Опубликовано в журнале СловоWord, номер 51, 2006
Лариса Шенкер (Л.Ш.): В России Сергей Довлатов пользуется очень большой популярностью и любовью в народе?
Николай Анастасьев (Н.А.): О, да.
Л.Ш.: Мне бы хотелось от вас услышать, как относятся в России к Довлатову – во-первых, народ, а во-вторых, – собратья по перу и критики.
Н.А.: С моей точки зрения, это тот не частый случай, когда взгляды – ну, народ – это сильно сказано, точнее, читающая публика, с одной стороны, а с другой – литературная среда, в частности, профессиональная литературная критика, – так вот, это тот не частый случай, когда торжествует полное совпадение мнений и отношения к писателю. Его любит читающая публика и к нему с уважением, переходящим порой в восторг, относится литературная среда. Опять-таки, это тот не частый случай, когда я, человек, уже довольно давно вращающийся в литературной среде, не ощущаю ни малейшей зависти к успеху товарища, состоявшегося как писатель, в эмиграции, в Америке.
Л.Ш.: Скажите, пожалуйста, а как сегодня в России относятся к Америке?
Н.А.: Вы знаете, этот вопрос вообще-то очень интересный, и спасибо за то, что вы его задали, но ответить на него коротко было бы чистым верхоглядством, граничащим с безумием.
Л.Ш.: Тогда отвечайте длинно.
Н.А.: Я бы сказал, что в России к Америке, к моему великому сожалению, относятся плохо.
Л.Ш.: Как вы думаете, чем это вызвано?
Н.А.: Я могу сказать, что одной причиной не обойдешься. Тут несколько причин. Я перечислю их просто так, наугад, а не по значимости. Хотел бы это подчеркнуть.
Одна причина заключается – сугубо субъективно, как мне кажется, – в политике самого американского правительства. Я подчеркиваю – именно правительства. В частности, с иракскими делами, а до этого – с югославскими, а также в общей тенденции поучать весь мир. Учить весь мир демократии, нравственности, правильному поведению и т.д. Америка осталась, так сказать, единственной великой державой, и она это всячески демонстрирует. И это вызывает естественное психологическое отторжение: почему вы самые лучшие? Почему вы самые умные? Ладно, вы самые сильные и самые богатые, Бог с вами, но почему вы считаете на этом основании себя вправе учить всех других, причем используя иногда самые крайние силовые способы?
Вторая причина заключается, скорее, в политике российских властей, российских идеологов, тех, кого можно назвать, скажем, патриотами. Точнее было бы сказать, националистами. Хотя, конечно, так их не называют в официальной терминологии. Позиция идеологов, которые, используя настроения определенной части общества, внедряют в то же самое общество людей, народ, мысль о том, что Америка является врагом, может быть врагом номер один, и мешает России осуществить ее, России, историческое предназначение.
Третья причина – это застарелая, дурацкая, просто основанная на элементарном невежестве мысль о том, что Америка – страна сугубо прагматическая, ориентированная исключительно на материальные интересы и лишенная духовности. Вот, собственно говоря, коротко то, что я мог бы сказать по этому поводу.
Л.Ш.: Давайте уточним, какие же грехи со стороны Америки и какие – со стороны России? У меня возникло недоумение. Какое отношение Россия имеет к той войне, которую Америка ведет сейчас в Ираке?
Н.А.: Никакого. Но людям не нравится, что Америка, так сказать, решает сама (я высказываю свою точку зрения на то, почему в обществе распространены антиамериканские настроения), в обход международных организаций, устанавливать международный порядок. В частности, силовыми методами, как это делается в Ираке.
Л.Ш.: То есть, они полагают, что за желание помочь миру следует кого-то осуждать?
Н.А.: Не американских людей, не Джона Смита, а американское правительство, но, естественно, это отношение к властям распространяется, по понятным психологическим законам, и на Джона Смита.
Л.Ш.: Тогда возникает вопрос: думаете ли вы, что такие настроения возникают у российского населения не сами собой, не случайно, а насаждаются каким-то образом извне?
