Перевод с немецкого Евгения Захарина
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 67, 2010
ЖИЗНЬ ЗАГРАНИЦЕЙ. ПЕРЕВОДЫ
Мир вчерашнего (отрывок)
К 170-летию со дня рождения великого скульптора АУГУСТА РОДЕНА
Стефан Цвейг
МИР ВЧЕРАШНЕГО
(Отрывок)
Я прошёл обучение, пригодившееся мне в течение всей жизни. Оно явилось даром случая. У Верхарна мы вступили в дискуссию с историком искусства, жаловавшимся, что эпоха пластики и живописи прошла. Я резко возражал. Разве среди нас нет Родена, не менее значительного, чем великие прошлого? Я начал перечислять его произведения и пришёл в ярость от возражений. Верхарн улыбнулся. "Тот, кто так любит Родена, должен с ним познакомиться, – сказал он в заключение. – Завтра я буду в его ателье. Если тебе хочется, я возьму тебя с собой."
Хочу ли? Я от радости не мог спать. У Родена я лишился красноречия. Не мог выговорить ни слова и стоял между статуй, как одна из них. Странно, но ему понравилась моястеснителъность, ибо при прощании старик пригласил меня посетить его собственное ателье и даже позвал к столу. Первый урок был дан: великие люди – всегда самые добрые.
Второй состоял в том, что они в своей жизни самые простые. Этот человек, слава которого наполняла мир, чьи произведения были для нашего поколения современными, подобно лучшим друзьям, ел просто, как крестьянин: хорошее, сытное мясо, несколько слив, фрукты и крепкое местное вино. Это придало мне мужества, и под конец я уже говорил непринуждённо, как будто старик и его жена были мне хорошо знакомы.
После еды мы пошли вниз – в ателье. Это был большой зал, объединявший главные произведения во вторых экземплярах, среди них, однако, стояли и лежали сотни превосходных отдельных частей: рука, плечо, конская грива, женское ухо, в большинстве своём сформированные из гипса; я еще и сейчас точно помню некоторые из созданных им для собственных упражнений. В конце мастер повёл меня к одной тумбе, где за мокрыми простынями было спрятано его последнее произведение – женский портрет. Он опустил тяжёлыми морщинистыми крестьянскими руками простыни и вернулся. "Восхитительно," – непроизвольно вырвалось из моей стеснённой груди, и я устыдился этой банальности. Но он со спокойной объективностью, в которой не было ни грана тщеславия, пробормотал: "Неплохо, правда?" Затем заколебался: "Ну, там у плеча. Одну минуту." Он сбросил домашнюю куртку, натянул белую блузу, взял в руки шпатель и мастерским прикосновением погладил у плеча нежную, словно дышавшую женскую кожу. И снова отошёл. "А потом здесь," – пробормотал он. И снова исправил небольшую деталь. После этого он ничего не говорил. Ходил туда и назад, смотрел фигуру в зеркале, издавал непонятные звуки, изменял, корректировал. Его взгляд, дружелюбно рассеянный за столом, стал поблескивать особенным светом, он казался ярче и моложе. Работал, работал, работал со всей страстью и силой мощного, тяжёлого тела; каждый раз, когда он вставал, скрипел пол. Однако он этого не слышал. Не замечал, что позади него с беззвучно остановившимся сердцем стоял молодой человек, счастливый видеть в работе единственного в своём роде мастера. Обо мне он совершенно забыл. Я для него не существовал. Перед ним был только персонаж, произведение его искусства.
Прошло четверть, полчаса, я не знал сколько. Великие мгновения находятся по ту сторону времени. Роден был так углублён, захвачен своей работой, что его не разбудил бы даже гром. Его движения становились все жёстче, яростнее; на него нашло какое-то озорство, опьянение, он работал всё быстрее и быстрее. Затем движения рук стали медленнее. У него для них больше не было работы. Он отошёл один раз, второй, третий, уже ничего не изменяя. Затем что-то пробормотал в бороду и нежно, как кладут любимой женщине на плечи шаль, положил на фигуру простыню. Вздохнул глубоко и расслабленно. Его тело опять казалось тяжёлым. Огонь угас. Тут неумолимо наступил для меня урок: он снял блузу, снова одел домашнюю куртку и приготовился уйти. В своей исключительной сосредоточенности он совершенно забыл обо мне. Он больше не знал, что позади него неподвижно, как статуя, с перехваченным дыханием стоял молодой человек, которого он сам же пригласил посмотреть на свои произведения.
Он пошёл к двери. Перед тем как её открыть, увидел меня и почти сердито уставился в мою сторону: кто этот человек, проскользнувший в его ателье? Но в следующее мгновение вспомнил и почти пристыженно подошёл ко мне. "Пардон, мосье," – сказал он. Но я не дал ему продолжать. Благодарно пожал его руку, я с удовольствием бы её поцеловал. В этот час я увидел вечную тайну великого искусства: сосредоточенность, концентрацию всех сил, существовавших вне себя и вне мира. Я кое-чему научился для своей последующей жизни.
Перевод с немецкого Евгения Захарина