Опубликовано в журнале СловоWord, номер 64, 2009
Анне-Марии не понравился мой подарок и она честно заявила: «I do not like it!» Семилетняя дочь врачей-иммигрантов из Южной Кореи (мама) и Мексики (папа) может выразить свои мысли и чувства на английском, корейском, испанском и русском с кавказским акцентом – няня из Азейрбайджана, но ей придется освоить еще один язык – язык вежливости и хороших манер, в котором слова часто используются противоположно их семантическому значению. Мама выставила дочь из гостиной, предложив ей обдумать, что она сделала неправильно. Анна-Мария – способная ученица, и свой урок она быстро выучит.
…История помнит Кассандру, Сократа, библейских пророков, Джордано Бруно, Вольтера, Золя «Я обвиняю», Толстого «Не могу молчать», Солженицына «Жить не по лжи»… Отдавая должное правдолюбию, осуждая конформизм и лицемерие, нужно признать, что прямолинейность Чингиз Хана и красных комиссаров не всякому по душе и не всегда и не везде возможна. Было бы трудно жить в обществе, где люди всегда говорят то, что думают и делают то, что говорят. Для откровенности Бог создал друзей, психоаналитиков, Джерри Спрингера шоу и ночные кошмары, в которых истинные мысли и чувства выражаются нестесненно. Уже в далекие от демократии времена фараоны, цезари, восточные сатрапы умело скрывали свои намерения даже от ближайшего окружения. Маккиавелли считал способность искусно лгать непременным качеством государственного лидера. Даже Сталин и Гитлер сполна использовали в своем словаре «народ», «свобода», «справедливость».
Развитие демократии, расширение индивидуальных прав потребовали новых норм взаимоотношений между элитой и массами. Жестокое принуждение уступало место социальной демагогии, высшие классы обучались искусству представить свои интересы как общенародные, и постепенно убедились, что более гибкие и изощренные формы управления работают лучше прежних. Льстить, соблазнять, уметь произвести нужное впечатление стало профессиональным искусством политического и идеологического театра. Немалый вклад в затуманивание реальной картины человеческих отношений внесли западные утописты, гуманисты всех мастей, утверждавшие, что все люди – братья, что человек по природе наделен богоподобными качествами, которые проявятся в полной мере как только жизненные условия улучшатся и утвердится социальная справедливость. Революции и реформы опирались не только на насилие и осознанную необходимость, но и на социальную демагогию, ставшую непременным атрибутом общественного диалога.
Зарождение этих перемен в общественном сознании и отношениях интересно рассмотрела Дженни Давидсон – профессор Колумбийского университета, в монографии «Лицемерие и политика вежливости». Похоже, правила обращения со слугами, выработанные английскими аристократами в восемнадцатом веке: не чваниться статусом и богатством, уметь слушать и держать язык за зубами, не повышать голоса, лично не наказывать, вовремя благодарить – хорошо служат и поныне в подготовке современных лидеров и селебритис к общению с массами.
Изначально культура поведения американцев не отличалась особой галантностью, но в XX веке проблемы этикета стали занимать высшие и средние классы. «Что скажет Эмили?» – этим вопросом задавались люди разных сословий, пытающиеся идти в ногу со временем и произвести хорошее впечатление. Эмили Пост – законодательница хорошего тона, автор многотиражных книг и бесчисленных советов отцам нации и простым гражданам, уступала среди женщин по популярности только Элеонор Рузвельт.
Однако по сию пору репутация американцев по части хороших манер оставляет желать лучшего. Современные нормы отношений в Америке остроумно представил Марк Калдвелл в книге «Краткая история грубости», и если кому-либо не хватает личного опыта в данной области то это издание не следует оставить без внимания. Автор оценивает положение в своей стране резко критически, что побуждает сказать несколько слов в защиту. Хотя многим в этой стране трудно составить предложение без слов, непригодных для массовой печати, но улыбка, благодарность и извинения всегда представлены в обыденных взаимоотношениях американцев. Нужно отдать должное элите этой страны – она не позволяет себе высокомерия, потери самоконтроля, тем более, грубости. Сакраментальная декларация российского олигарха – «У кого нет миллиарда, пусть идет в…» ни при каких условиях не могла бы прозвучать в Америке. Здесь это же сказано по-другому: «Вначале сделай миллиард, а потом претендуй на роль в политике». Автор – миллиардер Майкл Блумберг, но заявление никак не помешало демократической репутации мэра Нью-Йорка.
