Опубликовано в журнале СловоWord, номер 48, 2005
Салманова Екатерина Михайловна родилась в 1966 г. в Ленинграде. В 1988 г. закончила Литературный институт им. Горького. В 1997 г. защитила кандидатскую диссертацию. Автор серии статей по истории американской литературы XX в., а также ряда повестей и рассказов, в разные годы выходивших в Петербургских журналах.В США живет с 1993 г. В настоящее время преподает в Lehman College, City University of New York. И ужасно ей порой от этого тоскливо.
I
Внизу шла асфальтовая дорога, разделенная надвое яркой желто-оранжевой полосой. Откуда шла дорога и куда уходила, Дом не знал. По этой дороге каждый день туда и обратно скользили машины. Когда-то давно Дом поставил себе целью подсчитать, сколько машин прошло в одну сторону, сколько в другую, и с удивлением обнаружил, что их количество практически одинаково и сохраняется одинаковым изо дня в день. С тех пор ему казалось, что несмотря на ежедневное оживление на дороге, никакого движения нет – то есть взятые в сумме машины не переместились никуда, равновесие нигде не нарушилось, и тех, которые оставили какую-то область справа, успешно заменили те, что приехали откуда-то слева. После этого взгляд его устремлялся к дороге только тогда, когда там что-либо происходило. Трасса, однако, была проселочная, спокойная, и за все время, что Дом здесь стоял, дорожных происшествий приключилось всего только два. Сначала какой-то «Седан» в сумерках сшиб выскочившую наперерез олениху, и Веранда, питавшая слабость к этим копытным (олени подходили прямо под ее стеклянные стены), стонала потом це
лую ночь, как будто ее трепал ветер, хотя никакого ветра не было и в помине.
Другой раз прямо напротив Дома перевернулся разогнавшийся грузовичок с надписью «пестициды», и возле цистерны по асфальту расползлась широкая темная лужа и полезла в траву на обочину. Пока лежавшему тут же рядом на травке шоферу медики оказывали первую помощь, несколько человек в масках и защитных костюмах суетились вокруг пятна, заливая его желтой пеной из блестящих баллонов. В тот день дорогу вообще закрыли, и хозяин Дома, мистер Вебер, маленький толстый человек в шортах, из которых торчали волосатые ножки, с неохотой спустился вниз и долго разговаривал с тем, кто, по-видимому, был главным, а потом вернулся, и лицо у него было обиженно-озадаченное.
– Опасность отравления нам не угрожает, – сообщил он вышедшей ему навстречу миссис Вебер. – Но, ты понимаешь, дорогая, они мне предложили идти на станцию пешком.
– Зачем тебе вообще туда ходить? – резонно заметила миссис Вебер. – Позвони на работу, скажи, что у нас ЧП. А я пока сделаю блинчики.
Мистер Вебер поколебался с минуту, почесывая поясницу под футболкой со значком местной бейсбольной команды, вздохнул и направился к телефону.
Дом знал, что мистер Вебер не любил ходить на работу. Больше всего он любил смотреть телевизор, поминутно перепрыгивая с канала на канал, читать «Нью-Йорк Пост» и наблюдать за миссис Вебер, когда та возилась на Кухне.
Кухня была царством миссис Вебер. Сама Кухня, при своем неуживчивом, в общем-то, нраве, даже не пыталась отрицать того факта, что питала к миссис Вебер определенное уважение (взять хотя бы мясное рагу с тмином и абрикосами, которое та готовила по праздникам!), и это уважение заставляло ее нередко защищать миссис Вебер от недовольных замечаний Гостиной, считавшей ее неряхой, и особенно Спальни – ведь миссис Вебер редко заботилась о том, чтобы постель была на день застелена и снятая вчера и третьего дня одежда убрана в шкаф. Впрочем, Спальня, находившаяся на втором этаже, до пререканий с Кухней опускалась довольно редко.
