Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 8, 2012
Семён КАМИНСКИЙ
СЛАДКИЕ РАДОСТИ ИНДЕЙСКОГО ЛЕТА
Рассказ
Лето давно закончилось, но даже по вечерам было так жарко, что в аудиториях Трумэн-колледжа продолжали с остервенением дуть неутомимые кондиционеры, создавая комфорт жаждущим учиться. И повод для разговора с миленькой темнокожей соседкой, которую, как оказалось, звали Фабрис, нашелся быстро:
— Здесь так бывает, — приветливо объяснила девушка в коротком перерыве между лекциями. — Это называется “индейское лето”.
Андрей подумал, что там, откуда он, подобное природное явление называется бабьим летом, но там это вряд ли могло бы происходить в конце октября и сопровождаться настолько резким потеплением.
— Ты где-то работаешь? — спросила Фабрис.
— Работаю, — кивнул Андрей, — три раза в неделю по утрам считаю деньги.
Она представила себе это так: просторный офис “Бэнк оф Америка” или “Сити”, электронные табло с важными алыми цифрами и приятно стрекочущие купюрами умные аппараты. Он — банкир или помощник банкира — сидит с предупредительной улыбкой за полированной панелью банковской стойки, размеренно и четко совершая необходимые действия. Между блестящими металлическими столбиками, соединенными черной лентой, аккуратно выстроились в очередь к стойке молчаливые посетители. Играет негромкая музыка…
Андрей считал деньги по-другому. Он сидел в грязноватой комнатке, переделанной из кладовки: окон нет, лампа на потолке, стул и исцарапанный стол. Половина комнаты была завалена мешками, а на столе помещался аппарат для подсчета монет и бумбокс с орущим Экслом Роузом из “Ганз эн Роузес”.
Андрей по очереди засыпал в аппарат содержимое каждого мешка — серебристые квотеры, двадцатипятицентовые монеты, которые, проходя через аппарат, ссыпались в другой мешок, стоящий на полу. Аппарат подсчитывал прошедшую через него мелочь и останавливался, когда сумма достигала двухсот пятидесяти долларов. Мешок с этой суммой нужно было завязать шнуром с этикеткой и, отставив в сторону, продолжать таким же образом подсчет монет в оставшихся мешках.
Когда все квотеры были посчитаны, Андрей вносил общую сумму в допотопный компьютер и через короткий коридорчик одноэтажного здания и внутреннюю дверь, ведущую в гараж, перетаскивал мешки в багажник машины.
После этого Андрей действительно направлялся в банк, где деньги зачислялись на счет компании “Сладкие радости”. Это была ежедневная выручка от автоматов с дешевыми, ярко раскрашенными конфетами и ломкими, примитивными игрушками. Несколько сотен таких автоматов компания держала в вестибюлях супермаркетов и закусочных в различных районах Большого Чикаго.
Компания была маленькая. Два человека — хозяин-американец и Андрей — работали в офисе. Пожилой механик Матвей чинил автоматы и заполнял их товаром в смежном с офисом просторном помещении склада, одновременно служившем гаражом для микроавтобусов. Три водителя (в том числе и самый доверенный из них, хозяйский любимчик по имени Шмария) доставляли автоматы по назначению и забирали выручку, периодически посещая те места, где автоматы были установлены. Водители и механик получали более-менее приличную зарплату; Андрею платили мало.
В те дни, когда Андрей работал в “Сладких радостях”, в восемь тридцать утра за ним заезжал Шмария. По дороге к офису они останавливались у дома, где обитал Матвей. В видавшем виды микроавтобусе было всего два кресла — водительское и пассажирское, поэтому, когда Матвей забирался в машину, Андрей переползал назад и устраивался прямо на ребристом полу, спиной к сидениям. На поворотах сильно болтало, и Андрею приходилось крепко упираться в пол руками и ногами, а иногда, когда Шмарию обуревал демон лихачества, хвататься, что называется, за воздух. В микроавтобусе, используемом в основном для перевозки грузов, были сняты сзади не только сидения, но и внутренние панели дверей, а вместо ручек виднелись какие-то углубления с острыми краями, тросики и другие части, малопригодные для того, чтобы за них держаться.
Всегда подтянутый и жизнерадостно балагурящий Матвей был чисто выбрит, а Шмария — нарочито насуплен и беспорядочно бородат. Казалось, что борода Шмарии начинается от макушки, прикрытой маленькой черной кипой, и продолжается по всему его крупному телу, забираясь под мятую байковую, наполовину расстегнутую рубашку и выползая жесткими пучками из тесных рукавов на кисти пухлых рук.
