Опубликовано в журнале СловоWord, номер 60, 2008
Пять дней в Пекине
Так сложилось, что я в жизни не был за границей. Если, конечно, не считать Украину. Даже начал бояться, что так и умру, не посмотрев, как другие люди живут. Говорят, от пребывания за границей, пусть и кратковременного, кругозор стремительно расширяется. В прежние времена, если кто из СССР впервые попадал в какую-нибудь сытую европейскую страну, с ним мог и припадок случиться. Марина Влади рассказывала про Высоцкого, что его в Германии вырвало после посещения колбасного магазина. Только, как мне кажется, она не совсем правильно это событие интерпретировала.
Рассудив, что к загранице нужно привыкать постепенно, я купил пятидневную путевку в Пекин. И недалеко, и недорого, и страна, считай, социалистическая. Адаптация должна была пройти без особых потрясений. Все написанное в результате не есть путевые заметки (я вообще этот жанр ненавижу) – скорее, общие рассуждения человека, оказавшегося на время вне родины.
Портал
Погружение в Китай началось в жутковато-современном (или современно-жутковатом) терминале аэропорта Емельяново, где двое китайцев весьма простецкой наружности взяли что-то в буфете, съели и аккуратно убрали за собой. Переглянувшись, мы с женой сделали то же самое. Я даже вытер салфеткой пролитый на стол чай. Далее вплоть до посадки в самолет все ждал какой-нибудь каверзы – рейс отменят, кому-то мой паспорт не понравится. Но нет, мы взлетели, пересекли границу и приземлились уже в Пекине. Очень странно – приземлиться не в России. Честное слово. Те, кто много путешествовал, наверняка уже это ощущение забыли. Эту смесь восторга и ужаса. Когда с диким любопытством разглядываешь разметку на взлетно-посадочной полосе. Форму служащих. Небо над головой. Ждешь вообще-то чуда, но чудо уже случилось. Вот в Европе люди путешествуют так же запросто, как мы в магазин ходим. Нормально – родиться в Испании, учиться в Дании, работать и жить где-нибудь под Марселем. Им повезло, у них маленькие государства и нет особых претензий друг к другу. У нас само по себе пересечение границы – в силу удаленности от нее – из разряда «могу себе позволить». А раньше тебе еще и государство должно было «позволить». В частности, взять у тебя твои трудовые рубли и обменять их по газетному курсу на деньги. Курс был, я напомню, 65 копеек за доллар. Поэтому меняли ограниченную сумму денег – в «капстраны» до 60 рублей, в «соц» – до трехсот, кажется. Убытки от данной операции государство компенсировало себе заоблачной стоимостью собственно путевки.
Итак, мы приземлились в Пекине, который на самом деле называется Бейджин, но уж для простоты будем его и дальше называть Пекином. Быстро прошли паспортный контроль и в ожидании, пока пройдет вся группа, развлекались тем, что угадывали, кто из какой страны прибыл. Американцы – как на подбор, страдают лишним весом. Причем сам человек худой, но у него огромный уродливый живот. Или зоб. Или задница. Похожи на неумело набитых кукол. Немцы – со странностями, типа выбритого с одной стороны черепа или какого-нибудь радикального пирсинга, и это не тинейджеры безбашенные, это взрослые люди. Распознать «наших» проблемы тоже не составляло. Если особи белой расы питают в одежде пристрастие к люрексу, стразам и прочим блесткам, если у них проблемы с волосами и кожей, несвежая одежда и брезгливо-угрюмое выражение лица – это наверняка русские. Подчеркну: не все русские такие. Мы видели и других. Тут своя специфика – в Пекин большинство русских ездит в шоп-туры, на рынки вроде Ябалоу (говорящее название). Это особенный тип. Раньше их называли мешочниками, потом челноками, теперь это частные предприниматели. В основном – коренастые тетки неопределенного возраста, базарно-гламурного вида и соответствующих повадок. Они нужны обществу, поскольку выполняют определенную социальную функцию. Но иногда хочется быть человеком без национальности. Потому что из-за таких вот теток (и соответствующих им дядек, типа – в идеальном выражении – Михаила Прохорова) нас за границей не любят. Я слышал, что русских любят в Индии. Индия вообще страна чудес. Но мы отвлеклись. Итак, очередь в аэропорту Пекина. Вокруг русских туристов порхает миленькая китаянка, совершенно по-птичьи выпевающая фамилии каких-то «глигольевых». Не китаянка, а колибри. Угрюмая очередь соотечественников медленно, как масло на сковороде, расплывается в улыбках. Колибри летит по залу дальше и теряется в толпе, а мы с сожалением провожаем ее глазами, завидуя неведомым «глигольевым». Еще одно отличие наших туристов от европейцев и американцев – у них путешествуют в основном старики. Считается, что это показатель западного благополучия. На этом месте полагается всхлипнуть: а вот наши пенсионеры на свою нищенскую пенсию… Вы знаете, пенсионеры – они и в Африке пенсионеры. У старости на западе те же проявления – пигментные пятна, дрожащие пальцы, одышка, отсутствие пола. Я вот смотрел на них и думал – ну и какая радость всю жизнь вкалывать, чтобы под занавес поездить по миру? Когда от эмоций остались одни сожаления, когда не различаешь запахов, плохо видишь и постоянно хочешь в туалет? Путешествовать надо молодым, наслаждаться ощущениями, впитывать, пока впитывается. С другой стороны – кто я такой, чтобы судить? Может быть, нормально – ездить за границу, чтобы там купить, здесь продать. Или – насладиться сервисом. Или – погреть экзотикой старые кости. У каждого своя цель и свое дело.
