Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 2, 2013
О КНИГАХ
Балков К. Н. Куда подевалось небо. Рассказы. — Иркутск, 2012.
Слишком просто было бы назвать многомерную прозу К. Балкова “медитативной”, “вязкой”, “почвенной”, взыскующей человека “естественного”, составляющего с природой одно целое. Но и нельзя ей быть иной, если центром мироздания в универсуме этой прозы является “Байкал-батюшка”, без которого немыслима жизнь обитателей Подлеморья, чьей почти патриархальной жизни в конце 20 в. приходит конец. Сюжеты таких “концов”, жизненных обрывов, катастроф и составляют рассказы этой книги, трагичной и светлой одновременно. Ибо все эти Кеши Дворкины и Ульяны Ульянычи, Дамдины и Цыденжапы — труженики не столько своего сурового дела (таежно-охотничьего, рыбацкого, ремесленного, земледельческого, учительского и т. д.), но и духа. Они почти юродивые, оголенные до той человеческой сути, когда возможно поставить ее на грань с зачеловеческой, бесплотной.
Не зря так часто герой К. Балкова остается один на один с Байкалом, на горизонте сливающимся с небом. Остается сесть в лодку и поплыть в эту светлую даль, навстречу не смерти, а чему-то высшему. Как в рассказе “Дед-сто лет”, архетипическом для всего сборника. К духовным, буддистским мотивам здесь присоединяются и социальные — наступление эпохи дельцов, бездушных стяжателей, скупающих земли исконных жителей. “Замутнело в душах, отринулось от минувших лет пролегшее”, и такие, как Дед-сто лет, общение с которыми очищало “мужичью душу” от скверны, теперь не нужны. Но и умереть так просто они не могут, ибо состоят не только из тела. Может, поэтому суть книги К. Балкова — светлая, и обложка ее — небесно-голубая, с байкальским пейзажем, а не “мутная”, траурная. Простые люди не могут быть плохими, Подлеморье населено “в первую очередь хорошими людьми”, со своими “священнобайкальской религией” и языком, который “еще не вычленился из шума ветра и плеска волны”, как пишет в содержательном послесловии к книге Т. Ясникова.
Чагин В. В. История Красноярска от основания до перестройки. — Красноярск: ПИК “Офсет”, 2012.
Эта удивительная книга, виртуозно совместившая в себе историю и юмор, летописную достоверность и эстрадный конферанс, откровенно следует за дореволюционной “Всемирной историей” сатириконцев, что и без авторского послесловия сразу обнаруживаешь. Не обошлось тут, конечно, и без блогерско-живожурнального остроумия, о чем говорит все то же послесловие, точнее, рисунок с автором подле раскрытого ноутбука. Сатириконский интеллектуальный юмор в этом необычном симбиозе, видимо, сыграл роль сдержки-противовеса, меры-эталона, чтобы не дошутиться до пошлости-вульгарности. И в целом автор таких провалов на скользком пути “исторического” юмора не допускает, но балансирует на грани: перепись Красноярска 1671 г. насчитала 1200 человек населения — “на четыре хрущевские пятиэтажки”, комментирует автор; А. Радищева, везущего из сибирской ссылки свои рукописи, он снабжает “почти законченной работой “Правильный гидростроитель””.
С куда большими опасениями подходишь вместе с книгой к проблемному 20 веку с революциями, войнами, репрессиями, боясь, что “тенор” авторского юмора может здесь сорваться. К счастью, голоса ему и тут хватает: опасные рифы времен и тем, явно неюмористических, В. Чагин проходит методом “точечной” смехотерапии: при Колчаке “вокруг Красноярска завелись партизаны”; “год 1937 в историю Красноярска вошел многими делами” (т. е. не трудовыми, а расстрельными); Красноярск в 1941 г. превратился “в глубоко тыловой город со всеми вытекающими обстоятельствами”, включая “вязание носков и варежек” и “застрявший в городе львовский джаз”. Немало помог автору и выбранный им “метод” 2-страничных главок, как раз на книжный разворот, так что и содержание в конце можно не указывать, да и чересчур расшутиться трудно. Рисованные в стиле шаржей картинки (строго на нечетных страницах) облегчают и без того легкое, до порхания, чтение, а нелетописные главки (о поляках, классических гимназиях, летчиках-полярниках, альпинистах братьях Абалаковых и т. д.), чуть-чуть притормаживая “Историю…”, заставляют думать об авторе не только как о блогере-“сатириконце”, но и небесталанном прозаике.
Родионов А. Одинокое дело мое… Мгновения лет мимолетящих. Статьи, заметки, очерки. — Барнаул: Алтайский дом печати, 2011.
Эта книга — почти квадратная, высотой в 615 страниц — уже внешне напоминает сундучок с драгоценностями и артефактами. А стоит открыть — и утонешь в ее сокровищах — несметно-бесчисленных фактах, именах, названиях, датах драгоценного нашего прошлого. Нашего, т. е. сибирского, точнее сказать, алтайско-барнаульского, того, где в начале 18 в. зародился еще один, вслед за Тобольском, Томском, Иркутском, Красноярском, очаг сибирской цивилизации и культуры, материальной и духовной. Можно все это обилие частностей (как, при каких обстоятельствах, каким чудом или технологией зарождались заводы Рудного Алтая, Барнаул, Бийск и их закрома — памятники архитектуры и литературы, храмы и библиотеки, а также прославленные барнаульцы, коренные и временные) назвать просто краеведением, особого рода журналистикой местного значения. Фактически эта книга очерков таковой и является, будучи собранной из материалов, опубликованных в сибирской периодике, в том числе и в “Сибирских огнях”.
Но можно назвать эту сокровищницу (книга превосходно иллюстрирована редкими фото и репродукциями) и результатом подвижничества одного из самых неравнодушных к своей малой родине сибирских писателей. Не зря то и дело встречаешь в книге горькие слова об “опустынивании” ландшафтов естественных и культурных, будь то разрушение построек Ю. Кондратюка или дома архитектора Носовича, утрата библиотеки Колывано-Воскресенских заводов или лежащее втуне лит. наследие поэта с эмигрантской судьбой Д. Кобякова. Обо всем болит и вопиет беспокойная душа А. Родионова. Прошлое края 18 и 19 вв. становится настоящим убежищем для писателя, увлеченно и многостранично рассказывающего о герое войны 1812 г., сибиряке с европейскими корнями А. Скалоне, спиртоносах на сибирских приисках, обороне Албазинской крепости или Сузунском монетном дворе с двухвековой историей. В этом вольном или невольном уходе в старину, видимо, и кроется секрет “одинокого лит. дела” А. Родионова. Нажмет ли читатель “кованую барнаульскую щеколду” — характерный для автора образ, означающий обряд открывания этой книги, вхождения в “мой дом”, вопрос уже другой. Главное, что такие книги, даже в условиях “пустоты” сегодняшней “новой истории” (эпиграф к книге из В. Курбатова), не перестают выходить. Значит, будет и кому нажимать эту щеколду.
В. Я.