(Окончание). Перевод на русский язык Л. Яковлева
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 55, 2007
Рельеф. Гильгамеш и цветок
 Гильгамеш |  Иштар |
Окончание. (Начало в № 54).
Перевод на русский язык Леонида Яковлева
2. Отказ от Иштар.
Все циклические культы были сосредоточены вокруг фигуры Богини Матери, которая создала мир и живых существ и охраняла их с материнской нежностью и заботой. В Шумере такую богиню называли Инанна, которая, затем, ассимилировалась с аккадской Иштар.
Иштар, иногда, представлялась в искусстве как большая пышнотелая женщина с ветвями, покрытыми листьями, рдеющими от ее массивного тела. Она имела много общего с «древней большегрудой богиней» традиционного Шаманства (см. выше) и ее «дом» (храм) «с ароматами кедра» (VI, 13; BGE, p. 619), напоминает нам о Космическом дереве. Она, как полагали, защищала земледельчество и животноводство.
Те же самые верования могут быть прослежены в поэме. Храмы Иштар упомянуты много раз с почтением, а город Эанна, который Гильгамеш окружил стеной вместе с его столицей Урук, назвали «троном Иштар» (I, 16; BGE, p. 539) из-за святилища этой богини известного всюду, всей Месопотамии.
В то же самое время Иштар, как она изображена в Главе VI поэмы, кажется самим воплощением всех вообразимых недостатков: она – жестока, грешна, кровожадна, хитра и чрезвычайно чувственна. Со своими любовниками она ведет себя, как беспощадная чаровница: она вынуждает их переносить постоянную боль и пытку, как только ее сексуальное возбуждение удовлетворено. Неудивительно, что Гильгамеш отказывается быть ее мужем и отклоняет ее любовь (или вожделение) с гневом и возмущением.
Необходимо отметить, что в циклических культах Богиня была, не всегда доброжелательна и добра, она могла быть также сурова и безжалостна, преследуя своих врагов и грешников. В индусских храмах можно видеть иногда два различных изображения главной богини Дурга-Кали. В одном из них она полна любви и сострадания, в другом полна гнева, эти скульптуры или картины часто помещаются лицом друг к другу.
В ее «темном» аспекте Индусская богиня напоминает до некоторой степени женское божество Древнего Ближнего Востока. Позвольте нам привести только один пример.
Стих 7:1 «Песни Песен» был в течение многих столетий камнем преткновения и для академических исследователей и комментаторов религий, поскольку там было заявилено, что Шуламифь исполняла «танец
двух (военных) лагерей (mahanaim – ).
Текст таков:
«Прыжок, прыжок, О Шуламифь,
прыжок, прыжок и дайте нам вглядеться в Вас.
Как Вы посмотрите на Шуламифь
в танце двух этих лагерей?»
Тайна была открыта в 1929 году, когда археологи, работающие в маленькой Арабской деревне Рас-Шамра на Средиземноморском побережье (в Северо-Западной Сирии) раскопали остатки большого финикийского города Угарит (он процветал между XV и XII столетиями до нашей эры), и нашли богатое собрание оригинальных клинописных таблиц. Некоторые из них упоминали местную богиню войны по имени Анат. Граждане Угарита всегда дрожали от мысли, что их город однажды подвергнется нападению «морских людей» с запада и некоторыми из их континентальных противников с Восточного направления. Город тогда был бы осажден солдатами от двух военных лагерей одновременно.
Но, в тот самый момент, они верили, воинственная Анат, появляющаяся около сцены сражения разобьет оба лагеря полностью в течение ее «танца войны». (Невозможно не помнить разрушительные танцы Индусской Кали.) См. Якорная Библия. Песня Песен. Перевод и примечания Марвин Поуп, Даблдей, Нью-Йорк, 1977, стр 606-608.
Сравнивая Анат с индусской богиней М. Поуп цитирует историю о ее последователе, который, присутствуя при магических действиях женского божества «смел затем оглядываться назад через свое плечо. Он видел, что Кали играла в мяч с трупами, подбрасывая их, когда они падали.
