сиротливо стояло несколько бараков. Расселили в бараках в каждой комнате по несколько семей. Их ждала голодная и холодная зима, в пустых неотапливаемых бараках. Люди, родившиеся и прожившие свою жизнь в тёплых краях, оказались перед испытаниями холодом и лишениями.
Начали готовиться к уральской зиме. Приготовления были невероятно трудными. Неприспособленные к суровым зимам, непривыкшие к отсутствию овощей и фруктов, к холодным помещениям, люди начали болеть и умирать. Особенно дети. Казалось, что их специально привезли сюда на вымирание.
Никки не знала, к кому примкнуть, чем жить и как жить. Пригодились вещи, которое она взяла из дома. Женщины брали Никки с собой на рынок, где все продавалось за гроши.
Первый год был очень тяжелым. В бараках был жуткий холод. Теплой одежды не было. Начали умирать старики; женщины и дети мучительно болели.
Сейчас трудно представить, как она выжила в этих условиях. Спасли люди: врачи, с которыми работала мама Никки, и бывшие ее пациенты.
У многих отцы, мужья, братья были в армии, на фронте. Большинство спецпереселенцев писали письма и жалобы Сталину, Молотову, Калинину. Но кто их читал? Кого интересовала судьба тысяч и тысяч несчастных людей? Никто никогда не получал ответа.
Вот уже год, как Никки жила в семье врача Каро. Его жена Юлия родила девочку Аннушку, и она няньчила их дочку, за это и питалась у них… Ей было трудно, ведь у неё никогда не было ни братьев, ни сестёр. Никки постоянно была голодна. Их обед состоял из водяного супа, в котором плавала разрезанная одна картофелина. Всё это заправлялось ложкой муки и ложкой подсолнечного масла.
Тёмными зимними вечерами женщины собирались у Людмилы Георгиевны Бояджиевой, учительницы музыки. Это были образованные и интересные люди: врач – гречанка, учительница музыки – болгарка, учительница немецкого языка – армянка, детская писательница – армянка. Они приняли Никки в свою компанию. В той прошлой жизни болгарка учила Никки музыке, а армянка – немецкому языку.
Еще они занимались спиритизмом. Это было удивительно интересно для Никки: перевернутое фарфоровое блюдце лежало на специально обозначенном буквами и цифрами круге. Все касались кончиками пальцев краев блюдца. Ведущий задавал вопрос к вызываемому духу умершего. Блюдце нагревалось и начинало двигаться, приближаясь стрелкой то к одной букве, то к другой. Они читали ответы на их вопросы: когда их отпустят? Не убит ли на фронте брат? Муж? И духи отвечали. Нет, они не были наивны, но им так хотелось верить в чудо. А сколько чудесной надежды таили ответы духов! Это спасало. Несмотря на невероятные тяготы их бытия, в памяти осталась прелесть тех тайных зимних вечеров.
Так шли дни и месяцы.
Все они носили клеймо спецпереселенца, без паспортов и документов, без права выезда куда-либо.
Но несмотря на невзгоды, жизнь брала своё и продолжалась по своим законам.
Через Анну Андреевну Дахнову, оставшуюся в Симферополе, Никки узнала, что маму судили и она находится в лагере заключенных под Куйбышевым.
Прошёл год. Война подходила к концу. Пришло разрешение на работу. Среди спецпоселенцев были люди разных специальностей: врачи, педагоги, инженеры, музыканты. Юлия и Каро стали работать в местной больнице врачами.
Детям разрешили ходить в школу. И Никки пошла в школу, в седьмой класс. Это было большой удачей.
Было трудно, особенно зимой. Единственная школа находилась довольно далеко от барачного городка спецпереселенцев. Здание школы окружал лес. В зимнюю пору надо было преодолевать большие снежные сугробы. В ясные солнечные дни снег искрился, гордясь своей первозданной красотой. Белизна была удивительной – ее охранял лес. На закате верхушки деревьев отбрасывали на снег причудливые узоры
У Никки не было теплой одежды и валенок. Однажды завуч школы Анастасия Харлампиевна повела Никки к себе домой. Это была высокая крупная женщина с резкими чертами лица и суровым взглядом. Никки боялась её. Анастасия Харлампьевна накормила Никки обедом и дала ей свои старые подшитые валенки. Они были очень велики для Никки, но она была счастлива: её отмороженные ноги были теперь в тепле. Эти валенки спасли ее в те суровые зимы.
