Опубликовано в журнале СловоWord, номер 51, 2006
Рассматривая графические иллюстрации Пушкина к его сочинениям, листая книгу пушкиниста Т.Г.Цявловской «Рисунки Пушкина», невозможно не поражаться удивительной современности пушкинской графики. Стремительностью и лаконизмом рисунка, тонкостью и точностью линий он предвосхищает Матисса и Пикассо.
Рисунки Пушкина возникали в процессе творчества. Поля многих рукописей, черновиков, а подчас и сами тексты покрыты рисунками, орнаментами, росчерками его быстрого пера. Сохранилось с десяток титульных листов и обложек к рукописям, выполненных им в самых различных стилях. Более всего – профилей, головок; фигуры встречаются реже, множество автопортретов. Пушкин не рисовал с натуры, только по памяти. Непритязательные наброски поэта характерны и выразительны, хотя в профильном повороте, особенно в графике, передать индивидуальность и профессионалу нелегко. Чаще всего он изображал себя, своих друзей, декабристов, царей, писателей-современников, отечественных и зарубежных, политических деятелей прошлого, родных и знакомых и, конечно же, женщин, которых любил, которыми увлекался. Пушкинисты до сих пор разгадывают, кто есть кто на его рисунках. Удалось установить 90 современников. Целая портретная галерея! Но множество изображенных ещё не распознано. Предлагаем вашему вниманию несколько женских профильных портретов, сопроводив их пушкинскими же стихами.
Портрет гречанки Калипсо Полихрони, с которой поэт встречался в Кишиневе, он сам считал, видимо, удачным, поскольку подписал его и поставил дату. Воображение Пушкина было поражено слухом, будто бы «лет пятнадцати впервые познала она страсть в объятиях лорда Байрона». Пушкин посвятил ей послание «Гречанке», которое начинается словами:
Воображение поэтов,
Его тревожить и пленять
Любезной живостью приветов…
В Одессе летом 1823 года он увлекся женой негоцианта и директора театра Амалией Ризнич. Она была полунемкой, полуитальянкой, с примесью, быть может, и еврейской крови. Ей посвящено стихотворение «Ночь», положенное на музыку Даргомыжским и ставшее популярным романсом, начало которого всем памятно:
Тревожит позднее молчанье ночи тёмной.
Весной 1824 года, больная, она покидает Одессу по настоянию врачей и едет в Швейцарию, затем в Италию. Поздним эхом их недолгого романа станет шедевр пушкинской лирики :
Ты покидала край чужой,
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленье страшное разлуки
Мой стон просил не прерывать.
Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.
Ты говорила: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим».
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где под скалами дремлют воды,
Заснула ты последним сном.
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой –
Исчез и поцелуй свиданья…
Но жду его; он за тобой…
Видимо, чувство к Амалии Ризнич было сильным: стихотворение написано спустя шесть лет после их расставания.
В Одессе вошла в его жизнь другая женщина – графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена всесильного генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии. Пушкин доводился ей троюродным племянником, он был принят в доме, несмотря на неприязнь, а возможно, и ревность мужа. И в Одессе, и в Михайловском, куда его вышлют из Одессы, он без конца рисует её профили (их свыше 30). Графиня не была красавицей, но «все существо её было проникнуто мягкою, очаровательною, женственною грацией». Хотя ей было за тридцать, она казалась молоденькою – столько живости и кокетства было в этой маленькой графине. Пушкину после многих попыток удалось, наконец, передать её неповторимую грацию.
В стихотворении «К морю» есть строки, характеризующие его чувство к ней: «Могучей страстью очарован, / У берегов остался я.» Их отношения (предполагают, что дочь Софью она родила от Пушкина), воспоминания о них, мысли о внебрачном ребенке вызвали множество поэтических строк и отразились в его прозе. Осенью 1830 года в Болдино, готовясь вступить в брак с Натальей Гончаровой, Пушкин прощался с женщинами, которых любил. Тогда и было написано стихотворение, обращенное к ней, Воронцовой. Оно так и называется – «Прощание»:
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут меняясь наши лета,
Меняя все, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальняя подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Перед изгнанием его.
До конца дней Пушкин не снимал кольца с печаткой с древнееврейскими письменами, подаренного ею. С ним связаны стихи «Храни меня, мой талисман» и «Талисман». Кольцо снял с хладеющей руки мертвого Пушкина Жуковский.