Кроме Кухни Миссис Вебер любила проводить время в салоне красоты. Каждое воскресенье комнаты с интересом ожидали того, как в этот раз преобразят миссис Вебер усилия парикмахеров (вид миссис Вебер, сияющей всем своим мясистым лицом с искусственным алым румянцем в ореоле словно слегка вставших дыбом волос, неизменно оправдывал самое длительное ожидание).
Они жили в Доме уже десять лет. За это время краска в Доме потускнела и облупилась, полы покрыла паутина мелких царапин, потолки потрескались и кафель в Ванной местами покрыла плесень. Но Веберы, словно у них с годами портилось зрение, не замечали этих маленьких разрушений. И Дому уже казалось, что всегда так и будет и что – радуйся тому или нет – хозяева принадлежат Дому в той же мере, в какой Дом принадлежит им.
Поэтому фраза, сказанная мистеру Веберу в Гостиной через месяц после происшествия с грузовиком, потрясла Дом до самого основания. Она звучала примерно так:
– Жаль, что придется расстаться с девушками: кто его знает, что за парикмахерши будут на новом месте.
Спальня немедленно повторила услышанное Комнате для гостей, а та – Ванной. (Маленькой, заваленной хламом Комнатушке рядом со Спальней никто ничего не сообщал, но она по поднявшемуся вокруг беспокойству внутренним чутьем сама догадалась, что происходит что-то значительное.)
И хотя само слово «переезд» хозяевами произнесено не было, к вечеру весь Дом говорил о нем как о деле решенном.
– Замечательно, что они съезжают, – храбрясь перед наступающей неизвестностью, заявила Спальня. – Может быть, новые жильцы будут, в конце концов, для разнообразия застилать постель!
– Какая тебе разница? – отозвалась Комната для гостей. – Что ты уж так-то переживаешь?
Их перебило бульканье, раздавшееся из Ванной.
– Переживай или нет, – услышали они мокрый, простуженный голос, – а на то, чтобы спустить воду из ванны, ушел целый час. Скоро трубы вообще встанут. Кто купит у них Дом в таком состоянии – я не знаю.
– Ну вот, еще одна, – протянула Комната для гостей. – Расхлюпалась.
– Что-то будет, что-то будет, – вздохнула заставленная хламом темная Комнатушка.
– Ничего, Чулан, не расстраивайся! – снова подала голос Комната для гостей. – Все к лучшему.
– Я не Чулан, не Чулан! – взорвалась та. – Оставьте меня в покое! Как вообще можно так жить?!
– Нервы совсем никуда, – шепнула Ванная Спальне. – В таком состоянии приличных покупателей не дождешься…
Дом, в тот день с рассвета наблюдавший за участком напротив, совершенно не обращал внимания на их дурацкую болтовню, и поэтому новость о том, что Веберы уезжают, узнал последним. Через дорогу, там, где в глубине участка, окруженный деревьями, стоял Номер Семнадцать, со вчерашнего дня околачивался бульдозер. Сейчас туда подъехал белый микроавтобус со стремянкой на крыше, и из него выпрыгнули пять человек в рабочих комбинезонах и высоких сапогах.
«Явились, – подумал Дом. – Сейчас начнется. Просто невозможное что-то.»
Он услышал, как сосед, Номер Четырнадцать, проговорил рядом:
– Неужели? Неужели все-таки…
– Как долго он был один? – спросил Номер Двенадцать.
– Две недели.
Они помолчали.
– Я думал, они хоть что-нибудь захотят сохранить, – снова сказал Номер Четырнадцать. – Ну, двери там хотя бы или оконные рамы.
– Нет, не похоже, – откликнулся Дом и почувствовал, как от внезапной тоски что-то внутри него сжалось, отчего стены его едва уловимо дрогнули, достаточно все же, чтобы кофе в кружке мистера Вебера плеснуло на стол, и миссис Вебер нежно обозвала мужа «растяпой».
– Мы так редко разговаривали с ним, – вздохнул Номер Четырнадцать. – Кто теперь знает, что там творилось у него внутри?
– Зачем об этом? – резко перебил Двенадцатый. – Что, теперь только об этом и говорить? Как он был красив, хорош?