Можно задаться вопросом, находится ли подобное беспокойство позади вопроса в Стихе 7:1C, ‘Как Вы можете посмотреть на Шуламифь?’ или возможно запрещение, ‘Вглядеться – нет, …и т.д.'» (М. Поуп, стр. 608).
Определенное влияние Угарита и его культуры на самом архаичном слое еврейских текстов – теперь установленный факт, и «Песня Песен» более богата заимствованиями от диалекта Угаритов чем любая другая часть Ветхого Завета (Танах).
Однако, необходимо отметить, что «темные черты» богини ни в коем случае не были в конфликте с ее общим положительным образом: она могла быть жестокой только с теми, кто заслужил этого.
Не так, как в VI главе «Gilgamesh»-а, где ее действия были предосудительны с любой точки зрения.
Такое изменение, радикальное, каким оно было, готовилось столетиями – долгим процессом культурного преобразования. В линейных религиях, в отличие от их циркулярных предшественников, женское божество было, бесспорно, заменено мужским. Эта тенденция присутствовала в Шумере даже в начале их цивилизации. » Среди изменений в (древней месопотамской) религии, одна тенденция, которая становится очень ясной, – продолжающееся затемнение и изолирование богинь» (Tikwa Frymer-Kensky in John Maier, Gilgamesh. A reader. Wauconda, 111, 1997, p. 96; затем – Maier).
Но в поэме – Иштар, не только плоха, она является также «самой интригующей из всех фигур пантеона», будучи богиней «парадоксальной и экстраординарной природы» (Riuka Harris. «Образы женщин в Эпопее Gilgamesh», Maier, p. 92).
Достаточно странно богиня проявляет эти незаурядные черты, главным образом – в ее многочисленных любовных приключениях, автор поэмы пересказывает шесть таких историй.
Первый среди них и единственный, основанный на мифе, известном нам из текстов, воспроизводит трагическую судьбу молодого божественного героя Думузи. Инанна (поэт называет ее Иштар) проживала в царстве мертвых и когда она оставляла его, демоны потребовали замену. Она предоставила им Думузи, и он оставался вместо нее в этом жилище темноты.
Ее следующий любовник был мужчиной-птицей, но богиня закончила их роман, нападая на него и ломая его крылья. «Вы любили льва, совершенного в своей силе», заявил Гильгамеш, обвиняющий ее, «семь и семь ям, которые Вы вырыли для него», таким образом он упал и умер (VI, 51-52; BGE, p. 621). Она любила жеребца, «прославленного в сражении, для него Вы выделили кнуты, шпоры и плеть» (там же.).
«Вы любили пастуха, скотовода, (из)1 пастухов, которые, обычно, выкладывали для Вас (хлеб выпекаемый на), тлеющие угльях, (…) Вы превратили его в волка, так, что его собственные подпаски отгоняют его, и его собаки кусают его в бедра» (VI, 58-63; BGE, p. 623). Этот «блуждающий сюжет» был воспроизведен в Греции в истории Актеона и Артемис, которая служила источником вдохновения для Апулея, работавшего над своей большой новеллой.
» Вы любили Ишуллану, садовника вашего отца, который регулярно приносил Вам корзину фиников» (YI, 64-65), – и он был единственным, кто, подобно Гильгамешу, избегал ее любовных предложений.
«Вы услышали то, что [он должен был] сказать (восклицает царь), Вы ударили его, Вы превратили [его] в dallalu, Вы усадили его посреди его трудов (или «сада»), он не может подойти к …, он не может спуститься до … […] «{ YI, 75-78, BGE, p. 623).
Слово dallalu, есть hapax logomenon (то есть термин, найденный только однажды в текстах Accadian). Оно обычно переводится как «лягушка», «жаба» или «крот». Von Soden (Assyrische Handworterbuch, S. 154), предпочитает связывать это с корнем dll и, таким образом, переводит его, как «маленькое, чахлое», – мнение, разделенное A. Джорджем: «dallalu (есть) ‘очень хилый’, или как существительное ‘Verkummerter’, то есть человек, застывший в развитии’ (BGE, p. 838).
