Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 7, 2010
Олег ДИМОВ
ГОБИЙСКИЙ ЦИКЛОН
Рассказ
Светлой памяти читинского геолога
Григория Портнягина, чей прах
покоится в далекой Австралии
Звон стеклянных банок, выгребаемых с антресолей, подобен колокольному набату. Жена призывала Григория ехать на дачу. Возбужденно говорила:
— Смородина — как антрацит блестит, в каждой ягодиночке солнце отражается. Малина закровенилась, а крыжовник замедовел, прозрачен до косточек…
В хорошем настроении жена словоохотлива. Григорий закурил сигарету, пустил бледно-голубую струю в открытую форточку.
— У каждого времени, Гришенька, свой вкус. Было время вкуса к поцелуям — помнишь, как ты целовал? Пока не задохнусь… А ныне мазнешь по щеке сухими губами — и будь довольна. Потом было время вкуса к перемене мест. И вот пришло время — вкуса варенья. Так что выброси ведро с мусором — и поедем…
Григорий никогда не спорил с женой, поскольку считал, что женщина всегда права. Извлек из-под мойки ведро. Спустился с третьего этажа, прошел вдоль подъездов к контейнерам, похрустывая в кармане джинсов новенькой пятисоткой. Суббота — его день. Русский мяч с друзьями — два баскетбольных кольца, две команды и никаких правил. Потом — баня. И вот устои начали рушиться.
Ведро выбросил вместе с мусором, как наказала жена. Перешел улицу. В баре агентства воздушных сообщений выпил водки. Выкурив сигарету, повторил заказ. На улицу вышел с бутылкой холодного пива. В лицо пахнуло горячим южным ветром: должно быть, соседи-монголы замерзли и включили обогреватель, веющий на Сибирь жаром гобийской пустыни. Шелестящий белесыми листьями тополь накрывал тенью лавочку для ожидающих автобус в аэропорт. Одинокий пилот обмахивался на ней фуражкой. Григорий подсел к нему, сдернул обручальным кольцом пробку с пивной бутылки, предложил:
— Освежись, земляк.
— Спасибо, друг. Мне скоро в воздух. В Черном море освежусь, в Ялте.
— Что говорят синоптики? Не обещают ветер с норд-оста и прохладу северных морей?
— Если навстречу монгольскому ветру чукчи распахнут свой арктический холодильник и повеет прохладой, последствия здесь будут подобны падению Тунгусского метеорита. Дома падут и люди падут. Ты этого хочешь?
— Нет, — ответил Григорий, подумав в первую очередь о Варваре, которую любил.
Обдавая их волнами зноя, неслись легковые авто — из города, на дачи, одержимые временем вкуса варенья. Опечаленный двумя стопками водки и бутылкой пива, Григорий грустно размышлял, к кому из друзей пойти и пожаловаться на Варвару, чтобы призвали ее к порядку, когда пала на его плечо рука Славки Заморокина — командира воздушного судна. В рубашке цвета белоснежных облаков, голубоглазый, он казался спустившимся с неба, где вечный праздник и нет земных забот. И слова молвить не дал Григорию, обнял так, что стеснило в груди.
— Привет, бродяга! Всех наших встречаю, а тебя — первый раз. Как ни позвоню — он то в Африке, то в Монголии, то в Арктике…
— Работа такая, — смущенно ответил Григорий.
Они присели на скамью, закурили, и Григорий, растроганный встречей, пожаловался закадычному другу детства на Варвару.
— Ты неправильно живешь, — по-командирски ответственно сказал Славка. — Пиво на водку — дерет глотку, а водка на пиво — это диво. Пока автобуса нет, пойдем в бар. Я тебе что-то скажу, к чему ты еще не готов. Надо дозреть.
Диво, обещанное Славкой, не заставило себя долго ждать: после бокала водки тело стало невесомым, а мысли такими легкими, что, едва зародившись, сразу улетали куда-то — наверное, дозревать, чтобы потом вернуться уже зрелыми.
— Света тебя заказывает, — строго сказал пьющий минеральную воду Славка. — Помнишь ее?