Шмария управлял микроавтобусом почти полностью с помощью брюха, плотно упиравшегося в руль. В левой руке у него зачастую висели растерзанные куски бутерброда, причем это был обязательно кошерный бутерброд, купленный в “единственном на все Чикаго кошерном Макдоналдсе”, где-то на Линкольн-стрит. Правой рукой Шмария умудрялся одновременно слегка придерживать руль, подносить ко рту высокий картонный стакан со “спрайтом” и искать нужный трек на магнитофоне. Он обожал “Битлз”, собирал редкие записи с вариантами их песен и, проделывая все перечисленные действия, оживлялся только тогда, когда начинал подробно объяснять Андрею, чем один вариант “Helter Skelter” или “I Want To Hold Your Hand” отличается от другого: “Слышишь, слышишь, вот здесь в конце Ринго кричит, что у него на пальцах натерлись волдыри от барабанных палочек, а в том варианте этого нет… Тут у Харрисона гитара чуть-чуть не строит… А тут какой-то щелчок на сорок второй секунде…”
Обычно это происходило, пока в машине не появлялся Матвей, который по-английски говорил неважно, ни черта из фанатично-музыковедческого разговора Шмарии и Андрея не понимал, а вместо “Битлз” тихонько, как бы про себя, напевал бравые, разнообразные, но непременно матерные частушки, вроде такой:
Наши спутник запустили
У села Кукуева!
Ну и пусть себе летает,
Железяка …уева!
Шмария — потомок житомирского резника, но американец в третьем колене — не мог, конечно, уразуметь смысла этих шедевров русского народного творчества. А Андрей одновременно и посмеивался, и ужасался, представляя себе, что было бы, если б из уст Матвея подобные частушки каким-то образом услышала его, Андрея, мама…
Самого же Матвея, по-видимому, давно ничего не смущало. Он прекрасно разбирался в любой технике, сам ставил перед собой нужные задачи (“Я был единственным еврейским прапорщиком во всем Киевском военном округе, это вам не цацки-пецки!”) и сам их выполнял. Если же хозяин все-таки оставался чем-то недоволен, Матвей, сосредоточенно кивая, выслушивал невообразимо сложную для него хозяйскую тираду, а затем ласково произносил что-то по-русски, якобы безоговорочно соглашаясь со всеми требованиями (“Купи на рынке петуха и крути ему яйца, а мне не надо”) — и продолжал заниматься своим делом. Самое интересное, что хозяин, который вообще не понимал ни слова из речей Матвея, даже если тот пытался говорить по-английски, выслушав его, совершенно успокаивался и уходил в офис раскладывать бумажки…
— Наверно, трудно… считать деньги? — шепотом спросила Фабрис, близко придвинув пухлые фиолетовые губы к щеке Андрея. Следующая лекция уже началась.
— Да нет… — ответил Андрей и взъерошил двумя руками свои длинные рокерские волосы, — самое трудное — это то, что голова целый день чешется под кепкой…
Хозяин “Сладких радостей”, ортодоксальный еврей, строго требовал, чтобы все работники — русские, евреи, американцы — носили кипу. Андрей приходил в бейсболке, и хозяин с таким неправильным головным убором как-то мирился, но снимать его на работе запрещалось…
Их беседа продолжилась в ближайшем баре при поддержке множества “хайболов”, а затем в съемной квартирке у Фабрис.
От индейского лета и подсчета чужих денег они перешли к рассказу о своих родных странах. Родиной девушки была душно-влажная, нищая, островная Гаити. Хорошо еще, что она смогла окончить там среднюю школу и теперь, в Америке, посещать такой общественный колледж, как Трумэн, где малоимущим можно учиться на государственную помощь.
Дома у Фабрис нашлась пузатая бутылка ирландского молочного ликера. Под него хорошо пошел подробный рассказ Андрея о рок-группе “Бэд Эпплз”, которую он сколотил, и о классных песнях, которые он сочинил, и…
В общем, беседа получилась столь захватывающей, что Андрей вернулся домой только под утро.
Мама, бдительный и надежный часовой, обнаружила отсутствие Андрея часа в два ночи и немедленно подала сигнал тревоги, разбудив папу. И они оба, молча и напряженно вытянувшись под отдельными одеялами на широкой двуспальной кровати, пролежали с неспящими закрытыми глазами до тех пор, пока ключ сына не заворочался во входной двери.
Андрей, сопя, протопал в туалет, потом с тяжким звоном и приглушенными, но отчаянными ругательствами свалил на пол электрогитару, стоящую на подставке в его комнате.
Мама еще пыталась немного доспать, но папа, дождавшись, пока Андрей окончательно угомонится, вздохнул, поднялся и стал собираться на службу.
Когда-то немыслимо давно и далеко отсюда папа служил начальником крупного цеха на закрытом производстве, а мама преподавала в школе русский язык и литературу. Быть начальником не только закрытых, но и открытых цехов здесь папе никто не предлагал, а идти рабочим он, конечно, не хотел. Папа работал в компании, которая доставляла пожилым людям заказы на дом: мягкие сидения на унитазы (“коль нужда зовет, изволь, сядь на троне, как король”), безопасные электрогрелки (“согревает, но без жара — нет причины для пожара”), шерстяные пояса (“шерсть овечек-мериносов лечит спину без вопросов”) и всякую другую околомедицинскую всячину, тщательно разрекламированную в газетах и оплачиваемую государственным пособием.
А мама… куда могла пойти работать мама с прекрасным знанием русского языка и тонким пониманием русской литературы? Она ухаживала за пожилой, маразматичной, зажиточной американкой: кормила ее, купала, одевала.
Помимо всего этого, родители подрабатывали, как они говорили, “собственным бизнесом” — лепкой домашних пельменей, которые сдавали в русский магазин.
— А, Петя, как поживаешь? Как сын? Учится? Музицирует? И все считает бабки “Сладким радостям”? — затараторил владелец компании медоборудования, едва завидев папу Андрея.