Все эти гипотетические интерпретации однако не объясняют, почему dallalu проживает в середине сада и не может пойти ни вверх, ни вниз. (A. L. Oppenheim «Месопотамская мифология II»), в смелой, хотя не полностью убедительной теории переводит dallalu, как «паук», то есть паукообразное водное колесо, в центре которого была судьба Ишуллану, которая поймана в ловушку. («Предметы восточной культуры», ряд новинки, издание 17, 1948, Цыгане, стр 37-38.)
И. Дьяконов также предпочитает «паука», но в более буквальном смысле слова: Ишуллану остался в центре паучьей сети, неспособный переместиться в любом направлении (И. Дьяконов. Эпопея Гилгамеш. Москва, 1960, на русском языке). Все эти примеры доказывают только, что dallalu все еще остается вопросом без ответа.
Размах любовных интересов богини, отметили исследователи, охватывает почти все, пересекая все представимые границы. Мифологический герой – здесь сосед обычных людей (пастух и садовник), животные – сосуществуют с людьми, дикий зверь (лев) находится в компании домашнего животного (жеребец), пастух, который всегда – в движении со своим стадом, разделяет судьбу садовника, связанного со своим садом. И, более того. Наказывая своих возлюбленных, которые потеряли ее благосклонность, богиня нарушает границы, еще и превращая мирного пастуха в отвратительного хищника, а добропорядочного садовника – в несчастное маленькое существо.
Но, даже и эти метаморфозы, фактически – не предел для нее, поскольку богиня нарушила также вечную разделительную линию, отделяющую живых от мертвых.
Шумерская Инанна также была правителем Потустороннего Мира, и эта функция была тогда унаследована ее аккадской копией. Но ее образ – двойственнен. Хороня своего товарища Энкиду, царь Урука взывает к могущественной богине Подземного Мира со смирением и почтением: «[Может] великая царица Иштар … принять это (то есть похоронные приношения), могла бы она [быть благосклонна] к моему другу [и быть на его стороне!]» (VIII , 137-138; ЭГ, p. 67).
Не так, как в Главе VI, где Иштар, оскорбленная Гильгамешем вынуждала богов создать Небесного Быка. Раздраженная их колебанием, угрожала им:
«Если Вы не дадите мне Быка Небес,
я разрушу подземный мир вместе с его местонахождением,
я снесу нижние области до основания.
Я подниму мертвых, чтобы поглотили живых,
я заставлю мертвых превзойти численностью живых.»
(VI, 96-100; BDG, p. 625.)
Это странное скопление противоположных качеств и оценок можно объяснить тем же самым изменением культурного отношения. В циклических религиях Богиня-Мать была создателем, правителем и законным судьей целого мира и, прежде всего, лелеемых ею детей, людей. Потусторонний мир, как часть универсальной структуры, также принадлежал ее владениям. С переходом к линейной мировой перспективе Богиня становится заклятым врагом нового патриархального порядка. Вместо того, чтобы собирать и объединять все элементы реальности, она превращена в злого правонарушителя правил, приносящих хаос во все сферы жизни. И она все еще достаточно мощна, чтобы нанести роковой удар, то есть разрушить стену, защищающую живых от бессмысленного гнева мертвых. Даже боги боятся такого бедствия. Таким образом гигантский Бык создан, наконец, чтобы покончить с царем Урука, человеком, который срубил Великое Дерево и оскорбил Богиню.
3. Убийство Небесного Быка.
Эта история – короткая, но не менее драматическая, чем другие эпизоды рассказа.
«Иштар […] приведя этого (Быка): когда он достиг [земли] Урука, он высушил лесистую местность, болото и тростники, он спустился до реки, [уровень] реки уменьшился на семь локтей » {VI, 115-118; BGE, pp. 626-627.)