Да благословит Бог всех тех людей.
Было ли благополучным продолжение этой одной человеческой жизни из числа многих таких же? Да, Никки удалось выбраться из лагеря спецпереселенцев. Это было неожиданным и случайным стечением обстоятельств, как порой бывает в жизни. Повезло!
Мама Никки попала под амнистию и была освобождена. Сидя на вокзале города Куйбышева, она плакала, не зная, что делать: ехать ли к Никки на север или ехать к своей маме на юг.
Незнакомая женщина подсела к ней, стала утешать. И, как часто бывает, мама поведала ей свою историю. Незнакомка мудро посоветовала маме ехать на юг к своей матери, бабушке Никки.
Узнав через Анну Андреевну Дахнову, что мама освобождена, Никки по совету ее взрослых друзей пошла в НКВД просить пропуск на поездку в «отпуск» к бабушке.
Войдя в кабинет работника НКВД, она увидела мужчину средних лет. Он сидел за столом и смотрел на нее спокойными и, как ей показалось, участливыми глазами. Она объяснила, что находится здесь одна, родителей нет, и просит разрешить ей поехать к бабушке, хотя бы на время. Он разрешил (!) поехать в «отпуск»… Разговаривая с Никки, расспрашивая ее обо всем, он как бы давал ей понять, чтобы она не возвращалась. Она точно не знает, поняла ли его, но она так почувствовала.
1946 год, послевоенное время. Поезда забиты, никаких купе или плацкартных мест. Одни сидячие.
Куда она ехала? В Москву. У нее был адрес двоюродного дяди, летчика.
В то время ехать до Москвы надо было несколько суток. Сидя в вагоне, почти не двигаясь из-за людской тесноты, Никки отвлекала себя воспоминаниями: историей ее семьи и ее собственной.
Никки знала, что она родилась в доме, а не в больнице, на большом старинном дубовом столе. Ее матери было уже за тридцать. Говорили, что она родилась красивым ребенком. Все приходили смотреть на красивого ребенка. По рассказу ее мамы врач, принимавший роды, сказал: «Это будет маленькая изящная женщина».
Дом, в котором родилась Никки, принадлежал ее бабушке: старинный двухэтажный, с балконами вдоль всех комнат. Типичный дом в восточном стиле. В доме было двадцать комнат и большой зал для приема гостей. Бабушка была известной хлебосолкой в городе и славились своими зваными обедами.
Никки застала только одну комнату – большой зал. Все остальные комнаты были отобраны и заселены разными людьми.
У бабушки сохранилась прекрасная посуда, дорогое серебро, фарфор, которые она выписывала из-за границы. Дом бабушки находился в центре города и выходил прямо на центральную площадь.
Бабушка была княжеского рода. Это была маленькая, чуть полноватая старушка, с правильными чертами лица и добрейшим характером. Никки помнила ее красиво зачесанные волосы с проседью, быстрые движения. Она всегда носила черное платье. На платье наверху был карманчик, где лежали прекрасной работы с инкрустированной крышкой золотые часы. Эти часы были на толстой золотой цепочке, которая обвивала шею бабушки.
В центре города был большой сад, где росли ореховые, персиковые и абрикосовые деревья, шелковица, тянулись кусты винограда. В саду был небольшой домик, сложенный из каменных глыб. В нем можно было укрыться от дождя. Некоторая запущенность придавала саду еще большее очарование.
Сад был удивительно красив и красочен своими плодами, ароматом, тенистостью ореховых деревьев. Когда орехи созревали и наступало время варки орехового варенья, мама Никки ловко забиралась на дерево. Внизу расстилали большое полотнище, которое держали с четырех сторон. Мама трясла толстые суки дерева. Орехи падали на полотнище.
Ореховое варенье варили из недозрелых орехов. Приготовить такое варенье стоило больших трудов и занимало много времени. Отмачивались орехи в особом растворе несколько дней, потом менялся раствор, потом сироп. Затем – сложный процесс варки. В результате получалось удивительное лакомство: ровные черные шары в прозрачном густом сиропе.
По саду струился ручей, который вытекал из естественного источника. В жаркие южные дни вода этого ручья давала прохладу, и его тихое журчание успокаивало.