Н.А.: Так я и пытался об этом сказать, что с одной стороны они возникают – по некоторым поводам – спонтанно. И вот это спонтанное возникновение, естественное, никем не спровоцированное изнутри страны, изнутри России, порождается некоторыми действиями американских властей. Но, с другой стороны, две других причины порождаются совершенно последовательно, как мне кажется, сознательной политикой – не столько государственной властью, сколько государственной идеологией, которая, к сожалению, существует.
По первому пункту, я думаю, это вполне спонтанное, органическое, что ли, настроение. Я не думаю, что оно каким-то образом провоцируется российской властью или российской идеологией. Не то, что оно мне нравится, но оно есть.
Л.Ш.: Не кажется ли вам, что это спонтанное органическое настроение, возможно, вызывается силами, связанными с войной?
Н.А.: И даже в Чечне.
Л.Ш.: Конечно, где и сегодня продолжается война и действуют всякие иностранные пропагандисты и просто солдаты. Им очень важно и выгодно восстанавливать как можно больше населения земного шара, не обязательно только русских, против – в данном случае – Америки. Потому что Америка – одна из немногих серьезных сил, противостоящих агрессии и терроризму.
Россия старается, но не может с ними справиться. По крайней мере, не смогла до сих пор.
Н.А.: Мне ваш вопрос понятен. Но я ведь не политолог, а литератор.
Л.Ш.: Ваше мнение как литератора?
Н.А.: Дело в том, что я, честно говоря, никогда не задумывался над тем, что вы только что сказали. Именно поэтому, если бы я все-таки осмелился на ваш вопрос ответить, то я бы ответил на него отрицательно. Нет, мне не кажется, что эти настроения, о которых мы с вами говорили, провоцируются мусульманской общиной или мусульманскими лидерами. Мне вообще не кажется, что в России мусульмане – достаточно серьезная и влиятельная идеологическая сила.
Л.Ш.: Русским не нравится, что ведутся войны, не санкционированные Россией?
Н.А.: Я сказал о стремлении Америки, опираясь на силу и на свой статус единственной оставшейся в мире великой державы, поучать других, как надо себя вести. В том числе и самыми радикальными способами. Вот что я хотел сказать.
Л.Ш.: Что вы думаете по поводу существующей сегодня тенденции объединить Китай и Россию, чтобы противопоставить объединенные российско-китайские силы Соединенным Штатам?
Н.А.: А кто объединяет Россию и Китай?
Л.Ш.: Объединяют правительства. Правительство России и правительство Китая. Об этом пишут много в газетах.
Н.А.: Мне представляется, что Россия, сильно один раз обжегшись на Китае, сейчас будет вести свои дела с ним уже крайне осторожно. На экономической, скажем, почве, все нормально, как мне кажется, а почему не пытаться вступать в какой-то политический брак, пусть даже по самому большому расчету?
Л.Ш.: Хорошо бы это было так, но мне очень будет жалко, если вы ошибаетесь.
Н.А.: Может, я и ошибаюсь, но я ведь рассуждаю с точки зрения человека, очень далекого от этих сюжетов.
Л.Ш.: Теперь – в отношении второго пункта, который находится в прямом противоречии с тем, что вы сказали об Америке по первому пункту. Вы сказали, что Америка пытается навязать другим странам мира свою волю, взгляды. А что значат Ваши слова “историческое предназначение России”? Какое у России предназначение?
Н.А.: Я имею в виду, что Россия сама хочет себя – к сожалению, устами своих идеологов, идеологов патриотического (повторяю, очень условно выражаясь) направления – призвать к реваншу за поражение в холодной войне. Мол, ладно, черт с ним, мы проиграли эту холодную войну, но мы возьмем реванш на почве российской духовности, российского православия, великой российской культуры. Да, действительно великой культуры, кто же чего говорит? При этом они полагают себя носителями некой высокой истины.
Л.Ш.: Миссии, можно сказать?
Н.А.: Да.
Л.Ш.: В чем же она заключается?