Светка — одноклассница, Славкина сестра… Белые банты и фартук, две тяжелые косы, большие голубые глаза, которые когда-то не могли насмотреться на Григория, а он — в них. А потом другие глаза застили ему белый свет. Варварины.
— Киллеру заказывает? — не понял Григорий.
— Знатно ты поморозил голову в своей Арктике, — сочувственно сказал Славка. — В гости заказывает. Летим?
— Летим, — легко согласился Григорий, потому что созрел, и не только мысли, а сама жизнь стала такой невесомой, что не составляло труда повесить ее на плечо, как дорожную сумку, взойти с ней по трапу на борт белого лайнера, где небожительницы-стюардессы уведут Григория в свой кубрик.
Им сразу понравится обаятельный брюнет, не робкий, но и не развязный, общительный, но не навязчивый, немного насмешливый во хмелю, как всякий добрый человек. У таких мужиков бывает всего лишь один недостаток: они обычно женаты.
— А куда мы летим? — беспечно спросил Григорий, разливая в пластмассовые стаканчики коньяк в тесном кругу коротеньких юбок и гладких коленей.
— В Ялту летим, бродяга, — сказал ему Славка, заглянувший в служебное на чашку кофе.
Варвара час прождала Григория. Заметила на столе ключи от машины и догадалась: сбежал играть в мяч. Никогда он с ней не спорил, но все делал по-своему. И за это любила его — у мужчины должна быть твердость в поступках.
А на шоссе, в потоке машин, похожих на блестящих жуков, бегущих из города, ей по-доброму вспомнилось, как однажды в Новогоднюю ночь, когда стол был накрыт и шампанское охлаждено, вздумалось ей отправить Григория выхлопать половичок из прихожки — чтобы совсем стало хорошо в квартире.
— Нет проблем, — сказал он и легко поднялся с кресла.
Исчез вместе с половиком. Как его быстро найдешь в геологическом микрорайоне, где каждый — что родной брат или сестра, а каждая семья — как своя. Вернулся на следующий год, утром первого января. Расстелил выхлопанный половик, зябко потер замерзшие руки, весело спросил:
— Ну что, любимая, будем завтракать?..
На дачном участке обобрала кусты смородины — несла в дом ведро, радовала руку его выпуклая черная тяжесть. Полупрозрачные медово-изумрудные плоды крыжовника подобны индийскому жемчугу; переспевшая темно-рубиновая малина сминалась в банке и сочилась алой кровью.
Варенье в тазике на газовой плите кипело, будто лава в жерле вулкана. Пузырилось, вздувалось, извергая пар. Сладко пахло на веранде и в доме. С волосами, убранными под белый платок, в нарядном фартуке, с большой ложкой для снятия пенки, Варвара священнодействовала у плиты и очень нравилась сама себе. Приговаривала: «Ах, какой я замечательный вареньеолог!». Это слово придумала сама, и оно ей тоже очень нравилось. Еще бы: сварить чудесное варенье — это вам не месторождение открыть! Этому в университетах не учат, здесь талант нужен. Чтобы вкус варенья превосходил вкус свежей ягоды, чтобы в нем сохранились все приметы и краски позднего лета, чтобы в середине стылой зимы открыть не банку, а целый мир, услышать полет пчелы, бег электричек за рекой, голоса грибников в лесу, молчание грустных птиц, готовых к отлету в чужие земли, тревожный шелест листьев, лай деревенских собак, крик ворона. Увидеть блестящие паутинки в прозрачном предосеннем воздухе, высокое небо, отягченные плодами ветви ранеток, скучающего на садовом заборе кота, нежный багрянец трепетных осин, утренний иней. Почувствовать солнечный луч на лице, запах увядающих цветов, переспелой черемухи, влажного берега реки, укропа, огуречной ботвы… Господи, да если бы не эти экспедиции, на которые Варвара потратила жизнь, какого бы совершенства она достигла в вареньеологии…
Все ее варенье зимой съедалось в Управлении охочими до чая и сладкого геологами, величавшими Варвару по отчеству уже не Валерьевной, а — Вареньевной.
О муже Варвара Вареньевна вспомнила, когда укладывалась спать. Достала из тайника ружье, зарядила дробовым патроном, положила рядом с собой в постель — вместо Григория.