– Не знаю, – проговорил Четырнадцатый. – Просто жаль: еще одна упущенная возможность…
– Теперь-то что думать?
Четырнадцатый взглянул на него, усмехнулся, но ничего не сказал.
Дом смотрел через дорогу. Он старался не смотреть, но ничего поделать не мог. В теле Семнадцатого уже зияла пробоина, и бульдозер, кроша, подмял под себя середину стены, отчего весь корпус сразу осел и крыша провисла, словно ее ударили сверху. «Я и не знал, что в Кухне у него красные обои. Вот теперь и насмотришься, что там у него внутри. Что, лучше от этого? – подумал охваченный холодом Дом. – По всему, он был не слишком-то крепко сложен. Да и обветшал порядком. Это же видно. Да-да, он был ветхий и уже никуда не годился, так что удивляться тут нечего. И все же какой отвратительный звук! Скорее бы кончилось.»
…Агент по продаже недвижимости был совсем еще молод, лет двадцати с небольшим. Его мальчишеское выражение подчеркивали подбородок с ямочкой, тонкий, по-птичьи загнутый нос и живые, глубоко посаженные глаза. Серый костюм, по виду купленный очень недавно, сидел на нем с некоторой неловкостью, словно еще привыкая к хозяину, и привыкнет ли он к нему когда-нибудь до конца, оставалось неясным.
Агент появился у дверей Дома точно в назначенный час. Его машина – намытый до блеска «Лексус» – остановилась у порога в тот миг, когда миссис Вебер, по рассеянности забывшая взглянуть на часы, готовилась заложить в духовку сочный ветчинный окорок. Так что молодому человеку пришлось подождать минут десять, пока хозяйка управится с противнем, и только потом приступить к делу, ради которого он и был приглашен.
– Итак, – с подчеркнутым энтузиазмом новичка спросил он, – сколько лет вашему дому?
В руках у агента была папка, которую он, присев на краешек дивана, тут же раскрыл.
– А Бог его знает, – ответила, вытирая руки, миссис Вебер. – Пока вроде крепкий, стоит.
– Нет, – потряс головой молодой человек. – Вы не поняли. От возраста дома во многом зависит его цена. Вот здесь, – он ткнул пальцем во внутренность папки, – вот здесь следует указать.
Приподнявшись на стуле, миссис Вебер заглянула в папку, нахмурилась и потерла лоб тыльной стороной ладони.
– Надо у мистера Вебера спросить, – наконец заключила она. – Он может знать. Только ведь он на работе. Знаете, он выходит на пенсию через два месяца. Имеет же человек право отдохнуть под конец жизни? Не из одной же работы жизнь состоит, я так думаю. Да. Мы переезжаем в Майами. Погреть старые кости. Я всегда хотела оказаться в Майами.
Молодой человек вежливо улыбнулся.
– Эта дура понятия не имеет, сколько нам лет! Видали! – пробурчала Гостиная. – И агент этот – мальчишка!
– Хватки у него нет, – согласилась Кухня, блаженно заполняясь острым ветчинным запахом. – Отдаст за бесценок.
– Я дам вам знать, когда появится покупатель, – между тем обещал молодой человек, заканчивая осмотр. – Мистер Стоун. Вот моя карточка. Показывать дом лучше в отсутствие хозяев, так что…
– Мне лучше будет исчезнуть на час, – догадливо подхватила миссис Вебер. – Схожу сделаю себе маникюр.
– И потом… знаете, ремонтировать дом сейчас уже несколько поздно… Но вот хотя бы паутина в углах. И потом, лучше, если одежда и прочие вещи будут… не так уж… словом, на полу и везде.
Веранда, где происходил разговор, подавила смешок. Молодой человек явно еще не освоил свое ремесло и то, каким образом преподносить людям малоприятную правду. Впрочем, миссис Вебер обижаться явно не собиралась. Ее лицо покрылось мелкими лучиками согласных морщин.