Главной движущей силой, определившей нормы приемлемого и допустимого, в особенности для «Public figure», было, конечно, не стремление сравняться в стиле и манерах с лордом Честертоном и леди Астор, а необходимость преодолеть острые социальные, религиозные, этнические, имущественные противоречия в обществе. В первую очередь это касалось дискриминации по отношению к женщинам и религиозным меньшинствам, позже актуальной проблемой стали права гомосексуалистов. Политическая система США позволяет всем голосам быть услышанными, и ни один претендент на общественную роль не может их игнорировать. Строгие законы, карающие за «hate crime», «sexual harrasment» не сработали бы с полной эффективностью, если бы не поддержка масс-медиа, университеов, ставших активными адвокатами униженных и оскорбленных. Эти усилия сыграли немалую позитивную роль, приучив и власть, и массы считаться с острыми болезненными пробемами американской истории. Сегодня только афроамериканец может называть себя и человека своей расы негром, нельзя говорить о «латинос»-нелегале «wet back», индейца следует именовать «нэйтив американ», а популярное в прошлом слово «кайк» – «Крайст киллерз» (евреи – убийцы Христа) почти исчезло из обихода. Недопустимо больше связывать гомосексуализм со СПИДом, ставить под сомнение его биологическую природу. Никто публично не требует закрытия мечетей, высылки черных обратно в Африку, отлучения «голубых» от активного влияния на культуру, не связывает аферы Бернарда Медова и раввинов, причастных к международным финансовым спекуляциям и торговле человеческими органами, с «Протоколами сионских мудрецов» и шекспировским Шейлоком, жаждущим фунта христианской плоти. Есть немало вполне невинных ограничений. Уборщики, чернорабочие получили уважительное звание «assosiate», «attendant», водители транспорта стали «операторами» или даже «инженерами». «Рабочий» исчез из словарного обихода, теперь говорят – «employee».
Однако дело часто доходит до абсурда. Что бы ни говорила статистика и очевидные наблюдения, любые негативные обобщения именуются предубежденностью, стереотипами, профилированием и с осуждением отвергаются. Чтобы не обидеть молодых мусульман в аэропорту, за компанию обыскивают белых старушек в инвалидных колясках, полицейский опасается лишний раз остановить бандитского вида и поведения черного подростка. Политикам приходится участвовать в гомосексуальных парадах, кандидатам в президенты обсуждать с водопроводчиками проблемы, в которых экономисты с нобелевскими регалиями не разберутся, советоваться с хозяевами бакалейных лавок и матерями-одиночками, брать на руки и целовать детей, желательно черных.
Модификации словаря и поведения принесли много важных результатов, но двадцать-тридцать лет назад этот процесс вышел за границы целесообразности и здравого смысла. В стране, рожденной и утвердившейся в мире на основе рациональной, нестесненной догмами политики и морали, сформировалась и стала доминирующей идеологией политическая корректность – ПК. Эта идеология не порождение последних десятилетий, и ее родина не Америка. Многие исследователи видят ее истоки в коммунистической ортодоксии. Люди с советским прошлым помнят цену отступления от нормативного поведения и морали. Характеристика, необходимая при поступлении в вуз, на работу, для загранпоездки, непременно включала оценку «политграмотности».
Джордж Оруэлл*, которого и социалисты, и капиталисты пытались приспособить к своим политическим нуждам, видел в подчинении человека машине универсальную угрозу свободомыслию. Для того, чтобы «New speak» – «новояз», обрел тоталитарную силу, нужна была опора на новейшую технологию. В «1984» язык абсолютной лжи и лицемерия – «Война есть мир», «Свобода есть рабство», «Невежество – сила», стал господствующей идеологией будучи соединенным со всё и всех видящим экраном и телекамерами. Такая перспектива уже не кажется фантасмагорией в мире, победившем фашизм и коммунизм.
Было бы наивно связывать ПК только с манипуляцией общественным сознанием в интересах какой-либо социальной группы. Ее привлекательность коренится в соответствии естественному рефлексу – предпочесть комфорт болезненному, неприятному. Людвиг Витгенштейн считал язык непригодным средством для адекватного отражения и понимания мироустройства. Но словарь ПК и не претендует на эту роль, он велеречив и утешителен и служит как механизм психологической защиты и поддержки. Когда ПК используется как метод политтехнологий, ее издержки не выходят за пределы борьбы групповых интересов. Хуже когда эта идеология становится убеждением, символом веры, но и в этом случае она лишь внешнее проявление глубинного страха перед реальностью и ее антагонизмами. Благие намерения и пожелания, естественно, более комфортны и привлекательны, чем критичность и требовательность.