Проснулась под шелест дождя. Ветер из Монголии принес циклон; горячие воздушные массы из гобийской пустыни, охладившись над горными хребтами, накрыли ненастьем Забайкалье.
В воскресенье, вернувшись домой, Варвара не обнаружила в квартире следов присутствия мужа. Самой пришлось таскать тяжелые банки наверх, отгонять машину в гараж. Вечером позвонила общему другу Володьке, хитро спросила:
— Как вчера поиграли в мяч? Как яйца, наверное, перебились?
Кого хотела обмануть — догадливого хохла.
— Целые… Твоего не было. Потеряла, если звонишь? Не грусти — объявится.
Ночью часто просыпалась, беспокойно щупала прохладную подушку рядом. В понедельник, ближе к обеду, ее вызвал к себе Фарид — однокурсник, друг, начальник. В дальнем углу кабинета, в кресле, сидел похожий на спящего богомола молчаливый Василь — главный геолог Управления.
— И что? — строго спросил Фарид, глядя на Варвару немигающими, немного раскосыми глазами.
— Не знаю…
— А кто знает? Ты вот что, Вареньевна… Ты, Варенька, иди домой, Гришка, может, объявился. Позвонишь нам.
Она охотно поверила в такое, даже лицом просветлела.
— Уж я ему покажу русский мяч! — многообещающе сказала она, закрывая за собой высокую дверь кабинета.
Комитет заседал в обеденный перерыв, в ресторане, что через дорогу от Управления. В обиходе его называли РПУ — ресторан-против-управления. Комитет по розыскам русского мужика Григория мог иметь статус международного, поскольку состоял из осторожного на слово еврея Левы; упрямого, не меняющего с годами ни убеждений, ни взглядов татарина Фарида; громкоголосого, шумного, как водопад, хохла Володьки; рассудительного и молчаливого белоруса Василя. Это были мужики, слегка поизношенные годами и тяжелой работой: многодневными маршрутами, ненормированным рабочим днем, полевыми сезонами, житьем в палатках и засыпных бараках. Авторы десятков геологических карт и отчетов, легендарных авантюр и маршрутов, эти лысеющие мужики с барскими манерами, в дорогих костюмах, умели рубить зимовья и просеки, водить вездеходы и лодки, копать шурфы и прокладывать лыжню; они не боялись брать на себя ответственность за чужие жизни и сотни миллионов рублей государственных денег. Там, через дорогу от ресторана, за стеной дождя, — они при полных именах и отчествах, при кабинетах, при разносах из министерства и валидоле в карманах.
— Если Григорий не пришел на мяч, значит, с ним что-то случилось, — такой фразой открыл Лева заседание комитета.
— И не звонит! — заметил Фарид.
— Сегодня ночью звонил мне из Сочи, — вкрадчиво сказал Василь.
— Из Сочи!.. — ужаснулся Володька. — Лучше бы позвонил из Тель-Авива или Сиднея. В Сочи живет его первая любовь — бывшая соседка. Варвара не может об этом не знать. Гришка, такой дурень, все про себя рассказывает. Она же его застрелит!
— Варвара может, — убежденно сказал Лева. — Я видел, как она в тундре валила из карабина диких оленей. Как на швейной машинке строчила.
— Не может быть, чтобы — женщина! — вскинулся Фарид. — У Григория! Мы его тридцать лет знаем, он Варваре ни разу не изменил, даже с практикантками…
Дюже задумались мужики, не замечая, что в фирменных металлических судках стынет обед. С одной стороны, как раз за не проходящий с годами романтизм и верность Варваре они любили Григория, с другой — как-то не верилось в то, о чем говорил Фарид: чтобы ни разу…
— Василь, как он там оказался? — спросил Фарид.
— Одноклассника на остановке встретил. Летчика. С ним улетел. Через день вернулись бы, не случись прийти циклону из Монголии. Наш аэропорт не принимает. Гришка и застрял там, без паспорта и денег.
— И Варваре не хочет звонить, чтобы не разбить ей сердце, — догадливо заметил Лева. — Значит, она знает про его сочинскую любовь.
— Это совпадение, — упрямо сказал Фарид.