– Понимаю, мистер Стоун, – развела руками она. – Нужно показать товар лицом, так сказать. Да ведь этот беспорядок каждый день – то сделал, это, вот тебе уже и все кувырком. Да и мистер Вебер тоже, знаете, тут газету оставит, тут – чашку… Это ж сколько рук надо, чтобы все прибрать, а потом, кто его знает, вдруг ему то самое место перечитать захочется, а газеты-то нет, вот ведь расстройство будет!
Молодой человек кивал, одаривая миссис Вебер профессиональной улыбкой, и двигался к выходу. Оказавшись один, он тут же сбросил эту улыбку с тем облегчением, с каким сбрасывают натерший за день башмак. Открыв дверцу «Лексуса», он, однако, не сразу полез внутрь, а зачем-то помедлил, окидывая взглядом склон за Домом и размытую линию холмов вдалеке. И Дом, угрюмый и занятый своими мыслями, все же не смог не заметить, что взгляд его был не оценивающим, как полагалось бы в его ремесле, а просто – самым обычным взглядом человека, любующегося открывшимся видом. Впрочем, агент, видимо, вскоре сам это осознал. Нахмурившись, он преувеличенно энергично хлопнул дверцей своего «Лексуса» и укатил.
Случай сделать себе маникюр представился миссис Вебер уже через неделю. Вернувшись во время ее отсутствия, агент открыл дверь – при этом Дом чувствовал, с какой неуверенностью его рука осваивала чужой замок (новичок, что возьмешь) – и впустил внутрь двоих, мужчину и очень молодую женщину. Мужчина был высок, некрасив, с маленькими острыми глазами, квадратной челюстью и густыми волосами с начинавшейся сединой. Он уверенно шагнул в дверь. Голос у него был спокойный, низкий и бархатный и, похоже, невероятно нравился женщине. Она все время держалась рядом с мужчиной, и каждый раз, когда он что-нибудь произносил, резко оборачивалась и изо всех сил старалась умерить рвавшуюся наружу улыбку. Когда ей это не удавалось, она улыбалась мужчине вся – губами, глазами, плечами, жестко отведенными назад. На ней были джинсы и замшевая куртка, отороченная бахромой. Выглядевшая намного моложе своего спутника, женщина двигалась быстро, порывисто, отчего бахрома взлетала и в ушах покачивались тонкие золотые кольца. Было заметно, что все это ей очень нравилось. Звали посетителей мистер и миссис Гроув.
– Тьфу! – проворчала Кухня, едва покупатели двинулись наверх. – Сразу видно – мясо пережжет, суп недосолит. Не чета миссис Вебер.
Наверху Спальня фыркнула:
– Что ты понимаешь! Жизнь, знаешь ли, больше кастрюль. Очень даже подходящая пара.
– Ну что, купят, похоже? – заволновалась Столовая.
– Купят, купят, не они – так другие, – проворчала Комната для гостей. – Не из-за чего переполох затевать.
И все-таки до самого последнего момента положение оставалось неясным, отчего к концу осмотра атмосфера в Доме напряженно сгустилась.
Уже под самый конец мужчина захотел напоследок еще раз зачем-то глянуть наверх. Молодая женщина и агент остались ждать его на крыльце.
Оказавшись с покупательницей наедине, молодой человек неожиданно замолчал, словно из него вынули батарейку, и женщина, подбадривая, улыбнулась ему – не так, как она улыбалась тому, седому, но все-таки очень тепло. Таким улыбкам нельзя не поддаться, даже если поставить себе особую цель не замечать их. У молодого человека, похоже, такой цели не было. Он расстегнул пиджак, сунул руки в карманы и сразу же перестал быть агентом. С шумом вдохнул сентябрьский воздух, где равно мешалось уходящее лето и наступавшая осень, и, повернувшись всем корпусом прочь от Дома, лицом к женщине, произнес:
– Вид и вправду неплох.
– Да, – согласилась она. – Я как увидела этот участок с дороги, говорю Фредрику: вот то, что мы ищем.
– Как на заказ для художника. Выходи и пиши.