На этом вот замечательном по толерантности рассуждении мы и покинем аэропорт Пекина, я только замечу еще на ходу, что это очень удобно, когда в аэропорту есть тележки, и на них можно ставить сумки и катиться до самого автобуса. Надо будет рассказать нашим в Емельяново, а то и в Шереметьево. Англичане, мол, ружья кирпичом не чистят…
Сможешь выйти на площадь?
Сразу по прибытии из аэропорта, еще не распаковав вещи, мы совершили вылазку в город. В номере как-то не сиделось. В холле гостиницы купили карту Пекина на английском и китайском языках. На всякий случай попросили портье написать иероглифами название знаменитой Тяньаньмынь. С портье я объяснялся по-английски. Мой английский, мягко говоря, скуден, но бой, который поднимал наши сумки в лифте, спросил, не американец ли я. Это обнадеживало.
Надежды, однако, лопнули, едва мы оказались за пределами отеля. Вопреки уверениям всевозможных путеводителей по Пекину, на его улицах совершенно невозможно найти людей, понимающих русский, и не так-то легко найти людей, понимающих английский. Англоговорящие китайцы водятся в супермаркетах, барах и аптеках, да и там их обычно немного – какой-нибудь один специальный человек на весь отдел. Его подзывают, и он худо-бедно добивается от тебя, чего тебе надо. Да и то большая часть объяснений – на языке жестов. Мало того – как правило, китайцы в Пекине и китайского языка не понимают! Серьезно. Мы в этом убедились, показывая китайцам их собственные китайские карты, их собственные китайские иероглифы.
Собственно, значительная часть того, что я читал или слышал о Китае до поездки, оказалась не то чтобы враньем – но чем-то второстепенным. Это опять же зависит от точки зрения – что есть главное. Для врача любой человек – это прежде всего его история болезни. Для торговца чужие страны – это рынки, разница курсов и цен. Для человека с государственным мышлением, которых в России всегда хватало через край, главное – это размах. Вот размаха в Китае хватает. Там действительно строятся миллионы квадратных метров жилья и офисных площадей, в буквальном смысле – на глазах, суперсовременные небоскребы – в форме капли, зеркальные, искусно скособоченные… Отличные дороги, развязки, уйма автомобилей, уже не редкость – автомобильные пробки, хотя совсем недавно их не было. Ну, про инвестиции, про ВВП вы и сами все знаете. Но я – обычный человек, у меня никогда не было государственного мышления, поэтому я видел другое. Потрясающую, совершенно не представимую в России бедность – прежде всего. И не надо далеко ходить, чтобы ее увидеть. Достаточно отойти на три квартала от собственного отеля. Несколько раз куда-то свернув, мы оказались в так называемом хутуне. Это – то, что у нас назвали бы «частным сектором». Домишки, прилепленные друг к другу, узкие улочки-проходы между ними. Домишки – не совсем подходящее слово. Конурки. Нечто размером с балкон в хрущевке, дверной проем задернут тряпкой, за тряпкой кто-то живет. Или бывают такие гаражи – ракушки. Среди ракушек и конурок мелькнет что-то похожее на общежитие – заходишь, а там еще два этажа под землей. В Пекине вообще никогда не знаешь, что тебя ждет за углом.