Теоретические основания ПК западного образца часто связывают с «Франкфуртской школой», существовавшей в Германии с 1923 года. Ее участниками были в основном марксисты-ревизионисты, находившиеся под влиянием философов Теодора Одорно, Эрика Фромма, Герберта Маркузе. Школа выступала против ценностей западной цивилизации: евроцентризма, индивидуализма, личного выбора и ответственности, которые рассматривались как препятствия всемирной революции и социалистическому коллективизму. После тридцать третьего года участники «Франкфуртской школы» эмигрировали в США, где многие нашли поддержку в университетах.
Я думаю, у ПК более долгая история. Эта идеология включает не только подавление инакомыслия, но и, в отличие от марксизма, призыв, пусть и риторический, к плюрализму, толерантности. Во многом это созвучно Евангелию: возлюби ближнего, и даже врага своего; «нет ни грека, ни иудея, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины». Сладкозвучные проповеди не исключили инквизицию и крестовые походы. В политкорректности слышны и апостол Павел, и Томас Торквемада.
Политкорректность стала разновидностью политической и идеологической цензуры. Можно критиковать власть, партии, религию и атеизм, провозглашать конец света, американского превосходства, капитализма и демократии. Можно, как это сделал популярный среди интеллектуалов журнал «Атлантик», опубликовать и благожелательно обсуждать статью Хоа Хсу «Конец белой Америки».
Но есть темы, которых лучше не касаться, если у политика, профессора, журналиста нет намерения совершить профессиональное самоубийство. Под запретом любой серьезный разговор о состоянии умов широких народных масс и их способности к адекватному суждению. Подразумевается, что массы выражают высшие общечеловеческие ценности, умеют отличить зерна от плевел, и им под силу разобраться в достоверности прогнозов и обещаний Гринспана, Бернанки и Сандерса, оценить последствия медицинской реформы и перспективы международных отношений. Массы еще более, чем элита руководствуются частным сиюминутным интересом и осведомлены о многосложности и противоречивости мира на уровне, опасном для их же собственного блага.
Особенно деформировано идеологией обсуждение расовых отношений. Том Вулф, который знает современную Америку лучше, чем служба Гэллопа и ФБР, блистательно показал в романе «Костер тщеславия», какую цену платит страна и ее граждане за циничное манипулирование расовыми проблемами. Книга известна каждому образованному американцу, но потрясений она не вызвала – политкорректная критика вывела ее в разряд пикантного развлекательного бестселлера.
Пресса, литература по социологии, экономике постоянно пишут о том, как бедность, дефицит образования не позволяют «андерпривиледж» выбраться из жизни на пособия, найти достойное место в обществе. Однако очень редко можно услышать голос авторитетного представителя афроамериканцев, как, например, Билл Косби, призывающего своих братьев и сестер повысить собственную ответственность, уделить внимание образованию и воспитанию детей. К чести Обамы, и он неоднократно говорил о том же. Ответом были возмущение, обвинения в элитизме. Таких проблем нет у политшарлатанов Джесси Джексона, Ала Шарптона, которые всегда говорят то, что их аудитория хочет слышать.
Для многих народов и социальных групп жесткие условия обычно рассматривались как стимул для усилий, ответственности и высоких достижений, а долговременная жизнь на незаработанное, социальное паразитирование – как путь к деградации. Но политкорректность исключает эту тему из разговора. Хотелось бы хоть где-то прочитать, как удается, скажем, китайцам – эмигрантам с их тысячелетней подневольной историей, приезжающим без знания языка, пригодной квалификации, не побираясь у государства, после десяти лет жизни в перенаселенных подвалах, работы при минимальной оплате по 12-14 часов без выходных и отпусков в «свит-шопс» и кухнях дешевых ресторанов, выучить детей достойной профессии, выбраться из нужды, утвердить себя как преуспевающую этническую группу в науке, искусстве, торговле, финансах. И если говорить о расизме всерьез – его наличие никто не отрицает – то, возможно, азиатам здесь сложнее, чем афроамериканцам. Черная культура – джаз, хип-хоп, рэп, одежда, манеры – стала частью, часто доминирующей, мэйнстрим-культуры, чего не скажешь об азиатских традициях и нормах. А главное – на черных расист смотрит свысока, полагает себя лучше и достойней, но с китайцами, учитывая их феноменальный прогресс в мире и в самой Америке, снисхождение не работает и предубеждение скорее появляется в подспудном страхе и зависти.
Политиков постоянно упрекают в обмане и манипуляциях, но кто из них мог бы удержаться во власти, если бы заговорил языком Кассандры, называл бы вещи своими именами и потребовал жертв от базового электората. Зависимость от доноров аморальна и пагубна, но и зависимость от выборщиков имеет свою цену. Искренность человека на выборной должности стала оксюмороном.