– Ну, мой муж не художник, он врач, – поправила миссис Гроув. – Но ему тоже здесь очень нравится.
– В октябре будет вообще сказка. Я просто не видел осени лучше, чем в здешних местах.
– А вы много где побывали?
– Нет… – молодой человек зачем-то прочертил каблуком невидимую линию на деревянном полу. – С этой работой, знаете ли…
– Но вы только в самом начале своей карьеры.
Он кивнул.
– Впереди наверняка будет много возможностей, – немного светски произнесла миссис Гроув. Дом усмехнулся.
– А вы? – спросил молодой человек.
– Я?
– Да, чем вы занимаетесь?
– Я… – она слегка покраснела, опустив тяжелые ресницы. – Я собираюсь делать все, чтобы моему мужу здесь жилось хорошо. Это самое важное.
Молодой человек внимательно посмотрел на нее, отчего-то вздохнул и перенес взгляд туда, где сталкивались, сливались, переходили друг в друга плавные очертания гор.
– Отопление и проводка совершенно доисторические, – объявил, появляясь на крыльце и отряхивая руки, мистер Гроув. – Да и вообще, на мой взгляд– не слишком шикарно.
Дом видел, что он дразнил миссис Гроув, прикидываясь, что полон сомнений. «Комедиант, – думал он. – Получаешь такие хоромы за бесценок, и еще ломаешься!» Номер Двенадцатый был уверен, что цена, которую по неопытности назначил мальчишка-агент, гораздо меньше той, что он заслуживает.
Мистер Гроув обнял женщину за плечи.
– Ну что? А тебе-то здесь как? Нравится?
– Да, – промурлыкала она, прижимаясь щекой к руке мужа. – Да, очень.
– Я думал, тебе захочется что-нибудь повнушительнее.
– Нет-нет, – возразила она. – Мне очень нравится здесь. Посмотри, какой вид!
– Видами сыт не будешь… Вы слышали? – обратился мужчина к агенту. – Ничего не попишешь. Похоже, что дело сделано.
Миссис Гроув подпрыгнула, по-детски захлопав в ладоши.
«Дура, – угрюмо подумал Дом. – Принесла же нелегкая.»
Мистер Гроув обернулся к агенту и развел руками:
– Поздравляю, молодой человек. Чистая работа. До сих пор не понимаю, как вам двоим удалось меня уломать.
К вечеру облака накрыли верхушки холмов и стало мелко накрапывать. Ночью дождь разошелся. Капли грохотали по крыше частой тяжелой дробью, и окна с северной стороны, откуда шел порывистый ветер, были залиты, словно их окатывали из ведра. В середине ночи Дом, заснувший поздно, проснулся, разбуженный встревоженным голосом Гостиной:
– Эй, вы! Просыпайтесь! На Веранде залило пол.
«Так вот откуда тянуло холодом, – спросонья подумал он. – Вот почему я мерз целый день.»
– Ничего у меня не залило, – не расслышав, отозвалась сверху Ванная. – Все краны завернуты.
– Да не о тебе речь! – перебила ее Кухня. – Вечно все путаешь. На Веранде потоп.
– Все льет и льет, просто без перерыва, – раздался расстроенный голос Веранды. – На крыше, должно быть, здоровенная щель. Ну, что прикажете делать?
– Ничего не делать, – нетвердо сказала Столовая. – Весной нас уже заливало. Вытерли и забыли.
– Может, они и забыли, – вдруг подала голос заставленная хламом Маленькая комнатушка. – Но этот, который сегодня здесь был… Он разве станет терпеть? Мне кажется, что и у меня самой… – голос ее прервался, она всхлипнула. – И у меня самой… внизу, под раму… на подоконник течет… Краска потрескалась…
– О, – сонным голосом пробурчала Комната для гостей. – Чулан опять расхныкался. Как будто дождя не хватает. Какие страсти.
– Я не Чулан! – пискнула Маленькая комната. – Я не Чулан, не Чулан!