Могущественное животное принесло бедствие в место, где оно появилось, – все это имело нечто общее с катастрофой Наводнения, описанного в Главе XI, хотя детали были, так, или иначе – вывернуты наизнанку. Исследователи отмечали, что эта тема существует в фольклоре в двух различных вариантах. Вода остается главным героем в них обоих, но ее изобилие в первом, оказывается столь же роковым, как ее отсутствие во втором. Полная засуха земли заменяет ее обводнение. А, история с Небесным Быком, служит, возможно, связующим звеном между Гильгамешем, с его деяниями на горе Кедра и Ута-написти, представляющего старую драму Наводнения.
Действия Быка примечательны также в другом отношении.
«От фырканье Быка Небес открылась яма,
сто мужчин Урука, все в нее упали.
От его второго фырканье яма открылась,
двести мужчин Урука, все упали в нее.
На третье его фырканье открылась яма,
Энкиду упал в нее до [своей] талии» (YI, 119-124).
Ямы, ведущие в Потусторонний Мир, которые были хорошо известны в Месопотамской литературе, заслуживают того, чтобы упомянуть «две игрушки» Гильгамеша, которые он опустил до уровня земли, и они перешли к месту обитания мертвых («Bilgamesh and the Netherword».) Странная связь Быка с подземными миром, отражает, возможно, подобные связи богини, которой он принадлежал. И падение Энкиду в яму, хотя он, конечно, быстро «подпрыгивал», является намеком на будущую судьбу героя.
Сражение с Быком закончилось для двух друзей полной победой.
«Гильгамеш как мясник [(…)], смелый и опытный,
[до отказа воткнул] свой нож между линией рогов и точкой убоя.
(…) был убит Небесный Бык » (VI, 145-147).
Горе Иштара не знало никаких пределов, «она издала горестный вопль» сидя как птица на стене Урука. «Энкиду услышал речь Иштар, он оторвал ляжку Небесного Быка и бросил вниз, перед нею» (VI, 151-155).
И стороны – отметили это событие, но их действия, и эмоции были различны.
«Иштар собрал куртизанок, проституток и шлюх,
она назначила траур по ляжке Небесного Быка.
Гильгамеш созвал мастеров, всех кузнецов, для того, чтобы похвалиться перед мастерами толщиной его рогов. (…)
Он посвятил (рога) для помазания своему богу, Лугалбандха,
он взял (их) и повесил (их) в своей спальне» (VI, 158-161 и 165-166; BGE, pp.629).
Два ритуала отражают два типа идеологии и социальной структуры. Гильгамеш «созывает своих мастеров, чтобы восхититься огромными рогами мертвого быка, превратив их в пару сосудов, чтобы держать там мазь. Упоминание, очевидно, – к ритуальному помазанию статуи, хранимой Гильгамешем в его личной палате для чествования его покойного отца «, объясняет A. Джордж (BGE, стр 476-477). Культ Лугалбандха, божественного отца царя, был естественной частью новой, ориентируемой на мужчину, религии Месопотамии. Гильгамеш отдал свои трофеи кузнецам, умелым изготовителям оружия, Иштар разделила свое горе с женщинами, храмовыми проститутками, коллегами известной Шамхат, которые «цивилизовали» дикаря по имени Энкиду. Трудно найти более выразительный символ двух полюсов, выступающих против друг друга. На одной стороне – женственность и любовь, на другой мужественность и война.
Человек, борющийся с быком – образ распространенный по всему земному шару, его можно назвать «скрытым мифологическим обьектом», поскольку он проявлялся на поверхности культур неисчислимое число раз, в разных эпохах и в различных странах. Богиня-Мать – часто уподоблялась корове; Нинсун, эту нежную и заботящуюся мать Гильгамеша, обычно называли «дикой коровой», «небесная корова» – было иногда эпитетом Инанны-Иштар, непосредственно. В Индуизме, преимущественно циклической религии, корова – была священной, как вечное воплощение Матери-земли. Но в отличие от Дурга-Кали, корова осталась односторонней сущностью, ее благосклонность и доброта исключили любой след двойственного отношения. Но почему не выбрать мужскую половину обожествленного животного, как его «темного» двойника? Ничего такого не случилось в Индии, но это имело место в некоторых других культурах – от архаического Крита до современной Испании. И тореадор, борющийся с быком в цирке Севильи XXI столетий – просто продолжает войну, которую Тезей вел однажды против Минотавра в Лабиринте царя Миноса.