И тут же, не ожидая папиного ответа, продолжил:
— Слышь, у меня есть один знакомый, Илюша. Ему нужно помочь немного организовать… как это?.. Базу данных, да! Что-то подобное тому, что твой Андрей соорудил нам. Отлично, кстати, функционирует! Держи телефон, пусть Андрюха ему позвонит. Там парню можно хорошо заработать. И обязательно пусть скажет, что от Фимы…
Дальнейшее он продекламировал нараспев, протягивая пачку бумажек (папа Андрея всегда подозревал, что рекламные стишки в газеты сочиняет сам Ефим):
— А вот тебе накладные на инвалидные кресла складные!..
Разговор Ефим закончил неожиданно спокойно и деловито:
— Адреса возьмешь у Аллочки. И обязательно развези все сегодня.
В то утро Андрея разбудила назойливая и увесистая боль над переносицей. Вчера они с Фабрис опять встретились на вечерних занятиях, с которых быстренько удрали в знакомый бар, а позднее отправились и по другим — незнакомым… После всего этого надо было вообще не возвращаться домой и остаться у Фабрис, чтобы не слушать ночные укоризненные родительские вздохи. Но на сегодня, по совету отца, у него была назначена встреча с неким Илюшей, офис которого находился довольно далеко. В большинстве случаев Андрей передвигался по городу с помощью автобусов и сабвея, но для такой дальней поездки он собирался взять машину у родителей, поэтому ночевать пришлось дома.
Один приоткрывшийся глаз посоветовался со светящимися цифрами на стене и поведал, что вставать рано, однако, повертевшись, Андрей был все-таки вынужден спустить ноги с кровати и осторожно сесть. Минут десять он просидел, прислушиваясь, но боль никак не хотела утихомириваться и даже стала еще настырнее. Тогда он нехотя поднялся и побрел на кухню, втянув голову в плечи и стараясь не делать резких движений. На счастье, чудотворная коробочка с тайленолом нашлась в навесном шкафчике сразу, и две сине-красные таблетки внушили надежду на скорое облегчение.
В “Сладких радостях” он сегодня не работал. Встреча с Ильей была назначена на одиннадцать часов. Андрей и так с трудом привык обращаться к малознакомому человеку как здесь принято — по имени, без отчества, — но к этому, похоже, придется обращаться еще более фамильярно — Илюша… Какой Илюша? Совершенно неловко так его называть — все-таки потенциальный работодатель… Впрочем, вспомнил Андрей, по вчерашнему телефонному разговору вполне можно было понять, что его собеседнику нравится именно такой, уменьшительно-ласкательный стиль общения:
— Ах, вам Фимочка посоветовал ко мне обратиться? Да, да, I know him very well, я знаю Фимочку! Фимочка чудный человечек, просто чудный! А вы программист? Студент? Вы хорошо знаете database? А я — Илюша. Нет, нет! Просто Илюша. Я жду вас, Андрюшенька, завтра утречком. Вы нас легко найдете, это на Рэнд авеню… see you tomorrow!..
Широколицый, скупой на движения Илюша слегка напоминал священнослужителя: он был одет в свободную черную футболку, на которую с плотной красноватой шеи стекала цепочка с деревянным крестом в серебряной оправе, даже не висевшим, а возлежавшим на его объемистой груди. Он встретил Андрея радушной улыбкой, неспешно протянув горячую тяжелую руку. Говорил Илюша размеренно, расспросил Андрея, откуда он, где учится, даже вкратце поинтересовался его музыкальными идеями, лишь затем приступив к подробному пояснению того, чем занимается фирма и какая программа им нужна:
— Вы же знаете, Андрюша, чтобы нормально тут жить, человеку обязательно нужно иметь social security number, номер карты социального страхования, и получить driver’s license. Без водительского удостоверения не устроишься на работу, не снимешь квартиру, не купишь машину. И оно нужно, конечно, для управления автомобилем. Хотя… что я вам рассказываю, вы же знаете! Я так привык талдычить все это новоприбывшим… Нелегалам, естественно, социальную карту получить невозможно. Но я обнаружил в заборе американской системы небольшую… э-э-э… лазейку, в помощь этим бедняжкам…
Есть в Америке известная компания “Трипл Эй”, которая занимается всесторонним обслуживанием водителя на дороге. Отделения компании имеются по всей стране, и ее работники по экстренному вызову выедут на помощь практически в любую точку Соединенных Штатов: помогут завести заглохший двигатель, заменят колесо или доставят неисправную машину к ближайшей ремонтной мастерской. Компания предложит мотель со скидкой, продаст автомобильную страховку и подскажет удобный маршрут, а иностранному туристу сделает временные водительские права на английском языке, выступая посредником между водителем-туристом и органами власти, — естественно, если у интуриста есть действующие права, выданные на родине.
Илюша сообразил, что может использовать возможности “Трипл Эй”, выступив, в свою очередь, посредником между этой компанией и нелегалом-иммигрантом. Илюшина фирма взяла на себя труд “правильно” заполнить для такого человека нужные бумаги и отослать их в “Трипл Эй”, не указывая при этом, что желающий получить туристические права вовсе не турист, а нелегал, уже долгое время находящийся в стране с просроченной визой. Через определенное время готовые права из ничего не подозревающей “Трипл Эй” приходили по почте на фирму к Илюше, и работники фирмы выдавали их клиенту.