– Прекратить балаган! – прикрикнул на них с раздражением Дом. – Панику развели. Веберы ничего о щели не скажут. Где это видано, чтобы продавец охаивал свой товар? Спите.
«Осточертели, – подумал он. – Избавиться бы от них… Но ведь они правы. Ах, черт, они действительно правы.» Он вдруг всем телом ощутил и облупившуюся краску, и трещины, и потрескавшиеся потолки. Ему стало не по себе. «Они все время говорили про вид, – вспомнил он. – А ведь для вида хватит и одного участка. Дом можно построить новый, а старый…» Он подумал о том, что никогда его еще не продавали так дешево. Его против воли наполнил самый откровенный, ничем не смягченный страх. Что, если мальчишка агент действительно прав? Что, если он и впрямь обветшал? Теперь еще эта щель. Что, если его покупают под снос? Что тогда? Темный прямоугольник земли?
В тишине раздавалось мерное шуршание дождя. Дом смотрел туда, где раньше просвечивали сквозь деревья светлые стены Семнадцатого, чувствуя, как тоска холодом пробирается ему под самую крышу. «Нет, быть не может, – перебивая ее, твердил он и чувствовал, что почти не слышит своего голоса. – Хватит. Ни до чего хорошего так не додумаешься. Надо постараться заснуть.»
Те две недели, что Дом простоял пустым, оказались едва ли не самыми гнетущими в его жизни. Все это время он вел с собой бессвязные внутренние монологи, в которых перемежались уныние и надежда, причем к концу второй недели первое значительно потеснило последнюю.
Дом страдал молча. Сочувственные замечания Четырнадцатого его лишь раздражали, а о том, чтобы делиться опасениями со своими, нечего было даже и думать – такой бы сразу поднялся переполох. «Пусть ни о чем не догадываются, – твердил он себе, – пока момент не настал.»
Момент пришел прохладным и ясным ноябрьским утром – из тех, когда при каждом резком порыве ветра небо наполняется верткими, яркими листьями. Крыша Дома, лужайка и подъездная дорожка были уже основательно ими засыпаны – и в этой бесхозной заброшенности в то утро Дом, как ни в чем другом, чувствовал подошедший вплотную конец. Около девяти часов к Дому подъехал серый микроавтобус – похожий на тот, что маячил напротив, когда сносили Номер Семнадцать. Вслед за микроавтобусом возле Дома возник красный «Вольво», из которого навстречу рабочим выскочила миссис Гроув. Улыбаясь и покачивая кольцами в ушах, миссис Гроув повела их внутрь. И Дом, готовившийся к этой минуте, поклявшийся не раскисать, все же почувствовал, что сдержать данное обещание будет труднее, чем он полагал.
Разложив инструменты, рабочие принялись отдирать кухонные шкафчики и шкафы, носившие на себе многочисленные следы кипучей деятельности миссис Вебер. «Какое, однако, скопидомство, – отстраненно, как о чужом, подумал Номер Двенадцать. – Зачем это все? Ведь эта мебель уже никуда не годится.» Он стал мысленно прощаться со всеми. Ему захотелось перебрать в памяти тех, с кем его сводила судьба, кто оставил в ней какой-нибудь след. Он подумал о том плотнике, который много лет назад пристроил к нему Веранду, и как он курил, сидя на досках у входа, и то, что у него не хватало нескольких передних зубов. Он вспомнил своего первого жильца – лысого старичка с тросточкой. Он вспомнил то время, когда по дороге ходило еще совсем мало машин, да и сама дорога была не асфальтированной, а грунтовой. Он боялся, что ему не хватит времени вспомнить все. Тем более, что эти две сороки, Гостиная и Столовая, некстати развели свою трескотню, сбивая его с мысли и, по-видимому, все еще не догадываясь, что им сейчас предстоит.
– Что это она делает? – спрашивала Гостиная. – Что это, а?
– Голубушка, – отвечала Столовая. – Подозреваю, что она просто не в восторге от твоего цвета.