— Делаем так, — пробасил Володька и будто товарный состав двинул по столу металлические судки. — Григория надо как-то перетащить в Москву. Я в обход начальника Управления, через министерство, попробую оформить ему командировку, Фарид ее подпишет…
— Его полгорода ищет, а мы — командировку! — возразил Лева.
— Ведь в Москве Галка учится, — вспомнил Володька. — Галка — свой человек, прикроет отца. Позвонит Варваре, скажет, что Григорий у нее. Приехал. Поездом. Даже очень на Гришку похоже: пошел выносить мусор — оказался в Москве, у дочери в гостях. Надо срочно выслать ему деньги.
— Деньги я уже телеграфировал, — скромно сказал Василь. — Утром. В адрес родителей его друга, где он обитает.
— Бульбаш! — изумился Фарид. — Это сколько же лет мы тебя терпим в России?
Мужики вышли в косо летящий дождь, под порывы ветра из Монголии. Перешли дорогу. По мере того, как приближались к Управлению, лица их тяжелели, взгляды становились строгими, а походка — ответственной.
Варвара звонила в милицию, больницы, морг, вытрезвитель и даже в стол находок, где ей доброжелательно посоветовали бросить пить.
Порывы ветра кидали на окна длинные пряди дождя, мокрый город мрачно насупился под тяжелыми тучами. Не находя себе места, Варвара в бессилии металась по квартире. Подходила к входной двери, прислушивалась к шагам на лестнице, звукам в подъезде. Равнодушно смотрела на банки с вареньем и киснущей ягодой, оставленные в прихожей. Крепкие ногти стиснутых в кулачки рук впивались в мякоть ладоней. За несколько часов она осунулась лицом, под глазами обозначились темные круги. Слух ее стал до того обостренным, что из комнаты слышала, как в дверях на площадке проворачиваются ключи — это соседи возвращались с работы.
А ее Гришенька не возвращался. Пропал ее жгучий брюнет, с усиками и обаятельной улыбкой, веселым взглядом, мастер игры на семиструнной гитаре и знаток латиноамериканской прозы. Она уже и не помнила себя без него. Мачете он прорубал для нее дорогу в боливийских джунглях, в тундре правил ее оленьей упряжкой, в Алжире — верблюдом, в пустыне Гоби спасал от сыпучих песков. Сколько раз отгонял от нее в тайге зверя, отбивал ее от охотничьих собак, пьяных бичей. И не сосчитать. И пока не потерялся, даже не думала, что он не просто муж и отец ее детей, а много больше — часть ее жизни, сердца, души. И то, что теперь от нее осталось, болящее, сходящее с ума, слепо металось по пустой квартире с заплаканными глазами.
Но Бог не дает человеку испытания большего, чем он может вынести. После пережитого отчаяния подступила такая пустота, что в ее бесконечную гулкость, отдаваясь эхом в уголках сознания, вдруг пришла спасительная мысль. Дрожащими пальцами Варвара набрала номер телефона, запричитала в трубку:
— Левушка, миленький, скажи: у Григория кто-нибудь есть? Женщина? Скажи правду — я успокоюсь. Я не могу больше так. Я не доживу до утра — тронусь умом.
— Я зайду к тебе, — ответил Лева.
Вскоре в дверь постучали. Варвара открыла. На пороге стояла цыганка в мокрых юбке и шали.
— Дайте хлеба. Детям…
— Возьмите, что найдете… — Варвара кивнула в сторону кухни. Ушла в комнату.
В хлебнице цыганка нашла темную буханку «Бородинского» и половинку батона. Оглянулась. Вспомнила невидящий взгляд хозяйки. В холодильнике нашла сыр, початую бутылку водки, замороженный фарш и курицу. Сложила все в пакет. На окне нашла женские часики и красивую зажигалку. А в прихожей, на плечиках, — тончайшей кожи куртку, которая мгновенно исчезла под складками шали.
Гобийский циклон плетями дождя стегал асфальт и лужи, шумно клонил деревья, которые непокорно выпрямлялись, но он снова протягивал по ним наволок своего влажного дыхания.