* * *
Гильгамеш и Энкиду возвратились в Урук во славе; » когда они двигались по улице» столицы «люди собрались, чтобы смотреть на них». Все восхваляли их как великих воинов. Но в следующую ночь Энкиду видел ужасный сон. Он видел, что боги собрались, чтобы решить судьбу двух героев. «И Ану говорил Энлилу: «Они, потому что они сразили Быка Небес, и убили Хумбаба, который [охранял] – [лесистыe] горы с кедром», так сказал Ану, «из этих двоих [позвольте одному из них, умиреть!]» И Энлил сказал: «Позвольте Энкиду умиреть!» (EG, p.55; аккадский оригинал начала Главы VII все еще отсутствует. A. Джордж использовал вместо этого «фрагментарный пересказ прозы, написанный на Хеттском, который был основан на более старой версии эпоса»).
Суждение богов было необратимо, и ответчик не имел никакого права аппеляции. Таким образом Энкиду заболел. Во сне он видел себя захваченным монстром, который ведет его «плененного, к дому темноты (…) к дому, жители которого лишены света, где почва – их хлеб насущный и глина их пища, где они (…) не видят света, а обитают в темноте» (VII, 184-190; EG, p. 61).
Ужаснувшись этим видением, Энкиду умирает.
Гильгамеш неистово оплакивал своего товарища и восхвалил его в монологе, который расценен исследователями, как беспрецедентный шедевр аккадской поэзии. Тогда он сделал погребальную статую покойного и украсил ее щедро золотом и ляпис-лазурью.
Но, главным результатом трагедии, было радикальное изменение самого Гильгамеша, его характера, его верований и ценностей жизни. Он был потрясен физическим разложением тела его друга, которое захватило его воображение, с его натуралистическими деталями.
«Шесть дней, я оплакивал его (то есть, Энкиду) и семь ночей», вспоминает Гильгамеш в Главе X, «я не отдавал его тело для похорон, пока черви не выпали из его ноздрей» (X, 58-60; EG, p. 78).
«Как я могу хранить молчание», он восклицает тогда,
«как я могу остаться спокойным?
Мой друг, которого я любил, обернулся глиной»
«Затем я стал бояться, что тоже умру,
я становился испуганным смертью, (…).
То, что случилось с моим другом,
было слишком (для меня) невыносимо» (X, 61-63).
«Я умру, и тогда не буду ли я, как Энкиду?
Горе вошло в мое сердце.
Я боюсь смерти» (IX, 3-5; EG, p. 70).
Стивен Митчелл отметил, что «Поэма Гильгамеш», «возвысила голос (…) о страхе к смерти, возможно, более мощно, чем любая другая книга написанная после нее» {см. выше}.
И это было не случайно, потому, что анонимный автор Поэмы изложил эту проблему впервые в человеческой истории. Старый циклический мир с его верой в перевоплощение и сверхфизические способности шаманов – достигать более высоких уровней духовного космоса, уклоняясь от власти пространства и времени, рассматривал смерть иначе. Физическая кончина в этой системе ни в коем случае не была абсолютным уничтожением самого человека.
Но, в линейных традициях были радикально отменены все такие понятия, и смерть неизбежно стала центральной проблемой человеческой мысли.2 Разрешить ее было возможно только с разрушением материального мира, – идея, которая скоро станет самой основной в линейном мировоззрении с его робким, но обнадеживающим ожиданием «конца» и высоко-оптимистической эсхатологии.
Однако во время Гильгамеша эта доктрина еще не была сформулирована и человек мог предусмотреть только несчастную перспективу темной ямы, населенной голодными призраками.
Бремя скорби и тревоги вынудило Гильгамеша начинать свою экспедицию в поисках эликсира вечной жизни. Блуждая по всему миру он встретил мудрую женщину Шидури, но в ее словах не было утешения.