Чтобы собраться и поговорить, люди выходят на улицу, садятся где-нибудь на ступеньки и общаются. Едят тоже не дома. Внутри конурок нет ничего, кроме постели да, может быть, телевизора. Что едят – это отдельная тема. Мы набрели на одну такую столовую. На пальцах объяснили, что хотели бы поесть. Китайцы, естественно, сильно потешались, когда поняли, чего мы от них добиваемся. Потом наложили каждому по три или четыре тарелки какого-то совершенно невообразимого варева. Там было что-то серое, что-то склизкое, что-то червеобразное – и слипшийся в ком рис. Были, кажется, какие-то древесные грибы. Запивать это все полагалось водой. Ничего хуже и гаже я в своей жизни не пробовал. Так что мы не осилили и малой части. Зато получили за пять юаней (рублей двадцать на наши деньги) хорошую прививку от «экзотики».
Конечно, есть в Пекине и кафе средней руки, и суши-бары, и рестораны. Кто спорит. Есть там и другие хутуны – те, в которые возят туристов. С красными воротами (символ богатства), с обихоженными двориками и высокими крылечками (чем больше ступенек, тем выше социальный статус). Мы позже побывали в доме, где в молодости жила китайская императрица. Там все по фэн-шую. Хозяева угощают замечательным, вкуснейшим зеленым чаем. Показывают, как писать иероглифы. На столе в деревянной клетке – настоящий живой сверчок. А в соседней комнате переминается следующая группа туристов… Я с прискорбием замечаю, что все время отвлекаюсь, перескакиваю и забегаю вперед. Надо как-то уже разобраться с первым хутуном и первым днем. Вдоволь насмотревшись на спящих оборванцев и стада ржавых велосипедов, мы начали задумываться о том, как бы все-таки выйти на Тяньаньмынь. С этой целью я выудил из кармана бумажку с иероглифами и начал совать ее под нос встречным и поперечным китайцам. Один из них, с зачесанными назад седыми волосами, с портфелем и подтянутый (не иначе коммунист, подумал я), провел нас через какую-то не то проходную, не то прачечную, и перепоручил мальцу в джинсах. Малец вместе с нами дошел до стоянки такси, где вступил в дискуссию с двумя или тремя таксистами, поочередно тыча то в бумажку с иероглифами, то в нашу карту. Судя по всему, мнения таксистов разошлись. Я-то думал, мы просто сядем и поедем – но они про нас вообще забыли. Они смеялись, ругались, вертели руками у головы, к ним подходили все новые участники. В конце концов мы тихонько высвободили карту из пальцев таксиста и ушли незамеченными. На углу я оглянулся – они все еще спорили.
Короче говоря, в первый день мы на Тяньаньмынь не попали, но дошли до Пекинского железнодорожного вокзала. Сели передохнуть и изучить карту – и тут к нам конвейером потянулись попрошайки. С котомками, увечьями, самого отвратительного вида. Многие ставят в вину российскому капитализму то, что при нем появились нищие, а пенсионеры «роются в помойках». В социалистическом Китае нищих на порядок больше, чем у нас, причем не в абсолютном выражении, а на единицу населения. Что касается помоек – мусорные баки в Китае синего цвета, стоят повсюду, и в каждом баке обязательно кто-нибудь ковыряется. Люди спят на улицах повсеместно. Спят в хутунах, спят возле правительственных учреждений, спят в подземных переходах, спят у здания китайского парламента возле площади Тяньаньмынь. Прохожие, которые бодрствуют, в подавляющем большинстве одеты или бедно, или очень бедно. Типичная одежда пешехода в Пекине – линялая рубашка или майка, спортивные штаны без срока давности и домашние тапочки. Зарплата в тысячу-полторы юаней считается нормальной для Пекина, а те, кто получает четыре тысячи – «хорошо устроились». Это при том, что работают китайцы больше любой другой нации в мире, практически без выходных. Наши публицисты, начиная с Говорухина, любят рассуждать о странном парадоксе – «как в богатой стране могут жить бедные люди». Да запросто. Часто это вообще взаимосвязано. Только к России прямого отношения не имеет. Поскольку русские настолько же богаче китайцев, насколько Российская Федерация беднее КНР. В разы. Мы в разы богаче индусов (а разве Индия – бедная страна?), афганцев, африканцев, кубинцев и северных корейцев. Мы, пусть и не в разы, но богаче мексиканцев, албанцев, румын… Собственно, мы бедные только по сравнению с белым населением США, нефтяными арабскими странами, Западной Европой и Японией. Наверное, то, что мы сравниваем себя именно с этими странами, а не с Китаем или Индией, и есть лучшее доказательство того, что Россия – по-прежнему сверхдержава. И это очень плохо… На вокзале мы купили каких-то конфет, мяса в вакуумной упаковке (все это, конечно, оказалось совершенно несъедобным) и вернулись в отель.