Вероятность попасть впросак у такого “интуриста” невелика: без причины патрульные редко останавливают водителей на дороге — надо только ездить, не нарушая правил. В том же несчастливом случае, если нелегала с “интернациональными” правами вдруг остановит полицейский, “турист” сможет предъявить эти права и сделать вид, что приехал недавно: мол, при нем сейчас нет паспорта его страны, где стоит отметка пограничников о дате въезда в США, — случайно выложил, забыл в гостинице. А так как проверка легальности нахождения в стране обычно не входит в обязанности рядового патрульного (это дело иммиграционной службы), то, возможно, “туристу” и дальше удастся незаконно ездить на машине… до следующей, более настырной проверки.
Почти легальное удостоверение личности могло помочь чужакам, не имеющим номера социального страхования, во многих моментах их непростой жизни в Америке. Так что отбоя от желающих добыть подобный документ у Илюши не было. За его подготовку Илюша установил скромное вознаграждение в полторы сотни долларов (из этой суммы в “Трипл Эй” уходило всего двадцать пять), но мексиканцы, русские, поляки и представители многих других национальностей, оказавшиеся в положении нелегальных иммигрантов, были готовы заплатить за удостоверение личности гораздо больше. И заработки потекли к Илюше рекой…
Вначале Андрей чувствовал себя неуютно. Часто отрывая глаза от монитора с программой, он оглядывал просторную, шумную комнату. Кроме стола, за который посадили Андрея, в комнате размещались столы еще нескольких сотрудников, а по подвешанным под потолком телевизорам, бубнившим на испанском и восточно-европейских языках, беспрерывно шли футбольные игры. Вероятно, эти передачи транслировались с интернационального спутника, настроенного на спортивный канал. Приходили какие-то люди. Работники компании беседовали с ними, и до Андрея долетали отрывки этих многоязычных бесед: одна молодая сотрудница, помимо английского, владела испанским, другая — польским, а вертлявый парень — русским и украинским. Только спустя некоторое время Андрею удалось полностью сосредоточиться на программировании — он увлекся заданием и перестал обращать внимание на происходящую вокруг суету… но внезапно рядом кто-то нахально заорал:
— FBI!
Андрей рассердился — он тщательно продумывал конструкцию очередной таблицы, но все его умозаключения сразу же рассыпались от этого крика… Ну что за идиот так глупо шутит! Ему опять пришлось оторваться от экрана монитора.
Вокруг него толпились люди в темно-синих костюмах, бронежилетах и касках, с настоящими автоматами наперевес. Девушка, бегло говорившая по-испански, и та, что по-польски, и вертлявый парень, и сам Илюша, которого в этот момент вводили в комнату, уже были в наручниках, а один из спецназовцев, похоже, собирался сделать то же самое с руками Андрея…
— Так вы студент? Как же вы очутились в офисе этой компании за монитором компьютера, если не работаете там и не знаете, чем они занимаются? — несколько раз и на разные лады спрашивали у Андрея в полиции на собеседовании сначала полицейский в форме, потом другой — в штатском. По-русски это можно было бы назвать допросом, но Андрею не пришло в голову такое слово, да и другие слова — и английские, и русские — забились в какие-то потаенные норы, и выковыривать их оттуда стало очень трудно.
— Я там сегодня первый день… всего несколько часов. Меня пригласили разработать программу для обслуживания базы данных…
— Вы где-то еще работаете? — продолжал штатский, записывая (он был особенно дотошным).
— Да, — ответил Андрей, — я считаю деньги.
Полицейский удивленно поднял глаза. Ему, видимо, показалось, что он ослышался, а может, Андрей как-то неверно произнес последнюю фразу.
— Что? Что вы… считаете? — переспросил полицейский.
…Отпустили Андрея только часа через четыре, пообещав, что подвезут к зданию Илюшиного офиса, где осталась припаркованной его машина. Объяснениям, видимо, поверили, а может, успели проверить все, что он наговорил.
В отделение полиции арестованных привезли всех вместе в автобусе спецназа, а теперь его одного посадили на заднее сидение патрульного “шевроле”, черно-белого, длинного, как в кино про “Братьев Блюз”. Сиденье неожиданно оказалось неудобным — узким, жестким, с чересчур прямой спинкой — и никаких ручек на дверях, чтобы держаться. Во время поездки Андрей съезжал вперед, болезненно упираясь коленями в решетку, но оба полицейских так приветливо переговаривались с ним через эту решетку, что нужные слова вылезли из дальних нор, и он успел наболтать патрульным про Россию, про “Бэд Эпплз”, напеть кое-что из своих песен и даже пригласить их на ближайший концерт. А они понимающе кивали и поддакивали — короче, были такими славными парнями, надежно охраняющими покой честных американцев и честных иммигрантов (не то что тот противный тип, который вел допрос), что ему хотелось еще и еще рассказывать им про Россию, про группу… и петь, — но они уже приехали к дверям Илюшиного офиса, опечатанным желтыми бумажными полосами…
— Андрей, — сурово и печально сказала мама, подавая на завтрак омлет с беконом, — мне нужно с тобой поговорить… Посмотри, сколько замечательных русских книг я привезла в Америку! Мы тащили их в баулах, вместо того чтобы забрать с собой побольше вещей. А сколько посылок с книгами мы послали сюда на адреса наших родственников еще до того, как приехали… они почти все дошли, кроме собрания сочинений Пушкина, которое, наверно, украли на почте…
— Мам, — перебил Андрей, пережевывая хрустящий бекон, — кому нужен твой Пушкин на чикагской почте?