Мама Никки была интереснейшим человеком. Она окончила русскую женскую гимназию, которая оставила яркий след в ее жизни. Гимназия давала прекрасное образование и воспитывала девочек в духе высокой русской культуры. Уже на склоне лет мама помнили стихи на немецком языке, хорошо знала историю, географию, химию.
После окончания гимназии она решила стать врачом и поехать учиться в Москву, в университет. Но отец мамы Никки был жестким и жадным человеком. Он не хотел тратить деньги на образование дочери. Он считал, что женщине не надо учиться, что ей достаточно гимназии. И бабушка тайно отправляет свою дочь в Москву. Мама Никки оканчила университет и стала врачом в самый разгар гражданской войны.
В университете мама Никки встретила своего будущего мужа, отца Никки, учившегося на историко-филологическом факультете. Он был членом запрещенной студенческой организации – дашнаков.
Замужество у мамы было непростое. Родители ее не хотели выдавать свою дочь в семью купца, хотя и очень богатого.
Папа был красив восточной красотой. Правильные черты лица, высокий лоб, удивительно красивые выразительные большие черные глаза, прямой нос и страстный рот с красиво очерченными губами.
Оба были молоды, любили жизнь. В университете учились интереснейшие люди. Они обожали МХАТ, студенческие вечеринки, патриархальную Москву того времени. И не было зазорным по студенческим контрамаркам проходить на спектакли МХАТ и сидеть на ступеньках лестниц, ведущих на галерку. Зато было таинство «Синей птицы», которое мама помнила всю жизнь.
Перед самым рождением Никки ее папа был сослан за участие в студенческих дашнакских собраниях. Он жил на свободном поселении в городе Шадринске.
Сидя в поезде, идущем в Москву, Никки, прижавшись к окну вагона, продолжала вспоминать свою жизнь и то, что она знала по рассказам мамы.
Поезд шел довольно медленно, а картины ее жизни и жизни ее родителей мелькали в окне вагона, как в калейдоскопе.
Когда папа Никки вернулся из ссылки, его отец решил спасти сына и уехать из этого города. Он забрал двух своих сыновей и их семьи и уехал в Крым, в Симферополь. Дед наивно полагал, что там, в Симферополе, совсем в другом теперь городе, его сына не найдут и новый арест ему не грозит.
Дед был высокий импозантный старик с такими же красивыми глазами, как у папы. Дед был полон энергии и сил. Он купил дом для папы и его семьи. Чудесный дом из пяти комнат с зимней и летней кухнями. Комнаты в доме были большие, полные света, с высокими потолками и широкими окнами, что всегда было гордостью мамы. Дом был обставлен очень красиво и уютно: персидские ковры на полу и на кушетках, хорошая библиотека, большой дубовый письменный стол. Посреди гостиной стояли продолговатой формы стол, резные стулья, вдоль стен – диваны из чёрной кожи
Перёд домом был тенистый палисадник. Там росли туи, большой куст сирени, жасмин и декоративные кустарники. Палисадник огораживала красивая витая железная решетка, которая опиралась на каменное ограждение. На нем можно было сидеть с внешней и с внутренней стороны палисадника.
Во дворе дома за плотной зеленой калиткой был небольшой сад и цветники. В глубине двора росли абрикосовые и яблоневые деревья, которые посадил папа. Они хорошо плодоносили на жирной солнечной земле Крыма.
В глубине двора был глубокий колодец. Порой был слышен скрип ручки барабана и позвякивание цепи, на которой опускали ведро. Вода в колодце была ледяная и вкусная. Со двора был выход в переулок, называвшийся Греческим.
В то время в Крыму был интернационал: татары, армяне, греки, болгары, караимы, евреи, русские. Национальных междоусобиц не было, хотя все знали, кто есть кто.
Жизнь Никки в этом доме была светлой, теплой, сытой и интересной: чтение книг, детские игры.
Была собака Тузик, которая оказалась ею, а не им. Она любила Никки и особенно маму.
С детства Никки была приучена любить животных и все живое, не ломать деревья, потому что им больно.
Каждый год Тузик приносил трех-четырех щенят. Никки обожала их, и была занята потом их устройством. Однажды Тузик подавился большой костью. Он задыхался. Мама открыла его пасть и руками и пинцетом вытащила кость. Тузик плакал настоящими слезами, ползал за мамой и лизал ее руки.