Эмма
Итак, выяснив опытным путем, что без гида не обойтись, мы позвонили встречавшему нас Коле, а Коля познакомил нас с Эммой. Я так и не спросил, как их настоящие имена. Гиды влетают в копеечку – пять-десять долларов на человека в день. Правда, сюда входит и транспорт, и обед, и посещение всевозможных фабрик. Это, наверное, неизбежно для новичков – чайная церемония, шелковая фабрика, нефритовая, жемчужная, эмалевая… Везде вам предлагают что-нибудь купить, и везде вы можете отказаться. Но это огорчает вашего гида. А Эмма была замечательным гидом. Она охотно отвечала на любые вопросы, была дружелюбна и щепетильна, любила пошутить, хотя мы и не все ее шутки понимали, равно как она – наши. У китайцев свои представления о смешном. Таксист, увидев, как я снимаю из окна толпу на Тяньаньмынь, изобразил голосом звук затвора фотоаппарата и, довольный, залился смехом. Еще их очень веселит, когда белый человек торгуется, да и вообще когда речь идет о деньгах. В одном из магазинов на улице Сидань я, не расслышав, сколько должен заплатить, жестом предложил кассирше взять у меня столько бумажек, сколько нужно. Это почему-то дико рассмешило кассиршу и еще пяток продавщиц из соседних отделов.
Раз уж речь зашла о такси и о чувстве юмора – тамошние таксисты слушают по радио не китайский шансон, а некие с большим чувством исполняемые монологи. Я как-то предположил, что это «юмор», вроде нашего Петросяна. Нет, сказала Эмма, это исторические романы, они очень популярны в Китае. В этом конкретном романе речь шла о династии не то Цин, не то Мин – древний китайский правитель возжелал жену моряка, а она не захотела ему отдаваться и прыгнула в море. «Во время правления императоров простых людей за людей не считали», – резюмировала Эмма.
Итак, возвращаясь на площадь Тяньаньмынь, которая оказалась самой большой архитектурной посредственностью в мире. На одном ее конце – мавзолей Мао, на другом – ворота в Запретный город, над которыми висит гигантский портрет Мао. Весом, как с гордостью сообщила Эмма, в шесть тонн. На площади – куча народу, много родителей с маленькими детьми, и всех можно совершенно безбоязненно фотографировать – китайцы охотно позируют, а иногда и сами просятся в кадр. Я в основном фотографировал детей, поскольку маленькие китайцы мне представляются одними из самых совершенных созданий природы. Здесь же, на площади, какая-то безумная старушка пыталась продать мне набор марок за 200 юаней, в итоге я купил их за двадцать – просто чтобы проверить истинность утверждения, что предлагаемую цену можно сбить в десять раз. Хотя такой номер проходит не везде – в некоторых магазинах на Сидане и юаня не уступят.
Что касается Запретного города, который считается самым большим дворцовым комплексом в мире, то выглядит он примерно так. Вы заходите в ворота и видите перед собой узкое невысокое строение красного цвета в китайском стиле, с узорчатой зубчатой крышей и орнаментом из драконов. Два таких же здания, но пониже – по бокам. Внутри здания стоит статуя какого-нибудь бога (или нескольких), иногда трон. Вы проходите здание насквозь и видите перед собой другое здание – такое же, как и первое. И так несколько десятков раз. Почти то же самое было в ламаистском монастыре. Только там в последнем из храмов вместо привычной статуи Будды взгляд упирался в огромные отливающие золотом ноги Будды, поднимался выше под все более острым углом и тонул в сумраке, а из сумрака на тебя смотрел уже сам Будда – с высоты примерно пятого этажа. Тут я, кажется, понял структуру буддистских коанов. Это когда чудесное сперва превращается в обычное и «твое», а потом равнодушно давит тебя чудовищной золотой пяткой. В наборе туристических банальностей на первом месте – Великая китайская стена. Разумеется, Эмма отвезла нас и туда. Разумеется, мы на стену вскарабкались. Прямо скажу, это было нелегко. Подъем в хорошем темпе занял полтора часа, спуск – 30 минут. Ноги адски болели еще дня три. Одного мы не могли понять – сувенирные магазинчики на разных дистанциях пути, как туда добираются продавцы с товаром? Их что, с вертолета сбрасывают, или они пешком ходят каждый божий день туда и обратно? Так это и осталось загадкой.