– Что это? – снова зазвучал растерянный голос Гостиной. – Нет, как это прикажете понимать?
И только нехотя прислушавшись к их разговору, Дом наконец заметил, что миссис Гроув, обвязав голову каким-то нелепым шарфиком, тычет валик в корытце с краской и размазывает ее по стене Гостиной, которая из ультрамариновой постепенно становится желтовато-розовой, местами – там, куда падает свет из окна, – почти белой.
И когда еще через несколько минут он полностью осознал, что спасен, Дом вмиг почти до обморока ослабел всеми своими перекрытиями и опорами, так что даже комнаты заметили, что с ним что-то не то, напряглись, скрипнули по этажам. Ведь в конце концов даже самый взбалмошный владелец не станет перекрашивать стены с тем, чтобы потом их снести. Даже сумасшедший не станет.
– Как себя чувствуешь? – меж тем спрашивала Веранда, отделенная от Гостиной одной лишь полукруглой аркой и видевшая все, что происходило.
– Странно, – откликнулась Гостиная. – Влажно и… будто в одном белье. Ого, глядите-ка, в Кухню новые шкафы понесли.
– Что, что у вас там? – сгорал от любопытства второй этаж. – Не тяните!
– В Кухню белые шкафы понесли! – сообщила наверх Гостиная. – Как, однако, все это неожиданно.
– Во-во, – согласилась Кухня, сверкая белоснежными поверхностями новых шкафов и мучаясь от них, как мучаются в жестком, плохо сидящем костюме. – Неожиданно – это не то слово. Безответственно, вот как я это называю.
– Теперь тебя хоть замуж выдавай! – хихикнула Столовая.
– Погоди, – огрызнулась Кухня. – Как бы тебя не выдали.
Дом, не прерывая, слушал их болтовню. Он был полупьян – то ли от наполнившего его света, то ли от запаха краски, то ли от медленно отпускавшего ужаса. «Дураки, – расслабленно думал он. – Трещотки пустоголовые. Они и понятия не имеют, какой опасности избежали… Одно хорошо: за Семнадцатым нам, по-видимому, еще рано. Просто смешно: как я мог так раскиснуть? Ведь, если посмотреть, и старше Семнадцатый был намного. Пусть эта дура Вебер не помнит, но я-то уж знаю… Хотя кто, скажите на милость, так красит? – думал он еще через полчаса. – То толстым слоем кладет, то не промазывает совсем. И валик у нее – какая-то пуховка для пудры, а не валик.»
Второй этаж, видя, что творится внизу, тоже пришел в волнение. Спальня – не говоря об этом впрямую – так или иначе давала понять, что в очереди на ремонт она первая, намекая на свое новое, едва ли не первостепенное положение в Доме.
Спорить с ней никто не хотел. Тем более, что, очень возможно, так оно на самом деле и было. Вот только насчет очередности Спальня ошиблась.
Перекрасив той же светлой краской Столовую, миссис Гроув неожиданно обратила внимание на маленькую Комнатушку, ту, где Веберы держали всяческий хлам.
Стоя на стремянке, перегибаясь и то и дело расплескивая на себя мел, она два дня белила облупившийся потолок, потом принялась за стены. К концу работы маленькая Комнатушка преобразилась неузнаваемо. На окнах вздыхали под ветерком занавески в синих цветах; на полу разлегся белый пушистый коврик.
– Поглядите-ка на Чулан! – воскликнула Комната для гостей, расположенная напротив. – Начало новой жизни, иначе не назовешь.
Потом стены по периметру обежали книжные полки. Миссис Гроув прибивала полки сама, дилетантски орудуя молотком и один за другим портя гвозди.
– Чулан, а Чулан? – Не унималась Комната для гостей. – Что теперь скажешь?
И в ответ внезапно услышала:
– Скажу… что я теперь не Чулан. – Голос ее вызывающе окреп. – Я – не Чулан. Я, к вашему сведенью, теперь Библиотека!
