Опубликовано в журнале Старое литературное обозрение, номер 1, 2001
| С женой Ольгой. Фото Г.Цитриняка |
Говорят, после смерти у человека кончается биография и начинается судьба. В Париже, в госпитале, умер Булат Окуджава. От гриппозной инфекции, — гласило медицинское заключение. От одиночества, — сказала его жена Ольга.
Приходится отвыкать от того, что его можно было звать просто Булат или уважительно — Булат Шалвович. Теперь он только Булат Окуджава, явление нашей истории, нашей литературы, нашего времени.
Когда-то, давным давно, я написал в журнале “Литературная Грузия” статью “Булат Окуджава без аккомпанемента”. И однажды, побывав у него дома, вдруг увидел номер журнала, выставленный в раскрытом на статье виде за стеклом книжного шкафа. Думаю, дело было не в каких-то особых достоинствах текста, а в том, что тогда еще очень редко писали о нем спокойно и уважительно, но главное — это была весточка из Грузии.
Булат Окуджава считал себя арбатцем, но он никогда не отказывался от своей родины Грузии, как не отказывался от родителей, прошлого, прежних ошибок и прежних побед.
В Тбилиси, в старом городской районе Сололаки есть одна улица, которая называлась и по имени Петра Великого, и улицей Троцкого, и улицей Дзержинского. Здесь, в одном доме в самом начале подъема в гору, жили когда-то Булат, и прекрасный поэт и настрадавшийся человек Александр Цыбулевский, через дорогу был знаменитый дом, где обитал “уличный король” Чабуа Амирэджиби.
Они были совсем мальчишками, когда доблестные чекисты “разоблачили” некую подпольную организацию грузинских националистов, куда и были зачислены все они и многие другие. Чабуа и Шура получили свои первые сроки, Булату пришлось срочно уезжать из Тбилиси, чтобы не последовать за ними.
Прошло очень много лет. На берегу Черного моря, в Кобулети, проводился семинар Коллегии по литературным взаимоотношениям и художественному переводу — была в Тбилиси такая чудесная организация, сделавшая много добра и принесшая много пользы. Здесь встретились Булат и Чабуа Амирэджиби и здесь довелось мне услышать впервые — на пляжном песочке, под застенчивый ропот волн — как Булат читал еще не песню, только стихи, но какие:
Исторический роман
сочинял я понемного…
В конце сороковых — начале пятидесятых годов в Тбилисском университете, где я учился на филологическом факультете, было много студентов с военным прошлым. Так было по всей стране, фронтовики вернулись к мирной жизни, вернулись в студенческие аудитории, вернулись к прежним занятиям рабочие, инженеры, колхозники… Начиналась сессия — и фронтовики облачались в свои гимнастерки и кители, надевали ордена или орденские планки.
Но Булат неизменно был в застиранной “ковбойке” и в старом пиджаке, как в обычные дни. Мы, младшие соученики, издали поглядывали на поэтов — Булата Окуджава, Шуру Цыбулевского, прозаика Михаила Лохвицкого.
Видно, еще слишком все живо и памятно, так как не этапы и периоды литературной биографии вспоминаются, а то, что рассказывал посмеиваясь Булат, что рассказывала Ольга, чему сам бывал свидетелем при нечастых встречах.
Был то ли очередной день рождения Булата, то ли иная какая-то дата, и в доме на Безбожном готовились отметить событие.
Литературное начальство наконец-то решило обратить внимание и на Булата Окуджава, — сколько можно делать вид, что такого явления вообще не существует? Его представили к государственной награде, то ли к ордену “Знак почета”, то ли к Трудовому Красному знамени. Но придя домой к праздничному столу, Булат очень буднично и между делом объявил, что никакого ордена не будет, а, наоборот, будут очередные неприятности: проработки в Союзе писателей, статьи в газетах, партийные взыскания… Оказалось, что незадолго до того он дал интервью какому-то польскому журналисту, который, между иными вопросам спросил: — А кем бы Вы хотели быть, живи Вы не сейчас, а в столь любимом Вами XIX веке?
— Либеральным помещиком, — ответил Булат, не имея в виду ни устраивать политическую демонстрацию, ни высказать неодобрение тогдашним правителями, — просто, он действительно так думал.
— Ничего, Оля, — успокоил Булат жену, — зато я решил купить тебе машинку вместо старой…
…В группу советских писателей, направленных в Париж, включили, наконец, и долгое время невыездного Булата Окуджава. Поселили гостей в какой-то дешевой гостинице, расположенной, правда, в центре, но номера в ней располагались “по вертикали”, снизу до самого верха, по сторонам лестничной площадки. Хозяин-араб караулил свое хозяйство внизу у лифта с неизменной дешевой сигаретой во рту. Всем остальным занималась его жена.
Оказалось, что именно к этому времени у Булата во Франции вышел диск с песнями, и ему причитается гонорар. В ожидании свалившегося на него богатства, Булат Окуджава вызвал хозяина и объявил, что он съезжает от него в приличный отель и что он просит заказать ему номер и предупредить о приезде.
— Конечно, мсье, “Георг V”, мсье, немедленно позвоню, такой человек, мсье…
Торжественно встреченный гостиничным грумом у входа и препровожденный в отведенный ему номер, Булат довольно оглядел свои новые аппартаменты, выпроводил мальчика, поднесшего чемодан, и закрывая за ним дверь увидел на оборотной стороне расценки: его номер стоил в сутки почти столько же, как и весь его будущий гонорар.
Булат тут же позвонил своему приятелю Роману Сефу, проживавшему в Париже, объяснил ситуацию и тот немедленно сообщил администратору “Георга V”, что мсье Окуджава срочно ждут в Ницце или Канне и ему придется немедленно съехать…
Поженившись, Булат Окуджава и Оля Арцимович приехали в Тбилиси. Несколько друзей решили отметить это событие традиционным ужином и в настоящем тбилисском духанчике.
Старый духан на склоне горы у храма Метехи, Кура под окнами, грузинские поэты братья Чиладзе и Джансуг Чарквиани в три голоса напевают грузинские песни, звучат тосты…
Неожиданно открылась дверь помещения и в задымленный зал вошел местный рыбак с только-только выловленной рыбой, еще трепыхавшейся на плетеном блюде.
Наметанным глазом выбрав нашу компанию, он вывалил прямо на столешницу свой улов: “Вам, дорогие, кушайте на здоровье!”
Оля никак не могла поверить, что все это не подстроено, что для рыбака это обычный заработок, что за рыбу тут же расплатился кто-то из застольников: “Кто придумал, ребята, кто все так придумал!” — повторяла она в восторге.
Может быть, именно тогда где-то и возникли у поэта его слова:
И когда заклубится закат, по углам залетая, пусть опять и опять предо мной проплывут наяву синий буйвол, и белый орел, и форель золотая... А иначе зачем на земле этой вечной живу?