Опубликовано в журнале СловоWord, номер 51, 2006
«Живой, как жизнь»
Через несколько дней после приезда моей семьи в Бостон друзья показывали нам окрестности. Мы решили выйти из машины и прогуляться. «Залокай дверь!» – напомнила моя приятельница мужу-водителю. Я не поняла, что она имела в виду, и переспросила. Она пояснила: «Залокай. Закрой, значит. Ты не удивляйся. Ещё не такое услышишь. Это как-то срывается с языка…»
Она была права. Вскоре я услышала…
«Обычно это берёт полгода…»; «ты взял душ?..»; знаменитые: «Вайфуля, залокай форточку, а то наши чилдернята схватят сикнес…» и «Мне полпаунда вон той колбаски. Только не писиком, а слайсиками. И потоньше наслайсайте». Мне рассказали, что в Нью-Йорке практически невозможно «аффордать апартменты», потому что за них «безумно много чарджают»; растолковали, какую надо искать работу, чтобы «саппортать семью»; подсказали, где «шопинговать» в Бостоне, и уточнили, что если «шопаться на «Визу», то можно получить скидку. Я узнала также, что можно «шерать бизнес», «миксать слова», «спонсорать мероприятие», «консумать вещи», «дринчать», «бебисытить», «юзать купоны», «присмотреть кондочку», «пользоваться макровейкой», «апплаиваться в колледж», «притэйпать линейку к экрану», «засэйвать текст на дискету», «проранать» программу – и при этом она может «ранаться или не ранаться». Можно «поланчевать», «позвонить овнеру», «килануть кого-то», быть «лаковым» (от англ. luck – удача), воспитывать «бэбика» и даже «стать хомотэнтом». Можно есть «фэтное и нефэтное». Можно быть действительно забизенным, а можно только делать вид. И, наконец, жизненно важно знать, где находятся «вумэнская и мэнская» (я думаю, вы догадались сами…).
«Доведись профессору Хиггинсу побывать в любом американском городе, где есть мало-мальское скопление русских людей (а мы, кажется, уже есть везде), и послушать, на каких «диалектах» мы между собой разговариваем, герой Б. Шоу на второй день сошёл бы с ума. Наши перлы – «новоязы» или «американизмы» с русскими суффиксами и окончаниями – непереводимы ни на один из языков мира, включая английский и русский, хотя для нас самих просты, понятны и доходчивы.
Только совсем уж тупой или вчера пересекший границу не поймёт, что значит «аффордать», «юзать», «слайсать», «клаймать», позвонить в «джуйку» или идти на «пари». Руководитель тургруппы объявляет: «В нашем трипе эвридэй будут фри брекфасты, два ланча и один дынер (именно так, через «ы»). Пожалуйста, не забывайте оставлять типсы. Давать в руки не принято, лучше мани оставляйте на тэйблах». А как произносятся по-русски «заём», «аренда», «адвокат», «мусор», «встреча» или «напиток», не помнят даже те, кто и знает-то на английском два десятка слов. Лон, лиз, лоер, гарбидж, митинг и дринк стали как-то родней и ближе», – эти откровения я вычитала в газете «Мы и Америка», в статье В. Родионова «Английский с русским акцентом».
Когда состояние первичного «столбняка» прошло, я начала прислушиваться к этой речи. При всем её почти непристойном звучании под ней «струилась жизнь». Мне было интересно, как образуются эти слова и обороты, почему они массово «срываются с языка» и органично вписываются в поток русской речи, порождение ли они нынешней «невежественной», «колбасной», как презрительно называют её иногда, эмиграции.
Итак, что же я обнаружила…
Находки
Должна признаться, что непосредственной жёсткой связи между употреблением «новоязов» в речи и образовательным уровнем говорящего я не заметила. В большей или меньшей степени эти «перлы» присутствовали в речи практически всех моих знакомых – и мало-, и высокообразованных. Насыщенность же речи «американизмами» была связана не с формальным образованием, а с индивидуальным стилем мышления и говорения человека, с культурой речи говорящего (которой, к сожалению, можно не обладать, имея всевозможные профессиональные дипломы, награды и учёные степени).