— Вот-вот, — продолжала мама еще суровее и печальнее, — они не нужны тут никому! У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на наши книжные шкафы… Кто будет читать эти шедевры после нас? А ведь здесь Чехов, Пастернак, Цветаева, Бунин! В конце концов, Набоков… Тебе это не нужно, а твоим детям — тем более… Они будут говорить по-английски и читать только Гарри Поттера… в оригинале.
— Мам, — опять перебил Андрей, доедая омлет и придвигая чашку с какао, — они не будут читать книги даже на английском языке, они вообще ничего не будут читать, кроме названий компьютерных игр.
— Я об этом и говорю… Ты должен познакомиться с русской девушкой, чтобы твои дети в семье говорили по-русски, и я могла бы хоть что-то им почитать… например, Кассиля или Гайдара… Послушай, у меня есть знакомые, Новицкие, у них такая приятная дочка…
— Все, мам, спасибо! — сказал Андрей, вставая из-за стола. — Я убегаю. Шмария, наверно, уже ждет. Кстати, вечером в воскресенье у нас будет гостья: я как раз собирался познакомить вас с Фабрис. Ты должна научить ее печь блины и лепить пельмени…
— Петя, Петя! — вскричала мама, забыв, что папа уже тоже уехал на работу. — Ты слышишь?
— Илюшу выпустили под залог в тот же день, — со знанием дела сообщил Ефим, как только папа Андрея начал описывать ему приключения сына, — и всех его сотрудников тоже. Их арестовали не за “левые” удостоверения. Хотя полиция наверняка раскопала эти “шахер-махеры”, Илюше вряд ли предъявят обвинение в изготовлении поддельных документов. Похоже, он действительно нашел лазейку в законе, и адвокаты смогут представить его деятельность как оказание посреднических услуг водителям, плохо говорящим по-английски. За это не посадят. А вот налоги… Говорят, он все получал наличными и хранил в банке… в стеклянных банках у себя на заднем дворе… хо-хо! Сокрытие доходов! Прямо как та известная история, что случилась с бандитом Аль Капоне здесь, в Чикаго, в тридцатых годах. Убивал и воровал, а смогли посадить только за неуплату налогов… Хотя наш Илюша, конечно, не Аль Капоне, боже упаси! Такой прекрасный и отзывчивый человек! Ай-я-яй! А сколько денег он давал на благотворительность! И православной церкви жертвовал, и синагоге… Жаль, что твой Андрей не успел у него заработать. — Ефим вздохнул. — Да, налоги надо платить, никуда не денешься… О’кей, Петя, сегодня ты едешь по таким адресам…
Выступать в барах “Бэд Эпплз” начали полгода назад. За это время они успели сыграть почти в каждом мало-мальски посещаемом баре в округе, что придало группе немало опыта и куража.
Однако важнее всего им было выступить в “Дабл Дор” на Милуоки-авеню. Многие известные рокеры играли в этом небольшом, обшарпанном, но весьма знаменитом заведении. А недавно, во время тура по Америке, здесь дали короткий концерт — бог знает по какой звездной причуде! — сами “Роллинг Стоунз”: без объявлений, афиш и совершенно неожиданно для фанатов.
Договориться с менеджментом “Дабл Дор” было трудно. Но после неоднократных и очень настырных попыток Андрею все же удалось это сделать. Ему особенно повезло: “Бэд Эпплз” дали выступить субботним вечером, в самое “забойное” время — это произошло не по доброй воле хозяев бара, а потому что “Тыквы”, популярная местная группа, отменила в тот день из-за болезни вокалиста свое запланированное выступление.
На концерт в “Дабл Дор” прибыли: сосредоточенные папа и мама; Фабрис с оравой визгливых подружек; Матвей и его приветливая жена Тая; Шмария с женой Мойрой (у них уже было пятеро детей, но, судя по огромному Мойриному животу, процесс продолжения рода житомирского резника еще не был завершен); папин начальник Ефим с секретаршей Аллочкой; а еще, к удивлению Андрея, те два молодых полицейских, что подвозили его к Илюшиному офису. Патрульные — а узнать их без формы было непросто — здорово веселились, постоянно выкрикивали что-то в поддержку группы Андрея; каждый из них обнимал сразу двух, а то и трех девиц.
Зрители постепенно заполнили весь бар. Они стояли кучками, бродили по залу, подходили к стойке. Папа и мама устроились за одним из немногочисленных столиков сбоку от сцены, возле стены. Им бар не понравился: его вид никак не вязался с их представлениями о храме искусства. Стены зала были выкрашены тусклой черной краской и заклеены старыми афишами, по высокому черному потолку проходили толстые, тоже черные, вентиляционные трубы. Пахло застоявшимся куревом, пивом и немного туалетом.