» Гильгамеш, где ты бродишь?» она спросила.
«Ты никогда не найдешь вечную жизнь, которую ты ищешь. Когда боги создали человечество, они отдали смерть людям,
жизнь – они оставили для себя.
Но ты, о Гильгамеш, наполни свой живот доброй пищей, будь радостными днем и ночью,
преврати каждый день своей жизни в счастливый праздник,
танцуй и играй днем и ночью!
Дай своей одежде искриться чистотой, мой свою голову и делай омовение в водах.
Люби ребенка, который держится за тебя рученкой, и дай удовольствие твоей жене в своих объятиях.
Поскольку это – путь данный (людям богами) «.
(Фрагмент взят из Старой Вавилонской таблицы по сообщениям из Sippar. Он пропущен в основной версии Поэмы и должен быть помещен между X, 71 и X, 72.)
Было весьма естественно, что речь Шидури только увеличила мучения Гильгамеша, и он продолжил свою поездку. Ута-напишти, с которым он говорил на священной земле, недоступной смертным, пересказал ему историю Наводнения. Затем он дал царю последний шанс.
«Позвольте мне раскрыть, O Гильгамеш, самый большой секрет, тебе [я буду] говорить тайну [богов]» (XI, 280-281; EG p. 98).
«Секрет» и «тайна» были упомянуты однажды в первых строках поэмы, и они появляются снова – в ее заключительном эпизоде.
«Есть растение, которое [выглядит] как коробочка с шипами», продолжал Ута-напишти, «если ты сможешь обладать этим растением, [ты будешь снова таким, как был в юности]» {XI, 282-285).
Как только Гильгамеш услышал слова Ута-напишти,
«он открыл [канал] ……
тяжелые камни он привязал [к своим ногам]»
они протащили его вниз и таким образом он нашел волшебное растение и взял его с собой (XI, 286-290).
Из текста, очевидно, что «канал» был своего рода колодцем, через который царь спустился
до naqbu, или таинственного подземного океана мудрости и жизни.
, мог быть колодцем, который он, (Гильгамеш) открыл, чтобы проникнуть в местожительство
Эа, которое называлось Apsu, с заглавной буквой ‘A‘ «.
[J. S. Castillo, «Nagbu3: Всеобъемлющее или бездна, в первом стихе ‘Gilgamesh'», «Ирак» 60 (1998), Лондон, p. 220.]
Таким образом, конец поэмы – является возвращением к ее вводным строфам: царь Урука, известного его способностью изучать тайны природы приближается наконец к самому истоку самого высокого знания нашего мира.
«И, таким образом, поиск более вероятного значения первого полустишья текста в некотором роде подтвержден кульминационным моментом поэмы, и, в то же время, может обеспечить дальнейший и красивый аргумент в пользу замечательной формальной структуры этого литературного шедевра, так как кульминационный момент, кажется, предугадывался в самом начале поэмы» (там же., p. 221).
Но это еще не все: триумф Гильгамеша, фактически предшествует его заключительному поражению. Снабженный животворным цветком, Гильгамеш решил возвратиться в Урук в компании Ур-шанаби, лодочника Подземного Царства, которого можно назвать месопотамским Хароном. Этот персонаж, известный в мифах не только Греции и Ближнего Востока но также и таких отдаленных стран как, например, Тайланд, мог вполне быть остатком прототипа определенного персонажа, обычного для народов и племен в различных частях земного шара.
Поездка оказалась фатальной для Гильгамеша. Однажды «он нашел омут, вода которого была прохладна, спустился к нему, чтобы искупаться в воде. Из-за аромата растения, его учуяла змея, подползла [в тишине], и утащила растение прочь.
Когда она отползала, с нее сошла старая кожа. Гильгамеш сел и заплакал. (…)
‘Не себе самому сделал я щедрый подарок, [для] Земляного Льва5 я сделал благо!'» (XI, 302-307 и 312-313; EG p. 99).