Когда Лоуренс Сандерс, будучи президентом Гарвардского университета, высказал мнение, что женщины не так успешны в математике, как мужчины, и сослался при этом на общеизвестную статистику, все его научные и административные заслуги не помогли – он вынужден был уйти из университета. Став главным экономическим советником президента, он куда более осторожен в публичных заявлениях, и даже разгромно критиковавшая его за мужской шовинизм «Нью-Йорк таймс» сегодня упрекает его в популизме – переоценке «коллективного разума», представленного в интернете. Самым трудным препятствием при утверждении Сони Сотомайор членом Верховного суда было ее высказывание о мудрости латинской женщины в сравнении с белым мужчиной. При обсуждении вольностей она себе не позволяла, выдавала, как робот, политически правильные ответы. Но у нее есть теперь возможность выразить свои убеждения без стеснения – должность у Сони пожизненная. Так же у ее начальника Джона Робертса, который во время прохождения через Сенат проявил высшее искусство маневрирования и осторожности. Сегодня о нем говорят «No more mr. Nice Guy» – он, как правило, открыто на стороне корпораций.
До выхода на большую политическую арену Обама долгие годы был прихожанином церкви «Black liberation» – черного освобождения, возглавляемой пламенным расистом Джеремией Райтом. Став президентом, он присоединился к неполитизированной церкви, которую до него посещал президент Буш. Нынешний президент, будучи вершинным достижением политической корректности, как правило, высказывает сбалансированные, тщательно выверенные суждения. Одним из немногих импульсивных проявлений его чувств был ставший знаменитым эпизод с арестом черного профессора белым полицейским. Даже политик мелкого масштаба знает, что говорить в подобном случае: мы ожидаем полной информации и результатов расследования. Но не удержался, выплеснулось: обвинил полицию в глупом поведении. Не выше уровнем суждения была и нелепая попытка примирения – распитие пива в Белом Доме. На кого рассчитано такое шоу, кого и в чем оно убедит? Где ответ на очевидный вопрос что было бы если бы белый, желтый, не подчинился полицейскому, орал на него, размахивал руками и упоминал невежливо его маму? Наручники надевают на буйствующих детей и стариков независимо от цвета кожи.
Если бы не расовая демагогия, за подобное поведение преподаватель скорее всего лишится работы – плохой пример студентам. Если образованный, с высоким статусом и достатком человек не считает должным себя контролировать, зачем тогда нужны аффирмативные акции? Любой эмигрант, независимо от прошлого его предков, в каком бы состоянии не был – депрессия от трудной адаптации или эйфория от новой жизни, сразу же усваивает – в разговоре с полицейским только «yes, sir», несогласен – на то есть суд и адвокаты. И этому простому правилу не обучен известный ученый-обществовед, политический активист, выросший в Америке? Для Гарвардского профессора, друга Обамы, Генри Луиса Гейтса это был звездный час, апофеоз смысла и цели жизни. Он сделал карьеру и добился известности на разоблачении расизма, который он видит всегда и везде, если речь не идет о черных расистах. С олимпийских высот гарвардской академии профессор Гейтс и его соратники объясняют конфронтацию афроамериканцев с правоохранительными органами их повышенной чувствительностью, травмированным восприятием мира. Профессор и многие его коллеги внесли весомый вклад в формирование у черных американцев психологии бесправных жертв, в раздувании параноидального восприятия мира. Но если даже признать особое состояние умов и сердец расовых меньшинств – должны ли быть для них особые законодательные нормы? Сегодня в стране около ста тысяч несовершеннолетних преступников в тюрьмах, и две трети из них имеют психиатрические заболевания и принимают психотропные препараты. Полтора миллиона во взрослых тюрьмах имеют диагнозы, связанные с серьезными умственными аномалиями. Параноидальные шизофреники отвечают по строгости закона. Но профессор Гейтс должен быть исключением из правил.
В оценке эпизода либеральные медиа превзошли самоих себя. Боб Херберт – обозреватель «Нью-Йорк таймс» написал буквально следующее: «Black people need to roar their anger» – черные должны прореветь свой гнев. Призыв был услышан повсеместно, возможно, и в тюрьме в Калифорнии, где банды черных и «латинос» взбунтовались и разгромили все, что под руку попалось. Заревели, хоть пока и в четверть голоса, и оппоненты политкорректности. Думается, что демонстрации в Таун-холлах, охватившие страну, есть реакция не только и не столько на реформу здравоохранения. Когда протестующие кричат высшей власти – «Это Америка!» – это начальная попытка напомнить, что есть социальные группы, которым соцдемагогия и ее адепты стали поперек горла.