Мама не любила домашние цветы в горшках, считая это мещанством. Ее увлечением были цветы на клумбах: она сажала георгины, душистый табак, нарциссы, но особая ее любовь была – ночные фиалки, тонкий аромат которых летними вечерами разносился по саду.
Вообще, город Симферополь был пахучим. Город окружали плантации чайных роз и шалфея, которые культивировались для парфюмерии. Эти растения распространяли ароматы по всему городу.
Папа Никки работал учителем в школе. Когда ей было девять лет, его арестовали. Больше она его не видела. В памяти остался красивый папа, который очень ее любил. Ясно видит она его и сейчас, идущего домой с большой елкой – впервые было разрешено устанавливать елку дома. Прежде эта традиция считалась капиталистическим предрассудком. Только их соседи, местные немцы, религиозные люди, делали это тайно.
Мама Никки работала врачом. Район, который она обслуживала, назывался Красной Горкой. Мама приобрела известность прекрасного врача, к ней тянулись люди, ее звали к больным детям и старикам. Она была желанным человеком в каждом доме. Ее любили за отзывчивость, чуткость, безотказность, а главное – за умение поставить правильный диагноз.
Школа, в которую ходила Никки, находилась довольно далеко от их дома. Нужно было идти через Каштановый бульвар. Это была длинная аллея старых, могучих каштановых деревьев. Иногда Никки боялась шелеста этих деревьев, их густой тени. Ей чудился их шепот.
Она была примерной ученицей с отличным почерком, старательная и послушная. Все было интересно ей: подруги, соседи, улица, книги, фантазии, придумывание разных игр.
Особым удовольствием была покупка мороженого, которое продавалось в киоске недалеко от дома. Мороженое было особое: небольшая ручная машинка выдавливала порцию этого чуда между двумя круглыми вафлями.
Любовь к чтению пришла к Никки от ее родителей. В раннем возрасте она начала читать Джека Лондона, Мопассана, Тургенева. У них в доме была большая библиотека. Она увлекалась также Чарской и Клавдией Лукашевич. Книги этих писательниц были очаровательны. Это был иной мир – наивный, сентиментальный, придуманный. Но они воспитывали, взывали к лучшим чувствам, учили мечтать.
Безмятежное было время. Увы! Ему наступал конец. Приближались страшные перемены, бросившие большинство людей в пучину невероятного…
Никки видела, как страдает мама: она похудела и много курила. Спасала работа.
Жили они вдвоём с Никки в их большом доме. Папу перевели в Москву, в Бутырскую тюрьму. Мама хлопотала как могла, наняла московского адвоката для защиты. Грустно думать, что адвокат мог помочь в деле «врага народа».
Приходя из школы, Никки обедала сама, так как мама была на работе. Она была единственным ребенком, но ее не баловали. Она была приучена есть всё, и аппетит у нее был отменный. Это была упитанная и краснощекая девочка.
Мама готовила разнообразные кушанья: борщи, жареные мозги в сухарях, жаренные куропатки, блинчики с мясом, каши, котлеты и многое другое. Но она могла насытиться чёрным хлебом с сыром и сладким чаем. Никаких капризов. Это было всегда предметом зависти соседской семьи, где росла худая бледная девочка Юка. Когда арестовали папу Никки, эта семья радовалась и говорила: «Врагов народа надо наказывать».
У мамы Никки было много друзей и знакомых, ее уважали и любили.
Самым близким человеком была Анна Андреевна Дахнова, потомственная дворянка, получившая образование в Петербурге, в институте благородных девиц. Это была маленькая старушка, владеющая французским и немецким языками, прекрасно знающая математику, биологию, географию, историю. Анна Андреевна была высоко образованным и глубоко религиозным человеком.
Семья Дахновых жила напротив дома Никки, в очень красивом особняке, окруженном прекрасным садом. Все это стерегла большая овчарка Абрек. Одну половину дома занимала Анна Андреевна. Она жила со своей подругой Юлией Францевной, у которой не было родных. Они часто говорили друг с другом по-французски. Была у этой семьи какая-то тайна.
