Опубликовано в журнале СловоWord, номер 70, 2011
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Леонид Вдовин
Леонид Владимирович Вдовин
(1923-2010)
С февраля 1943 по май 1945 – воевал в 861 БАП (бомбардировочный авиаполк, называли себя «бомбёры»). Летал на самолётах типа «Бостон», командир звена. Фронты: 3-й Украинский и Юго-Западный. Освобождал Румынию, Венгрию, Болгарию, Югославию. (Был представлен к «Герою Советского Союза», но попал в штрафбат, откуда вернулся в часть.)
Имел два тяжёлых ранения и контузию.С 1946 по 1956 – аэросъёмочный отряд, командир корабля.
ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН
Этот забавный случай произошел осенью памятного тысяча девятьсот сорок третьего года.
Наша авиационная часть размещалась тогда в украинском селе Ивановке, неподалеку от Днепра. На краю села, в небольшой белой мазанке, жила одинокая пожилая крестьянка – тетка Марья. А еще жили там мы: четверо дружных молодых ребят – экипаж скоростного бомбардировщика.
Не было у тетки Марьи своих детей, и относилась она к нам как к родным, называла ласково хлопчиками. На ее худощавом, обожженном солнцем и степными ветрами лице светилась постоянная улыбка, а большие натруженные руки, казалось, никогда не знали покоя. Неплохо жилось «хлопчикам» под теткимарьиным доглядом. Всегда они ходили обстиранные и отглаженные, хоть на парад!
Тетка Марья была женщиной набожной, но развешанные в переднем углу старые иконы мирно соседствовали у нее с фронтовыми плакатами, листовками и журнальными вырезками. Провожая нас на аэродром, тетка Марья обычно осеняла каждого широким крестом. Пробовали мы поначалу воспротивиться этому, но в конце концов решили не огорчать добрую женщину. Однако она умела быть и строгой, и частенько поругивала нас за крепкие фронтовые словечки.
А еще под теткиным началом находился пес Мазепа – ничем не примечательный, колченогий, рыжий, вислоухий, с натужным сиплым брёхом, злой кобелишка. Но… не будь Мазепы, не было бы и этого рассказа.
Однажды утром, когда мы собирались на аэродром, тетка Марья вдруг запросилась с нами. Мы пробовали ее отговорить, но она была непреклонна – пойду, и все тут!
– А что у тебя за дело на аэродроме, тетя Марья? – спросил кто-то из нас.
– Дуже важно дило, хлопчики, дуже важно, ось сами побачите, яко важно, – загадочно отвечала она.
– Вы, хлопчики, мово Мазепу знаете? – спросила тетка Марья, когда мы прошли половину пути.
– Как же, как же, имели честь быть представленными твоему злодею, – съязвил радист, давясь от смеха, – ты сама, кажется, после нашего с ним знакомства штурману штаны зашивала.
– Точно, – согласилась тетка Марья, – вин злыдень, це так… Та дило ни в том.
– А в чем же?
– А ось послухайте! – и тетка Марья поведала нам такую историю.
Немцы, стоявшие в селе, кроме открытого грабежа, ввели еще всевозможные налоги, в том числе и на собак. Не обошел вниманием налоговый аппарат «Великой Германии» и Марьиного кобеля. Дважды являлся к ней полицай за собачьим оброком. В последний приход он заявил категорически:
– Даю тебе, Марья, три дня сроку. А не заплатишь налог – задавлю кобеля.
Судьба, однако, распорядилась иначе и не пришлось сельскому Иуде исполнить свою угрозу. Стремительной танковой атакой фронт был прорван, а село освобождено от фашистской нечисти. Не успел удрать и блюститель «нового порядка» – получилось так, что уготованную псу веревку пришлось ему примерить на собственной шее.
Так и остался жить рыжий кобель Мазепа с невыплаченным долгом.
– Цэ непорядок, хлопчики! Долги треба возвертать,– хитро прищурившись, закончила тетка Марья свое повествование.
Мы удивленно переглянулись и кто-то спросил:
– А как же, тетка Марья, ты будешь с фрицами рассчитываться?
– А ось дывитесь, хлопцы, як!
С этими словами она достала из кармана ватника засаленную оккупационную кредитку и показала нам.