В политической жизни и масс-медиа США все-таки поддерживается балланс позиций: есть две примерно равносильные партии; пресса и ТВ в основном либеральные, но есть FOX и ведущие радиокомментаторы-консерваторы. Политик и журналист могут потерять работу, если не в ладу со временем и настроениями выборщиков и читателей. В университетах картина иная. Должности у профессуры бессрочные, и если держаться правил ПК, жить можно без стресса и сомнений в своей правоте. И для преподавателей, и для аудитории ПК удобней и приятней, чем часто трагедийные и безысходные реалии человека и мира.
Учебные планы – от компьютеров до биологии – пронизаны доктриной ПК; курсы классического образования убывают из года в год. Тони Моррисон уделяется не меньше внимания, чем Фолкнеру, и на «Анне Карениной» впечатано: «Рекомендовано клубом Опры». На смену фундаментальным знаниям приходят лишенные академического содержания, чисто политизированные «Вопросы…» – женский, геевский, афроамериканский, «латинос», ислам, хип-хоп, «Поэтика палестинского сопротивления»… Аудитория все более становится ареной либеральной политической пропаганды. Стэндфордский университет, который гордится плюрализмом своей профессуры, имеет соотношение демократов и республиканцев четырнадцать к одному. В Колумбийском университете на вступительной встрече с первокурсниками инструктор откровенно дала понять, что сторонникам Буша здесь нечего делать. Здесь же, когда студентка сказала на семинаре, что не была бы счастлива, если бы ее сын стал геем, последовало поддержанное преподавателем предложение выгнать носительницу устаревших взглядов из университета. На другом семинаре профессор дала задание девушкам из американской глубинки преодолеть глупые страхи и предубеждения и побывать в ночном клубе в Бронксе, куда таксисты боятся ездить. Шоковый урок девушки запомнят надолго, но коррикулум и убеждения профессора оттого не изменятся.
Новая ситуация в кампусах явственно проявляется в переоценке ближневосточных проблем и роли ислама в современном мире. В послевоенные годы Колумбийский университет был центром борьбы с антисемитизмом и многое сделал для поддержки еврейского государства. Сегодня это форпост борьбы с «произраильским лобби» и пропалестинской пропаганды. Профессор Эдвард Саид – открытый адвокат палестинцев, был возведен в ранг интеллектуала мирового класса и стал законодателем мнения по Ближнему Востоку. Он утверждал, что мирные соглашения есть «инструмент палестинской капитуляции» и продолжение израильской политики доминирования. США он называл «бесчестным брокером». Став иконой масс-медиа и политшоу, он все еще жаловался, что среда для него «идеологически враждебна».
Во время избирательной кампании Обама утверждал, что он не видит «красной» и «синей» и прочей разделенной Америки – он придет, чтобы объединить всех. Как ни сложно прогнозировать в нынешнем хаотическим, часто абсурдном мире, возьму на себя ответственность утверждать – при его президентстве социальной гармонии не прибавится, страна еще более радикализируется, конфликты, конфронтация обострятся на всех уровнях. Причина тому не только объективная экономическая ситуация и социальное напряжение, связанные с разноэтническим, разнокультурным составом общества, но и сужение возможностей говорить на языке реальности, а не популистских утопий. Но при радикальном обострении ситуации будет, возможно, и позитивный эффект – вредоносное пустословие политкорректности и пивных саммитов станет очевидным и для властей, и для народа.
Более вероятен, однако, другой вариант развития событий. Идеология политкорректного промывания мозгов все более опирается на возможности роботизации обучения, профессионального, социального, политического поведения – тотальная компьютеризация создает для этого все необходимые условия. Симбиоз человека и машины – это уже не плод научной фантастики, а вполне реальный проект: компьютеры величиной с горошину или того меньше, вмонтированные в человека и получающие команды через мозговые сигналы. Или с таким же успехом – мозг под командой компьютера. И почему бы тогда не соединить все эти малые персональные компьютеры с суперкомпьютером, у которого есть политически правильные ответы на все вопросы и проблемы бытия…
Возможно, есть некий эзотерический смысл в том, что и в русском, и в английском, и многих других языках одна и та же аббревиатура ПК – PC, служит для именования компьютера в личном пользовании и адекватного нормативам способа мышления.
_______________________
* Смотрите статью Анатолия Клоца “Мужество Оруэлла” в этом номере (стр.108).