Велико было моё удивление, когда внезапно выяснилось, что «новоязы» совсем не новы по происхождению.
«Так и жизнь прошла, як один дэй… Тут у меня есть менеджер… Мы с ним вместе продаём поп-корн… На динер не хватает. Голодую. Одежда, сами видите, какая. Не в чем на стрит выйти.» Звучит знакомо? Как вы думаете, когда это было сказано? Не угадаете! Этот монолог старого украинца, уехавшего с Волыни в США, приводится в книге И.Ильфа и Е.Петрова «Одноэтажная Америка», изданной в… 1936 году.
А теперь взгляните на этот монолог:
сэр,
назначаю апойнтман.
Вы знаете,
кажется,
мой апартман?
Тудой пройдёте четыре блока,
потом
сюдой дадите крен.
А если
стриткара набита,
около
можете взять
подземный трен.
Возьмите
с меняньем пересядки тикет
и прите спокойно,
будто в телеге.
Слезете на корнере
у дроге ликет,
а мне уж
и пинту
принёс бутлегер.
Приходите ровно
в севен оклок, –
поговорим
про новости в городе
и проведём
по-московски вечерок, –
одни свои: жена да бордер.
А с джабом завозитесь в течение дня
или
раздумаете вовсе –
тогда
обязательно
отзвоните меня.
Я буду
в офисе.»
В.В. Маяковского не узнать трудно. Фрагмент, который вы только что прочитали, был взят из стихотворения «Американские русские», опубликованного в цикле «Стихи об Америке» в 1925 году. Поэт не придумал этот монолог. Он просто записал то, что услышал на улицах Нью-Йорка. В книге очерков «Моё открытие Америки» (1926 год) Маяковский почти дословно прокомментировал стихотворение «Американские русские»:
«Мне, не знающему английский язык, всё-таки легче понимать скупослового американца, чем сыплющего словами русского.
трамвай – стриткарой,
угол – корнером,
квартал – блоком,
квартиранта – бордером,
билет – тикетом,
а выражается так: «Вы поедете без меняния пересядок». Это значит, что у вас беспересадочный билет.»
Что же касается географического распространения «новоязов», то – увы! – и тут мы с вами не можем предъявить никаких эксклюзивных прав. Везде, где есть эмиграция, есть «новоязы». Посмотрите, какой колоритный монолог из разговора, услышанного в израильском автобусе, приводит Дина Рубина в эссе «Я не любовник макарон»:
– Я говорю «менаэлю» (начальнику): пока я не подпишу «хозе» (договор) со всеми «тнаим» (условиями) – я работать не стану. Я без «пицуим» (денежной компенсации при увольнении), без оплаченных «несиёт» (поездок на работу), без «битуах леуми» (национального страхования) и без «купот-гимел» (пенсионных касс) не буду работать!
Подобные примеры русской речи, в большом количестве впитавшей в себя иноязычные элементы, естественно, попадали в сферу интересов лингвистов. Их можно найти в монографиях и учебниках русского языка, в разделах, рассказывающих об употреблении заимствованной лексики, экзотизмов и варваризмов. Однако, к сожалению, в языковедческой литературе анализировалась не языковая природа этих примеров. Как правило, они рассматривались под социально-политическим углом зрения и подавались как средство речевой характеристики «для осуждения каких-либо людей, явлений». Ещё в 1984 году в уважаемом учебнике монолог старого украинца из «Одноэтажной Америки» был прокомментирован так: «Потеряв родину, он незаметно для себя потерял и родной язык».