После Стены нас угощали обедом, состоящим из полутора десятков блюд. Съесть все было попросту невозможно. Но официантки периодически подскакивали и спрашивали, не принести ли чего-нибудь еще. Затем, усталых, сытых и покорных, нас повезли в центр китайской народной медицины. Та еще лавочка, скажу я вам. Сперва заходит такой профессор в белом халате и на красиво изломанном русском рассказывает о главных отличиях китайской медицины от европейской. Оказывается, китайские врачи лечат не симптомы, а причины болезней (понимая сами болезни как симптомы), а диагнозы ставят по пульсу, причем не просто меряют пульс, а оценивают его по какому-то дикому числу критериев. За пять минут, говорит профессор, наши врачи безо всяких анализов ставят больному диагноз. Все это говорится мягким, ворчащим голосом, сопровождается сдержанными плавными жестами, и вас даже немножко клонит в сон. А сейчас, говорит профессор, если вы хотите, наши специалисты сделают вам массаж ступней и поставят вам диагноз. Вы, конечно, хотите. Вы опускаете натруженные, гудящие ноги в деревянный таз с горячей водой, в которой плавают цветы. Затем вам начинают разминать ступни. Надо сказать, это временами довольно болезненно. Массаж сам по себе бесплатный, но полагается давать на чай 20 юаней. Во время массажа заходит второй профессор, который не говорит по-русски, он пожилой, у него мешки под глазами, твердые пальцы, тяжелый, но сочувствующий взгляд. Он берет ваше запястье, слушает, что-то говорит низко жужжащим голосом своему ворчащему коллеге. Тот переводит – и вы узнаете обо всех своих болячках. В итоге вам прописывают лекарства на несколько сотен долларов («некоторые травы мы собираем в Тибете»), вы приезжаете домой и забрасываете их куда-то в дальний ящик – все в тех же синих холщовых мешочках…
Люличан и Санлитун
Это – улицы. Самые, наверное, замечательные улицы в Пекине. На улице Люличан продаются картины, кисти, книги, краски, антиквариат… Это маленькая улочка, которую ночью мы прошли за полчаса, а днем не смогли пройти и до середины. Магазинчик, где продаются старинные рукописи. Магазинчик, где продаются только кисти. Галерея современных художников. Снова книжный, снова кисточки. В переулок, в неприметную калитку – и нас зовут из-за поспешно открываемой двери. Мы попали в мастерскую художника. Он рисует смешных стариков, вишню в цвету, чайные церемонии… прежнюю жизнь. В мастерской – его жена, сын и друг, мы с ними весело торгуемся, используя сотовый телефон как калькулятор, и уносим с собой четыре картины. Сын догоняет в переулке и предлагает купить кисть – с 25 юаней я сбиваю цену до десяти, а в соседнем магазине такая же точно кисть стоит пять, но уже и пыль улеглась в том месте, где мы с ним попеременно рисовали на земле щепкой цифры, да и не жаль нисколько. В другом переулочке совершенно ветхий старик, словно с картины этого самого художника, рассыпает перед нами свое богатство – крошечные статуэтки Будды, чайники с отбитыми носиками, железных черепашек, весы с противовесом в виде камня… Он так трогательно и прерывисто дышит, торгуясь и выторговывая, что по коже бегут мурашки.
Соседняя с Люличан улица, как и весь прилегающий квартал – живая иллюстрация к романам Уильяма Гибсона или фильму «Бегущий по лезвию бритвы». Ночью в этих крохотных заведениях, распространяющих сладковатый удушливый запах китайской трапезы, творятся странные вещи, там ссорятся какие-то люди, на улице горят костры, а вокруг костров сидят оборванцы, ветер носит по улице искры, мусор и куски полиэтилена. Вместе с тем – как и во всем Пекине, не чувствуешь ни малейшей опасности. Это самое спокойное место на земле. За пять дней шатания по китайским улочкам и довольно активных приставаний к местным жителям я разве что однажды почувствовал чужую неприязнь – толкнул кого-то, переходя дорогу, и меня толкнули в ответ. Это как с уличным движением – куча машин (преимущественно такси), никто не соблюдает правила, велосипедисты просто лезут под колеса, и за пять дней я видел только одну аварию – две машины легонько «поцеловались» на одной из самых оживленных магистралей. Что до Санлитун, то это улица баров и ночных клубов, там тусуются иностранцы, и там в баре «Красная луна» какие-то чуваки из Израиля приняли меня за немца. Еще там подают коктейли «Оргазм» и «Секс на пляже», а электрифицированные китайцы довольно компетентно и напористо играют «Зомби» группы «Крэнберриз» и «Ви вилл рок ю» группы «Куин». За столиком две коренастых молодых китаянки совершают под музыку такие движения, что хочется угостить парой коктейлей каждую, а рядом со мной официант сажает, как розу в горшок, бледную и прекрасную девушку лет пятнадцати в мини-юбке, чью улыбку я, как сказал бы классик, чувствую даже в заднем кармане брюк. Но, к сожалению, это последний вечер в Пекине, пора собираться домой.