Н.А.: Ну, не знаю, в просветлении мира.
Л.Ш.: Просветление мира, вот видите. Значит, России быть носителем миссии можно, а Америке быть носителем миссии нельзя?
Н.А.: Нельзя, ни в коем случае нельзя. Ни Америке нельзя, ни России нельзя, ни Израилю нельзя.
Л.Ш.: Израиль – какую он может еще нести добавочную миссию? Он уже несет ее четыре тысячи лет, и 2000 лет из них все молятся на еврея Иисуса Христа. Но дело совсем не в маленькой горсточке людей, которые живут на клочке земли, окруженном врагами. Не о них сейчас речь.
А вот по поводу Америки и России можно обсудить вопрос “миссии”.
Н.А.: Нет, нет, ни одна страна, ни одна цивилизация, ни один народ не могут претендовать на то, чтобы быть факелоносцами, носителями истины, носителями миссии.
Л.Ш.: Да, это в общем верно. Но почему же Америке россияне ставят в вину то, что считают верным для себя? Ведь когда идет война, то как-то нужно все-таки защищаться, не так ли?
Н.А.: Пожалуйста, это можно, конечно, назвать и миссией. Но эта миссия вполне конкретная. Вот когда на конкретном историческом этапе возникло античеловеческое явление фашизма, его надо было подавить любыми способами. Можно назвать это и миссией. Ради Бога, это же вопрос словоупотребления, а мы ведь говорим о другом. Мы говорим о некой, так сказать, боговдохновенности.
Л.Ш.: Скажите, пожалуйста, а терроризм, борьба с ним, не боговдохновенна?
Н.А.: Мы говорим об исторически непреходящей миссии. На роль такого носителя не может претендовать, по моему глубокому убеждению, ни одна страна, ни один народ, ни одна цивилизация и ни одна культура.
Л.Ш.: Но если физически надо бороться с терроризмом, это миссия?
Н.А.: Правильно, и на этом объединяются все нормальные люди, независимо от национальности, гражданства, своего исторического прошлого и убеждений.
Л.Ш.: Да. Но к великому несчастью, бороться с тем, что произошло в странах, где сейчас Америка нашла в себе силы и смелость вступить в войну, по-видимому, без этого нельзя. Я не буду повторяться насчет Всемирного торгового центра, с которого все это началось. Нью-Йорк, Вашингтон лишь мужественно и правомерно отозвались на это преступление.
Н.А.: Хочу убедить Вас в том, что моя страна и я лично – мы все против терроризма.
Л.Ш.: Да. Но каким же способом с ним бороться? Как вы думаете?
Н.А.: Всеми доступными способами, начиная с дипломатических и кончая, к сожалению, силовыми. В России это тоже было. И конечно, когда берут в заложники в театральном центре – это по масштабам, может быть, несопоставимо с двумя башнями Всемирного торгового центра, но это, право, тоже очень плохо.
Л.Ш.: Конечно, когда один человек погибает, это страшно. А когда гибнут сотни и тысячи?…
Ясное дело. Ну, хорошо, как вы думаете, если взглянуть оптимистично на будущее, когда это изменится и русские полюбят Америку?
Н.А.: Полюбят ли русские? Дело ведь не в любви. Я такую постановку вопроса даже не принимаю. Русские любят американцев, американцы любят русских, англичане любят французов, и наоборот. Не в этом дело. Дело просто в установлении некой всемирной, что ли, атмосферы, которую я бы назвал, пользуясь выражением Бахтина, атмосферой диалога. Когда люди умеют говорить друг с другом. Когда они умеют не только сами говорить, но умеют и слушать – что гораздо сложнее, чем говорить самому. Наступит ли такое время? Я надеюсь, что наступит. Очень надеюсь. Но, честно говоря, на то, что оно при моей жизни наступит, у меня расчета нет. Могу только сказать, что я лично всю свою жизнь занимаюсь американской культурой, ее историей и современностью. В меру своих очень скромных способностей, пытаюсь способствовать ее пониманию в России.