Город пересекала речушка, уложенная вдоль улиц в бетонные желоба. Возле Варвариного дома она уходила под дорогу, в толстую металлическую трубу. На стенке желоба балансировала легкая женщина, в бежевом плаще и беленьких туфельках, заливаемых потоками воды. Опасно склонившись, одной рукой она толкала длинную палку в трубу, другой — держалась за зонтик, раздуваемый ветром, который и удерживал ее от падения. Две стихии — вода и ветер — боролись за ее жизнь. Уличный фонарь, изогнув тонкую шею, с бетонной невозмутимостью наблюдал, чем это закончится.
— Ты что делаешь? — спросил женщину Лева.
— Ищу. Вдруг он туда упал…
Простужено всхлипнув носом, Варвара вытерла с лица слезы и дождевую воду.
— Не дури. Пойдем домой.
Любящее сердце прозорливо: раз Лева небрежно с ней говорит и совсем не взволнован, значит, он что-то знает, — догадалась Варвара.
Вскипятили чайник. Ознобно обнимая ладонями чашку с горячим чаем и глядя в Левины добрые и грустные глаза, Варвара спросила:
— Ты пришел сказать мне правду?
— Какую?
— Про Гришеньку. Он — у женщины? Скажи мне, Левушка, что он у женщины. И я успокоюсь. Но если с ним что-нибудь случилось, я не смогу жить…
В голосе было столько страсти и такие огромные слезы текли по щекам из ее прекрасных глаз, что Лева проглотил подступивший к горлу ком жалости, отвернулся к окну. Что он мог сказать и какую подать надежду? Гришка где-то на подъезде к Москве. Ночью позвонит от дочери, и Варвара возрадуется.
— Ты ее знаешь, Левушка? Она молодая? Наверное, Гришеньке с ней хорошо. Почему он мне про нее ничего не говорил? — торопливо задавала вопросы Варвара.
Большой, мясистый, семитский Левин нос двумя волосатыми ноздрями упорно смотрел в окно. Голова гордо вскинута. Лева генетически не любил допросов.
— Ты не отворачивайся, отвечай, — потребовала Варвара.
— Я ничего не знаю.
— А зачем ты тогда пришел? Чтобы сказать мне, что ничего не знаешь?
— Пришел… Беспокоюсь.
— Ты не умеешь врать, Лева. — Варвара погладила его руку, отчего Лева расчувствовался. — Сознайся, что он у женщины. Или это не так?
В глазах ее металось безумие — верный признак надвигающейся истерики. Доброе Левино сердце не выдержало такого испытания. Он быстро поднялся, приложил к доброму сердцу руки, любящим взглядом посмотрел на Варвару:
— Я тебе ничего не говорил, — и хитро подмигнул ей выпуклым глазом.
— Я поняла, Левушка! Ты мне ничего не говорил. Можно через тебя ему тапочки и бритву передать? Как же он без всего…
Лева, далеко ступая длинными ногами, быстро покинул квартиру.
Варвара постояла с закрытыми глазами, привыкая к мысли, что Гришенька — жив. Господи, радость-то какая! Живой ее Гришенька. С кем он сейчас?
Расхаживая по комнате, перебирала в уме ближайших подруг. Ближайшие подруги в таком деле — первые затейницы. Достаточно ли сознательна эта женщина, чтобы понимать, какую ответственность она берет на себя, привечая Гришеньку?
Варвара подсела к письменному столу, придвинула стопку бумаги. Лицо стало строгим и озабоченным. Твердым почерком написала: «ИНСТРУКЦИЯ».
1. Не сахарить ему чай — не любит.
2. Не давать колбасы и сосисок (Бог знает, что в них кладут).
3. Беречь от сквозняков — простывает.
4. Следить, чтобы не забывал ключи от квартиры (зажигалку и очки для работы).
5. Носки и рубашку менять каждый день.
6. Не позволять курить дешевые сигареты — они очень вредные для здоровья.
Вся инструкция получилась на двух страницах. Последний пункт Варвара писала, слезливо всхлипывая: «Не принуждать ни к каким занятиям в субботние дни».
Немного поплакав, Варвара затеяла стирку. Если Гришенька закажет с кем-нибудь вещи, они должны быть чистыми. Только бы не завтра — не успеют просохнуть в такую погоду.