Змея в Поэме всегда интриговывала комментаторов. Позвольте нам процитировать старую, но ни в коем случае не устаревшю статью Дж. Моргенстерна.
«Во-первых, кажется, бесспорным то, что общим Семитским верованием было, что змея являлась (…) сверхествественным существо (…), (и) что одним из этих сверхчеловеческих качеств была исключительно длинная жизнь, фактически синонимичная с бессмертием, или по крайней мере с вечнотекущей молодостью, это – почти точно» (L. Morgenstern, «Zeitschrift fur Assyriologie und verwandte Gebiete», Bd. 29, Strassburg, 1914-1915, S. 291).4
«{…) поев волшебный цветок Гильгамеш сбросит с себя старую кожу и, таким образом возобновит свою юность. Но, вместо этого – цветок съела змея, и, т.е., это змеи сбрасывают свою кожу и так возобновляют свою юность, в то время как люди обречены быть смертными» (там же. S. 300).
Тот же самый тезис повторен современным исследователями: «змея приползла и схватила его (то есть цветок омоложения) для себя. Так – Гильгамеш уступил змее бессмертие, которое, должно было быть бессмертием человека» (Раймонд Дж. Кларк. » Источник: новый взгляд на эсхатологию в походе Гильгамеша за бессмертием» – Maier, p. 140).
Но Семитские верования были, фактически, только отдаленным эхом доисторического Шаманского мира, где змея, сбросившая кожу была стандартным символом перевоплощения. Именно поэтому неукротимый Гильгамеш был побежден маленькой рептилией. Герой назвал змею (sеru) «лев земли»
( )6 с грустной иронией: король охотился на реальных львов в прошлом, но это
смешное подобие «льва», оказалось, былo намного более сильным. Тем не менее, это был свободный выбор героя: срубив Дерево Жизни, он получил беспрецедентную мощь, но в то же самое время проиграл свое сражение со смертью.
Naqbu – в первом стихе поэмы еще раз демонстрирует ее двойственность. Царь нашел цветок омоложения в подземных водах, он потерял его, принимая ванны в обычном пруду. Мистическое видение было обменено на физический успех.
Итак, Гильгамеш возвратился в свою столицу, показывая Ур-шанаби Великую стену и великолепный город, который она окружала. Эти линии всегда проводились как доказательство, что поэма была историей самооткрытия или мудрости, которую царь получил, наконец после очень многих ошибок и заблуждений. В этом он, казалось, был предшественником Фауста. Но возможна также альтернативная точка зрения. Фауст умер, начиная большое предприятие, которое будет унаследовано новыми поколениями, месопотамский герой достигал своей житейской мудрости в практических делах в самых начальных частях рассказа. Единственной вещью, которую он не получил, была вечная жизнь, но эти его поиски закончились неудачей.
Следующие поколения возобновят этот поиск в дальнейшем развитии линейного мировоззрения, но это – уже другая история.
Приложения.
Приложение 1.
Я предпочитаю называть работу «Поэма», а не «Эпос» из-за двух соображений. Во-первых, потому, что ядро шедевра было составлено только одним автором7, и второе, – в ее заключительной форме несмотря на все последующие дополнения и приложения, она остается последовательным целым, с той же самой подчиненной и главной идеей.
Приложение 2.
Проблема влияния старых Шумерских поэм с Гильгамешем как главным героем в большом аккадском сочинении, носящем его имя является сложнейшей и это привлекло внимание множества Ассириологов в течении XX столетия. Общий обзор этих исследований дается Эндрю Джорджем во вводных главах его фундаментальной публикации («вавилонская Эпопея Gilgamesh» – BGE). Царь Урука (первоначально его называли Bilgames) был прославлен в пяти работах Шумерской беллетристики, одна из них (о Humbaba: в Шумере – Huwawa) сохраняемая в двух версиях. Это: «Bilgames and Akka», «Bilgames and Huwawa», «Bilgames and the Bull of Heaven», «Bilgames and the Netherworld» and «The death of Bilgames». [«Билгамес и Акка», «Билгамес и Хувава», «Билгамес и Подземное Царство» и «Смерть Билгамеса» – Л.Я.]