В другой половине дома жила дочь Анны Андреевны – Евгения Николаевна. Она тоже жила с подругой Марией, желчным и неприятным человеком. Мария Ивановна, в отличие от Евгении Николаевны, была тощей сухой женщиной с неизменной папиросой в зубах.
Настало лето 1941 года. Никки отчетливо помнит то утро – 22 июня и тот ужас, который охватил взрослых. Дети ничего не понимали, бегали и кричали «ура».
Могли ли они представить, что произойдет с ними и через какие испытания им придётся пройти.
Уже были слышны глухие разрывы бомб в Севастополе. Сообщения об оставленных городах вселяли все больше страха.
В один из осенних дней 1941 года люди обнаружили, что в Симферополе нет ни одного солдата Красной Армии. Город был оставлен советскими войсками.
Несколько дней народ хозяйничал в городе: грабили магазины, фабрики, учреждения. Появился запах разлитого вина. Говорили, что были открыты винные хранилища.
На исходе третьего дня полного безвластия люди услышали грохот и выбежали из домов. По шоссе и прилегающим улицам шли колонны немецких танков. Солдаты и офицеры свободно и открыто восседали на них и озирались вокруг.
Люди встречали немцев радостно, приветственно махали им руками. Они надеялись на немцев как на освободителей от гнета советской власти. Народ был измучен арестами, расстрелами, ссылками. Во всех жил страх и подавленность. Наверное, поэтому у людей появилась вдруг надежда на избавление от Советов. Никто не знал и не гадал, чем все это обернётся…
Оккупация длилась два года и восемь месяцев. С первых же дней немцы начали устанавливать свои порядки. Евреи должны были носить нашитую на одежду на груди и сзади на спине шестиконечную звезду. По городу развешивались пугающие объявления.
Мама Никки стала еще больше курить. У нее было много знакомых евреев и среди коллег-врачей, с которыми она работала, и среди пациентов, которых лечила.
Однажды к ним пришел коллега мамы врач Дубинский со своим сыном, с которым Никки училась в одном классе. Дубинский сел за пианино и почему-то заиграл «Боже, царя храни» и заплакал.
Через несколько дней всюду появились объявления: всем евреям явиться с вещами в определенное место. Почему с вещами? – будто для переселения куда-то.
Никки начала понимать происходящее, когда увидела через щель калитки женщину-еврейку с растрепанными волосами, страшно кричавшую. Она сошла с ума и искала своих детей, сбежав при расстреле евреев.
Затаившись, люди продолжали жить. Маме нужно было работать, чтобы получить карточки на хлеб и другие продукты. Открылись поликлиники для населения, частные магазины, рынки.
Внешне выглядело всё довольно спокойно. Шла борьба за выживание. Начали работать разные предприятия и даже школы.
Мама Никки не пустила дочь в школу. Она занималась с Анной Андреевной Дахновой немецким языком, математикой, географией, ботаникой. Эта прекрасная мужественная женщина учила Никки не только наукам, но и показывала ей пример удивительной чистоты, порядочности, доброты и мужества. Бывшая дворянка, получившая образование в институте благородных девиц, потеряла в революцию двух двадцатилетних сыновей-кадетов, расстрелянных большевиками. Она, как истинно русский человек, не видела в немцах освободителей.
Те же чувства были у мамы Никки, она горько плакала еще и о том, что больше не увидит своего мужа, сидящего в Бутырской тюрьме.
В Крыму начало создаваться партизанское подполье. Центром его был город Севастополь.
Иногда по ночам раздавался стук в дверь. Мама Ники быстро вставала, о чем-то шепталась с пришедшим, брала свою докторскую сумку и уходила. Кто-то из партизан был ранен, и нужна была медицинская помощь. Такое случалось часто в ночь, и тогда мама спешно уходила. Доктора уважали, доверяли и звали к раненым партизанам.
Никки накрывалась одеялом с головой и дрожала от страха: ведь она оставалась одна в доме в темноте ночи, и ждала возвращения мамы.
После освобождения Крыма руководство подполья выдало маме Никки документ о помощи партизанам. Когда её арестовали как жену врага народа, на этот документ даже не обратили внимания.
