Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 10, 2011
СМЕРТИ — НЕТ — НИКАКОЙ
Коровин А. Пролитое солнце. Стихи
. —М., Арт Хаус, 2010.
Новая книга стихов Андрея Коровина “Пролитое солнце” сделала очевидным тот факт, что он — чистый лирик, лирик, который строит (рисует? высвистывает на дудочке?) свой поэтический мир исключительно в словесном измерении. Стихи, представленные в этой книге, не экспериментальны и не исповедальны. К ним вообще трудно подобрать определение, но совершенно точно, что они поэтичны в самом первозданном значении этого слова. Андрей Коровин обладает редким, но для поэта необходимым умением придать фразе поэтический облик одним интонационным движением.
Густая предметность и яркая образность, непременные атрибуты поэтического текста, который претендует на то, чтобы быть современным, все это для Коровина — только повод, чтобы обратиться к поэтическому слову. Но и слово для него — не самоцель. В слове Коровина интересует не его материальность — фонетическая, семантическая, графическая, но способность обрастать в ткани стиха неуловимыми оттенками смысла. Поэтому в стихах Коровина так часты лексические повторы, в которых одинаковые слова отбрасывают разную смысловую тень.
* * *
в небе откроешь иные врата
видишь вселенная эта — не та
встретимся Господи в чайной
как бы случайно
случайно
* * *
контекст Чюрлениса боярышникотекст
болота памперсы и неба палимпсест
неопалимая осиновая грусть
пластинка кончилась и кончилась
и пусть
* * *
потерянные Богом и собой
мы верим только в сгусток голубой
души своей томящейся по небу
а кем мы были и по ком текла
печали нашей мутная река
не вспоминать бы ни тебе
ни мне бы
Для чего это неправильное с точки зрения норм русского языка двойное “бы”? И не скажешь, а между тем, без финальной неправильности это замечательное стихотворение было бы другим.
Коровин умеет передать в поэтическом тексте разговорную интонацию так, что она не разрушает его поэтичности. Оказывается, разговорность может быть не связана с грубостью. Разговаривать можно и о высоком, например, о поэзии и тогда “слышится иосифбродский // в тарковском шепоте реки”.
Поэтическое слово в лирике Коровина становится легким, прозрачным, почти невесомым, но, тем не менее, значительным. Слово и предмет в этом мире в равной степени условны. Безусловна — поэтическая интонация, соединяющая то и другое. Сегодня так писать не принято. Конечно, Андрей Коровин, координатор многих литературных проектов, очень хорошо знает, как можно, и как нельзя писать сегодня. Он мастерски умеет создавать образцово “современные”, если не сказать “сиюминутные” тексты. В них в должных пропорциях представлены брутальная телесность, сочная, гастрономическая предметность, персики, дольки лимона и вина разной выдержанности и ценности. Но и “персик” можно упаковать по-разному. Например, так:
воспоминание: с цикадой
как персики твоих сбежавших дней
воспоминанье летом обогрей
пусть будет юг июльская жара
и крымский грех с цикадой до утра
пусть будет все что виделось в очах
твоей зимы расплавленной в ночах
пусть будет сад холодное вино
и женщина забытая давно
и детский смех и знойный завиток
и поцелуй бегущий словно ток
по скальпелю судьбы по волоску
по мокрому бессмертному песку.
Этот текст “держат”, то есть делают лиричным слова, которые означают нечто невещественное: “ток”, “скальпель судьбы”, “воспоминания”. “Бессмертный песок” — это нечто принципиально отличающееся от “просто” песка, как приметы времени и места. А что же “персики”? А “персики” перекочевали в другое стихотворение, живущие совсем по другим законам.
небесные персики
любимая
если когда-нибудь у нас появятся
деньги
мы пойдем с тобою на рынок
и купим небесных персиков
с них будет течь сок нектар амброзия
они будут мурлыкать в наших руках
ластиться к нашим пальцам
щекотать нас шершавой шкуркой
Однажды Андрей Коровин устроил литературный поединок между поэтами “силлаботониками” и “верлибристами”. Не знаю, кто победил тогда, но в книге “Пролитое солнце” традиционный стих одержал над верлибром неоспоримую победу.
В “свободных” стихах А. Коровина встречаются яркие образы и интересные мысли:
говорит что перед концом времен
все книги станут воинами Света
и Тьмы
в последней битве титанов
а пока все притворяются мертвыми
Вот достойный ответ тем, кто в очередной раз принимается хоронить русскую литературу. Тема смерти возникает здесь как побочная линия, но отнюдь не случайная.
В другом “свободном” тексте книги “Пролитое солнце” можно найти целый трактат о смерти и бессмертии, выполненный несколько в буддийском духе:
“все хотят быть бессмертными отвечает мазурка одного только не понимают вот ты сейчас уже от жизни своей устал хочешь распасться на атомы или что там у вас // а представь себе вечность это же бесконечное множество жизней и бежать тебе некуда // и умереть ты не сможешь даже если захочешь ты думал вообще почему все поэты // кончают жизнь самоубийством да от ужаса бессмертия своего от страха вечности // от холода ее зеркал от льда ее губ оттого что вечность это проклятие а не победа”.