Будучи в ссылке в Михайловском, Пушкин подружился с веселым многочисленным семейством помещицы Тригорского П.А.Осиповой, женщины прекрасно образованной. Её племянница Анна Петровна Керн, ровесница Пушкина, выданная в 16 лет за пожилого генерала, приехала на лето в гости, и здесь произошел её бурный, но короткий роман с Пушкиным. Ставшее хрестоматийным стихотворение «Я помню чудное мгновенье» посвящено А.П.Керн. Оно написано, как верно подметил Лотман, «в соответствии с условными формулами любовно-поэтического ритуала». Искреннее чувство подчинено в нем законам романтической лирики: возлюбленная предстаёт в нём как «гений чистой красоты». Печатью романтизации отмечен и пушкинский рисунок – головка Керн в профиль.
Летом 1828 года в Петербурге Пушкин увидел и увлекся красавицей Аграфеной Федоровной Закревской (урожденная графиня Толстая), женой министра внутренних дел. Она поражала всех своей эксцентричностью, за ней тянулся шлейф скандальных любовных связей. Пушкину импонировали ее чувство юмора и презрение к светской молве. Первое стихотворение о ней – «Портрет»:
С своими бурными страстями,
О жены Севера, меж вами
Она является порой
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил.
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил…
Ей же адресован «Наперсник»:
Ловлю я жадно каждый крик:
Страстей безумных и мятежных
Как упоителен язык!
Но прекрати свои рассказы,
Таи, таи свои мечты:
Боюсь их пламенной заразы,
Боюсь узнать, что знала ты!
Закревская вдохновила его продолжать работу над импровизацией «Клеопатра» в «Египетских ночах». Царица, характер которой в первой редакции «царственный, величавый, жестокий», предстала теперь, по словам Е.Эткинда, «порывистой, увлеченной своей кровавой идеей (ценою жизни оплатить ночь любви с нею – Г.И.), страшной, но и пленительной женщиной».
На рисунке Пушкина Закревская представлена в полный рост, облокотившейся на высокий постамент. В такой позе видел он её на портрете прославленного Доу. Закревская была прототипом Нины, героини «Бала» Баратынского. Оба этих образа – Нины и Клеопатры – соединяются в эпизодическом персонаже «Евгения Онегина». В последней главе, описывая Татьяну на балу, Пушкин представляет её рядом со светской львицей:
Она сидела у стола
С блестящей Ниной Воронскою,
Сей Клеопатрою Невы;
И верно б согласились вы,
Что Нина мраморной красою
Затмить соседку не могла,
Хоть ослепительна была.
Свою жену Наталью Николаевну Пушкин рисовал не раз (насчитывают 14 её портретов). Ей, ещё невесте, посвящён сонет «Мадонна», заканчивающийся известным трехстишием:
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
В 1831 году – это год начала их супружества – он пишет интимнейшие стихи, полные любви к ней и психологически поразительно тонко передающие «расстановку сил» в этом браке:
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне, нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле –
И делишь наконец мой пламень поневоле.
Отношение Пушкина к жене раскрывается в его письмах – к счастью, сохранившихся и опубликованных. Это в письме ей он писал: «Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете – а душу твою люблю я ещё более твого лица». К ней обращено самое задушевное стихотворение 1834 года, полное глубоких размышлений, неясных предчувствий и томительного желания покоя и воли, – «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…»
К этому времени относятся и его портреты жены, обнаруженные на первой странице рукописи «Медного всадника», который он писал вдали от неё болдинской осенью 1833 года. Справа – тонкий профиль, а слева – погрудный портрет. Т.Г.Цявловская полагала, что выразительностью и психологизмом он превосходит акварель Брюллова. Такой видел её Пушкин, такой любил. Меня поразил страдальческий излом её бровей (исследовательница отметила лишь их неправильность). Подтверждение своему впечатлению я неожиданно нашла в записках внучки Кутузова Д.Ф. Фикельмон (её мать Елизавета Хитрово была преданнейшим другом и обожательницей Пушкина, он и её как-то нарисовал поверх черновика): «Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Она носит на челе печать страдания». Запись сделана в 1831 году, задолго до выстрела на Черной речке. Пушкин многое себе напророчил. И в этом портрете жены он, гений и в рисунках своих, как бы предсказал их семейную драму.
…Пытаясь отыскать ёмкую формулу для выражения духа пушкинской графики, я вдруг вспомнила прекрасно-трагический рассказ Бунина, глубокого знатока и страстного почитателя Пушкина. Его название – «Лёгкое дыхание» – соответствует тому ощущению, которое рождают рисунки поэта.
Грета Ионкис