И всё же давайте отвлечёмся от политики и посмотрим только на «языковой фактор»…
Как мы осваиваем неродной язык
С трудом верится, что даже после долгих лет жизни в эмиграции человек забыл такие слова, как день, обед и улица, на родном языке, и вместе с тем, бегло говорит на нём. Монолог старого украинца иллюстрирует не процесс забывания родного языка, а нечто иное – процесс вхождения человека в новую языковую среду, процесс освоения нового, неродного, языка. Слова день, обед и улица на родном языке не были забыты. Они были замещены освоенной лексикой английского языка и перешли в пассивный запас.
В языкознании традиционно различают два типа освоения неродного языка. Социолингвистика называет их смешанным и чистым двуязычием. Психолингвистика определяет их как создание комбинированных и соотнесённых лингвистических систем. Первый тип более распространён. Он заключается в том, что одному и тому же значению соответствуют два разных лингвистических знака – первого и второго языка. Причём сами значения определяются в момент освоения первого языка. Второй тип предполагает создание двух параллельных, независимых рядов знаков, соответствующих двум параллельным, отличным друг от друга рядам значений. Так, погружаясь в языковую среду и воспринимая её как она есть, осваивают новый язык дети.
Предполагается, что любой человек, оказавшись в новой языковой среде, осваивает неродной язык по типу чистого двуязычия. И тут, применительно к явлению эмиграции, возникает парадоксальный вопрос: физически находясь в стране изучаемого языка и будучи жизненно заинтересованными в его освоении, находятся ли, например, русские эмигранты в США по-настоящему в англоязычной языковой среде?
Ответ на этот вопрос зависит от различных социальных факторов: от того, где и с кем живёт человек, где и кем работает, где учился, на каком языке говорит дома, с кем общается, посещает ли культурные мероприятия, и если да, то какие, и т.д.
«Нью-Йорк. На Брайтон-Бич открылась спецшкола с преподаванием ряда предметов на английском языке.» Безусловно, в этой шутке ситуация утрируется, но доля правды в ней есть. В городах, где оседает большое количество эмигрантов, они активно общаются между собой, естественно, на родном языке. Дома (если не добавились американские члены семьи) говорят на нём же. Многие эмигранты, приехавшие в США в зрелом возрасте и освоившие английский язык, но не имеющие достаточной практики общения на нём, всё равно мысленно переводят с одного языка на другой, сравнивая реалии «той» и «этой» жизни. И, как это ни странно звучит, сознание и предыдущий опыт мешают овладеть новым языком.
Получается, что людям, находящимся физически в стране изучаемого языка, не хватает языковой практики, и результат этого – не чистое, а смешанное двуязычие (часто в варианте смешения «французского с нижегородским»). Моя знакомая, преподаватель английского языка, американка в третьем поколении, чьи бабушка и дедушка приехали в Америку в начале века из Белоруссии, как-то рассказала, что её бабушка говорила на трёх языках – идиш, русском и английском – одновременно. Например, она могла сказать внучке: «Барбеле, штыл авэк дым чайник он зе тейбл» («Барбара, поставь чайник на стол»).
Такое «смешение» языков заразительно. В тех же очерках об Америке Маяковского читаем: «Сегодня, 10 сентября, нью-йоркский юнион моряков порта объявил забастовку…», или «В двенадцать выходящие из театров пьют последнюю соду, едят последний айскрим и лезут домой в час или в три, если часа два потрутся в фокстроте или последнем крике «чарлстон». Но жизнь не прекращается, – так же открыты всех родов магазины, так же носятся собвей и элевейтеры, так же можете найти кино, открытое всю ночь, и спите сколько влезет за ваши 25 центов «.
Надеюсь, никто не сомневается в том, что Маяковский не забыл русские слова профсоюз (trade union), газированная вода (soda), мороженое (ice-cream), метро (subway) и лифт (elevator). Но в тексте очерков вместо них он использовал «американизмы». Возможно, когда он писал об увиденном в Америке, эти слова «просто сорвались с языка…» и остались в тексте, придавая ему «вкус и запах» американской жизни. Так «новоязы» становятся литературным приёмом.