За столик к папе и маме подсели Матвей и Тая, познакомились. Матвей, чуть только усевшись, огляделся, вскочил, подался к стойке и принес каждому по бутылке пива.
— За новых эстрадных звезд! — провозгласил он, поднимая бутылку.
Перед началом Андрей подошел к родителям и предупредил, что сейчас будет очень громко.
И было громко… В кармане у опытного Шмарии обнаружилась коробочка со специальными берушами, которые он вставил в уши себе и Мойре. Некоторые зрители разевали рты и прикрывали уши ладонями, но большинству этот грохот был по вкусу.
“Бэд Эпплз” выступали втроем: Андрей, который пел, играл на гитаре, губной гармошке и клавишных, барабанщик Дэйв и бас-гитарист Фред. Принимали их неплохо — не только свои, но и, на удивление, остальные зрители, пришедшие то ли случайно, то ли на следующую в программе вечера группу. Никто даже не заметил, что, молотя по струнам, Андрей разбил средний палец на правой руке, испачкал кровью струны, обечайку гитары и любимую футболку. Он и сам не сразу это заметил.
А в конце часовой программы они решились исполнить новую вещь Андрея, разученную ими буквально пару дней назад. Песня еще не имела названия, но когда Андрей начал объявлять ее, название как-то само собой выпрыгнуло из него в микрофон:
— Сейчас мы споем вам новую песню… Она называется… “Индейское лето”!
Вещь была так хороша, что публика в восторге тут же потребовала ее на бис.
Едва откланявшись после выступления, музыканты Андрея стали убирать со сцены инструменты и перетаскивать их к задней двери бара, нужно было побыстрее освободить сцену для следующей группы. Папа и Матвей взялись им помогать. А к Андрею, только что спустившемуся со сцены и пытавшемуся замотать в мамин платок злосчастный палец, подошел худощавый мужчина средних лет в модных очечках на остром носу, представившись ведущим чикагской музыкальной радиостанции. Услышав его имя, знакомое всем местным любителям рока, Андрей настолько растерялся, что протянул для рукопожатия правую руку с окровавленным пальцем и тут же резко отдернул ее, осознав свою оплошность.
— Вас зовут, кажется, Эндрю? — сказал известный человек, сделав вид, что не заметил замешательства молодого музыканта. — Видите ли, я оказался на вашем концерте совершенно случайно. Я не знал, что “Тыквы” отменили сегодня свое выступление, а приехал-то я, собственно, из-за них… Но у вас очень милая команда… Мы могли бы прокрутить вашу вещь в передаче о местных рокерах. Последняя песня, мне думается, подойдет. Вы можете прислать мне ее на диске?
— Да, конечно, только она еще не… — Андрей хотел сказать, что песня еще не записана (ни одна из их песен не была студийно записана — существовали только пробные репетиционные записи, сделанные на бумбоксе в гараже у Дэйва), но тут его перебил откуда-то сзади знакомый размеренный голос:
— Нет проблем! Мы пришлем вам эту песню. Вас устроит в середине следующей недели? — И, потеснив Андрея, перед ведущим радиостанции появилась плотная фигура — это был не кто иной, как Илюша.
— Позвольте представиться: меня зовут Илиа. Я — менеджер группы. — Илюша протянул ведущему руку, и это рукопожатие было по-деловому крепким, но ненавязчиво коротким, так как Илюша умел правильно рассчитать подобные вещи. Он успел обменяться со знаменитостью визитками и какими-то учтивыми словами — Андрей молча стоял рядом, совершенно ничего не понимая, — как со сцены загремела первыми аккордами следующая группа, и радиоведущий, откланявшись, исчез.
Илюша подхватил Андрея под руку и вывел на улицу:
— Андрюшенька, дорогой, надеюсь, вы не будете на меня сердиться? Я вмешался, потому что хотел вам помочь. I’m very sorry, my friend, я так виноват перед вами! Вся эта дурацкая историйка с полицией… О, там все будет в порядке, don’t worry, это полнейшая чепухистика… Но вы, вы так старались выполнить задание у нас в офисе… И у вас такой талант, такой замечательнейший ансамбль!.. Не возражайте: я — ваш должник и очень хочу вам помочь. Сколько может стоить запись этой песни? Да-да, в студии? Я все оплачу…
— Привет! — задорно крикнул Андрей, отрывая дверь и пропуская в дом Фабрис. — Это мы!
Мама и папа выглянули из кухни, где уже заканчивалось приготовление обеда с расширенным ассортиментом русских блюд.
— Фабрис, это папа и мама, папа и мама, это Фабрис, — представил Андрей и провел девушку в гостиную.
— О, сколько книг! — удивилась Фабрис, оглядывая комнату. — И все на русском?
— А что? Она — ничего… — сказал папа, помогая маме раскладывать тарелки в столовой и поглядывая сквозь проем в гостиную на короткий светлый сарафанчик Фабрис и на ее глянцево-коричневые ножки.
— Петя, принеси бокалы, — приказала мама.
— Какие чудесные! — воскликнула Фабрис, разглядывая фигурки зверюшек и сувениры, стоящие на полках вместе с книгами.
— Вот это — русский медведь, по-русски: “мишка”, — сказал Андрей, показывая ей старенького фарфорового олимпийского медведя.
— Мишька, — попыталась повторить Фабрис.