Водопроводчики прочистили трубы; в Спальне и Комнате для гостей поменяли обои; последняя отнеслась к своему новому облику с долей свойственного ей скептицизма, но сквозь деланное безразличие по-детски просвечивало, однако, явное удовольствие.
– Погодите, – притворно ворчала она. – Тут еще гости ночевать будут. Конец моему покою.
– Или детскую сделают, – таинственно улыбнулась Спальня.
– Какую еще детскую! Что ты несешь?
– Ничего, – уклонилась та от ответа. – Я только к тому, что заранее ничего не известно.
Потом в Доме водворился хозяин-доктор, и период превращений закончился.
– Ты была права, – заявил он в один из первых же вечеров. – Глядя на этот дом в первый раз, я и представить не мог, что из него может что-нибудь получиться. Я был даже готов раскошелиться и выстроить на этом месте что-нибудь поновее. Сожалею, что от меня было мало помощи, но, ты ведь знаешь, сколько у меня дел. К тому же я просто не представляю, что справиться со всем этим можно было лучше, чем справилась ты. Ты просто в эти стены душу вложила.
– Я так люблю тебя, Фред, – сказала она. – Если бы не это, ничего бы у меня не вышло.
Приведя внутренность Дома в соответствие своему замыслу, миссис Гроув после завтрака однажды исчезла и с тех пор стала исчезать в одно и то же время каждое утро. Контора, где миссис Гроув работала секретаршей, как утверждала Библиотека, располагалась в Городе и торговала канцелярскими принадлежностями (Веранда, впрочем, уверяла, что это не так и что контора, наоборот, торгует стиральным порошком).
Она возвращалась уже в сумерках: сначала на подъездной дорожке показывался ее автомобиль, с урчанием, снижая скорость, подкатывал к дверям и замирал, погасив фары и словно моментально проваливаясь в сон. Потом в двери поворачивался ключ, и на Веранде, в Гостиной, Столовой и Кухне по очереди, словно следуя мгновенной цепной реакции, вспыхивал свет.
Не раздеваясь и все еще сжимая в руках ключи, миссис Гроув шла к телефону.
– Фред? – говорила она, набрав номер. – Фред, это я. Я приехала и тебя жду. Как у тебя идет день?
Или: – Ты задерживаешься? Это просто ужасно. Я соскучилась без тебя, Фред. Ну ничего, я сейчас займусь чем-нибудь, и время пройдет быстрее.
Или, если мистера Гроува не было на месте:
– Это говорит его жена… Да, жена, Джейн Гроув, – повторяла она, словно эти слова были не словами, а карамельками или зефиром, и таяли у нее во рту. – Скажите ему, что я дома и что я его жду. Да, скажите, что его ждет жена.
– Зачем ты звонишь мне так часто? – ворчал, вернувшись домой, мистер Гроув. – Мне просто неловко перед коллегами. Ведь ничего срочного нет.
– Есть, – объявляла она, – повисая у него на шее. – Мне срочно нужно убедиться в том, что ты есть. Мне иногда вдруг так страшно становится, что ты исчезнешь. Я настоящая психопатка, да?
– Да.
– Тогда скажи скорей, как сильно ты меня любишь.
В Доме стали появляться смешные предметы. Среди них – толстая лампа с кривой, как у горшка, ручкой, столик в виде положенной на бок книги, индейское украшение, называвшееся «ловушкой для снов».
– В этой сетке запутываются кошмары, а хорошие сны спускаются прямо тебе в голову, – объясняла читавшему газету супругу миссис Гроув. – Фред, ты слышишь? Теперь тебе никогда не будут сниться кошмары.
– Мне и так ничего не снится, – бурчал из-за газеты супруг.
– Нет, ты, конечно, пока не веришь, но подожди немного, и ты убедишься.
Еще миссис Гроув любила переставлять мебель.
– Я все ищу место для этого кресла, – говорила она устроившемуся с чашкой чая перед телевизором мужу. – Ну-ка встань.
– По-моему, оно совершенно на месте.
– Нет… – миссис Гроув оглядывала Гостиную, словно впервые ее видела. – Нет, тут я