Вместе с немецкими войсками в Симферополь прибыл большой отряд армян из разных стран, сбежавших от большевиков во время революции, а так же бежавших от турецкой резни. Это были члены дашнакской партии – добровольцы, жаждущие дойти с немецкими войсками до родной Армении и освободить ее от Советской власти. Они были убежденными антисоветчиками и страстными патриотами своей армянской земли. Они собрались в один большой отряд из разных стран мира, куда забросила их судьба. С ними прибыл их командир Дро – Драсмадор Каноянц. Он был родственником семьи Никки по маминой линии.
Однажды солнечным днем мама занималась в саду своими любимыми цветами. Никки ей помогала. Ведь жизнь продолжалась. Вдруг калитка отворилась и вошел Дро, легендарный Дро. Встреча была трогательной. Они не виделись более двадцати пяти лет. Дро ничего не знал о своих родных и близких, оставленных в Армении. Переписка тогда с другими странами – была запрещена. Дро подробно расспрашивал маму о своих родных. Потом поднял Никки на руки и расцеловал. Он приходил к ним много раз, а потом исчез.
Армянские отряды увеличивались за счет военнопленных, которых удавалось вызволить из немецких лагерей. Так появился у них новый сосед – врач-патологоанатом Каро, попавший в плен в Севастополе.
Никки придется пройти долгий путь с Каро и его семьей, но это было впереди.
Прошли годы. У Никки смешенные воспоминания о периоде оккупации: два года и восемь месяцев – срок!
По улицам расхаживали рослые немецкие офицеры в длинных плащах с пелериной. Группы солдат маршировали под песню «Lilie Marten». Открылись рынки, бойко торгующие фруктами и овощами, частные магазины.
Никки помнит людей, спешащих на работу и по своим делам, бесконечные облавы в поисках партизан и проверки документов, группы пленных советских солдат, работающих на строительстве, маму, бегающую к своим больным, чтение запрещенных в её возраста книг Мопассана, шепотливые разговоры мамы с близкими знакомыми, любопытство, полное глупого детского бесстрашия при наблюдении воздушных боёв и бомбежек, их изумительный двор-сад и тепло южного города, наполненного ароматами юга – запахами роз и шалфея.
Благодаря занятиям с Анной Андреевной Дахновой, Никки уже довольно бегло говорила по-немецки. Ходила в музыкальную школу, начала увлекаться пением, особенно итальянскими песнями.
Еще ее увлекал мир романов Мопассана. Она стала засматриваться на молодых мужчин. В ней бурлила южная кровь, характер её отца, человека страстного и увлекающегося. Ей было 12 лет.
Учась в музыкальной школе, Никки должна была посещать занятия хора. Они разучивали песни на русском, итальянском и немецком языках.
Перед Рождеством им объявили, что они едут в немецкий госпиталь петь для раненых солдат. Специально приготовили несколько Рождественнских песен. Одна из них:
«Oh, Tannenbaum, oh Tannenbaum
Wie schon sind deine Blettem».
Группа хора приехала в госпиталь, вход туда был свободными. Их привели в палату, где лежали раненные в голову. Страшное зрелище: молодые, в расцвете сил люди лежали в бинтах и специальных приспособлениях. Многие с закрытыми глазами, некоторые с болью и тоской смотрели на детей. Им было велено тихо, почти шёпотом пропеть рождественнские песни. Все были подавлены: эти враги были живыми людьми.
Было ещё несколько посещений госпиталя. Однажды Никки увидела, что все участники хора стоят в палате между кроватями раненых, а она стоит у кровати очень симпатичного молодого человека; красивые умные серые глаза, высокий лоб, белокурые волосы. Он заговорил с Никки по-русски. Но разве узнать, почему он лежит в немецком госпитале в офицерской палате и прекрасно говорит по-русски? Он назвался Отто Вебером. Они разговорились. Видно, Никки ему понравилась. Вебер попросил ее навещать его. Никки приносила ему яблоки и русские книги. Он ничего не рассказывал о себе. Однажды Никки пришла к нему, но на его кровати лежал другой раненный.
Больше она его не видела. Спустя много лет, живя в Америке, Никки прочитала статью об Отто Вебере, советском разведчике, работающем у немцев в Крыму. Неужели тот самый Вебер?
1944 год. Шло наступление советских войск, а немцы готовились к отступлению из Крыма. Это было видно по спешно грузившимся машинам, лихорадочному движению, тоскливым взглядам немецких и румынских солдат.
Население города замерло в ожидании. Они были людьми оставленными и оставшимися на оккупированной территории.