— Матрешка, — назвал Андрей следующую фигурку.
— Ма-ти-ре-ши-ка… — протянула Фабрис.
— Ты знаешь, черненькие детки бывают очень симпатичными, — заметил папа, неся из кухни большую салатницу с винегретом. — Я вчера видел в магазине такую красивую девочку…
— Петя, про твоих девочек я уже достаточно слышала, — сказала мама, — а на столе нет еще ни ножей, ни вилок!
— А вот это — верблюд, — сообщил Андрей.
— Вер-би-лю… — старательно проговорила Фабрис.
На обед были приглашены Матвей и Тая (для разрядки обстановки, как сказал папа). Вскоре они приехали.
Когда сели за стол, Андрей стал накладывать в тарелку Фабрис разные блюда, одновременно — и не всегда правильно — объясняя, что входит в их состав. Фабрис блестела широко расставленными глазами и понимающе кивала головой, как будто взаправду пыталась запомнить все ингредиенты.
— Ну что — водки? — решительно предложил папа, откупоривая литровую бутыль польского картофельного “Шопена”. — Или вина?
— Йес! Вадка, вадка! — неожиданно отозвалась Фабрис, протягивая стопку.
После нескольких рюмок общаться стало полегче. Мама ни с того ни с сего поведала о трудностях преподавания в средней школе. Андрей пересказал подробности визита в полицию, язвительно изображая типа в штатском. Фабрис стала перечислять услышанные сегодня русские названия, из которых ей отчего-то особенно запомнился “верблюд”, но произнести его правильно она не могла, как ни старалась.
— А ты говори просто: “верблядь” — и все дела! — шутливо посоветовал Матвей по-русски, и Фабрис неожиданно точно повторила сказанное им словечко.
Андрей и папа зашлись от смеха. Объяснить Фабрис причину их восторга оказалось невозможным.
В общем, все прошло вполне прилично. Прощаясь, размякшая Фабрис невнятно поблагодарила родителей за угощение, и Андрей повез ее домой.
Вернулся он не скоро, но родители, Матвей и Тая все еще сидели за столом. “Шопен” закончился. Матвей бренчал на “Фендере”, взятом из комнаты Андрея и перестроенном на семиструнный лад. Он извлекал из неподключенной к усилителю электрогитары дребезжащий вальсовый аккомпанемент — “ум-па-па, ум-па-па” — и рычал под Высоцкого (слава богу, это были не частушки):
А я кружу напропалую
С самой ветреной из женщин.
Я давно искал такую —
И не больше, и не меньше.
Только вот ругает мама,
Что меня ночами нету,
Что я слишком часто пьяный
Бабьим летом, бабьим летом…
Когда Матвей допел, мама, ни на кого не глядя, вдруг громко заявила:
— А Пушкин тоже был негром!..
…Дэйв знал неплохую и недорогую студийку, где еще умели записывать музыку в стиле классического рока. Большинство чикагских студий уже давно забыли, как это делается, обзаведясь кучей цифровых примочек и подстроившись под модные влияния рэпа и хип-хопа. Но нескладный, странноватый Ларри — хозяин студии, предложенной Дэйвом — был, что называется, “в теме”: многое из его оборудования осталось раритетным, ламповым, а главное — и голова, и руки знали, как соорудить нечто в духе тех великих семидесятых, когда рок-н-ролл был еще жив.
Хотя музыканты были вынуждены записывать все второпях, с немногих дублей, а значит, мелких ошибок никак не могли избежать — и по неопытности, и от напряжения, — Ларри действительно знал свое дело и сделал запись “Индейского лета” пронзительной и настоящей.
А может, в том и была удача, что им не хватило времени, чтобы начать копаться в деталях: глядишь, пропал бы тогда этот самый неуловимый, как говорят музыканты, драйв…
На следующий день после выхода в эфир “Индейского лета” Андрей был в “Сладких радостях” героем дня. Все знали про его успех, пожимали руку, обнимали. Даже хозяин с сияющим лицом влетел к нему в каморку, чтобы поздравить. Андрея неоднократно вызывали к телефону: звонили Фабрис, Илюша, какие-то знакомые и малознакомые люди.
А Матвей, когда они утром ехали в машине у Шмарии, спросил:
— И что теперь? Слава? Концерты? Деньги? Короче, когда будем водку пить?
— Какая слава? — деланно усмехнулся Андрей, почему-то стараясь не показать, что настроение у него на самом деле отличное-преотличное. — О чем вы говорите? Ну… проиграли песенку на местном радио в не самое хорошее время… Наверное, никто ее и не заметил. Вот если б по национальному… и в прайм-тайм…
— Что ты прибедняешься! Песня-то хорошая? Это бабье лето твое… или как его… хорошая? Я ведь ничего не понимаю в этом вашем роке.
— Шмария, — обратился Андрей к водителю, — тебе нравится “Индейское лето”?
— Хорошая вещь! — отозвался Шмария, по обыкновению что-то жуя. — Очень хорошая вещь, но не “Битлз”.
— Вот и ответ, — сказал Андрей Матвею, — поняли?
— Понял, понял… — буркнул Матвей. — Он сказал, что хорошая. Значит, если не сейчас, то когда-нибудь заметят. Что ж тебе еще надо?.. Зайди за мной, когда пойдешь на обед. Надо это дело отметить… стаканом пепси, что ли.