Только теперь мы начали понимать, ради чего она, покинув теплую хату, под моросящим дождем, в дырявых солдатских сапогах торопливо шагает вместе с нами по раскисшей дороге. Признаюсь, нам понравилась ее затея, а радист, желая избавить ее от утомительного пути, предложил:
– Давай сюда, тетя Марья, свою эрзац-монету и топай домой, на печку. Мне не доверяешь – штурману отдай, он у нас «доставкой» ведает.
– Ни, хлопчики. Ни як ни можно. Я сама!
И она просительно посмотрела на командира экипажа. Тот молча кивнул головой.
Аэродром жил своей обычной фронтовой жизнью. Когда мы подходили к самолету, механики уже снимали с него маскировочную сетку, оружейники устанавливали лебедку.
Тетка Марья подошла к лежашим под фюзеляжем бомбам, деловито привязала к стабилизатору фугаски бумажку с гитлеровским орлом, достала из кармана кусок мела и попросила нас отвернуться. Несколько недоумевая, мы выполнили ее просьбу.
Кто там знает, что происходило в эти минуты в ее душе? То ли это были муки творчества, то ли мешала ее набожность, но когда она, закончив работу, отошла в сторону, раздался такой хохот, что стало будто светлее, словно само солнце выглянуло из-за серых туч, интересуясь происходящим… Ай да тетка Марья!
На боку двухсотпятидесятикилограммовой бомбы красовался такой «автограф», что у фюрера с его сворой шерсть от злости встала бы дыбом, прочитай они это послание.
По понятным причинам, я не могу передать то, что там было написано, но поверьте, – долг за Мазепу Германскому Рейху возвращался с хорошими процентами.
ШПОНКА
История эта произошла в те сейчас уже далекие фронтовые годы, в одной из боевых авиационных частей Юго-Западного фронта.
В полку любили собак. Почти в каждом экипаже был «прописан» и «состоял на довольствии» один, а то и несколько представителей собачьего рода. Разномастные, разношерстные, в основном не помнящие родства дворняги прекрасно освоились с фронтовой жизнью и надо было видеть, как какой-нибудь лохматый «Элерон» или «Полет», задрав хвост, важно шествует за своим хозяином – летчиком или техником.
Многие не разлучались со своими четвероногими друзьями и в воздухе, брали их с собой на боевые задания. В поведении животных наблюдалась интересная особенность: они, как и люди, не все спокойно переносили полеты. Видимо, определение «рожденный ползать…» и здесь подтверждало свою справедливость. Таких, не обладающих летными данными, приписывали к наземному составу и ласково, в шутку, называли «технарями».
Но был один человек в полку, внешне не разделявший любви к четвероногим, и вовсе не потому, что он обладал черствой натурой. Это был прекрасной души человек, которого все заглазно звали «батей» – замечательный летчик-ас, командир полка майор Никаноров. И все мы понимали, что его внешне холодное отношение к собакам определялось жесткими уставными правилами.
Собаки пользовались на аэродроме почти полной свободой. Не пускали их только в штаб и на КП. Во время летных построений они сидели в сторонке, как бы сознавая всю торжественность и важность момента. Но когда раздавалась команда «По самолетам!», псы срывались с места и всегда первыми оказывались у своих машин…
А сейчас я хочу поподробнее рассказать о судьбе маленькой, черненькой, с белыми отметинами собачушке по кличке Шпонка.
Когда и откуда Шпонка попала в нашу часть, никто толком не помнил, но она сразу же завоевала симпатии и летчиков и своих «четвероногих однополчан». Подвижная, веселая, с постоянной «улыбкой» на забавной мордашке, эта псинка скоро сделалась всеобщей любимицей. Но сама она по-настоящему была предана и полюбила всем своим собачьим сердцем только одного человека – командира звена, старшего лейтенанта Сашу Цеканова. Неразлучными друзьями стали человек и собака.
Шпонка быстро освоила свои нехитрые обязанности. Подавала хозяину меховые унты, ремень с пистолетом и, выгнув спину, упираясь лапами в пол, стаскивала со стула тяжелый меховой комбинезон. Получив задание на вылет, Саша направлялся к своему самолету. Шпонка бежала чуть впереди, оборачиваясь и повизгивая, словно торопя и без того бегущего человека. Выслушав рапорт техника о готовности самолета, летчик поднимался в пилотскую кабину, а Шпонка занимала место рядом с радистом.
