Опубликовано в журнале СловоWord, номер 61, 2009
| Отойду от хлопот и пыли,* Вскину в небо уставший зрачок – Косяки лебедей проплыли С юго-запада на восток. Вон от Тропика Козерога Метеор просверкал слезой… Далеко, далеко до Бога, А до чёрта – подать рукой. Александр Лившиц Иерусалим. 1985 г. |
Александр Лившиц. Петербург
Он стоял на автобусной остановке, пройдя немного назад от театра в сторону Поцелуева моста. Народу здесь было мало, больше шансов сесть. Выходящие из театра шли к следующей остановке, ближе к Крюкову каналу. Он ждал своего автобуса уже минут 20 и успел продрогнуть. Поднятый воротник плаща не помогал. Не любил он конец ноября в этом городе. Скорее бы автобус пришёл! Ему ещё в автобусе трястись час на Краснопутиловскую в его «хрущёбу», в которой тёща благодарит богов за свои отдельные 4 квадратных метра. В остальных господствуют Генриетта и Гарик, ему подумать о своей работе только и время – в автобусе. Автобус пришёл свободный. Он сел в самом конце. На следующей остановке с шумом, гамом ввалилась вышедшая из театра публика. Он ещё глубже ушёл в свой поднятый воротник. Это было машинальное движение, зрители всё равно не узнали бы его без грима и без шутовских шапочек. Его шапочки – это особая часть костюма, сообщающая образу какое-то значение. Милая белая шапочка с белыми и чёрными рожками из «Лебединого озера» придаёт образу шута такой забавный, веселящий вид на балу. А дурацкая шапка-колпак из «Ромео и Джульетты»?! О! Там совсем другая история, там шут вертится на большой итальянской площади, в центре которой разгорается междоусобный кровопролитный бой. Шут там весь в игре: прыгает, сжимаясь и распрямляясь в воздухе, подобно пружине, врываясь в кольца тел дерущихся спутников, разбивая их своим телом как рапирой и на ходу проделывая невообразимые балетные трюки. Зрители в восторге, в зале крики: «Браво! Саша! Браво! Лившиц! Браво!». Крики восторга долго не смолкают. Этот шут – его удача, но не самая любимая роль. Больше всего любим мрачный уродец, горбун с безобразным лицом, в шутовской одежде, расшитой многочисленными бубенцами, увеселяющий потерявшую красоту царицу Мехмене-бану в спектакле Юрия Григоровича «Легенда о любви». У него здесь интересный по психологической глубине гротесковый танец, который помогает всей центральной теме спектакля. Обычно дольше всего зрители аплодируют его Золотому божку из «Баядерки» – там великолепный прыжок.
Великолепный прыжок (“Баядерка”)
Он едет вместе со зрителями, которые ещё час тому назад кричали ему «браво», восхищались его мастерством, до боли отбивая себе ладони, а сейчас они и не подозревают, что он вот уже полчаса едет вместе с ними в одном автобусе.
В театре коллеги давно зовут его королём шутов, а он сейчас возвращается из театра после спектакля «Баба-Яга», в котором исполнил роль Бабы-Яги. Как же его зрителям, сидящим и стоящим неподалёку от него, узнать его: без помела, без юбки из чёрно-красных отрепьев с оборванными хвостами, без шляпчонки, украшенной грибами поганками, без торчащего страшнющего зуба из открытого рта. Роль эта пока только его – ничья больше. Никто ещё не отваживается повторить это чудо – полёт Бабы-Яги. «А сама она летит на помеле, только тучки отшвыривает. Выискивает, высматривает – не упустить бы возможности сделать пакость. Хоть маленькую, а всё же приятно! И хоть она “обгрызанная” и смешная, и глаза уже стали пустыми, тусклыми, красноватыми, как у старого кролика, а всё ещё хвалится своим могуществом, со старческим упрямством верит в него. А между тем помело порой ускользает из старческих рук, норовит вырваться на вольную волю. Попробуйте-ка на нём полетать!» Это в середине автобуса его зрители весело обсуждают спектакль. Он уже и воротник опустил послушать, что говорят зрители о спектакле. Не всякая балерина получает столько аплодисментов, сколько получил он за Бабу-Ягу.