Как мы «портим» родной язык
В разговорной речи «смешение» языков не таит за собой ничего. Люди не планируют «испортить» русский язык или продемонстрировать своё знание английского языка. Они просто так говорят; это «срывается с языка…» Почему?
Быстрее всего запоминается необходимая общеупотребительная лексика и профессиональная терминология – парадигмы слов. Иногда русские и английские слова соответствуют друг другу, иногда – нет, в силу того, что за ними стоят отличные друг от друга жизненные реалии. Говорящий строит поток речи на родном языке и автоматически вставляет в него освоенные слова из новых парадигм. Если у английского слова нет чёткого русского соответствия, его присутствие в русской речи оправданно и обосновано спецификой того, о чём говорят. Однако значительно чаще в речи встречаются английские слова, имеющие полноценные русские эквиваленты, что было прекрасно проиллюстрировано в монологе старого украинца и записях Маяковского.
Далее процесс закрепляется в письменной речи. Посмотрите на знакомые вам рекламные объявления, в которых английские слова органично вписываются в русский текст. Например: «Назначайте appointment сегодня…», «Принимаем credit cards…», «Мосты. Root Canals. Хирургия ротовой полости…», «Первая группа в Real Estate…», «Требуются electrologist, маникюрша и massage therapist…», «…работа full/part time» .
Язык пытается освоить любые инородные элементы. Освоение заимствований – процесс давно и широко известный. Доминирующий язык – тот, на котором говорят, – подчиняет все элементы речевого потока законам данного языка. Так начинают склоняться по русским моделям английские существительные и спрягаться английские глаголы: «…предлагаем полный пакет бенефитов и гибкое расписание…», «… перед покупкой дома, кондо или таунхауса узнайте о его состоянии…», и т.д. Заметьте, что освоенные заимствования уже пишутся русскими буквами, в отличие от экзотизмов и варваризмов, которые часто сохраняют оригинальное написание.
Затем к хорошо освоенным иноязычным корням начинают добавляться русские словообразовательные форманты: приставки, суффиксы, постфиксы… И мы начинаем апплаиваться, дринчать, притэйпывать и шераться.
Особая статья – наши дети. Они быстро переходят из одной культуры в другую. По мере освоения английского у них притупляется чувство русского языка. У тех, кто хочет сохранить русский и говорит дома или читает по-русски хотя бы немного, но систематически, основы языка сохраняются. Это ведь навык. Часто дети понимают, говорят, читают и пишут по-русски, но всё равно нет-нет, да и споткнутся на словоупотреблении: «Я так люблю шить… Я бы шила и шила, но у меня нету шейной машинки» (вместо швейной); «Это лиричная песня…» (вместо лирическая); «Он физикально слабый…» (вместо физически}; «…землическая орбита…» (а не земная); «Мой брат любит шалунить» (вместо шалить); «Бабушка, дай мне два котлета…»; «Любые кнопки не работают…» (калька с английского, не допускающего русское двойное отрицание «Никакие кнопки не работают»); «я видела это на телевизоре» в смысле «по телевизору» и была «на команде» в смысле «в команде» (тоже кальки с английского); «У них сегодня большая селебрация» в смысле «празднование»; «…мне надо отеплиться…» в смысле «согреться». Как-то маленькая дочка друзей сидела в гостиной и читала вслух громко. Папа хотел смотреть телевизор и попросил: «Женя, читай про себя.» Удивлённая Женя ответила: «А про меня тут ничего нет…»
Практически постоянно и дети, и взрослые, живущие в англоязычной среде, ошибаются в употреблении двух русских синтаксических конструкций: инфинитивной («…забудьте сравнивать цены…») и с частицей ЛИ . Например, вместо «Я спрошу, знает ли она это…» непременно скажут «Я спрошу, если она это знает…» Это тоже кальки, очень распространённые, с конструкций английского языка.