Много они совершили боевых вылетов – этот необычный экипаж. Но однажды Шпонку не взяли в полет. Дело в том, что она готовилась стать матерью. С удивлением и почти человеческой грустью в глазах она смотрела вслед выруливающему самолету. Она даже порывалась бежать за ним. С большим трудом удалось механикам водворить ее на приготовленное место в землянке.
Но не прошло и часа, как собака подняла такой визг, что ее пришлось выпустить из землянки. Волоча раздувшийся живот, высунув язык, Шпонка дотащилась до КП и улеглась в ожидании. Она ждала своего хозяина, товарища и бога, делившего с ней кров и хлеб.
Через полтора часа машины стали возвращаться на аэродром. Шпонка первой услышала далекий, пока еще доступный только собачьему уху гул и бросилась к посадочной полосе.
Прошло еще немного времени и шум моторов услышали люди. Все с напряжением всматривались в небо.
На подходе первая девятка.
Все считают: – Три! Шесть! Девять! – Вздох облегчения.
Вторая девятка: – Три! Шесть!.. Восемь! Восемь!! Восемь!!! Одного нет.
Перестроившись, самолеты идут на посадку. Летный состав выстраивается у КП.
Забыв про запрет, Шпонка бегает перед строем, обнюхивает каждого, заглядывает в глаза, как бы спрашивая: а где же мой? А эти закаленные в боях, мужественные люди не в состоянии ответить собаке взглядом. Кое-кто отворачивается…
Сильно тосковала Шпонка, потеряв хозяина. У нее даже пропало молоко, и механик экипажа, смастерив какое-то подобие соски, кормил щенков разбавленной сгущенкой. Внешне казалось, Шпонка постепенно примирилась со своей судьбой. Но, пожалуй, только внешне. Несмотря на хорошее отношение к ней со стороны нового экипажа, собака лишилась прежнего задора и жизнерадостности. Она не проявляла ни к кому той глубокой симпатии, которой отличала прежнего хозяина, весельчака и балагура Сашу Цеканова…
Прошел месяц с того памятного дня. В ожидании полетов летный состав отдыхал возле своих самолетов. Все было тихо и спокойно.
Между тем со стороны леса приближался незнакомый человек. Выглядел он необычно, был одет в видавшую виды телогрейку, лохматую шапку с красной полосой и трофейные немецкие сапоги. Правая рука была у него на перевязи.
Собаки, почуяв чужака, с лаем бросились ему навстречу. Шпонка в это время дремала на сложенном моторном чехле. Услыхав лай, она подняла голову, посмотрела в сторону происходящего и, словно подброшенная какой-то невидимой пружиной, кинулась наперерез собачьей стае.
Молча, без единого звука, она врезалась в передний ряд собак с такой яростью и ожесточением, что даже самые напористые из них вынуждены были ретироваться. Отогнав собак, Шпонка, делая какие-то невероятные прыжки, в один миг покрыла расстояние, разделявшее ее и незнакомца и с торжествующим визгом бросилась к нему на грудь.
Да! Это был он, Саша, ее старый хозяин.
Радость Шпонки была, казалось, безгранична. И, вместе с тем, она никому не позволяла приблизиться к своему кумиру. Прижав уши, вздыбив шерсть, она исступленно бросалась на каждого, кто пытался подойти ближе, чтобы обнять и заговорить с Сашей. А сам он, как ни старался, не мог избавиться от излияний собачьей любви и был буквально вылизан с головы до пят.
Долго пришлось бы рассказывать о трагической судьбе экипажа Цеканова. Много пережил и сам Саша, но после всяческих мытарств и приключений, с помощью партизан перейдя линию фронта, он оказался снова в родной части.
С той поры Шпонка оказалась единственным четвероногим существом, которому было разрешено вторгаться в святая святых – штаб полка. Ни у одного часового и дежурного не хватало твердости духа остановить собаку, следовавшую за своим вновь приобретенным другом.
Поговаривали, что даже далеко не сентиментальный Батя во время Сашиного рассказа дважды почесал Шпонку за ушами. Он больше уже не требовал ликвидации «полкового собашника».