Развесила постирушки по спинкам стульев и кресел, на двери и батареи отопления. Любовно прошлась одежной щеткой по двум его рабочим костюмам, вложила в карманы свежие носовые платки. Проверила, все ли пуговицы на месте.
Попила чай с сухариками, потому что ни в хлебнице, ни в холодильнике ничего не нашла. Настроение грустное, но хорошее: с Гришенькой ничего страшного не случилось.
В час ночи позвонила дочери в Москву. Галка только что пришла из института — долго не брала трубку.
— Знаешь, отец нашелся! — счастливым голосом сообщила она дочери. — Оказывается, у него есть женщина. Он к ней ушел. Радость-то какая.
Сначала Галка долго дышала в трубку, потом спросила:
— Разве он терялся?
— Это я его потеряла. А на самом деле он у другой женщины. Наверное, у них большая любовь. Ты же знаешь отца: он принципиальный. Без любви жить не будет.
— Ты ее видела?
— Нет. Но я думаю, она красивая. Она должна быть достойна Гришеньки. Вот только не знаю: добрая ли? Ведь Гришенька такой ранимый…
— Мама! Кто тебе про нее сказал?
— Не сказали… Намекнули.
— Как намекнули?
— Ну… Подмигнули так. Мол, не беспокойся, все хорошо.
— Что хорошо? Я ничего не понимаю. Такого быть не может!
— Как это — не может! — возмутилась Варвара. — А где же он тогда?.. Ты меня не пугай. Он — у другой женщины.
— Это ты меня пугаешь… Мама, а Мамонтенок дома?
— Нет, он на Байкале.
— У вас уже ночь? Ложись спать. Завтра я перезвоню тебе на работу.
Варвара пожалела, что позвонила дочери. Хотела поделиться радостью, что Гришенька нашелся. Какие эти дети непонятливые!
Еще одна добрая мысль пришла ей в голову. В стенке нашла фотоальбом Григория, устроилась с ним в кресле. Скрестила, поджав под себя, замерзшие ноги. Гобийский ветер выдул живое тепло из квартиры. Или это без Гришеньки так холодно?
Вот они — он и его одноклассница — стоят рядышком на фоне школы, держатся за руки. Варвара забыла имя девушки. Хорошенькая… Наверное, вернулась из Ялты. Гришенька выносил мусор, и случайно встретились. Вот и все объяснение.
На сердце стало совсем хорошо. Даже не давило, хоть и понервничала с Галкой. До чего же бестолковая эта Галка.
Из альбома выскользнула пачка фотографий. Чукотка, Якутия, Монголия, Алжир, Боливия, Саяны… Вот Варвара с Антоном-Мамонтенком на фоне бескрайней тундры…
Поселковые собаки, которых летом не кормили, в поисках добычи убегали далеко в тундру. Они-то и нашли на отвале мясные куски, выброшенные взрывом из канавы. Горная выработка прошла через лежащего на боку мамонта. Канаву документировал участковый геолог Григорий.
Вечером он шепнул молодому специалисту Варваре, пугливой, как олененок, наивной, как тундровый цветок, полагающий, что лето — оно вечно:
— Не говори никому: там, в канаве, время заморожено. Оттаивает, когда надышишь. Тени мелькают, всполохи костра, в бубен бьют, пляшут, дети плачут. Палеозой… Хочешь послушать? Я туда спальник унес.
Стенки выработки дышали холодом вечной мерзлоты. Укрылись в пуховом коконе. Может, и мелькали тени, но как их увидишь из спального мешка? Крики были…
В мае Варваре пришло время рожать. Вертолет с врачом опаздывал. Григорий огромным ножом крошил оленину, вертел фарш на котлеты. Наказывал Варваре, мечущейся в схватках на лежанке, сделанной из ящиков из-под взрывчатки:
— Сейчас спирт для женщин разведу — и начинай рожать. Народ истомился, ожидаючи. Лева даже побрился, чтобы младенца не напугать. Обрастает он за три часа, так что поспешай. Меня мать в подполье родила, когда за картошкой полезла. Кричала, кричала, отец хомут чинил, не мог оторваться. Когда отремонтировал, заглянул в подпол — а я картошку сырую в рот толкаю. Он как заругается на мать, что она за мной не смотрит, разлеглась, видите ли…
Из всего, что происходило вокруг, сквозь родовые схватки и страх Варвара понимала только одно: Гришенька рядом, значит, бояться нечего.