Переход в иное
Самый популярный вопрос по возвращении – «Как они относятся к русским?» На самом деле я не знаю. Я знаю, как я отношусь к китайцам. Они очень милые. Я ходил на массаж, недалеко от отеля. Когда вышел из кабинета, меня провожали три этажа, и на каждом этаже несколько десятков китайцев кланялись мне, улыбались и говорили: «Ни хао!», и я с удовольствием отвечал им тем же. Вспоминаю сейчас – никогда в жизни я не улыбался и не смеялся так часто и охотно, как в Китае.
В магазине на Сидане мне не хватило юаней расплатиться за костюм, и мы с девушкой-продавщицей битых два часа искали возможность поменять валюту, поскольку это не так просто в Китае, а я еще и паспорт забыл прихватить. Очередь в банке огромная, еще бы – кто-то сдал пачку баксов, и вот кассир сидит и проверяет на свет каждую банкноту. Жара. Мы с продавщицей ждем, когда назовут наш номер. Я передразниваю кассира, продавщица и другие китайцы в очереди смеются. Меняем деньги, возвращаемся, за все это время – хотя бы тень раздражения, усталости, нетерпеливости с ее стороны. И дело не в деньгах. Эмма специально для подъема на Великую стену прихватила для жены кроссовки из дома. Новенькие, аккуратные, бело-голубые кроссовки после восхождения стали грязными и потертыми, но Эмма и слышать не хотела ни о какой компенсации. Свидетельство ли это ее симпатии к туристам из России? Я не уверен. По-моему, они вообще не считают нужным показывать свое отношение к кому бы то ни было. Они не такие, как мы, они даже не такие, как эти снобы из Западной Европы. Они – коротышки из Солнечного города. Поэтому, когда я услышал в летящем обратно самолете, как две тетки переговариваются между собой о том, что «китайцы совсем обнаглели», мне это показалось какой-то фантастикой. Китайцы и наглость – это несовместимо в принципе. Тетки переговаривались громко, на весь самолет, а то, что в этом же самолете летят и китайцы, которые наверняка понимают по-русски – их не волновало. Я вспомнил другую такую же тетку – в ресторане, где подают утку по-пекински, она зычно требовала за уплаченные деньги «всей утки, а не этих объедков». Она, видимо, тоже считала, что китайцы совсем обнаглели.
Чувствую я, что пора эти заметки заканчивать, а ведь не рассказал и половины того, что хотел. Где Пекинский цирк? Мы были там, и я сидел и плакал от восторга, настолько это волшебно и по-детски. А зоопарк и Дом панды? А поездка на велорикшах и Дом барабанов? А как мы в сауне отеля с женатым на канадке голландцем обсуждали бои без правил, фальшивое «Армани» и фильмы Верхувена? Бесполезно, не угонишься за всем. Но одно воспоминание сильнее прочих, оно беспокоит меня каким-то скрытым символизмом, и я был бы не прав, если бы его не выговорил. Подземный переход в центре Пекина, от одного сияющего супермаркета к другому. Нищенка в лохмотьях сидит на полу, за ней – спит изможденный китаец непонятного возраста. Все это настолько привычно, что почти не задерживает взгляд. Но, когда мы тем же переходом возвращаемся обратно, вокруг нищенки уже собирается приличная толпа китайских полицейских. Судя по капусте на фуражках и толщине животов, тут не только рядовые полицейские, но и какое-то начальство. Обступив нищенку, они чего-то требуют от нее. Наконец, она берет своего компаньона за плечи и поднимает его. И, видя, как легко и не сгибаясь поднимается это тело, мы понимаем, что перед нами – давно окоченевший труп.