Обычно они перекусывали бутербродами, которые приносили из дома, но сегодня решили пойти в какой-нибудь ближайший ресторанчик.
В половине первого Андрей заглянул на склад. Там было непривычно тихо: ни матерного бормотания заслуженного прапорщика, ни его возни. Семь торговых автоматов, раскрашенных в броские цвета, сгрудились в кружок у дальней стены пустого ангара, как бы рассматривая что-то находящееся между ними. Волна прозрачных пластмассовых шариков с конфетами, фигурками мультяшных героев, зажигалками, брелками и заколками выплеснулась из распахнутого нутра одного из автоматов на цементный пол, где в рабочем костюме и фартуке неподвижно лежал на животе Матвей с зажатой в руке длинной крестовидной отверткой.
Андрей глупо пытался растолкать его, что-то кричал, звал хозяина. Широкая дверь склада, тарахтя, убралась наверх, внутрь вошли яркий свет, теплый воздух и приехавшие парамедики, которые, хрустя раздавленными игрушками, торопливо упаковали Матвея на тележку и увезли.
Хозяин сказал: “Инсульт…” — и, ничего более не добавляя, стал собирать разбросанный товар. Андрей присоединился к нему, и вскоре на складе “Сладких радостей” был наведен обычный порядок.
— Сегодня ты работаешь со мной, — пробурчал Шмария, когда утром заехал за Андреем, — хозяин велел. Нужно в южных районах заменить несколько попорченных автоматов. Там эти подонки в щель для монет жвачку запихивают… А других помощников больше нет… — он замолк и уткнулся в стакан со “спрайтом”.
Андрей сел рядом со Шмарией, и они отправились на юг Чикаго, останавливаясь в магазинах, прачечных и ресторанчиках с оборудованием “Сладких радостей”. Шмария забирал из автоматов мешки с монетами, обновлял контейнеры с товаром, подписывал у хозяев заведений нужные бумаги.
Места, по которым они ехали, становились все грязнее и непригляднее. Особенно страшно смотрелись кварталы домов с обгоревшими стенами и темными провалами окон. В этих домах продолжали жить люди.
— Ты думаешь, это стихийное бедствие у них тут? Массовые пожары? — спрашивал Шмария. — Ничего подобного, это не стихия! В этих районах почти все население — черные, они поголовно сидят на пособиях по бедности. Здесь действительно горели дома, но потому что они сами их подожгли, чтобы показать, что у них нет пригодного жилья, нет никакого имущества и им нужно новое, бесплатное жилье от городских властей. Я уже давно говорил хозяину, что пора отсюда все автоматы убрать, тут больше проблем, чем дохода, но он не слушает…
Наконец добрались до места. Это был продуктовый магазин дешевой торговой сети “Алди”, внутри которого, рядом с кассами, стояли три автомата. Шмария и Андрей оставили микроавтобус на почти пустой автостоянке перед входом в здание и, сообщив управляющему магазином, что они прибыли, занялись заменой поврежденных автоматов на новые.
Через некоторое время, нагруженные частями автоматов, они вернулись к машине — и оцепенели. Окна микроавтобуса были вдребезги расколочены, задние дверцы распахнуты настежь, асфальт вокруг густо засыпан стеклянной крошкой, а со стоянки при их появлении сорвался, взревев мотором, потрепанный “форд” с черными парнями. Парни смеялись, показывали им непристойные жесты. Ни Шмария, ни Андрей не успели запомнить номерной знак “форда”, но Андрей успел разглядеть, что на заднем сидении в обнимку с одним из парней сидела девушка, очень похожая на Фабрис.
Все мешки с выручкой исчезли.
День выдался пасмурным, прохладнее предыдущих, и деревья на кладбище стояли уже не зеленые, а красные и желтые. Все мужчины были в кипах. Шмария плакал, и слезы ненужными украшениями блестели у него в бороде. Раввин поддерживал жену Матвея, Таю, почти бестелесную, неузнаваемую в уродливой черной косынке, и что-то беспрерывно говорил ей — то по-английски, то на идиш, но она ничего не понимала из его слов ни на том, ни на другом языке.
Вместе с Андреем приехал папа. Они с удивлением разглядывали, как аккуратно и буднично выглядит процесс погребения — словно небольшое дорожное строительство. Внутренность могилы заранее забетонировали. Траву застелили полиэтиленовой пленкой, а над могилой установили приспособление, с помощью которого молчаливые рабочие легко опустили гроб вниз. Миниатюрный желтый трактор, оборудованный невысоким подъемным краном, ловко накрыл отверстие бетонной плитой и, всего несколько раз подавшись вперед и назад, засыпал свежее захоронение землей.
Папа негромко отметил:
— Чисто хоронят, не по-нашему…
И на эти слова вдруг отозвалась, беззвучно заорала в голове Андрея дурашливая, матерная, неуместная частушка:
Наши спутник запустили
У села Кукуева!
Ну и пусть себе летает,
Железяка…
Под утро за окнами начал бесцеремонно хозяйничать холодный дождь, заполнив навязчивым бормотанием чикагские улицы, быстро ставшие неуклюжими и окончательно осенними.
Андрей проснулся и понял, что индейское лето… что бабье лето прошло.