Вертолет не успел. Роды принимал Григорий. Помогала ему повариха. Пуповину пересек тем огромным ножом, промытым в спирте, которым крошил оленину.
Оповестил собравшийся у барака народ:
— Родила мамонтенка с хоботочком. Как заказывал. Зачат в утробе мамонта. Рекомендую. Мальчики хорошо получаются еще на банном полке. Проверено.
На следующий день на поселковой бане появилось объявление:
«Семейные пары обслуживаются в выходной день — в понедельник. Запись на очередь в кассе».
Перебирая фотографии, Варвара удивлялась тому, как много забытого вспоминалось. Какая энергичная прожита жизнь, наполненная множеством событий. Жизнь получалась больше прожитого времени. Время — оно прямое, а жизнь — она вокруг него, в стороны. Это как разница между маршрутами: проложенным на карте и пройденным на местности.
Светло улыбалась, узнавая забытые лица. Все это были родные люди — спутники ее жизни.
Разобрала постель. Подумала и не стала убирать вторую подушку.
С легким сердцем закрыла глаза, загадала, чтобы ей приснился Гришенька. Или тундра, монгольская степь, Хамар-Дабан… Но Гришенька — обязательно…
Красивой женщину делает не косметика, наряды и пластические операции, красивой женщину делает счастье. Варвара сидела во главе стола, сияющие глаза лучились невыразимой любовью ко всем, кто пришел разделить с ней радость приезда Гришеньки. Не все уместились в комнате, кто-то нестройно пел в кухне, откуда время от времени на стол поступала закуска, а туда со стола передавали водку. С балкона веяло табачным дымом и горячим, как вулканический пепел, спором о магматических породах.
Еще утром Варвара не выпускала из рук хлопушку для выбивания пыли и грозилась выбить из Григория дурь, пусть только заявится домой. Но едва услышала знакомые шаги на площадке — забылась от счастья. Кинулась открывать, ног под собой не чуя. Вот оно, великое женское сердце, в которое Господь любовь и всепрощение положил раньше, чем начертал на скрижалях.
Варвара парит над застольем всем своим счастливым видом, простирается радостью на дальние пределы квартиры, отчего всем хорошо здесь: и спорящим на балконе, и выпивающим на кухне, и целующимся в прихожке. Даже те, кто встретились во дворе, смотрят вверх и радостно говорят друг другу: «Гришка нашелся!»
Напротив Варвары — международный комитет по поискам Григория. Семит Лева не спускает с нее темных влюбленных глаз, белорус Василь светло грустит, потягивая из бокала вино, татарин Фарид обнимает сразу двух женщин, хохол Володька рвет струны гитары и поет чуть хрипловатым баритоном романс:
Зимовки легли, будто иней, на косы твои,
любимая!
И чернь ясных глаз поблекла от слез ожидания.
Под небом полярным, любовь моя, Богом хранимая,
Последним маршрутом спешу к тебе на свидание…
Варвара с благодарностью поглядывала на сидящего рядом Григория: ведь это он своим чудачеством собрал в квартире самых дорогих ее сердцу людей. Подарил праздник. Гришенька ее, подобный сосуду, наполненному до краев радостью жизни; нести его надо осторожно, не расплескивая, иначе содержимое разольется слезами сквозь смех или смехом сквозь слезы…
Кто-то радостным басом, перекрывая Володькино пение, крикнул:
— Горько!..
— Горько! — подхватили гости на балконе, в кухне и прихожей и гремящей стаканами ратью двинулись к столу.
Варвара робко глянула на Григория, перехватила его любящий взгляд, зарделась, словно невеста, отчего стала еще краше. Не по щеке он ее мазнул губами, а привлек к себе, поцеловал долго, соскучившись… Варвара подумала, что ни за что больше в субботний день, когда мужики играют в мяч и парятся в бане, не будет увлекать Григория на дачу. Ни за что!