Немецкие войска оставили Симферополь так же, как почти три года назад его оставила Красная армия. Никакого боя за город не было в обоих случаях. И опять несколько дней город был без всякой власти.
Через пару дней в город вступили советские войска. И началось! Жители – враги народа, изменники Родины, оставшиеся (а ведь на самом деле – оставленные!!) на оккупированной территории. Казалось, передовые войска состояли из уголовников и штрафников.
Они оскорбляли людей, не задумываясь, что половина России была оставлена и подверглась оккупации.
Советские солдаты вольно располагались в домах, брали, что хотели. Никки с мамой вынуждены были жить в уголке задней комнаты, так как их просто выгнали.
Начались аресты и высылки. Первыми были высланы все татары и местные немцы Volksdeutsch. За одну ночь спецвойска НКВД выслали всех в Сибирь и в Среднюю Азию. Подружка Никки Виктория, у которой отец был русский, а мать – местная немка, была выслана в Среднюю Азию.
Арестовали маму Никки как жену врага народа. Никки осталась одна.
Ходили слухи о высылке народов из Крыма. Но кого будут высылать – никто не знал, да и старались не верить в это.
Самое худшее произошло в мае 1944 года. За одну ночь выслали всех армян, греков и болгар. Всех, без исключения: женщин, стариков, детей. У многих на фронте, в партизанских отрядах были мужья, сыновья, братья. Ничего не принималось во внимание.
Ночью в дом каждого армянина, грека, болгарина входили работники НКВД и приказывали собраться в дорогу. На сборы – один час…
Времена были другие. За весь долгий путь до Москвы никто не обидел Ники, девочку совсем одинокую, вырвавшуюся из такого ада.
Никки не помнит, как она добралась до Москвы, где жили их родственники. У нее был их адрес.
Москва поразила ее своей огромностью и чистотой. Все было необычно: многоэтажные дома, метро, парки, шумные улицы, люди, все спешащие куда-то.
Она шла по улицам и ей казалоь, что дома ей улыбаются и подмигивают, говоря: «Ты не пропадешь!»
Никки шла, высоко подняв голову, и оглядывала все вокруг с чувством полной свободы, уверенности и гордости от того, что ведь это она, Никки, идет по улицам Москвы.
Пробыв два дня у родственников, она уже ехала на поезде на юг, к своим маме и бабушке. Встреча с мамой была радостной и мучительной. Мама видела в Никки ребенка, а та была уже взрослым человеком с непростым и даже тяжелым жизненным опытом.
Документов у Никки не было, только пропуск на проезд. Через знакомых маме удалось договориться в милиции выдать Никки удостоверение личности на основе этого злосчастного пропуска.
Работник милиции вывел Никки из здания отделения милиции и попросил рассказать о выселении армян из Крыма. Ведь люди нечего не знали о тех событиях. Все скрывалось.
Никки получила удостоверение личности и стала., наконец, легальным гражданином страны.
Начался новый этап жизни девочки Никки.
* * *
Тяжёлый недуг поразил наше общество – историческое беспамятство.
Мы были заложниками той системы, при которой жили. Тщательно скрывалось прошлое: правда о войне, о погибших, о выселении целых народов, аресты родителей, пребывание на оккупированной территории.
Многие не знают всей правды до сих пор. Но прошлое не даёт покоя, ноет, как старая рана. Наступает время, когда открытый разговор становится необходим. Потребность в таких воспоминаниях очень велика. У каждой семьи есть расстрелянные или погибшие в лагерях родственники или друзья.
Миллионы загубленных жизней, миллионы не свершившихся надежд, не состоявшихся писателей, учёных, учителей, не сыгранных свадеб, не родившихся детей.
Память о всех мучениках и страдальцах, ставших жертвами коммунистического режима, тревожит души переживших то страшное время.
Мемуары, воспоминания отдельных людей – это лишь малая крупица памяти о невинно убиенных, погибших от голода, холода и страданий.
Важно рассказать обо всем, что было, тем, кто не ведал и не ведает и, дай Бог, не испытает никогда на себе ужасы, подобные сталинскому террору.
Справка
Начало депортации населения Крыма – 18 мая 1944 года.
Было выслано:
15 000 греков;
9 620 армян;
12 465 болгар;
тысячи татар и местных немцев.