Много эпизодов присутствующих в аккадской поэме, могут быть найдены в Шумерских текстах. Энкиду там сопровождает Билгамеса в его предприятиях (хотя он – больше слуга, чем близкий друг); два героя идут в гору Кедра, чтобы бороться с Хувава, и валить деревья; они находятся в конфликте с богиней (Инанна в Шумерских источниках) и убивают Небесного Быка, созданного богом Ан, отцом Инанны, по ее просьбе (хотя рога животного были, затем, пожертвованы той же самой Инанне в один из ее больших храмов).
Bilgames встретил ZiAsudra (на аккадском – Ута-напишти, от – «я нашел мою-жизнь»), который пережил Наводнение и стал бессмертным, хотя история, сказанная в Главе XI базировалась не на Шумерском источнике, а на старой вавилонской поэме Atra-hasis.
И последняя XII Глава аккадского текста была просто переводом вышеупомянутой «Смерть Билгамеша».
Но есть также важные новшества. В аккадской поэме Enkidu превращен в «благородного дикаря» унесенного животными в дикую местность, и он был, как мы уже сказали, создан из глины, или (во сне царя) сброшен на землю, как упавшая звезда. История его соблазнения и воспитания женщиной – также новая тема. «Мечты о Humbaba, проклятие проститутки, таверна на краю земли, (…) миф о змее и Цветке Омоложения» (BGE, p. 20), не имеют никаких параллелей в Шумерской литературе.
Но вавилонское поэтическое сочинение было ново и оригинально, главным образом не из-за его деталей, a по другим причинам. «Формирование вокруг характера Гильгамеша величественной эпической поэмы, с ее большими, объединяющимися темами власти и царского сана, дикой местности и цивилизации, дружбы и любви, победы и высокомерия, смерти и жизни, человека и бога – это было вавилонским достижением» (там же.).
К этим вдохновляющим словам Эндрю Джорджа я должен только добавить следующее соображение. Центральной идеи Аккадской поэмы поразительно недостает в ее Шумерских источниках. Вавилонский поэт обсуждает проблему смерти, и его суждение серьезно и необратимо: никто среди людей, даже самые большие из героев, не могут избежать этого трагического исхода.
Шумерский Билгамес был обеспокоен теми же самыми мыслями, но он был, в конце концов, удовлетворен компромиссом. Будучи отчасти человеком, он должен был спуститься в Подземный Мир, но там он был бы царем и правителем мертвых. Такое решение невозможно в аккадском сочинении. Божественная природа Гильгамеша так или иначе «испарена» в ходе событий и, оплакивая кончину своего «брата и друга», он похож на обычного человека. Его блуждание в поисках волшебного эликсира и его заключительное поражение – трагедия целого человеческого рода. И это – главная фабула поэмы, в то время, как все другие элементы рассказа существенны – только, как его неотъемлемые части.
1) Возможно, – «из числа тех пастухов…» (Л.Я.).
2) Tысячелетия спустя, высказанную в кратчайшей Шекспировской формуле: «To be, or not to be – that is the question!» (Л.Я.).
3) автор предпочел старое написание термина, данного Von Soden и Чикагским словарем, но затем отвергнутое A. Джорджем.
4) Имеется в виду Змея – царствующая на поверхности почвы. (Л.Я.)
5) «Журнал Ассириологии и родственных областей» (Л.Я.)
6) » ‘Земляной Лев’ является очень редкой фразой, встретившейся только здесь» (Морин Г. Ковакс. Эпопея Gilgamesh. Стэнфорд, Калифорния, 1989, p. 107).
7) «(…) есть такая красота и сила в Старых Вавилонских фрагментах, что можно быть уверенным, – поэма была первоначально работой единственного поэтического гения» (A. Джордж в BGE, p. 22); » подлинный автор письменной эпопеи был поэтом непревзойденного гения в вавилонской истории» (там же. стр. 33).