Возможно, он и король среди балетных шутов, но ему самому очень нравится шут, которого сделал Олег Даль в фильме Козинцева «Король Лир». А Олег при встрече сказал, что преклоняется перед прыжком его Золотого божка в «Баядерке». Олег – гениальный актёр и с режиссёром ему повезло. Правда, его тоже Бог не обидел: вот уже второй спектакль работает с Якобсоном. Вот с кем работать здорово! Что ни мысль, что ни идея, всё гениально! А всё гениальное и выполнить просто, не надо, как у некоторых (не будем даже вслух произносить их имени) рвать жилы и стирать мениски. В «Баядерке» у него на голове блестит замечательная шапочка, золотая и круглая, как вазочка с золотыми фруктами, вывернутая наизнанку. И весь он сам золотой с головы до ног. Шапочка божка придаёт ему величие и власть, золотые искры, стрелы, исходящие от неё, держат народ в страхе. Вот он делает свой прыжок, взмывая ввысь, затем быстрым движением поджимает ноги и целое мгновение висит в воздухе. Люди на сцене трепещут от его взгляда и ослепительного блеска. Им кажется, что он только что сошёл с пьедестала в тёмном холодном храме, чтобы предстать перед ними. Этот прыжок даётся большим усилием мышц, большим напряжением. Мгновение повисел в воздухе, а сколько энергии взято у тела, сколько труда? И это один акт. В иных двух-трёх актах нет такой отдачи, как в этом одном. Зубковский не предлагал ему сложного прыжка, он сам довёл прыжок до такого эффекта. Раньше Зубковский танцевал своего Золотого божка, став его постановщиком, передал своё детище Саше и не жалеет. Божок Зубковского был добрый, а его устрашает народ грозной стихией танца и прыжком. Божок и Половчанин из «Половецких плясок» признаны его лучшими работами. С Якобсоном сейчас он работает в новом для себя жанре. «Баба-Яга» – вторая роль. Первой был «Клоп». Тут ему повезло в квадрате: с юношеских лет он любил и ценил поэзию Маяковского, понимал её как не многие одноклассники. Когда Леонид Вениаминович предложил ему роль папаши Ренессанса и с хитроватой улыбкой предупредил, что придётся забыть о разудалом танце и прыжке, он тут же согласился. Ещё бы! Кто бы не согласился! Якобсон уже был велик. Мейерхольд в хореографии. Как им хорошо работалось вместе, дни работы с Леонидом Вениаминовичем приносили ему огромную радость. Это был праздник души! А в результате на сцене Мариинского театра в спектакле «Клоп» появляется маленький отвратительного вида пузатый человечек, напоминающий паучка, на тонких вертлявых ножках. Он бегает по сцене, подпрыгивает, суетится, потирает свои тоненькие паучьи лапки. Вид у него отталкивающий. Роль небольшая, Маяковский в поэме дал ему всего две-три фразы, но не заметить папашу Ренессанса в «Клопе» Мариинского театра вам не удастся. И вот снова крики и аплодисменты наполняют зал: «Браво! Браво! Лившиц! Лившиц! Браво!»
Шут (“Лебединое озеро”). Эта фотография была помещена
в 1964 году, во время гастролей Кировского балета
в Нью-Йорке на обложку американского журнала “Life”
…Голос кондуктора: «Следующая остановка – Краснопутиловская!» Он оторвал взгляд от своих ещё остававшихся в автобусе зрителей, повернул лицо к окну, закрыл на минуту глаза и увидел Генриетту, стоящую возле Гарика, разучивающего новую пьеску на пианино. Надо проверить его домашние уроки. Опять учительница звонила из училища – не сделал математику. Автобус остановился. Он вышел и лёгкой бодрой походкой направился к дому.
Давно это всё началось, эта неуёмная страсть к танцу, к прыжку. До войны, когда ещё не умер в госпитале его отец, раненный на Ленинградском фронте, летом 1940 года два брата снимали дачу по Финляндской дороге в Александровке. Дом стоял рядом с заливом, и дети целыми днями купались и играли на пляже. Уже тогда, восьмилетний, он стал любимым развлечением детей, да и взрослых тоже: ходил по пляжу колесом. В воздухе быстро мелькали его руки и ноги, а голова и вытянутое туловище – в центре этого двигающегося колеса, следом за ним бежала толпа детей с криками: «Алик! Алик!». Как только он появлялся, дети просили: «Алик, пройдись колесом!», его не надо было упрашивать, для него это было любимое занятие на пляже. Он мог пройти «колесом» вдоль берега до Тарховки, а за ним бежали его ликующие зрители – дети и подростки.
Генриетта, увидев его первый раз в пионерском лагере в самодеятельности, сказала: «Мама, посмотри, как мальчик красиво танцует!», а через несколько лет он написал в своём дневнике: «Раньше было так много красивых девушек вокруг, а сейчас осталась только одна, и она – моя жена». Потом, много позже, появились другие…, а в дневнике запись: «Жёлтая ревность – ядовитый цвет: нет моей царевны, нет!». Как правило, все его вечера были заняты, если не в спектакле Мариинского театра, то во Дворце Культуры им. Кирова, где он ставил балет для Свердловского театра совместно с Заслуженной балериной Мариинского театра Н.А.Анисимовой, или в Театре Миниатюр Аркадия Райкина, где он был хореографом и постановщиком танцев, или он преподавал курс хореографии вечером в Институте Культуры им. Крупской. С 1970 по 1980 год был доцентом кафедры хореографии Ленинградского института культуры.