Так говорят не только американские русскоязычные дети. Вот чем поделилась в том же эссе Дина Рубина:
«Со мной – только по-русски!» – кричу я в ответ на ту или иную обращённую ко мне фразу на иврите. И они пытаются, бедные. «Хочешь макарон?» – спрашиваю я дочь, и она отвечает смиренно: – «Нет, спасибо. Я – не любовник макарон.» Или, когда мне звонят и, попадая на дочь (голоса похожи), спрашивают: «Это Дина?», она отвечает терпеливо: – «Нет, это ребёнок от Дины. Она не находится.».
Иногда родители впадают в отчаяние от такой русской речи детей, иногда великодушно посмеиваются… А можем ли мы так же легко и свободно говорить на английском, иврите, немецком, как они? Да, мы находимся в разных языковых пространствах (они уже тут, а мы ещё там), и это правда эмиграции. Каждое поколение движется по своему жизненному пути. Но языковые пространства виртуальны. В них нет непреодолимых физически преград или пропастей. Совершенствуя наш английский, мы всё более и более комфортабельно ощущаем себя в пространстве английского языка. Точно так же, прилагая усилия, – деликатно, терпеливо и неназойливо, – продолжая просто говорить по-русски, рассказывать, показывать, слушать что-то интересное, мы можем помочь нашим детям сохранить в сознании русское языковое пространство. Если потом ребёнок захочет заняться языком всерьёз или попадёт в полностью русскоязычную среду, всё встанет на свои места. Языковой навык – дело наживное, и при желании можно сохранить или развить навык говорения на любом языке. Я ещё раз убедилась в этом, когда мне довелось разговаривать с американцами, родившимися в США, семьи которых приехали в Америку с первой и второй волной русской эмиграции и хотели сохранить русскую языковую культуру у детей и внуков. Я была потрясена их красивым, грамотным, свободно льющимся русским языком.
«…чем слово наше отзовётся…»
Конечно, «два котлета» удручают. Но их появление в речи ребёнка, выросшего в Америке и говорящего в основном на английском языке, вполне объяснимо. Так же, как объяснимо и естественно распространение «новоязов» в речи большинства эмигрантов. Язык – он ведь «живой, как жизнь», отражает всё, что происходит с говорящими на нём.
Честно говоря, больше удручает ставшее нормой неуважение и невнимание к языку. Удручает повсеместно встречающийся – и в эмиграции, и в России – языковой непрофессионализм профессионалов – тех, кто преподаёт, пишет, вещает по-русски на плохом русском и тем самым закрепляет этот неграмотный русский в сознании обывателей. («…Нехорошо сказано. Так по-русски не говорят. Нужно исправить.» – «Ой, да кроме тебя и, может, ещё нескольких, этого никто и не заметит.») Печалит тотальное «опрощение» языковой культуры (как и культуры в целом) и его следствия: оскудение словарного запаса, неправильное словоупотребление, засилие речевых штампов и клише, неоправданных модных заимствований и сленга, отсутствие чувства стиля; печалит, что бульварный язык стал приниматься за литературный, а уголовный жаргон оказался среди законодателей языковой моды… Куда уж о «высоких материях», когда тут и там пестрят элементарные орфографические и пунктуационные ошибки…
Но вот что удивительно – и эти наши сетования не новы.
язык
летит на полном спуске.
Скоро
только очень образованный
француз
будет
кое-что
соображать по-русски.»
Эти строки Маяковский написал в… Да, всё в том же 1925 году.
Хорошо ли, плохо ли, нравится нам или не нравится, языковые изменения отражают перемены в судьбе и менталитете народа и, в свою очередь, закрепляют их в сознании говорящих на языке. Наряду с болезненными и разрушительными процессами, однако, происходит и освоение новых смысловых пространств. Жизнь не стоит на месте. И успокаивает мысль: язык, он, хотя и живой, как жизнь, и отражает все её повороты, в то же время, как жизнь, великий и могучий. Верится – выстоит! История показывает: народы появляются и исчезают – языки (при наличии письменности) меняются, поступают «в архив», но остаются.