Сказано красиво. Но поэзия ли это? В ином случае я бы поостереглась сказать “нет”, но только не в отношении книги “Пролитое солнце”. В одном из интервью Коровин сказал: “Верлибр — это поэзия свободных людей”. “Пролитое солнце” — это восхитительно “несвободная” книга.
В лирике Коровина есть главное — внутренняя музыка, красота слова, которая открывается только в рифмованном стихе, изящество поэтического решения. Примеров много, но я приведу один
в этих сумерках в этой стране
в этих паузах низко летящих
иногда вспоминай обо мне
раз в столетие
лучше — не чаще
иногда выходи на балкон
и сквозь ветер тоскующий глухо
мой стишок хрипотцою ворон
пусть коснется бездомного слуха
и еще вспоминай иногда
о пустующем доме у моря
где гуляют сквозняк и беда
твоему удивлению вторя
Современной поэзии предписывается быть земной, вещественной, осязаемой. Ей, как кажется, противопоказана романтическая туманность образов. Земное слово о земном, а если и о небесном, то с земным, даже приземленным акцентом. В книге Андрея Коровина много земного, чувственного, в общем-то привычного и понятного современному человеку, живущему в культуре, где полуобнаженная натура является скорее правилом, чем исключением, а кругом (цитирую Коровина): “животы животы животы”. Однако подлинно лирическая нота в его творчестве связана с вещами гораздо менее приземленными:
земную жизнь до середины
пройдя беспечным грибником
выходишь шалым и невинным
лишь с Богом кажется знаком
и к соснам выросшим из неба
как к свету тянешься рукой
и думаешь что смертинетблин
что смертинетблин никакой
Можно, конечно, увидеть в этих строках радость от полноты бытия, языковую раскованность, позволяющую передать разговорной сниженной интонацией смыслы, которые подразумевают высокий “штиль”. Мне же видится другое: говорить так можно только с ясным ощущением реальности собственной смерти. Новая книга стихов Андрея Коровина, поэта, по общему мнению, солнечного, радостного, коктебельского, вся — о смерти, точнее, о смертности. И еще — о Коктебеле, но о Коктебеле потерянном, который маячит где-то на горизонте московской недужной зимы, в который можно вернуться на время, но нельзя — навсегда:
Вот он я, вот он! — иди ко мне, ты,
снег, налетающий из темноты,
словно собака в прихожей.
Слышишь ли, нет ли, опять повторю —
это зима не по ка-лен-да-рю,
это в душе моей, Боже.
Выпита боль, словно чаша вина,
я просыпаюсь от тяжкого сна,
хочется водки и снега.
Гордый и голый — стою на ветру.
Я не умру — говорю — не умру!
Чувствую радость побега.
Это реальное переживание смертности, бренности, разлученности и является тем экзистенциальным событием, которое делает лирику Андрея Коровина живой.
Наверное, поэты должны жить совсем не так. Они должны, перефразирую строки из завершающего книгу стихотворения Коровина “смотреть на приближающуюся от Феодосии грозу, // пить качинское “Каберне” // и говорить о женщинах и о любви”. А вместо этого они думают о смерти, видят ангелов и разговаривают с Богом.
Отношении религии и поэзии сегодня — это тема острых дискуссий. Кажется, что Божье имя для поэзии — это слишком тяжелое слово. Андрей Коровин произносит это имя легко, ощущая его именно как слово. Но это слово — главное в его поэтическом мире. Оно звучит на пересечении вымысла и смысла, и смысла здесь — больше:
Выбирать: имена
Скажи: изюм. Скажи: меня спаси.
Какой Господь покажется вблизи,
за перекрестком вымысла и смысла?
Как назовешь — так будешь и
роптать.
Лишь имена дано нам выбирать.
…и пауза на небесах повисла.
Ты всемогущ. Ты — Бога называл.
Любое слово — что девятый вал —
способно и родить, и уничтожить.
…а Бог с улыбкой смотрит на тебя,
дитя свое безумное любя,
и знает, что иначе быть не может.
Вера поэта, выраженная в стихах Коровина, не традиционна, но и не еретична. Это вера поэтическая. Поэт произносит слово “Бог” не “случайно”, а “как бы случайно”, потому что оно необходимо в его словесной вселенной, потому что “так диктует вдохновенье”, потому что только так можно сказать, что смерти нет. Обращение к запредельной тематике — всегда риск, но Коровин идет на этот риск как будто и не совсем по своей воле, и этот риск оправдан, потому что стихи о Боге и о смерти — лучшие в его книги. За этими высокими словами скрыта правда лирической достоверности.
Екатерина ИВАНОВА