Жена Генриетта тем временем училась: закончила два факультета Ленинградского университета плюс трёхгодичные государственные курсы французского языка. Несмотря на такое образование, работы у нее было меньше, чем свободного времени, а посему она, свободно владевшая тремя иностранными языками, ревновала мужа к работе, к коллегам и в особенности к заграничным поездкам. Последняя жена Эмма, которая была моложе его на двадцать лет, поехала с ним в Израиль и родила ему сабров Илану и Даниэля.
А потом стали стихи, стихи…, они и в Ленинграде были, но в Израиле их стало больше.
Он никогда не публиковал свои стихи. Это – первая публикация, для которой я отобрала самые короткие и наиболее характерные, на мой взгляд, по стилю и мышлению стихотворения.
Выходи на рассвете и тихо иди
По земле осторожным шагом.
Никого не зови, никого не буди,
И не надо тебе варягов.
Рукою раздвинь неподвижный туман,
Восходящее солнце встретив,
Протяни похмелиться ему стакан,
И не надо искать – кто третий.
1973 г.
* * *
Горит свеча – костёр поэта,
Бессонный страж, дрожащий свет…
А где-то истекает лето,
И никакой надежды нет
Пуститься в путь без промедленья…
…И шепчет он из темноты:
«Я помню чудное мгновенье»,
И рвёт ненужные листы…
1977 г.
* * *
Я почувствовал не сразу
Тяжесть тонную судьбы,
Словно проглотил заразу –
Ядовитые грибы.
Не стираю и не глажу
Длинный шлейф моей души,
Я несу свою поклажу
За копейки, за гроши.
И теперь, пуская пену,
Пузыри последних сил,
«Кто идёт ко мне на смену?» –
Я судьбу свою спросил.
25.7.1997 г.
* * *
Нету прока от пророка,
Предсказавшего беду –
Человеку будет плохо
В этом?
В будущем году?
Сколько радости осталось
До минуты роковой?
А навалится усталость –
На кровать – и с головой…
Словно саваном накроет
Стираная простыня,
И затеплится покоем
Этот мир вокруг меня…
Писал он их, как мне кажется, пытаясь снять с сердца «тяжесть тонную судьбы». Многие стихи очень своеобразны и, безусловно, талантливы. В них чувствуешь попытку автора осмыслить свою жизнь и состояние души. Потребность эта появилась у него рано, ещё в школьные годы завёл он дневник и ему поверял свои мысли, мечты и восторги. В стихах с середины восьмидесятых годов Иерусалимского периода всё чаще появляется нотка грусти и мысли о скоротечности жизни, о «роковой минуте», под которой подразумевается смерть. Звучит тоска по уходящей жизни, по быстро ускользающему времени.
Вся его жизнь была постоянным напряжённым и любимым трудом. Он понимал, что при такой большой физической нагрузке долго не проживёшь, а дети ещё малы, это и беспокоило его больше всего. «Успеть бы поставить их на ноги», – говорил он.
М.Барышников и А.Лившиц в Иерусалиме
Был он по натуре очень весёлым, заводным, изобретательным на всякие шутки, к нему домой любили заглянуть коллеги-друзья, чаще других бывали Володя Катаев и Лёша Миронов с женой Ирой. Они засиживались иногда заполночь, беседуя о музыке, поэзии. Однажды, приехав к нам, сказал: «Ребята, вы знаете, появились новые конфеты!». «Какие?» – спросила я заинтересованно. «Мишка на Западе!» – ответил он и мы дружно засмеялись. Это было почти сразу после сообщения о «невозвращении домой» Михаила Барышникова.
В начале семидесятых годов молодой Михаил Барышников был его коллегой по театру имени Кирова. Они встретились снова в Израиле во время гастролей Барышникова в Иерусалиме. Мне рассказали, как это произошло: в театре после спектакля у двери в артистическую собралась большая толпа людей: всем хотелось встретиться с великим артистом: кому получить автограф, кому еще раз взглянуть на него. Дверь была закрыта, все стояли в ожидании, когда он выйдет. Узнав, что происходит за дверью, он спросил, кто там стоит. Ему ответили, что большая толпа, в которой присутствует А.Г.Лившиц. «Лившица, пожалуйста, проведите ко мне».
М.Барышников в доме у А.Лившица в Гило (район Иерусалима)
На трех публикуемых выше фотографиях запечатлено общение Михаила Барышникова с Александром. Фотографии были сделаны в то время и сохранились у меня**
М. Барышников и А. Лившиц у Стены Плача в Иерусалиме
Александр Григорьевич Лившиц эмигрировал в мае 1980 года в Государство Израиль и создал в Иерусалиме Школу балетного танца, написал учебник хореографии русского классического балета. Он преподавал курс хореографии в Академии Искусств в Иерусалиме и балет в созданной им Школе в Гило до последнего дня жизни. Александр Григорьевич Лившиц скончался скоропостижно 23 ноября 1998 года в Гило (Иерусалим) на 66-м году жизни.
_______________________________________
* Это стихотворение А.Г. Лившица высечено на его кладбищенской плите.
**Автор этого эссе Зинаида Партис – двоюродная сестра А.Г. Лившица.